Алексей Федотов

Бог по вызову

Наверное, Павел все-таки был везунчиком. Ему везло почти всегда и почти во всем. Повезло и на сей раз. Если можно, конечно, назвать везением жесткую аварийную посадку на необитаемую планету с кислородной атмосферой.

Он даже умудрился посадить «Валькирию» на все четыре опоры и не повредить обшивку. Хотя толку от нее сейчас как от консервной банки. Стармодуль с дохлым гиперприводом годится разве что астероиды окучивать. Или в качестве ультрасовременного шалаша с ядерным реактором.

Вообще-то поломка гиперпривода считалась невозможной. Небольшой куб, вмонтированный в переборку прямо над гравитационным отражателем, был лишен каких-либо швов и представлял собой мономолекулярную броню для тета-кристалла, способного при особых условиях менять мерность пространства, выкидывая любой материальный объект, находящийся в радиусе километра, в пятимерный континуум. Тета-кристаллы были весьма устойчивой штукой, и разрушить их можно было, пожалуй, лишь жестким гамма-потоком. На все прочие воздействия кристаллы начхать хотели. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Павел горько усмехнулся. А ведь, наверное, его случай станет отличной темой для чьей-то научной диссертации. Если его найдут, конечно. Когда-нибудь. Может быть. Сигнала «СОС» с дохлым гипром не передашь. А вопить «Спасите наши души» по обычному радио, находясь в десятке парсеков от ближайшего обитаемого мира, просто безумие. Так что, похоже, придется устраиваться на долгую стоянку. В принципе, на базе знали, куда он отправляется. Ну, почти знали. Он несколько отступил от заявленного маршрута, решив напоследок исследовать заодно и эту систему. Герой хренов. Звезда класса «Ц», четыре планеты. Две кислородных, две — мертвые газовые гиганты. И вот надо же, только-только вышел из гип-свертки и на тебе! На пульте всплыл куб аварийного дисплея и выплюнул сообщение о неисправности основного привода. Павел проверил еще раз. Бортовой комп пару минут пожевал тесты и снова сообщил о неисправности. Правда, порадовал, что гравипривод в норме, и порекомендовал вернуться на базу для ремонта. Даже расчет пути сделал, ублюдок электронный. Всего-то навсего сто двадцать лет по безопасной траектории и шестьдесят, если по опасной, с использованием гравитационных колодцев нестабильных систем. Шестьдесят. Какие мелочи. Вернешься как раз на собственные похороны.

Павлу хотелось выть от досады. Только толку-то. Вой не вой, делу не поможешь. Вот и сидел в результате у костерка, разведенного из сухих туземных веток. Глазел в туземное звездное небо, молча помешивая оранжевые, по-земному пахнущие сосной угли, и предавался мрачным мыслям. Потом плюнул и отправился спать. Утро вечера, как говорится, мудренее.

Проснулся он от мягкого голосочка будильника. Восемь утра. Ага. Это на Земле восемь… Утра. А здесь рассветет только часа через два. Эта планетка делает оборот чуть дольше, чем прародина человечества. Ткнул ногой бормочущего мучителя и отправился умываться. Поплескал холодной, отдающей дезинфикантом водой в лицо. Скрипя зубами, побрился.

Потом, прихватив брикет с пищевыми концентратами, вышел наружу. Горизонт едва начинал светлеть. Было прохладно, несмотря даже на плотный комбинезон. Присел на корточки около давно остывшего кострища. Немного покачался на носках, потом, дурачась, перекатился в сторону, упав на бок, и всадил заряд из лазера прямо в сложенные шалашиком сучья. Сходил к озерцу за водой. Вчера он долго думал, из чего сделать котелок, и наконец приспособил для этого ведро из оранжереи. Получилось не очень эстетично, зато удобно. Поставил уже закопченное ведро в центр костра, немного раскидав пылающие деревяшки, и уселся на свежий, чуть влажный от выступившей росы пенек. Когда вода закипела, кинул туда пару суповых кубиков и помешал мгновенно пожелтевшую воду длинной веткой. Втянул носом пряный запах и пробормотал:

— Боже мой, како…

Договорить не успел. По глазам резанула яркая вспышка, потянуло озоном, и рядом с ним возник невысокий полный человечек в слегка помятом костюме. М-да. Это хорошо, что комбинезоны для разведчиков делают из негорючего материала. Но все равно чертовски больно, когда неожиданно садишься прямо в костер.

— У, ё-мое… — Павел с воплем подскочил, сбивая с себя весело тлеющие угли.

Человечек неодобрительно посмотрел на него и бодрым голосом сообщил.

— Компания «Божество для Вас» к вашим услугам.

— Ё-мое!

— Простите, не понял. — Человечек выглядел удивленным.

«Ага. Удивлен он. А мне каково?» — подумал Павел, потирая потемневшую от огня ткань. И откуда только этот тип взялся?

— Простите. А… А вы, собственно, кто?

— Ну, как же… Я же сказал… Компания «Божество для…»

Блин, и сюда уже коммивояжеры добрались. Не успеешь на пенек присесть, а они уже тут как тут.

— Да нет. Я все расслышал, — прерван скороговорку гостя Павел. — Откуда вы здесь взялись?

— Ну, я же сказал. Компа…

— Стоп. Я понял, понял. Вы из компании «Божество для Вас». Ну и что? Как вы здесь оказались?

Человечек разулыбался.

— Я-то? Ну, это просто. Вы позвали, и вот я здесь.

— Я позвал?.

— Конечно. Вы же произнесли «Боже мой», не так ли?

— Ну… Ну да. Произнес. И что же?

— Ну, вот я и здесь. Я божество, отвечающее за этот участок.

Павел чуть вторично не сел в костер.

— Вы хотите сказать, что вы Бог?

— Ну да. Вы меня звали и — вуаля! К вашим услугам. Позвольте представиться: Петер. — Человечек изящно отвесил поклон.

— П-павел. Павел Климов.

— Очень приятно. Вы позволите? — Петер прищелкнул пальцами и уселся в появившееся кресло. Второе кресло появилось прямо за спиной у обалдевшего от увиденного Павла. Кресло было добротное, обшитое черной кожей, с высокой мягкой спинкой.

— Ну-с, приступим. — Снова щелчок пальцами, и перед креслами возник невысокий круглый столик с разбросанными листами бумаги и тяжелой хрустальной пепельницей. Петер вытащил из воздуха пачку сигарет, достал одну и прикурил от шикарной, золотистого цвета зажигалки.

— Итак. Что будем заказывать?

Павел наконец-то решился ущипнуть себя для проверки на галлюцинации. Стало больно. Даже, пожалуй, слишком.

— А что я могу заказать?

— Все, что пожелаете! — Радушно развел руками Петер. — Наша фирма будет рада выполнить любое ваше желание. Желание клиента для нас закон, понимаете ли.

Павел кивнул, проглотив набежавшую слюну.

— Нет. Погодите. Погодите. Вы что? Настоящий бог?

— Ну да. Что же тут удивительного? — Петер выпустил струйку табачного дыма.

— Ну, понимаете… — Павел лихорадочно выискивал слова, облизывая внезапно ставшие сухими губы. — У нас на Земле нет богов. Совсем. Ну… Я имею в виду, по-настоящему нет.

— Как это нет? Не может такого быть. — Божество взмахнуло рукой. Божество извлекло из воздуха толстую книгу с надписью золотом «Справочное пособие. Только для полевых агентов. Только для служебного пользования». Божество пошелестело страницами, задумчиво мусоля пальцы.

— Ну, как же. Вот, пожалуйста. Страница сто пятьдесят шестая. Раздел девятнадцать. Кислородные, гуманоидные планеты. Земля… Ммм… Да, пардон. Земля уже не входит в сферу нашего обслуживания.

— А раньше входила?

— Да. Было дело. — Петер отшвырнул книгу. Та отлетела на пару метров, тихо шурша страницами, и исчезла.

— А сейчас?

— Налоги слишком высокие. Да и конкуренты стали на пятки наступать. — Он выпустил очередную струйку дыма и удрученно покачал головой. — Пришлось уйти с такого прекрасного рынка сбыта. Для нас это было трагедией, между прочим.

— А давно? — Павел вытащил сигарету из небрежно брошенной на столик пачки. Вид курящего бога — зрелище не для слабонервных. Петер щелкнул зажигалкой, поднося огонек.

— Что, давно?

— Ну, давно вы ушли с нашей планеты?

— Так… дайте-ка подумать… — Петер снова достал из воздуха книгу. Потом закатил глаза, что-то подсчитывая. — Наш последний агент работал у вас… Ну, где-то… Где-то около двух тысяч лет назад. Да, точно. У вас тогда был 30 год новой эры.

Павел прикинул даты. Так. Про Христа, похоже, лучше не спрашивать.

— А чем ваша компания занимается сейчас?

— Ну, в общем-то, тем же, что и раньше. Оказываем божественные услуги. — Петер доверительно подмигнул.

