Булатников, в синей суконной венгерке, опоясанный широким офицерским ремнем, с маузером на боку, только что осмотрел свой лагерь. Шагнув с порога в полусумрак штабной землянки, он споткнулся о стоявшую перед столом табуретку и ударом ноги отшвырнул ее в угол, где стояла железная печурка. Табуретка задела жестяную трубу, и та, выскочив из верхнего колена, с грохотом упала на земляной пол.
Сопровождавшие Булатникова начальник штаба Пащенко и ординарец Винька Скобцов бросились со всех ног наводить порядок в землянке. Но рассвирепевший Булатников схватил одного, потом другого за шиворот и вышвырнул их из землянки.
— Перестр-ре-ля-ю всех, пе-р-ре-вешаю, сволочи, трусы, пьяницы! — грозно потрясая здоровенными кулачищами, крикнул он им вслед.
Оставшись один, Булатников грохнулся на постель и уткнулся разгоряченным лицом в холодную подушку. Его трясло от злобы. Сегодня ночью, несмотря на выставленные по всем дорогам и перекресткам вооруженные заставы, из отряда сбежало еще тринадцать человек. Распадается банда. Что делать?..
Посланные накануне в Уразово для связи хорошо проверенные люди не вернулись в лагерь. Связь с руководящим контрреволюционным центром оборвана. Главари: поп Воздвиженский, хирург Османовский и другие — арестованы. Прошлой ночью на хуторе Гарном отряд чекистов захватил Пашку Щербатенко — его правую руку, пришлось назначить начальником штаба хлыща и пьяницу Гришку Пащенко.
А тут еще и крестьяне, доведенные грабежами и насилиями его «славного воинства» до отчаяния, сами устраивают на бандитов засады и расправляются с ними самосудом. Командиры беспробудно пьянствуют... Только что на виду у всего лагеря пришлось вздернуть на сук двух перепившихся на посту часовых.
«Нужно во что бы то ни стало послать кого-нибудь в Уразово проверить слухи, узнать, что там на самом деле произошло... Но кого послать? На кого можно положиться? Рискнуть пойти самому, оставить лагерь на пьяницу, ворюгу Пашенко? У него тут все между собой передерутся и разбегутся...»
Мысли Булатникова неожиданно были прерваны поднявшейся в лагере пулеметной и винтовочной стрельбой. Выхватив маузер, он выскочил из землянки. Выстрелы раздавались со всех сторон.
Булатников, пригнувшись, добежал до отрытого в полный рост окопа и, перемахнув через бруствер, налетел на Пащенко.
— В чем дело? Что за стрельба?
Карабин в руках Пащенко дрожал.
— Не знаю, кричат, что мы окружены, что наступает отряд чекистов... Не вижу ни одного человека...
— Спьяну, дьяволы, поошалели! — Булатников, крепко выругавшись, сплюнул и, наступив сапогом на плевок, сказал: — Вот так придавить вас всех и расстр-р-ре-лять!
Стрельба неожиданно прекратилась.
В конце зигзагообразной траншеи, полукольцом опоясывающей лагерь, послышались голоса, громкий смех. Разъяренный Булатников вместе с Пащенко поспешили туда. Они протолкались сквозь толпу и увидели застрявшую в глубоком окопе под кустами орешника рыжую корову.
Корова вертела во все стороны задранным кверху хвостом, мотала рогатой головой, жалобно мычала.
Булатников сразу узнал Красавицу. Эту племенную корову он вместе с валуйским землемером эсером Шмыковым отобрал у немца-колониста, и она предназначалась в подарок матери, Софье Никаноровне.
— Как сюда попала эта ко-ро-ва? — хватив кулаком по шее стоявшего рядом и заливавшегося веселым смехом парня, грозно спросил Булатников.
Наступила тишина. Все оцепенели. Парень от полученной оплеухи еле удержался на ногах, он вытянулся в струнку перед Булатниковым и, заикаясь, доложил:
— Сидели мы в траншее, играли в карты. Мироновцев пошел до ветру в кусты. Не успел он отойтить от траншеи, слышим, вопит: «Ратуйте, нас окружают!» Кто-то пальнул, мы — в ружье. В это время смотрим, падает на нас эта корова, и прямо на Тришку Лубочкина. Пока мы Тришку из-под ее вытягивали, все палить стали...
