Председатель ревкома Стрижов, закрывшись у себя в кабинете, сидел с уполномоченным Губчека.
— Благодушествовали... Книжечки почитываете... Просвещением занимаетесь... — Рывком отстегнув крючок тесного воротничка новенького суконного френча, уполномоченный презрительным взглядом окинул заставленный книжными шкафами кабинет. — Вот и результаты — довели дела до катастрофы! На базарной площади, перед зданием ревкома открытая спекуляция хлебом; поп с амвона призывает к свержению советской власти, в церкви контрреволюционеры устроили склад оружия... Спрашивается, на что дался этот божий храм, почему его не закрыли, как это сделали мы с Митрофановским монастырем... Знаете, товарищ Стрижов, чем это пахнет? Без суда ревтрибунала дело не обойдется...
Молодой, горячий уполномоченный Губчека сверлил черными глазами Стрижова, молча покусывающего тонкие обветренные губы. Над переносицей на широком лбу уполномоченного то проступали стрелками, то сглаживались морщинки. На минуту он замолчал. Вытащил пачку папирос «Сирень» и, закурив, продолжал низким, строгим голосом выражать свое негодование по поводу создавшегося в районе положения.
Стрижов не перебивал собеседника. Время от времени он отмахивался рукой от противного табачного дыма — в горле у него першило, больным легким не хватало свежего воздуха. Ему хотелось резко оборвать горячего собеседника, сказать, что они не благодушествовали, что катастрофы никакой нет, что просвещение и политическое воспитание масс при любых условиях — это первоочередная задача партии, что ему с десятком оставшихся в живых коммунистов и комсомольцев после освобождения уезда от белогвардейцев пришлось заново восстанавливать советскую власть под пулями врагов, подбирать и воспитывать молодые кадры, из которых лучшие уходили в армию, на фронт...
Когда уполномоченный высказался и, откинувшись к спинке стула, приготовился слушать, положив руку на новенький маузер, небрежно засунутый за широкий пояс, Стрижов достал из кармана белый свернутый вчетверо платок и, сдерживая кашель, поднес к плотно стиснутым губам. На бледном лице его проступили оранжевые пятна. Он открыл рот, собираясь кашлянуть, но вместо кашля из горла вырвался тихий, хриплый звук. Белый платок окрасился кровью.
Стрижов быстро сунул платок в карман и, поднявшись из-за стола, подошел к открытому окну, спугнув с подоконника шумную стайку гревшихся на солнышке воробьев. С минуту подышав свежим воздухом, он вернулся к столу. В горле перестало першить. И, будто рассуждая сам с собой, Стрижов, глядя в упор в черные глаза уполномоченного, тихо, спокойно заговорил:
— Катастрофы никакой я не вижу. План хлебной разверстки мы выполнили. И на достигнутом не останавливаемся. О наших трудностях мы своевременно информировали губернские партийную и советскую организации, но, зная, что эти трудности в не меньшем степени переживаете и вы, на помощь с вашей стороны не рассчитывали, старались обходиться собственными силами. Заговор нами раскрыт, некоторые руководители контрреволюционных сил арестованы. Остался, правда, еще на свободе Булатников, но думаю, что и он от нас не уйдет. Что касается закрытия церкви, то это вопрос будущего. В данной обстановке административным путем этого сделать нельзя. Надо считаться с религиозными чувствами населения.
Уразово — это не Воронеж с десятками тысяч сознательных рабочих промышленных предприятий. Безрассудными действиями мы можем натворить непоправимых бед. По поводу попа Воздвиженского, одного из самых активных организаторов контрреволюционных выступлений, мы неоднократно писали вам, отправляли письма и заявления граждан, возмущенных антисоветскими проповедями попа, в Воронежское духовное управление, откуда этот Воздвиженский был сюда прислан. Духовное управление не соблаговолило даже вступить с нами по этому вопросу в переписку. Обманывая доверие государства, оно, видимо, умышленно насаждает таких попов по всей Воронежской губернии. Ваше дело — заняться этим вопросом и предотвратить возможные в связи с арестом Воздвиженского провокации...