Божественные услуги. Ну надо же! Павел еще раз щипнул себя. Может, все-таки галлюцинация? Говорят, бывает, после сильного шока. Однако существо, развалившееся в шикарном кресле и с явным удовольствием потягивающее сигарету, исчезать отнюдь не собиралось. Более того, благодушно поглядывало на взъерошенного астронавта и снисходительно улыбалось. Ладно, придется принять реальность происходящего и сыграть по его правилам. Глядишь, и удастся выкарабкаться отсюда.

— И что, есть клиенты?

— А как же! — Петер, казалось, был искренне удивлен вопросом. — Конечно. Наш товар долго не залеживается, как вы, конечно, понимаете.

Павел кивнул. Разумеется. Вряд ли найдется дурак, способный отказаться от их предложения. Он, например, вряд ли сможет.

— Жаль, конечно, что вы ушли с Земли.

Петер развел руками.

— Да уж. Мне вот, например, приходится обслуживать негуманоидов. Крайне неприятное занятие, позвольте доложить.

— Неприятное?

— Ну да. Вы себе и представить не можете, Павел, что может пожелать, например, паукообразный туземец. Бррр, мерзость. То ли дело люди. Это мне по душе. Кстати. Вы мой первый клиент-человек за последние триста лет.

Петер щелчком отбросил окурок.

— Ну что? Заказывать что-нибудь будете?

Павел задумался. А кстати… Как насчет оплаты.

Заставят еще душу отдать. Или что похуже. Кто их знает, этих богов.

— Да… Петер… А оплата? Вы же сказали, что продаете свои услуги.

— О, не волнуйтесь. Наши расценки вполне приемлемы, и мы принимаем любую валюту, имеющую хождение в обитаемых мирах. Итак…

— И никаких там договоров, подписанных кровью? Или продажи бессмертной души?

— Ну что вы. Что вы. Мы же не дикари. — Всплеснул руками Петер. Потом, скривившись, добавил. — Хотя были, конечно, случаи. На что только некоторые агенты не идут ради прибыли. Хорошая душа на черном рынке…

Увидев, как расширились глаза у клиента, поспешил успокоить.

— О, успокойтесь. Это уже в прошлом. Виновные найдены и наказаны. Так что вам ничего не грозит. Вы ведь не откажетесь оплатить наш счет имеющей хождение на вашей планете валютой?.. Ну, вот и прекрасно. Итак?

Павел задумался.

Он открыл глаза. Тихо пищал ком-терминал, принимая вызов. Преодолевая свинцовую тяжесть в руках, прижал ладонь к панели коммуникатора.

— Павел… Павел… Ответьте базе… Павел… Что случилось? Ответьте…

Он разжал запекшиеся губы. Приподнял непослушное тело, передвигаясь поближе к мерцающему огнями пульту.

— Эн два нуля восемнадцать на связи.

Что же это все-таки было? Божественный Петер с его компанией «Божество для Вас»? Галлюцинация? Наваждение? Или реальность? Павел прижался лбом к сенсорной панели. Мистика.

В голосе вызывающего исчезли истеричные нотки.

— Алло. Павел. Как ты? — Ага, это, кажется, Семенов.

— Привет, Дима. Да нормально вроде все. Вот на базу возвращаюсь.

— Фух, ну, слава богу. — Павел вздрогнул и дотронулся до лба холодной ладонью. — Ну и задал же ты нам жару, парень. Вынырнул вроде нормально. Чистенько так вынырнул. А на запросы отвечать не стал. Пер на всех парах прям на базу. Пришлось на себя автоматику переключать. Что случилось?

Павел помолчал, тупо вглядываясь в ровные строчки, мелькавшие на дисплее.

Наверное, придется врать. И много.

— Не знаю, Дим. Ничего не помню. Помню, нырнул… У базы… И все… Больше ничего…

— Ладно. Ты только это… Не волнуйся, — заторопился диспетчер. — Мы тебя сейчас к шлюзу подтащим, а медиков я уже вызвал.

— Спасибо, Дим. — Павел расслабленно откинулся в кресле. Черт, ну и ерундистика. Померещилось все, что ли?

Пока его «Валькирию» подтаскивали к гибкой кишке шлюза, пока суетливые люди в медицинских скафандрах устанавливали у входного люка карантинный пузырь, Павел облазил свой корабль сверху донизу. Все как обычно. Даже осевшее в памяти закопченное ведро из оранжереи на поверку оказалось обыкновенным, блестящим свежей оцинкованной поверхностью ведром.

Хотя, наверное, так и должно быть.

Все серо и буднично. Потухший костерок и два человека, сидящие друг напротив друга. Один медленно выдавливает из себя, глядя в глаза сидящему напротив собеседнику:

— Я хотел бы вернуться домой.

Потом, помедлив, зачем-то добавляет:

— И чтобы все было по-прежнему.

Его собеседник важно кивает и с позерством щелкает пальцами. Говоривший медленно начинает исчезать, растворяясь в холодном утреннем воздухе. Неторопливо тает стальная туша корабля, оставляя после себя зыбкое марево потревоженного воздуха.

Петер неторопливо встает и кидает в след исчезающему Павлу:

— Удачи вам. И не забудьте, пожалуйста, оплатить счет.

Через неделю, проведенную в карантине, Павел окончательно пришел к выводу, что все случившееся не более чем плод его воображения. Такие случаи бывали и раньше. Обыкновенный гип-психоз. В конце концов, если бы это было реальностью, то остались бы какие-никакие свидетельства. То же ведро, в конце концов. Записи в памяти компьютера. А так — полный нуль. Запись старта. Запись возвращения. Остальное — замечательные виды звездного неба и данные об исследованных планетах. Все.

От услуг психолога он отказался. На все вопросы отвечал, что ничего не помнит. Ну не скажешь же, в самом деле, что повстречал бога, тем более что сам в этом далеко не уверен. В психушку, конечно, не отправят. А вот от полетов отстранят наверняка. После карантина его помучили еще недельку, заставляя отвечать на бесчисленные вопросы, проходить тесты на моторные реакции и курс реабилитации. Затем дали увольнительную на две недели и посоветовали хорошенько отдохнуть. Что он добросовестно и выполнял.

Пошатался по барам и старым друзьям. Навестил родителей. А потом залег на несколько дней на диван, прихватив в компанию пяток книг. Выходил из дома только за продуктами и сигаретами. За пару дней до окончания увольнительной неожиданно вспомнил, что обещал Семенову прикупить пару дисков со свежими фильмами. И целый день промотался по магазинам, выбирая записи. А у двери подъезда нос к носу столкнулся с соседкой. Та приоткрыла дверь, когда он загремел ключами.

— Паша, а к вам тут приходили.

— Кто, Марь Ивановна?

— Да не разобрала я толком. Темно в подъезде. Опять мальчишки лампочку разбили. Высокий такой. Вот пакет вам оставил.

Павел взял из трясущихся старушечьих рук измятый желтый конверт. Внутри оказался сложенный вчетверо листок с золотым тиснением. Компания «Божество для Вас». Черт. Значит, это все-таки было на самом деле. И аварийная посадка. И бог-коммерсант по имени Петер. Павел судорожно развернул лист. Надпись на листе была крайне официальной и довольно лаконичной:

СЧЕТ

Уважаемый Павел. Просим Вас оплатить стоимость оказанной Вам услуги. Стоимость услуги составляет 523 (пятьсот двадцать три) кредита. Оплата может быть произведена наличными (через посыльного) или путем перевода денежных средств на нижеуказанный счет. Искренне надеемся на дальнейшее плодотворное сотрудничество.

Бабка продолжала бубнить:

— Странный он какой-то. Весь в черном. Капюшон на голове. Это в такую-то жару капюшон. Эх, молодежь, молодежь.

Павел почти не слушал соседку, тупо глядел в лист и кивал головой на автомате.

— Ну, я ему и говорю. Нету Павла дома. Пошел куда-то. Когда будет, не знаю.

А он на меня так посмотрел, аж мороз по коже взял, и сказал: а вы, говорит, Мария Ивановна, передайте ему записочку, а я попозже вечерком-то и загляну.

Ну, я, ясно дело, записку и взяла. А он своей палкой стукнул, развернулся и пошел.

— Какой палкой? — Павел оторвал взгляд от бумаги.

— Ну не знаю я, как называется. Мода, что ли, у молодежи такая — палки носить? Куда только милиция смотрит. Обыкновенная палка. С него ростом. С такой еще кривой железякой наверху.

Павел почувствовал, что бледнеет. Сильно бледнеет.

— Он сказал, что зайдет вечером? — побелевшими губами полупрошептал он. — Сегодня вечером?

— Ну да. Я и говорю е…

— Марь Ивановна. А вы не знаете где тут у нас ближайший банкомат?

— Кажется, у магаз… Павел… Павлуша… Что случилось?

Павел, не разбирая дороги, мчался по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

Если это у них на посылках, то кто же тогда придет выбивать долги?