Парень, очевидно забыв про только что полученную оплеуху, весело осклабился, но взор его упал на коренастый дуб, где рядом, на одном суку, вытянув по швам руки, висели вздернутые атаманом его закадычные дружки, и, прикусив язык, робко опустил глаза.
Булатников хотел что-то еще спросить у парня, но в это время до него донесся мальчишеский плач. Он обернулся и увидел Василия и Женьку, шагавших по тропинке под охраной его молодцов, вооруженных винтовками.
Подталкиваемый в спину прикладом, Женька истошно ревел, растирая кепкой по лицу слезы.
Ребят подвели к Булатникову.
— Кто такие? — строго спросил атаман.
— Тереховы мы... — ответил Василий. Все лицо его было в кровавых ссадинах, рукав телогрейки от плеча до локтя разорван. — Помогите, корову угнали, нас до смерти перепугали, дерутся, разбойники. А корова не наша — землемеру принадлежит, в Уразово гоним ее, хозяйке нашей!.. Вот и бумага у нас от землемера имеется... — Василий протянул Булатникову послание Шмыкова.
— Цыц, кутенок! — прикрикнул атаман на все еще продолжавшего голосить Женьку.
Прочитав обращение землемера, Булатников сунул бумажку во внутренний карман венгерки.
— Корову осторожней вытащите из окопа на вожжах, — распорядился он вытянувшемуся перед ним Пащенко.
— Вот нам бог к Христову праздничку говядинки с неба сбросил, — некстати пошутил подошедший бородатый дядька.
— Только обжираться вам да пьянствовать, — злобно сверкнул глазами Булатников и, приказав Василию и Женьке следовать за ним, зашагал в свою штабную землянку.
В землянке Булатников учинил подробный допрос: спросил, сколько кому лет, кто их родители. Узнав, что они родственники врача Ивана Яковлевича Гоженко и живут на квартире в его родном доме, он вдруг смягчил тон и начал расспрашивать о другом:
— Когда видели последний раз землемера? Где он сейчас? Как чувствует себя мамаша, Софья Никаноровна?..
Под острым взглядом Булатникова Василий старался не выдавать своего внутреннего волнения, отвечать обдуманно. Это стоило ему больших трудов — при разговоре слова у него застревали в пересохшем горле.
— Что ему, землемеру? Уговорил вот нас за коровой прогуляться, а сам сел на коня да в Валуйки уехал. Говорил: «Никто с его бумажкой пальцем нас по дороге не тронет!», а на деле вот как обернулось!.. Только ради хозяйки и согласились. Славная она, добрая женщина. Обещала меня молоком подкормить, после тифа никак в себя не приду, слабость страшная...
А Булатников уже интересовался отрядом Чека, арестом попа Воздвиженского, доктора Османовского.
И Василию приходилось быстро переключаться с одного вопроса на другой, сочинять ответы, думая лишь о том, чтобы они звучали естественно и убедительно.
— Разговоры о прибывшем в слободу большом каком-то отряде были. Сами мы его не видели. Насчет арестов даже и разговоров никаких не слышали. В церкви под вербное воскресенье были мы с матерью и хозяйкой Софьей Никаноровной. Народу было полно, служба прошла хорошо, все были довольны, ребята на улице вербой друг друга хлестали. Сюда шли, на дорогах никаких застав, никаких патрулей не встречали, только тут вот, в лесу...
Не дав договорить Василию, Булатников вдруг закричал:
— Повешу, сволочь! Говори, как прошли через переправу? Как вас пропустила большевистская застава с таким документом? — И Булатников сунул в лицо Василия обращение землемера.
Василий вытер рукавом телогрейки вспотевший лоб, раздумывая, что ответить бандиту, но его вдруг опередил молчавший до этого Женька.
