…вчера язык говяжий ели. Ну, то есть принести успели, Ну, то есть вынули пакет… Как вдруг, стремительно, В прихожей, Торпедою, на вихрь похожей, Летит щенок – пакета нет. Ну, нет уже того пакета! Его курчавая ракета Терзает, ест уже почти… И отбивается, и стонет, И нападающих всех гонит Бесстрашным боем лап пяти… Пока покупку отнимали, Пока остатки вынимали, Покуда прятали язык… Все вспоминали про корриду. Видать, испанец-то не с виду, А сердцем жарок, мозгом чист. Еще куплю язык малютке… Коррида, а не просто шутки. Терпи покуда, брат-лингвист.

А можно мне с тобой поговорить — Не то чтобы одно иносказанье?.. Который год, такое наказанье. Придется преступленье повторить. Ты – только ты. Смеясь среди девиц, Небесных гурий, Виноградных, сочных, Ты – обитатель Зон моих височных. А я простой Ночной рецидивист. Вчера тихонько Спела про Фили… И профили Восстали так чеканно — Мы под окном, под клювом пеликана, Там, в Мальборге, На краешке Земли.

Лишь те свидетели Марины, что приказали долго жить, Но были слышимы и зримы В аду – могли бы ей служить. Чьи зорки очи. Чутки лица. Чья невосстановима речь. А прочих — Просим удалиться. И яблоки свои стеречь.

Живу-живу, а вот уж и за полночь. Где ж волшебство? Зову-зову кого-нибудь на помощь, И – никого. Ну никого. Где люди, где предметы, полезные уму? Бессмертия чудесные приметы — Ушли к кому? Живут же крабы двести или триста примерно лет. Еще могла бы Встретить эгоиста — но тоже нет. Пришла пора. Набухли оболочки. Зубов следы. …а что вчера? Ну, были одиночки тут, у воды.

Есть признаки. Есть признаки беды. Все над моею бедной головою. То топором взмахнут, То головнею. На подземельном дереве Плоды. Есть признаки. Есть признаки нужды. Моей нужды в тепле и в человеке. Мышиное гнездо в библиотеке. Устала мышь. Пусты ее труды. Есть признаки. Но зоомагазин Не входит в отношения с мышами. Не делится судьбой и барышами. Мышиный дух — Он невообразим. А общий грозный человечий дух Не признаками жив, А лишь разведкой. Мукою костной полной вагонеткой. Мышиною возней. Полетом мух.

Теперь, когда мобильник сыплет трель, Кто вздрагивает свечкой на морозе? Возьмите венедиктову свирель. Сыграйте на хорошей русской прозе. Услышали божественный рингтон? Увидели Москву мою такую? Да, это я и мой сынок Антон Пришли стоять на улицу Донскую. У церкви небывалые цветы. У нас, у лопоухих и бесхвостых, И крылья подрастали, и хвосты. …Там, на углу, в начале девяностых.

Коленки Толоконниковой Нади Приснились мне. Ей-богу же, не вру. Да не какой-то благородной дамы… А девочки, рожающей в жару. Приснился темных глаз ее Колодец. Закушенные губы – из катар. Прости нас, искупитель, Инородец. Прости нам этот Новый Бабий Яр. Я ортодокс. И многие инферно Мою б хотели душу получить. Но девочку – с башкою Олоферна Могу еще от дряни отличить.

Все вышло из строя, Что было в строю. И было-то трое — Да те уж в раю. Ну может, четыре Летучих души. Им люди простили Простые стиши. Не стали с них брать Непосильный налог. Не стали искать Им цивильный предлог. Ведь пишет-то складно, Поет, как струна. Да может, и ладно? — Решила страна. И вымерли все гитаристы с тех пор. От силы-то триста. Всех видно в упор. Слегка ворошили Огонь в костерке. Неплохо прожили. С синицей в руке.