 

Сергей Туманов

Зимняя дорога

Двери за спиной лязгнули, закрываясь.

— Следующая остановка «Проспект Мира», — хрипло сообщил динамик.

Только теперь Антон понял, что сел не на тот маршрут. Это была кольцевая «двойка», которая шла совсем в другую сторону. Сейчас она свернет с Вала на Дворцовую площадь, прокатит, громыхая, по проспекту, потом выйдет на Дружинный мост, оставляя далеко позади Нагорный микрорайон, улицу Нестерова и старую, обшарпанную пятиэтажку, которую Антон все свои двадцать лет называл домом. И куда сейчас он совсем не хотел возвращаться.

«Может, это и к лучшему. Проедусь по кольцу. Приведу мысли в порядок. Решу, что делать дальше».

Он огляделся.

В салоне было полутемно. Горела только слабая лампа у водительской кабины, да редкие уличные фонари выхватывали из темноты покосившиеся пластиковые кресла, гнутые поручни и бледные лица пассажиров.

Пассажиров было немного. Человек пять-шесть поодиночке жалось в креслах, кто-то спал, прислонившись к заиндевевшим окнам, кто-то сосредоточенно смотрел через стекло на занесенные снегом пустынные улицы. На задних сиденьях виднелась бесформенная груда тряпья, которая шевельнулась и замычала, когда трамвай тронулся. Антон криво усмехнулся. Вообще-то он любил ночные поездки, пустые темные трамваи и спящий город, который после заката из шумного, бешеного мегаполиса превращался в нечто таинственное. Даже бездомники, облюбовавшие в последнее время бесплатные ночные трамваи, не мешали наслаждаться тишиной и покоем. Если, конечно, не были излишне буйными.

Антон сел на ближайшее кресло, мерзлое, как это обычно бывало по ночам в трамваях.

Сквозь иней на оконном стекле проплывали тени домов, остовы брошенных машин, обледеневшие тротуары, по которым змеилась искрящаяся метель.

Значит, так.

Осталось пять часов спокойной жизни. Последняя свободная ночь, когда предоставлен сам себе и делаешь что хочешь. Завтра утром все кончится. Умные люди в это время спят. Идиоты прожигают последние часы, заливают зенки, стараясь довести себя до невменяемого состояния. А он разъезжает на ночных трамваях. Тоже своего рода любимое занятие, не хуже других. Главное — забыться. Не вспоминать о том, что будет завтра. Точнее — уже сегодня. Не вспоминать про собранный походный рюкзак, заплаканную мать, про сборный пункт у вокзала в восемь утра. Он видел уже все это. Месяц назад, когда забрали брата. Бесконечные ряды в черных шинелях, вагоны с заколоченными окнами, эшелоны, медленно уходящие на восточную границу. Теперь настала его очередь. В сущности, можно было бежать, как сделали осенью некоторые сокурсники. Ему уже предлагали. Дом в глухой деревне, куда зимой можно пробраться только на снегоходе. Обрубить все связи, исчезнуть. Тогда он не согласился. Сейчас в голове царил кислый сумбур, мешающий думать и принимать решения. «Я не знаю, что делать. Я не вижу дороги. Точнее, вижу, сразу несколько, но не могу выбрать».

Трамвай полз по рельсам, звеня на стыках. Впереди уже угадывалось мутное сияние дворцовой площади.

— Я бы на вашем месте не выходил на следующих остановках, — сказали рядом.

Антон обернулся.

— Это вы мне?

Сидящий позади старик закутался плотнее в облезлый воротник.

— Вам, молодой человек. Вы сидите ближе всех. Кому я еще это могу сказать?

Антон пожал плечами.

— Кому угодно. Мы не знакомы, а я, если честно, не привык разговаривать в трамваях с незнакомыми.

— Я просто советую не выходить из вагона. Только и всего. Странные вещи творятся последнее время на ночных трамвайных маршрутах.

Антон хмыкнул. Старику явно хотелось с кем-то побеседовать.

— Не более странные, чем на дневных. И потом, я только что вошел. И совсем не собираюсь выходить ближайшие остановок десять.

— Вам повезло. Но если вам вдруг захочется выйти раньше — вспомните, что я сказал.

Псих, подумал Антон и отвернулся. Сумасшедших в городе последнее время становилось все больше. Люди не выдерживали напряжения и постепенно сходили с ума. Для кого-то это был удобный выход из ситуации.

— Вы не думайте, молодой человек, — продолжил дед. — Я не идиот. Проездите на этом трамвае с мое — поймете.

— Да, конечно.

Трамвай натужно поворачивал на проспект, оставляя позади залитый светом снежный пустырь площади и занесенный сугробами памятник Освободителю. На проспекте фонари не горели. Густые тени от домов лежали поперек дороги, превращая ее в темное мертвое поле. Трамвай остановился и открыл двери. На остановке никого не было. Только из ближайшей подворотни показалась на мгновение черная фигура, но тут же скрылась обратно. Из трамвая никто не вышел.

— Умные люди, — сказал старик. — Я их всех предупредил.

Двери со скрежетом закрылись.

— Следующая остановка «Улица Дружинников», — прохрипел динамик.

— Вы просто многого не понимаете, молодой человек. Здесь надо быть осторожным, чтобы не сгинуть. В наше время так просто сгинуть.

«В этом ты прав, дед», — подумал Антон, но вслух ничего не сказал.

Когда идет война, действительно сгинуть очень просто. Особенно такая… непонятная. Когда мир разваливается на куски, правители бегут за границу, а в столице бродят банды мародеров. Кто-то еще пытается поддерживать порядок, но дальше армии этот порядок не распространяется.

Наверное, он что-то сказал вслух, потому как старик встрепенулся и произнес:

— Не только бандиты, не только. Ночью в городе можно натолкнуться на вовсе непонятные вещи.

Ну да, конечно. Стариковские байки. Любой вор кажется чем-то запредельным.

Трамвай уже разгонялся по прямому, как стрела, проспекту. Темные коробки домов сливались в сплошную мрачную стену.

Мимо них к передним дверям прошел один из пассажиров, пошатываясь и держась за поручни обеими руками.

— Я вас предупреждал, уважаемый, — сказал ему дед.

Тот отмахнулся, не глядя, и что-то пробурчал под нос. Когда из снежной пыли показался стеклянный короб следующей остановки, человек обернулся и посмотрел на них какими-то ошалелыми глазами.

— Это не моя остановка.

— Я вам говорил, — тихо произнес старик. — Но вы меня почему-то не слушаете.

Человек потоптался на ступеньках перед уже открытыми дверями, снова махнул рукой, сказал что-то и спустился на землю. Он уже отошел довольно далеко, а трамвай все стоял, словно ожидая. Через открытые двери было видно, как человек уходил все дальше в пургу, наклонившись навстречу ветру и оскальзываясь.

— Мне жаль его, — сказал старик. — Он так и не нашел, куда идти.

И тогда Антон краем глаза увидел, как из бледного сумрака навстречу человеку вылетела черная тень, подмяла, прижав к земле, и тут же исчезла, растворилась в тени ближайших домов вместе с жертвой.

Антон вскочил с места.

Двери закрылись.

Сквозь вой ветра донесся сдавленный крик.

— Я его предупреждал, — сказал старик.

— Что это было?

Тот развел руками.

— Не знаю. На разных остановках бывает разное.

Антон шагнул к водительской кабине.

— Эй! Остановите трамвай. Там с человеком что-то…

Кабина была наглухо забита досками. Антон забарабанил по необструганному дереву.

— Эй!

— Оставьте это, молодой человек. Вагон все равно не остановится. Каждый пассажир предоставлен сам себе и сам за себя отвечает.

Антон вернулся на место.

— Бред какой-то.

— Это не бред. Это жизнь.

Антон повернулся к старику.

— А вы кто, собственно, такой? Вы знали, что произойдет, раз предупреждали? Надо доложить в комендатуру.

Дед меланхолично пожал плечами.

— Это бесполезно. Вы лучше меня знаете, что комендатуре наплевать на тех, кто ездит в трамваях.

Антон тяжело опустился на кресло.

— Главное, молодой человек, найти свою дорогу. Цель. Тогда с вами ничего подобного не произойдет. Вот вы куда направляетесь?

— Никуда, — буркнул Антон. — По кольцу.

Старик вздохнул.

— Значит, вам тоже некуда ехать. Это неудивительно. Иначе бы вы не сели в этот трамвай. Здесь все едут в никуда.

— Следующая остановка — «Молитовские горы», — хрипнул динамик.

За окном потянулись грязно-серые высотки.

Антон медленно повернулся к старику.

— Что еще за «Молитовские горы»? Это какой маршрут?

Тот пристально посмотрел Антону в глаза.

— А вы еще не поняли? Ничего, скоро поймете. Только не выбегайте сразу на улицу. Советую.

Антон привстал, загреб рукой стариковский воротник и притянул тщедушного психа к себе.