— А мы никаких документов на переправе не показывали, да у нас об них и не спрашивали. На гребле-то наши школьники из старших классов с винтовками стоят. Мы сказали им, что в Борки к деду на пасеку идем. Вот и все!
— Ишь ты, оказывается, какой храбрый, рыжий цуцик! А сам-то, поди, в комсомоле состоишь?
При этом Василий инстинктивно схватился за пояс, нащупывая рукой кольт, но тут же вспомнил, что выбросил его в кусты орешника после того, как сунул под хвост коровы колючий бодяк и выпалил из пистолета в воздух всю обойму...
— Хотел вступить в комсомол, — бойко отвечал на вопрос бандита Женька, — но меня по годам не приняли и, говорят, едва ли примут, потому как зять наш Иван Яковлевич Гоженко какой-то застарелый социалист-революционер, а партия эта во вражде с большевиками. Да и мать у нас строгая, не разрешает.
— А ты? — обратился Булатников к Василию. Но Женька поспешил ответить за брата.
— Он у нас малость чудаковатый... Мать говорит, с детства такой, как с печки свалился и головой об пол трахнулся. Верующий он, все молитвы читает, на клиросе в хоре поет...
Булатников пренебрежительным взглядом скользнул по окровавленному лицу Василия и, как-то загадочно подмигнув Женьке, спросил у него:
— А меня признаешь? Что обо мне в слободе говорят?
Женька, как лягушонок, выпучил глаза на Булатникова.
— Кажется, видел вас при белых у нашей хозяйки Софьи Никаноровны, с сыном ее на коне вороном приезжали...
— А сына хозяйки помнишь?
— Помню хорошо, в черной кавказской бурке, с саблей из чистого серебра. Храбрый вояка был, все мальчишки наши, бывало, как воробьи, при виде его разлетались. Скучает по нем хозяйка наша, все ждет не дождется от него весточки... Говорят, красные его к себе в армию мобилизовали, генералом своим сделали.
Булатников громко расхохотался.
— И я тебя помню, шельмеца. Довелось видеть, как мать твоя однажды всыпала тебе за что-то. На всю слободу ревел благим матом.
— Это я портки новые порвал, когда через забор перелазил. Мать у нас строгая, любит порядок...
В землянку вошел Пащенко и доложил, что корова из окопа вытащена в целости и сохранности.
— Где Скобцов? Пусть уведет хлопцев, даст им чего-нибудь поесть. А у меня с тобой будет серьезный разговор.
— Слушаюсь! — сказал Пащенко и, повернувшись на каблуках, вылетел из землянки.
Вскоре пришел Винька Скобцов и, выслушав приказания своего атамана, увел ребят кормить.
В просторной землянке с деревянным бревенчатым накатом, на дубовых подпорках при ярком солнечном свете, проникающем через открытую дверь и большое окно, сделанное из парниковой рамы, было светло и уютно.
Женька и Василий оглядели землянку.
Посредине землянки стояли длинный стол, сколоченный из гладко обструганных досок, и широкие скамейки во всю длину стола. За столом сидели и жадно хлебали из котелков солдатскими алюминиевыми ложками двое знакомых бандитов — рыжебородый Тарас Двужильный и его дружок.
— Пригляди, Тарас, за этими мальцами, — сказал Скобцов рыжебородому и, взяв со стола котелок, вышел из землянки.
Двужильный, положив на стол ложку, вытер ладонью губы.
— Сидайте, хлопцы, — сказал он и, посмотрев на избитое, в подтеках лицо Василия, спросил: — Что, успел уже атаман вас угостить?
Василий неопределенно пожал плечами, опустился на скамейку и достал из кармана кисет. А Женька, будто не поняв намека рыжебородого бандита, ответил вместо Василия:
— Приказал атаман ради Христова дня хорошенько накормить нас!
— Накормит, — как-то загадочно усмехнувшись, заметил рыжебородый и, обращаясь к Василию, спросил: — Что ж у деда Якова в Борках на праздник не остались? Там теперь гулянье небось вовсю идет?
— Спешили землемеру корову в Уразово пригнать, да вот, вишь, задержка получилась... А поклон деду от вас передали, и он ждет не дождется, когда к нему в гости пожалуете.