В те времена, Когда была я не калечка… И не заигрывала хворь еще со мной — Купила я себе старушечье колечко. С отменным камушком, Оправой и ценой. Когда мне на море работать приходилось — Где сеть, где рыба, где мой ялик на волне… Оно светилось, тыщу раз оно годилось. И много раз могло еще сгодиться мне. Когда же надобно дурную генеральшу Представить людям И певичку в кабаре… Мне надо вовремя, А лучше и пораньше — Сменить кольцо свое На утренней заре. Не то однажды спутаю, Бедняжка. Рыбачку с генеральшей, хлеб и сталь. Как буду жить тогда? Кольцо – бомбошка, пряжка. Все – все играет роль, одна деталь.

Что у нас тут с тобой? Адрес – почти любой. Воздух – настолько плох, Что попугайчик сдох. Что у нас там потом? Я над сухим листом, Ты – на пути в сапсан, Питерский партизан. Что у нас про запас? Денежек – в самый раз, Если бы не лгуны, Взявшиеся с луны. Кто нас сто раз спасал? Именно он, сапсан. Синий – как тетива. Сильный, как вся Москва.

В двух совсем небольших словах: Я рассохлась в важнейших швах. Разошлися мои бока И не сшились еще пока. Что ж я лодку свою кляну? А пойду-ка, переверну… Просмолю ее всю, пока Еще дышат с трудом бока. Они дышат с таким трудом — Будто тонким покрыты льдом. Или тот, кто придумал лед, — Мне уже дышать не дает.

В темноте, когда ни предмета, Ни шумов, ни книг, ни людей, — Он приходит – ни то, ни это, Мой маленький Асмодей. Он растерзывает утенка, Он невинного ест козла… И мокра его бороденка, И морденка честна и зла. Он журналы мои разрушит. Уничтожит мою хурму. А потом меня обнаружит — Запечатанную в тюрьму. И тогда он достать захочет Мою голову из угла — И топочет, рычит, грохочет — И я выкачусь, в чем была… Сколько раз мохнатые руки Доставали меня во мгле… Горловые чудные звуки — Невозможные на земле — Разносились… Глаза палились — Зеленущие, мир другой. Так мы в утро и провалились — Асмодей ты мой дорогой.

Внутри меня – восстание ткачей. Буянов записных, бородачей. Оболтусов лионских, дурачков, Упившихся до красноты зрачков. Но там же – и восстание ткачих, Готовых лечь за каждый мужний чих. Готовых всю себя отдать, С чепцом — Делимую меж мужем и отцом. Но тут же и восстание детей… Вот мы и дождалися новостей. Детишки тут. Бодры как огурец. В провинцию назначен Жиль де Рец.

И клинопись кардиограммы, И знаки тайные узи… Вот жизнь одной неюной дамы. А уж какой – вообрази. Одно суровое коленце — И небольшое полотенце Подмокшее на горьком лбу… Почти вершит твою судьбу. Приляжем-ка, планше-планшетик. Постыдный высветлим сюжетик. Положенная на слова — И не кружится голова.

Пускай же выкипает суп И как-то сам спасается… У Бенедикта первый зуб — Того… И не кусается! Теперь все будет весело, Все будет по-хорошему. Мое побитое село Покроется порошею… Уйдет проклятая чума, Мы вслед ей кинем валенком. Ну и окажется – зима В аббатстве нашем маленьком.

А кто не явится, сквозь дождь и снег, во Вражек — Пусть больше руку даже мне не подает. Там буду я, как прежде, в ворохе бумажек. Но и с гитарой все же. А она – поет.

…Престранная неделя, господа. Борьба с собою. С силами природы… Себя восстановленье. Соки-воды. Средь них – одна особая вода. Чего-то я кому-то не дала… Одним – сказать. Другим – рыгнуть покруче. Над теменем печальным Встали тучи, И молнии – давай меня пронзать… И не успел пройти электрошок… Стиральная машина поспешила, Все подсушила, Пуговки пришила, Белье мое — Ну, свеженький снежок.

Какой-то ужас с нашими людьми. Хорошими родными дураками. И с бабами беда, и с мужиками. Пойди-ка корвалольчику прими…

Жужжит в ушах. На сердце дрема. Весь день – сплошная ерунда. Зато звонил поэт Ерема. А он-то – гений, господа.