— Слушай, старый. Я не шучу. Что это за маршрут? Что здесь происходит? На проспекте отродясь не было высоток. Куда свернул этот гребаный вагон?

— Успокойтесь, пожалуйста, молодой человек. Здесь нет ничего опасного для умных людей. Главное — подумайте о своей жизни, подумайте, куда идете, и когда поймете, что вам нужно, — тогда можете выходить…

Не бить женщин и стариков — древний как мир постулат. Но сейчас Антон не сдержался. От удара старый враль отлетел к противоположному ряду кресел.

На задних сиденьях зашевелилась груда тряпок и показалась круглая бритая голова.

— О! Братан, это по-нашему, — осклабилась голова. — Этот старый идиот уже огреб от меня по полной.

— Что здесь происходит?

— А хрен знает, — мужик поднялся с места, отряхиваясь. — Я тут уже второй день еду. Точнее, ночь. Хрен знает. Здесь дня вроде не бывает. Ладно еще, мне спешить некуда, а если б остался, братва бы точно на перо поставила.

— Это какая-то диверсия. Страна в состоянии войны, а тут прямо в центре столицы…

— Расслабься. Война уже далеко. Нет ее тут. Я так понял, и не было.

— То есть как?

— А так. В трамвае войны нет. А раз ты уполз на этой железяке больше чем на две остановки — войны нет и вокруг трамвая.

Еще один псих, подумал Антон, чуя, как постепенно сам сходит с ума.

— Не боись, я тоже сперва на стены лез. Потом привык. Наверное, это к лучшему. Я сел на Березовой Пойме. Братаны на «блейзере» целую остановку за мной гнались, думали, догонят. А хрен! Разве этот трамвай догонишь? Раз — и нету. Ни братвы, ни «блейзера». Один трамвай. Пока ехал, такого навидался — мама не горюй. Остановок сто и все разные. И трамвай разный. То трамвай, то не трамвай. Иногда автобус. Иногда крытый фургон, типа «воронка». А пару пролетов вообще дилижансом был, я думал, от запаха конского навоза сдохну нахрен.

Мужик захохотал.

— Еду вот и жду, когда прикольное место на пути попадется. Тогда сойду. А старый хрыч пусть идет в жопу со своими предостережениями.

Только сейчас Антон заметил, что в вагоне стало очень светло, и обернулся.

Трамвай медленно ехал по широкой незнакомой улице, залитой разноцветными огнями. Блестящие зеркальные дома теснились вокруг, разбрасывая мерцающий яркий свет огромных неоновых вывесок. Шумные толпы разнообразно одетых людей суетились на тротуарах, таких же блестящих и полностью очищенных от снега. Мимо, шелестя шинами, пронеслись несколько низких автомобилей.

Вагон остановился, в раскрытые двери ворвался веселый гвалт и непривычные запахи.

Антону показалось, что у него все плывет перед глазами.

Мужик весело хрюкнул.

— Ого! Я, кажется, вовремя проснулся. Это местечко как раз по мне!

В проходе пошевелился все еще лежащий дед.

— Зря… Очень зря… Вы не подумали.

— Ша, старикан. Заткнись. — Мужик запахнулся в свою странную одежду из дубленой кожи с меховым воротником. — Братан! Пойдем со мной. Тут наверняка есть место, где можно развернуться правильным пацанам. Я уже вижу нетраханых красивых телок… Ну?

Антон, ничего не понимая, тяжело опустился на кресло.

— Как знаешь. Наше дело предложить. — И мужик спрыгнул со ступенек вниз.

— Зря, — прошептал старик.

Разухабистый пассажир не успел пройти и пары шагов по направлению к толпам на тротуаре, как воздух вокруг него зарябил, окружая сумрачным сиянием. Мужик недоуменно остановился, разглядывая свои исчезающие руки.

— Эй… — обернулся он.

— Зря, — повторил дед.

Туман вокруг незадачливого пассажира сгустился, полностью скрывая коренастую фигуру в дубленой коже, и внезапно исчез. Теперь на дороге никого не было.

— Я говорил, — прошептал старик.

Двери закрылись.

— Следующая остановка — «Мирное поле».

Дед, одышливо хрипя, поднялся с пола.

Один из оставшихся пассажиров оторвал взгляд от буйства красок за окном.

— В который раз убеждаюсь, что вы полностью правы, дедушка. Мне, как физику, это, конечно, непонятно, но глазам я привык верить.

— Что здесь творится? — спросил Антон.

Старик отряхнулся.

— Все очень просто. Вы сели в трамвай, не зная, куда ехать. Не видя дороги. Просто так, куда глаза глядят. Я не знаю, что там происходит, в вашем мире, но, наверное, было что-то, из-за чего вы оказались на перепутье, на перекрестке разных дорог. Наверное, хотели подумать, решить что-то важное, потому и сели. Чтобы сделать выбор.

— И если сделаю неправильный выбор… я тоже исчезну? Или меня загрызет какая-то тварь? Или еще что?

— Не знаю. Это зависит от вас. Могу сказать, что необязательно то, что вы видели, произошло на самом деле. Может, это был знак исключительно для вас.

Антон усмехнулся.

— И откуда вы это все знаете? Вы владелец этого трамвая?

— Совсем нет. Я такой же пассажир, как и вы. Только я еду долго. Очень долго. Наверное, можно ехать бесконечно. Бесконечно думать. И выбирать. Я пока не выбрал.

— Так и помереть можно. В этом трамвае. Заболеть. Околеть с голодухи.

— Здесь не умирают, — сухо сказал дед. — И даже не болеют. И есть здесь совсем необязательно.

— Да, я понял, здесь умирают, только если выйдут наружу. Причем неотвратимо. И в муках.

— Зачем вы так? За остановку до вас вышел мужчина. Он был счастлив. Он нашел свою дорогу.

Антон хмыкнул.

— Все это бред моей больной головы. Нет никакого трамвая. А я лежу в госпитале после тяжелого ранения. Да. Наверняка так и есть.

— Может быть. Все может быть.

Антон отвернулся от старого идиота. И только сейчас заметил, что пассажиров в вагоне прибавилось.

У передних дверей стояла девушка в такой короткой юбке, что Антону пришлось отвести глаза.

— Вы случайно не знаете, куда идет этот мобил? — осведомилась она.

— Знаю, — ответил он. — В никуда.

— Прекрасно. Мне туда и надо.

Антон уже не слышал, с изумлением разглядывая салон трамвая. Он изменялся. Окна из квадратных проемов с дребезжащими стеклами и металлическим ободом превратились в некую сплошную зализанную полосу с серебристым покрытием и странными искрами, пробегающими то и дело по поверхности. Сквозь то, что раньше было стеклом, еле угадывались окрестности, больше всего напоминающие предгорья с заснеженными лесами и отвесными пиками на горизонте. Поручни исчезли, а кабина водителя превратилась в вогнутую зеркальную стену.

— Всегда удивлялся, глядя на это, — пробормотал пассажир-физик. — Никак не привыкну.

— А чему здесь удивляться? — фыркнула девица. — Обыкновенный трансформ. Вы что, из глухой деревни?

— Что-то вроде, — буркнул физик и отвернулся.

— Суровые вы тут, ребята, — насмешливо протянула она. — Насиловать не будете?

Никто не ответил.

— Ну тогда я присяду, с вашего позволения, — девица царственно уселась на мягкое кресло, закинув ногу на ногу.

— Иногда он превращается в очень странные вещи, — заговорщически сказал Антону старик. — И вместе со странными превращениями появляются очень странные люди.

— Эй, древний! — повысила голос девица. — Странный — это ты и компания. А я нормальная представительница правящей элиты. Так что советую заткнуть языки в задницы, если не хотите оставить их в катакомбах. Стоило сбежать из такой задрипанной клоаки, чтобы попасть в лапы к вонючим унтерменшам.

— Повежливее, мадам, — произнес физик. — Боюсь, такими словами вы можете привлечь контролера.

Девка медленно поднялась с места и, покачивая пышными бедрами, двинулась к физику.

— Повтори, что сказал, ублюдок.

— Успокойтесь, девушка…

— Контролер — это кто? — шепотом спросил старика Антон.

Девица не унималась.

— Повтори, мразь! Каждый смерд будет указывать, что говорить и когда успокаиваться! — Она тряхнула платиновыми волосами. В холеной руке появилось нечто, похожее на оружие. — На колени, раб, или мозги вышибу!

Физик ошалело стал сползать на пол.

— О… — прошептал наконец старик, — контролер — это что-то такое, чего словами не описать. И даже увидеть невозможно. Мы увидим только последствия.

Свет в салоне внезапно померк. Антон услышал тошнотворный чавкающий звук, а когда глаза привыкли к полумраку, полуголой девицы уже не было. Только на рифленом полу расплывалась жирная темно-красная клякса с белесыми волокнистыми останками.

Физик залез обратно на свое место, утирая бледный лоб и стараясь отодвинуться от кляксы подальше.