Решив, что Стрижов кончил говорить, уполномоченный вынул длинными гибкими пальцами из пачки новую папироску, поднес ее к губам, но, бросив взгляд на бледное лицо Стрижова, не закурив, положил ее на стол, рядом с металлической зажигалкой.
— Я приехал вам помочь. Извините, может быть, я погорячился. Поймите, такая наша работа, — заметно смягчив свой басок, поспешил заявить уполномоченный.
— Вот и хорошо, — подхватил Стрижов. — Помощь всегда нужна. Давайте поговорим о деле...
Он достал из ящика стола карту-трехверстку и, развернув, положил ее перед уполномоченным.
— Вот в этом лесу базируется самая крупная кулацкая банда Булатникова. — Стрижов тупым концом карандаша обвел зеленый мысок, изображенный на карте. — Тут вот, в Боркинском лесном массиве, находится другая банда атамана Турка. Эта банда послабее и состоит в основном из крестьян-дезертиров. Как нам известно, эта группировка в настоящее время в боевом отношении большой опасности не представляет. С опубликованием постановления ВЦИК о применении амнистии к дезертирам, решившим искупить свою вину честной службой в рядах армии, многие из этой банды явились с повинной и отправлены на формировочные пункты. По достоверным сведениям, Турка, боясь остаться атаманом без шайки, решил переметнуться с остатками к атаману Булатникову.
Уполномоченный поднялся со стула.
— Так что же медлить? Надо сейчас же брать отряд и провести операцию по окружению и уничтожению бандитов... Я могу провести эту операцию. Вызовем сюда выездную сессию ревтрибунала, устроим открытый показательный суд над бандитами и дезертирами...
— О нет, молодой человек, проводить операцию у нас есть кому. Для этого нужно иметь не только пылкое, горячее сердце, но и холодную голову. Рисковать моими людьми я никому не позволю. Конечно, если у вас есть некоторый опыт, пожалуйста, поможете нам при составлении плана операции, можете и сами принять в ней участие...
Лицо уполномоченного стало серым, он резко опустился на стул, схватил со стола папироску и, сунув ее в рот, не закурив, стал, передергивая губами, жевать картонный мундштук.
— Сегодня ночью, — спокойно продолжал Стрижов, —на хуторе Гарном назначена встреча представителей двух сторон. Булатников обещал прислать для переговоров с Туркой своего начальника штаба офицера Щербатенко.
Начальник милиции товарищ Гулин с конной группой чоновцев попытается захватить их живыми. Этим мы обезглавим Боркинскую группу и от Щербатенко получим точные сведения о численности и вооружении банды Булатникова.
— Это, если удастся захватить его живым и если он пожелает дать вам точные сведения, — не удержавшись, заметил уполномоченный.
— Может быть, и так, — согласился Стрижов. — Но независимо от этой операции мы отправили для уточнения численности и вооружения банды Булатникова наших разведчиков...
— Да, положеньице не из легких, — вынужден был признать уполномоченный, вытирая платком вспотевший лоб. — С вашими силами наобум в лес к бандитам не сунешься!
Стрижов поднялся со стула, прошелся несколько раз взад и вперед по кабинету и, подойдя к уполномоченному, положил ему руку на плечо.
— Не обижайтесь на меня, старика. Работа чекиста очень ответственна — имеешь дело с живыми людьми. Малейшая ошибка приводит к роковым последствиям. Наилучшим примером для всех нас служит Феликс Эдмундович... Мы с ним на своей шкуре многое испытали...
— Вы знали Дзержинского?
— Да, в Орловском централе пришлось отбывать вместе каторгу, и там ухитрялись книжечки почитывать... Это было перед империалистической войной. Оттуда я угодил на германский фронт. Вот на книжной полке наша групповая фотография, снялись на память о тех днях...
— Можно посмотреть?
— Пожалуйста, — сказал Стрижов, свертывая аккуратно карту-трехверстку.