Тараска Двужильный прыснул в кулак.
— Он угостит чем ворота запирают!
Пришел Скобцов. Он принес полный котелок жидкой бурды и кусок ржаного хлеба.
Женька зачерпнул из котелка ложкой, глотнул и, скорчив недовольное лицо, положил на стол ложку.
— Что-то у вас не больно праздничный обед, — заглянув в котелок, заметил Василий.
— Жрите, что дают! — злобно огрызнулся Скобцов. — Угостил бы я вас вот из этого... — Он хлопнул по торчащему из-за пазухи обрезу. — Шляются тут всякие...
Но Тараска Двужильный, увидев на лбу Скобцова огромную шишку, охладил пыл ординарца.
— Ты что, о притолоку башкой задел али под руку атамана в недобрую минуту подвернулся?
Ординарец еще больше нахмурился и ничего не ответил. А Двужильный, облизнув ложку, вылезая из-за стола, проворчал:
— Устроил нам батька пасхальный праздничек, нечего сказать, скоро всех на дубах перевешает...
Он подошел к Василию и, не спрашивая, взял из его рук кисет с табаком, стал закуривать. В землянку вошел Пащенко.
— Пожрут, приведешь ребят к атаману, —приказал он Скобцову. Но, заметив, что ребята не едят, спросил:
— Что, пища наша не нравится?
— Сыты мы, — ответил Женька. — Нас в Меленках Лабуда пасхальным обедом угостил и на дорогу еще полситника и десяток яиц крашеных дал, только, когда вы тут палили из своих ружей и пулеметов, я со страху сжевал все.
— Десяток яиц и полситника?! И не разорвало тебя? Тогда нечего тут прохлаждаться, веди их к батьке, Чего стоишь! — прикрикнул на ординарца Пащенко.
— А это, может, коровка съест, — поднимаясь с места и взяв со стола хлеб, сказал Женька.
— Да, видно, не очень печется народишко о своих защитниках, — заметил, вылезая из-за стола, Василий. — А землемер хотел меня к вам на поправку отправить. «Поживешь, — говорит, — в лесу, свежим воздухом подышишь, сам себя не узнаешь».
— Не узнаешь! — подтвердил рыжебородый Тараска, лукаво подмигнув Василию. — Передавайте привет Михаилу Васильевичу, скажите, благодарен ему Тарас Двужильный за счастливую жизнь!
— Ну, вот, хлопцы, погоните сейчас корову в Уразово. А это вот передашь Софье Никаноровне. — Булатников подал Женьке сделанный из газетной бумаги конверт, зашитый крест-накрест суровыми нитками. — Да смотри, спрячь куда подальше. Потеряешь, голову сниму, — пригрозил он, игриво ковырнув оторопевшего Женьку под ребро большим пальцем, вымазанным чернилами.
— А я запрячу в чулок, — сказал Женька, принимая пакет.
— До переправы проводит мой человек, — продолжал Булатников. — Он подождет тебя на этой стороне Оскола. Принесешь ему ответ от Софьи Никаноровны. Тоже запрячешь его как следует. Понятно?
— Вот, видели как? — Женька поставил ногу на скамейку и запихнул пакет в чулок. — А тут у меня стянуто резинкой, ни за что не выскочит!
— Ну, чего стоишь? Иди наряжайся! — приказал Булатников своему начальнику штаба. — Ничего с тобой не случится, прогуляешься с хлопцами.
Пащенко выбежал из землянки.
— Обмой морду, вон там в котелке вода, — кивнул Булатников Василию.
— Воздух у вас тут хороший, — смывая кровь с лица, сказал Василий. — Хотелось бы мне у вас тут пожить... — И, заметив удивленный взгляд Булатникова, поставил на стол котелок, пояснив: — Михаил Васильевич обещал меня отправить сюда, к вам в лес, на поправку.
— Михаил Васильевич придумает... Что у меня тут, богадельня? И вообще молчи, божий человек, когда тебя не спрашивают, слушайся своего братишку...