— Видно, это совсем конченый мир, — сказал дед. — Даже до остановки не доехали.

По стенам вагона прошла рябь, стирая блестящую поверхность. Салон словно уменьшился в объеме, потемнел и заполнился совершенно другими запахами.

— Здесь тоже есть свои правила, — сказал старик. — Законы. Нарушать их не рекомендуется. Если честно, меня удивило отсутствие контролера, когда вы меня ударили. Наверное, в вашем мире это в порядке вещей, такое отношение к старшим. Я помню, у нас старейшины рода получали только почести.

— У нас тоже. Правда, не все. И не всегда.

— Да, я так и понял. Вы знаете, молодой человек, чем дальше мы едем, тем все более жестокие миры нам попадаются. Одно утешает — такое уже было. Потом, словно отдушина от ада, появлялись миры на вид весьма добрые. Правда, из окна экипажа это наверняка не проверишь.

— Так сошли бы, проверили.

Старик покачал головой.

— Не могу. Не мое.

Впереди храпели лошади, колымагу бросало из стороны в сторону на ухабах. За маленьким окошком виднелось покрытое снегом бескрайнее поле с полоской темного леса у горизонта. Где-то выли волки.

Наверное, я на самом деле сошел с ума, думал Антон, глядя на ползущий мимо пейзаж. Или это все сон, дикий кошмар тяжелораненого человека. Я не помню фронта, я помню только шеренги у вокзала и слезы матери… или это было не со мной, а с братом? А может, и брата никакого не было. И изменяется не только мир вокруг меня, но и я сам, моя жизнь и мои воспоминания?

Он вдруг вспомнил первый класс гимназии, отца — статского советника и походы к новомодному доктору, специализирующемуся на болезнях ума.

«У мальчика тяжелая форма раздвоения личности. Он считает, что у него есть брат. Он разговаривает с ним, советуется… Наверное, ему очень одиноко, Павел Николаевич…» Да, значит, брата у меня нет. Как не было месяц назад вокзала, солдат и эшелонов, уходящих на восток. На восток? Почему на восток? Пруссия на западе, а значит, и эшелоны шли на запад, а я лежу где-то под Вильно, в госпитале, а может, уже в земле. Пал смертью храбрых за бога, царя и отечество. Царя? Господи, какая чушь в голову лезет. Антон закрыл глаза.

Экипаж тряхнуло. Кони в последний раз дернулись и стали. Скрипнула дверь.

— Мирное поле, вашество! — хрипло крикнул ямщик. — Кому надо, выходьте. Опосля будет Княжеский Замок.

— Никому не надо, — проворчал профессор, блеснув пенсне. — Гони, Ванька!

— Погодите, — вскинулся Антон. — Мирное поле… Я хочу посмотреть.

— Я бы на вашем месте поостерегся, Антон Павлович, — сказал старый гувернер. — Ваш батенька этого бы не одобрили.

— Пусть барчук посмотрит, — буркнул профессор и отвернулся.

В низком дверном проеме Антон увидел искрящееся в лунном свете заснеженное поле, уходящую в лес тропинку и маленький бревенчатый домик вдали за темным ельником. Квадратное окошко уютно светилось мягким желтым светом. Дым из короткой трубы уходил столбом к звездному небу. Мирное поле… Наверное, именно сюда меня звали тогда, в прошлой жизни. Дом в глухой деревне. Или вовсе без деревни. Куда можно добраться только на санях, да и то — если знаешь дорогу. Может, здесь и есть то, мое место?

Антон шагнул на ступеньку.

— Антон Павлович, одумайтесь!

Он обернулся. Посмотрел на старика-гувернера, профессора, третьего попутчика, который спал всю дорогу, прислонившись к тюкам с пожитками.

— Вы знаете, господа… говоря по-новомодному, у меня раздвоение личности. Мне тяжело это объяснить, я многого не понимаю… но я чувствую, что мне лучше остаться здесь. Чтобы тот, другой, выбрал правильную дорогу. Не такую пустынную и безлюдную, как моя. Не такую зимнюю, что ли… Вы меня понимаете? Чтобы он не пожалел о своем выборе.

Старик некоторое время смотрел ему в глаза. Потом сказал:

— Да, ты, кажется, понял. Человеческая личность всегда двоится, когда оказывается на перекрестке. Главное — выбрать.

Антон медленно спустился на землю. Где-то опять завыли волки. На этот раз ближе. Кони всхрапнули.

— До свидания, господа.

— Прощайте, молодой человек.

Дверь захлопнулась, ямщик гикнул, хлестко ударив вожжами по лошадиным спинам.

Антон еще долго смотрел, как скрывается в лунной мгле черный дилижанс, тускло помаргивая прикрепленным сзади фонарем.

Волки взвыли еще ближе. Антон затравленно обернулся. Звери выли теперь не переставая, словно накатывая, приближаясь отовсюду, слева, справа, сзади, сверху… Он не сразу понял, что это воют не волки.

Два снаряда прилетело из-за леса, с германских позиций. Один разнес в щепки бревенчатый домик. Другой взорвался в пяти шагах от Антона, взметнув к звездам тучу снежной пыли.

* * *

Он открыл глаза.

— Как вы себя чувствуете? — офицер в полковничьих погонах и с синими знаками различия Кавалерийского дивизиона пристально вглядывался в его лицо.

— Хорошо…

— При вас были документы поручика Мелькевича. Это вы?

— Да.

Лицо полковника значительно подобрело.

— Я знал вашего отца, Антон Павлович. Слава богу, мы оказались рядом в момент обстрела. Поступаете в мое распоряжение. Потом оформим как полагается. Немец рядом, каждая сабля на счету, сами понимаете.

— Я не ранен?

Полковник махнул рукой.

— Ну что вы! Так, царапина. По голове полоснуло. Скоро заживет. В госпиталь — даже и думать не смейте!

— Да.

— Ну вот и замечательно. Собирайтесь. Скоро выступаем.

* * *

Двери лязгнули, закрываясь.

— Следующая остановка — «Улица Нестерова».

Антон поднялся.

— Мне пора. Даже не знаю, дед… Поговорил с тобой, и словно изменилось что-то. Веришь, когда садился в трамвай — даже не знал, что делать утром. Теперь вроде знаю.

Старик нахмурился.

— Вроде — это не то слово. Надо знать наверняка. Главное — это цель. Знаешь цель — всего добьешься.

Антон пожал плечами.

— Может, ты и прав. Только вот не пойму одного… Я словно потерял что-то. Часть себя. Может — лучшую, может — худшую. Но — часть. Вот за это я вас, психоаналитиков, не люблю. Все-то у вас просто и ясно. А жизнь — она сложнее. И когда стараешься загнать ее в рамки — туфта получается. Так что пусть ты и профессор психологии, и мой дед, и уважаю я тебя, конечно, — а все-таки ты многого не понимаешь. Да.

Дед фыркнул.

— Ну вот, развел демагогию. Что завтра-то будешь делать?

Антон усмехнулся.

— Утром и решу. Окончательно — и сам!

 

Иван Наумов

Сто одно

Магнитное домино с собой протащил Жих. Взяли стенку от сгоревшего компа, закрепили как столик, чтобы все могли разместиться.

— На что будем играть? — поинтересовался Бекхан.

— Можно взять зубочистки, — неуверенно сказал Козодоев, так и не отмывшийся от копоти. На лбу черная полоса, из опаленных бровей торчат смешные подгоревшие волоски-пружинки. — Поделим их поровну, будут как деньги.

— Давайте пока так разомнемся, — предложил Жих, зависая над игровым полем вниз головой. Огненная шевелюра — как солнечная корона, дыбом во все стороны. Понятно, что ни майором, ни Жихаревым, ни Сашкой его никто не звал — Жих, он и есть Жих. Самый молодой, легкий, стремительный. Культмассовый сектор.

— Или запасные микросхемы из комплекта вездехода, — сказал Козодоев. — Мы их поделим поровну, будут как деньги.

— Правила все помнят? — Жих начал уверенно доставать из коробочки по одной кости и класть на стол. Доминошки прилипали со звонким клацем. — Игра идет до ста одного. Кто набрал, тот проиграл.

Бекхан пытался пристегнуться карабином к скобе на обшивке, но забинтованные пальцы слушались плохо.

— Давай лучше, чтоб кто-то выигрывал, — сказал он, — а то проигравших здесь и так хватает.

Жих обвел взглядом закопченные стены модуля в разводах от пожарной пены, безжизненные экраны, обугленную мишуру сгоревшей проводки и предложил:

— Тогда наоборот, играем, пока у троих не наберется сто одно. У кого меньше — тот выиграл…

— Маленькие зеленые будут по рублю, — сказал Козодоев, — а длинные красные — по пятерке.

— Стрелок, плыви сюда! — Жих уже размешивал фишки на базаре.