Воскресной вечер, тары-бары. Московский тихий уголок. Невнятный перебор гитары, Уж всяк его забыл, милок. Наш мещанин какой-то «Голос» Глядит, размашисто плодясь. И – ни на волос, ни на волос… Никто не слышал отродясь Ни Галича угрюмый рокот, Ни Клячкина мальчиший лад, Бачурина свирепый клекот, Ручей новеллиных баллад… Да ничего тут не слыхали. Зачем мы только родились. Зачем никчемными стихами В руках и в списках разошлись. Не возражайте. Мы – не баре. Чего-то нам недостает. Внучок играет на гитаре, Но, к сожаленью, не поет.

Я говорю обычным языком. Обыденным и досконально ясным. Живи как есть. Со мною не знаком. Не утруждай себя письмом напрасным. Когда-то заградительный отряд Стоял у нашей старой цитадели. Он весь полег. Хронисты нас корят — Семью мою, – что мы Не углядели. Потерянный последний паладин, Ты несмешон. В родстве с летучей мышью. Вспорхни с усильем — И лети один. Писать не вздумай. Я все письма вышлю.

…Удивительная тишь. И не первый день такая. Встанешь утром, помолчишь. Ежечасно привыкая… Второсортная еда. Третьесортная посуда. То и это – не беда. Разве скроешься отсюда, Где асфальт пороховой… Где взрывается ступенька. Где гороховый, живой, Суп вскипает, будто Стенька. В набежавшую волну Бросит девушку, мерзавец. Все тут так. Бросай жену, А не девушку, как заяц.

…Моя собака-террорист. Она сепаратист, однако. Но в то же время – интурист. А в то же время – лишь собака. Что я могу? Могу рыдать — Какой полет, какие грани… А все-таки предупреждать Продюсеры должны заране…

Меж нами, неуютными людьми… Куда лететь – неважно, Лишь бы Ждали… Допустим, что сегодня — До Перми. А завтра, все возможно, — В Амстердаме. Но, стоя на обломках бытия, Придерживая юморок дурацкий — К тебе хочу, Нормандия моя. Мой соль-де-мер, мой кабийо Пиратский.

Вот бабушка приехала с Урала… Чего она там делала, скажи? Ходила по грибы? Белье стирала? Жила-то хоть, надеюсь, не по лжи? Да, бабушка, без дедушки на пару… Не столь плечиста, Не широк мосол… А все же мучит, тискает гитару, Как гость желанный, Музыки посол… Что бабушка читала по дороге? Урал дымился, Грохала судьба. Теллурию читала… Босы ноги… Всем самолетом пела Голытьба.

Друзья мои – по свету и по мгле, По грустной жизни этой На земле… Я в среду жду вас всех, 27-го там в Глухаре, Как тихий угль в золе… Среди московских визгов, Хрипов, лаев — Стихи свои расскажет Николаев, Печальный, безнадежный и густой — Как слепок нашей жизни непростой. Не гипсовый, не бронзовый Покуда. Не каменный… а то бы вовсе худо — Совсем, совсем не каменный поэт. Прошу явиться всех. Большой привет.

…не те, что веселятся в темноте, — А те, что никогда не веселятся. Вот именно, что ЭТИ, а не те. Умеют на земле определяться. Так бровь печально может изогнуть — Как кое-кто не может и мизинец. Умеет день и ночь перевернуть, И Вену разменять: Венеций, Винниц… А может и похлеще, Побойчей. Жонглирует направо и налево. И семисвечник, мать семи свечей — Ему не канделябр, а королева. Он только соло. Никаким хорам Не станет доверять ночное слово. И небольшой, едва заметный шрам — На лбу змеится, Будто у живого.

В Москве, конечно, первый снег. Но каждый милый человек — А не задушенный сухарь — Сегодня топает в Глухарь… К стихам поближе, к очагу… Все на Цветной. Хочу-могу.

По лужам или по снежку — Я прилечу, пища – ку-ку!.. Невелики мои права, Да и частенько голова Так безнадежно кружится… И что снежок, что лужица — Мне опасаться нечего: Люблю любое метео.