Райнис обычно с удовольствием отзывался на «Стрелка» — у него кто-то из пра-пра действительно был в охране Ленина. Но сейчас латыш продолжал сидеть, сгорбившись в углу за клавиатурой уцелевшего монитора.

— Стрелок, тебя ждем! — Бекхан, наконец пристегнувшись, начал отбирать кости.

— Жих, сядь, а то подсматривать будешь, — сказал Козодоев.

Райнис вылез из кресла и в несколько касаний перелетел к ним.

— Управление антенной восстановить не получится, — сообщил он. — Физически все цело, но нет резервных копий программ — они лежали на сервере.

Все помолчали. О том, что связи с Землей больше не будет, они уже и так догадывались, а теперь единственный в экипаже представитель Евросоюза, он же бортмеханик по совместительству, подтвердил это «официально».

— А дисков совсем не осталось? — переспросил Козодоев, хотя своими глазами видел, как стопа лазерных дисков оплывала стеклянным блином.

— У кого «один-один»? — спросил Жих.

Дима Грановский опаздывал на факультет. Торопливо застегивая рубашку, он смерчем пронесся по кухне. Щелкнул чайником, перебросил на стол из холодильника два батона колбасы, паштет, тарелку с нарезанным сыром, шоколадную пасту и йогурт. Пометался в поисках пульта от телевизора. Выключил свет в ванной, вернулся на кухню, из пустой хлебницы достал черствую горбушку, чертыхнулся, поставил на стол чашку, вернулся к мойке за ложкой. На секунду застыл в задумчивости и обнаружил пульт на холодильнике.

Наливая чай, он перебирал каналы, пока не нашел «Новости».

«…по-прежнему нет. Расшифровка последнего принятого пакета позволяет утверждать, что пожар был локализован в головном отсеке корабля. Остается только надеяться, что не пострадали основные элементы управления кораблем и бортовой компьютер. Напомню, что через восемь месяцев по расписанию должны включиться маршевые двигатели для вывода „Ивана Ефремова“ на эллиптическую орбиту вокруг Марса. Видимо, до этого времени…»

В коридоре зазвонил телефон.

— Слушай, отстань уже со своими деньгами! — повысил голос Бекхан.

— Ну играть-то нужно на что-то, — упрямствовал Козодоев. — Не на щелбаны же!

Он только что победил в первой партии и явно ждал приза.

Жих отплыл к иллюминатору. Райнис скрестил руки на груди.

— Мне кажется, что вероятность того, что мы долетим туда, куда собирались, достаточно мала…

— Вся система управления кораблем, кроме блока обработки сигналов, не пострадала, — жестко возразил Бекхан. Как командир экипажа, он не мог допустить подобных разговоров.

— …Это станет ясно еще очень нескоро. А пока нам нужно какое-то занятие. У нас даже книг нет.

Латыш был прав. Собрания сочинений, энциклопедии, справочники, фильмы, фотографии — все это перестало существовать, спеклось в перегретых корпусах нескольких пострадавших машин.

— А давайте сами напишем книгу, — предложил Жих, не отрываясь от иллюминатора. — Автобиографию или что-нибудь такое. Или послание потомкам. Или…

— Мы не писатели, — сказал Козодоев.

— Прекрати мне это, — предупредил Жиха Бекхан. — Потомки, послание! Через двести сорок пять суток мы поворачиваем к Марсу. Еще через сто двадцать вы двое спускаетесь вниз и работаете по программе. Потом возвращаетесь. Мы улетаем назад. Все.

— Я хорошо знаю Древнюю Грецию, — сказал Жих. — Можно попробовать восстановить историю мира, например. Представляете, как потом будет прикольно почитать! Когда вернемся.

— Я много читал по истории Ближнего Востока и Малой Азии, — неожиданно поддержал его Бекхан. — Про всяких сельджуков, османов, о походах крестоносцев — всего понемножку. Можем проверить наши школьные знания.

Козодоев задумчиво хмыкнул.

С одной стороны, в результате пожара они практически лишились работы. Все предусмотренные программой экспедиции исследования, измерения, расчеты планировалось проводить именно на сгоревших машинах. Но дел все равно было полно — от тестов и профилактики систем жизнеобеспечения до спортивных тренировок для поддержания тонуса мышц.

В итоге договорились, что играть будут два раза в сутки. Победитель получает призовой час у компьютера.

Маленький и кряжистый Козодоев первым примостился за клавиатуру. За свой час он разметил эпохи и внес несколько коротких записей. Все начиналось с записи «Глава 1. Появление человека», а в последней стояло: «2018. Первая экспедиция на Марс».

Жих не находил себе места. Висел в стороне с листочком, вспоминал даты, имена, города, битвы…

Но вторая победа досталась Стрелку. Он пробежался по позднеримской эпохе и раннему Средневековью, его комментарии были четкими и легко читаемыми. Третью партию выиграл он же.

— Стрелок, а ты что тут написал?! — Козодоев изумленно оторвался от экрана.

— Что там? — Бекхан, прицепившись к условному потолку двумя леерами, осторожно раздирал сплавленные провода.

— Читаю, — угрожающе предупредил Козодоев. — В одна тысяча двести сорок втором году у берегов Чудского озера произошло сражение между новгородской дружиной князя Александра Невского и рыцарями Ливонского ордена. В попытке заманить неприятеля Александр разорвал строй своего войска, отводя легкую пехоту на заснеженное озеро. Тевтонский военачальник Гуго фон Ротенфельд не поддался на эту уловку и продолжил атаку основными силами вдоль берега, повернув на лед лишь легкий конный отряд барона фон Пассау, который и завершил с успехом уничтожение и распыление легкой пехоты Александра, после чего вышел на его тылы с фланга. В попытке остановить фланговую атаку барона князь вывел на лед тяжелую пехоту. Тонкий лед у края озера не выдержал, и десятки воинов оказались в воде, что внесло полный хаос в действия новгородской дружины. Александр был пленен, Псков и Новгород присоединены к владениям ордена…

Пока Козодоев читал, все понемногу прекратили работу и собрались около компьютера. Райнис, похоже, был готов защищаться и прервал чтение первым:

— А какая вам разница? Что, сейчас можно что-то изменить? Да, я хотел бы, чтобы Европа заканчивалась в Уральских горах, как на уроках географии учат, а не в Бресте и Чопе! Хотел бы, чтобы восемьсот лет назад цивилизованная сила объединила ваши дикие племена в гордое и могучее государство. Чтобы из-за татарского ига не произошло обазиачивания Руси! Мы все равно все сдохнем, так пусть хотя бы здесь будет кусочек той истории, в какой было бы лучше жить!

— Стрелок, — сказал Жих, — а в рыло хочешь?

Райнис гордо поднял подбородок, глаза, как льдинки:

— Ну зачем же в рыло! Не нравится — так исправь. Выиграй — и исправь!

— Алло, херр Грановски?

Вот шайзе! Это же руководитель проекта!

— Да, херр Данлоф, доброе утро!

— Мне казалось, что у нас была назначена встреча в одиннадцать ноль пять. Ваша последняя неудовлетворительная оценка по ботанике…

Дмитрий не запомнил, чт о соврал в ответ. Уже через минуту он скатился по лестнице и с портфелем под мышкой вылетел на плац. Налево, к шнельбану, или прямо к шоссе, на стоянку такси?

Стоянка оказалась пуста. Дмитрий нервно топтался на месте. И как он мог забыть, что Данлоф вечером уезжает во Фридрихсбург-на-Неве? Плакала курсовая… Наконец из-за поворота начал нарастать звук — кто-то ехал.

«А деньги-то я не забыл?» — подумал Дмитрий, засовывая руку глубоко в карман. Только несколько монеток и сложенный лист бумаги, явно не купюра. «Да что ж так не везет?»

Битва за Чудское озеро продолжалась которые сутки. Райнису везло как никогда, иногда он выигрывал дважды подряд, и в какой-то момент Великое княжество Литовское осадило Казань, а пруссы начали войну с турками за Дарданеллы. То, наоборот, дружины поморов выходили к норвежским фьордам. Точку во всем этом поставил Бекхан.

К тому времени уже и Жих, и Козодоев смотрели на командира с опасением — вдруг тот захочет рассказать альтернативную историю Кавказа. Но, выиграв в тот момент, когда наступило шаткое равновесие между объективной истиной и желаниями игроков, Бекхан посвятил свой час истории Месопотамии, вспоминая Навуходоносоров и прочую архаику.

Спокойствие восстановилось — ровно до следующей партии. В кои-то веки победил Жих и с заговорщицким видом нырнул за клавиатуру.

— Только без глупостей, ладно? — попросил Бекхан.

Жих неопределенно кивнул.

Когда он закончил, все были заняты демонтажом одной из переборок. Жих присоединился к остальным.

Поэтому вопль раздался только утром:

— Жих, ты охренел?

И куда только делся акцент! Красный от возмущения, Стрелок тыкал пальцем в экран, судя по всему не находя подходящих слов для того, что увидел.

Теперь первая глава называлась «Происхождение разумных существ». В ней говорилось, что человечество, как раса наиболее молодая, не владеет точной информацией о времени появления на Земле гномов, эльфов, баньши и прочих древних. Приводились сравнительные данные разных исследователей, в основном эльфийского происхождения, а на карте мира, нарисованной, конечно, очень приблизительно, указывались основные зоны поселения древних. Во всех временах появились ссылки на межрасовые войны и союзы.

Козодоев весело рассмеялся:

— Да ладно, все равно мы толком ничего не вспомним! А так хоть интрига появляется.

— Мы же отрезанный ломоть, капитан, — включился Жих. — Даже если мы и вернемся, неизвестно, что за это время произойдет дома. Вон, за полвахты до пожара сводку новостей получили — и что там? Северная Корея предупреждает Штаты, что на каждый чих будет ядерный контрчих. Может, на Земле уже и нет никого?

Бекхан понял, что процесс выходит из-под контроля. Остановка игры грозит депрессиями и сварой.

— Объявляю официально, — сказал он, — что с сегодняшнего дня исправления могут вносить только сами авторы статей. Чужое ни стирать, ни менять нельзя. Иначе начнутся дрязги, как с Чудским озером. Все, что вы пишете, — на вашей совести. И доставайте домино, в конце концов.

Мелкой медной монеты хватило, чтоб оплатить дорогу до города. Мятая бумажка в кармане оказалась рецептом снадобья от стыдных болезней, кто-то из приятелей подсунул.

— Юнец ты ученый, я вижу! — кривобокий возница-гном не отличался учтивостью. — Ишь, молодежь какая прыткая пошла! Оно легче, ерундой-то всякой заниматься, это не в шахтах киркой махать!

Дим молчал, откинувшись на подушки. Возница сменил тему.

— Что в городе про Пропавший Корабль говорят? Али таят что? Где он, «Ян Эфемер»?

Не дождавшись, ответа, гном продолжал бубнить себе под нос:

— Виданное ли дело в одну лодку эльфа с гномом сажать! Сразу ясно было, что проку не будет! Да и люди — тоже не братья. Один степняк, другой горец…

Дим же думал о профессоре Данлиусе. Как убедить старика подписать долгожданную аттестацию? Да, не даются Диму пестики-тычинки, нет желания считать лепестки и рисовать листочки. Когда другие ученики уже заняты механизмусами и практической алхимией, ему все приходится зубрить камомиллы да лютики…

— А я с детства сказки любил, — Козодоев с усилием вытягивал из-под палубы силовой кабель. — Волшебные. С картинками. И в космонавты пошел — хотел инопланетян первым встретить. Как на Марсе воду нашли, уже других мыслей и не было.

— Я тоже, — усмехнулся Жих, внимательно осматривая оплетку. — И сейчас хочу. Только в чем фокус, знаешь? Земляне теперь для нас — такая же инопланетная абстракция. Без связи мы вообще ничего не узнаем наверняка. Есть они, нет их… Как там и что… Марс на сегодняшний день и ближе, и актуальней.

Тем вечером в бортовой истории мира появилась глава номер ноль. Козодоев оставил ее без названия.

На въезде в город, прямо перед крепостной стеной, шли приготовления к казни. Дюжие хлопцы сколачивали из неструганых досок эшафот вокруг полуобгоревшего столба, девки подтаскивали вязанки хвороста. Всем руководил пузатый капрал в тусклой кирасе и скособоченном шлеме. В стороне скучали два сонных стражника. По грязи, квохча, носились куры.

Диим, не прощаясь, соскочил с повозки.

— Кого жечь будут? — спросил он, подойдя к капралу.

— А твое какое дело, малец? — подозрительно оглядев юношу, ответил тот. — Ты не из ученых, часом, будешь?

Диим вытянул перед собой руку и слегка разжал кулак. Призрачное красно-зеленое пламя на миг расцвело бутоном над его пальцами.

— Диим Эль Гран, слуга Ордена, — негромко так сказал, с чувством. — Так кого жечь будут?

— Еретика, ваша светлость, — сразу присмирел капрал. — Сумасшедший ученый Данль, упорствовал при допросах, магической сути мироздания не признавал. Едва не сбежал на север, уже на приграничном тракте взяли.

— Ваша светлость! — подбежал один из солдат, пропитая рожа. — Этот Данль знаете что говорил? Что все живое, хоть травы, хоть звери, состоят из целлюль каких-то — из маленьких ячеек, что моя кольчуга. Во дурь-то несусветная!

Диим сложил руки лодочкой:

— О, Казад, Бек, Джих и Райнис, четыре бога в единой милости, защитите от смущения умы наши жалкие! Не дайте нам оступиться на сто одной ступени к благословенным землям Эфемеры!

Стражники почтительно склонились. Диим круто повернулся и широким шагом направился к воротам.

Светило прохладное осеннее солнце, камень башен поблескивал влагой после ночного дождя. Диим чувствовал себя превосходно. Ему лишь недавно исполнилось девятнадцать, но он уже младший брат Ордена, прошел три магических посвящения, удостоился тайного знака милости Мага Всевидящего. И столько всего впереди…

В будущее Диим смотрел со спокойствием и уверенностью.

В этой партии то ли не везло никому, то ли везло всем, но к последней раздаче у каждого оказалось ровно по сто очков. Перемешав, в полной тишине разобрали кости. Тому, кто сейчас выиграет, предстояло писать новую главу Истории.

Клац. Клац. Доминошки выстраиваются в змейку. За иллюминаторами молчит бесконечная пустота.

— Мне нечем ходить, — по-балтийски тянет Стрелок.

— Мимо, — констатирует Козодоев, нервно теребя щеку.

— Пропускаю, — присоединяется Бекхан.

Жих еще раз смотрит в свои фишки, потом на поле.

— Единички есть у кого? — спрашивает на всякий случай, уже зная ответ. — Тогда «рыба».

 

Михаил Меро

Нет секретов от смерти

Сегодня я узнал, что Грегори при жизни по-настоящему презирал меня.

Даже будучи наполненным откровенным негативом, сей поразительный и поучительный факт все равно стал для меня подлинным Открытием, которое я тщательно очистил от эмоциональной шелухи и сложил в лукошко памяти.

— Алешенька, ты — жалкое кретиническое чмо, — помнится, говорил Грегори мне прямо в глаза и просил в долг, будто эти слова были паролем к моему бездонному кошельку.

Я же считал, что так он потакает моему самоуничижению. И только теперь понял, насколько же прямым, честным, правдивым он был. Золотой, редкой чистоты человек… Как же теперь я гордился своей дружбой с ним!

Если уж говорить откровенно, честность составляла весь его капитал. Более того, Грегори порой казался мне воплощением идеи неудачника. За три года нашей дружбы я достаточно хорошо начал разбираться в его мечтах, задумках и прожектах, прилежно выучил всю биографию — и даже самая пристальная ретроспектива показывала, что ему не удалось ни одно из начинаний.

Ладно бы он принимался за свои проекты спустя рукава, с ленцой и подспудным желанием фиаско, но нет же! Брался за работу с полным напряжением сил, залезая в долги, становясь спецом в области, о которой прежде слыхом не слыхивал… Конечно, он не мог не попробовать играть на фондовой бирже — с предсказуемым результатом. Потом была консалтинговая интернет-фирма, торговля паями еще не разведанных палладиевых месторождений на Марсе, ирландский ресторан в Самаре, субаренда горнолыжной трассы на Домбае и много чего еще, столь же рискованного и неизменно неудачного.

И при всем этом Грегори ухитрялся совершенно искренне презирать меня, беззастенчиво пользоваться моими связями, брать в долг и нагло заявлять, что отдавать ему все равно нечего.

Да, таков был мой дружок Грег.

Когда он умер (самоубийство путем выстрела в голову, как было написано в полицейском протоколе), родственники не захотели забирать ни его пепел, ни ментал-слип, даже ничего из его личных вещей, словно боялись заразиться его невезучестью. И все это богатство досталось мне.

Как изначально и задумывалось.

* * *

Небольшая сессия на полтора часа, проведенная под декодером ментал-слипа ныне покойного друга Грегори, позволила мне отвлечься мыслями от волнений сегодняшнего дня.

Утром в который раз безобразно поругался с Анкой. В ответ на мое пустячное замечание она, не успев дочистить зубы, начала кричать и плеваться сине-красной пеной, швырнула в меня тяжелую индийскую расческу из пятисотлетней смоковницы и выскочила из дома в одних шортах. С улицы провизжала, что уходит навсегда, прыгнула в свою «октавию» и выехала на дорогу, разворотив клумбу с редким сортом георгинов.

Все это было вполне предсказуемо и даже ожидаемо, но все же неприятно, будто, провоцируя эту милую, слегка полноватую девушку, я делал что-то гадкое и постыдное. И что любопытно, за весь утренний инцидент его истинная причина даже не была упомянута. Потому что в наших отношениях с Анкой есть только одна глобальная и неразрешимая проблема, над которой я бьюсь уже третий год, — свет очей моих, загадка-ягодка моя наотрез отказывается сделать себе ментал-слип.

* * *

Теперь, спустя почти два десятилетия, мне кажется само собой разумеющимся, что я до конца понял Валеру, своего друга детства, лишь через неделю после его смерти.

После школы наши дорожки разошлись: он поступил в престижное летное училище, напихал себе в череп дорогущих имплантантов (кредит для офицеров, 4% годовых на пять лет) и рано женился. Я же тем временем самозабвенно вкалывал в еще никому не известной московской фирмочке «МнемоТек».

Тогда психоактивные поликристаллы пытались применять даже в бытовой технике. Но реализовать мысленное управление компьютером, кофемолкой или кондиционером на сколько-нибудь приемлемом уровне не удалось ни одной из трех сотен возникших по всему миру венчурных компаний, что и предопределило их скорый и бесславный конец.

«МнемоТеку» посчастливилось выжить только потому, что мы нашли, пожалуй, единственное коммерческое применение этой инновации, которого братья Спирины, первооткрыватели психозависимой стереомеризации, уж никак не могли предвидеть. Технология оказалась подходящей для фиксации образов и эмоций, возникающих в человеческом мозгу, и в перспективе могла позволить записывать воспоминания. Все это мы поняли, когда, потратив десять миллионов евро и три года жизни, смогли снять запись с моторных нейронов крысы, от которой у французского инвестора начался эпилептический припадок. Так, на моих глазах, была разработана технология психоотпечатков, которую впоследствии совсем другие люди назвали МС (ментал-слип).

Headhunter из «Ментал Инк», душевный и чуткий немец, встретил меня вечером у проходной «МнемоТека», проявил осведомленность о нестабильном моем положении в фирме и предложил сменить место работы, жительства и социальный статус. Почувствовав, что его собираются послать, назвал такую сумму, от которой у меня с ладоней потекли водопады.

Так я переехал из московской квартирки в трехэтажный коттедж в получасе езды от Праги, получил собственную лабораторию с толковыми индусами и кучу свободного времени на свои увлечения. Потом начал ездить в командировки по всей Европе — по мере того как открывались новые региональные отделения «Ментал Инк».

Съездил и на открытие отделения в Москве. И первым клиентом оказался… мой друган Валера. Он был в офицерской форме и сверкал иконостасом орденов за ряд кампаний, в которых успел принять участие. Тринадцать лет мы не виделись, но узнали друг друга сразу.

Ментал-слип он решил сделать после очередной командировки куда-то на Ближний Восток. Вернулся с орденом за разбомбленную школу и полутора сотнями тысяч боевых в кармане. Объяснил мне, что хочет, чтобы сын не тратил время на тупую зубриловку, а лет в семнадцать разом ассимилировал все его профессиональные навыки.

Когда Валера погиб на очередной миротворческой бомбардировке, я узнал, что навязываемая роль совсем не годится его сыну. Тот уже в одиннадцать лет был подслеповат, не отличался живостью реакции, но проявлял себя как совершеннейший гений в музыке.

— Заберите это, — сказала вдова Валеры, отдавая мне фиолетовый диск МС в пафосной рамке из красного дерева (покойный держал его на самом видном месте, будто свадебную фотографию). — Я никогда не хотела, чтобы мой сын стал летчиком.

Я легко согласился. Еще с эпохи подростковых влюбленностей у меня накопилось к Валере множество вопросов, на которые найти ответы теперь можно было только одним способом. И должен сказать, эффект от просмотра его МС превзошел все мои ожидания — за три часа я прожил всю его жизнь, узнав попутно о военных кампаниях много всего такого, чего не показывают по HV. Но все же чувствовал, что чего-то не хватает.

Через месяц вернулся за урной с его прахом; ее как раз доставили из Ирана. Вдова сопротивлялась недолго: пять тысяч сразу и десять потом — неплохой аргумент даже на фоне страховки Валеры и назначенной пожизненной пенсии.

* * *

Следующей в моем списке бесценных друзей была изумительная парижанка Миранда Кацман, старше меня лет на десять и умнее на добрых полторы сотни единиц IQ. После двух лет упоительной нашей любви-дружбы-взаимопознания она умирала в безумно дорогой Женевской клинике от злокачественной опухоли, так и не открывшись мне до конца.

— Ты мучение и наказание мое, — как-то сказала она, худая, оплетенная трубками и датчиками, — я люблю тебя всем сердцем, Лекси мой, Лекси… но головой понимаю, что редкий ты мерзавец, бессовестный и безоглядный.

Я всегда любил людей прямых и честных. И всегда подозревал, что есть где-то у этой честности дно, опустившись до которого упрешься в непробиваемый панцирь, а за ним, предполагал, — подлинность человека, суть его и самость. Черна ли она или светла? — думал я. — Имеет ли она вообще цвет? Каково это — соприкоснуться с сущностью другого человека, которого вроде бы отлично знаешь. Не окажется ли он изнутри чужим, так и не понятым за долгие годы?..

В похвале ли, в упреке Миранды всегда чудился мне скрытый подтекст. Вот что я понял: чем лучше человек, чем чище он и открытее, тем глубже открывающаяся бездна, в которой хочется достигнуть самых запретных глубин. И то, что глубины эти могли вот-вот закрыться навеки, похоронив свои секреты, наполняло меня почти физиологическим отчаянием.

Так мы и умирали на пару, обоюдно терзаемые болью. Она — в клинике, я — в гостинице напротив. Но к ней приходили внимательные врачи и сестры, делали инъекции самых мощных опиатов, чтобы заглушить боль на несколько часов. Я же страдал непрерывно.

Наконец не выдержал. Принял самое правильное решение, запасся наличностью и в сумерках направился в клинику. В итоге все сложилось как нельзя лучше: сиделка и дежурный врач правильно поняли меня (как трудно было запихивать им в карманы белых халатов пачки купюр!) и на машине скорой помощи отвезли Миранду в местное отделение «Ментал Инк». Процедура снятия ментального отпечатка заняла три часа без малого — все время Миранда была без сознания.

Утром она смотрела на меня, будто все знала. Подозвала слабым жестом и начала разговор, которого я давно ждал, а потому слушал тихо и внимательно. От меня требовалось всего лишь нажать на маленькую зеленую кнопку.

Назавтра я проконсультировался со своим адвокатом, подписал все документы, предусмотренные протоколом эвтаназии, и поцеловал на прощание ее в сухие губы. Зеленая кнопка почему-то все не хотела нажиматься, а молодая сиделка упала в обморок.

На следующий день поставил в декодер ее только что активированный ментал-слип… Боже мой, как она была честна, как же я, мерзавец такой, мог подозревать ее в некой глубинной неискренности! Любовь моя к ней расцвела миллионами оттенков, и постиг я простую истину: если влюбляться — это задавать вопросы, то любить — это, безусловно, знать.

* * *

Когда я вывел для себя эту формулу, уже невозможно было остановиться. Я всегда любил общаться с интересными людьми, но теперь увлечение приобрело совершенно новый вектор. То, что подготовка к подлинному и окончательному постижению очередного душевного друга занимала долгие месяцы и годы, меня не смущало. Наоборот, тонкая игра в предсказание, в зондирование, в прощупывание доставляла все больше удовольствия.

Часто я сам оплачивал эту безумно дорогую процедуру — записи МС. Когда зарабатываешь сто сорок тысяч в год и живешь вполне себе скромненько, пятьдесят тысяч собираются довольно быстро. К тому же у меня, как у одного из ведущих сотрудников «Ментал Инк», скидка 50% на запись МС, и все смотрят сквозь пальцы на то, что я за минувшие годы пользовался этой льготой не менее двадцати пяти раз. И только один раз — для себя.

Следующий дружок-приятель Никита Пригожин был сколь мне интересен, столь и крепок здоровьем. Год без малого я присматривался к нему, изучал и проверял. Страшно представить, скольких нервов и денег мне это стоило, но его болид загорелся прямо на пит-стопе точно через сорок дней после того, как я за руку отвел его в ближайшее отделение «Ментал Инк».

* * *

Анка была слишком похожа на Миранду. Настолько, что через месяц после знакомства с ней потащил ее на обследование к лучшему в Праге онкологу. Оказалось, все в порядке, вероятность такого рода опухоли (длинное и горькое на языке название) у нее минимальна. Просто не хотел повторения уже раз проигранного сценария.

Только основательно влюбившись в Анку, понял, что у меня нет ни единого шанса разгадать ее, такую сложную и противоречивую, с богатой биографией и мелкими тараканами в голове.

Она и слышать не хотела об МС. У меня же оказался на удивление скудный арсенал доводов. Раз за разом я предлагал ей деньги, говорил о присущем каждому человеку желании оставить после себя что-то для вечности или ссылался на ее больную мать. Более убедительных аргументов придумать не удавалось. Она оказалась глубоко религиозна и утверждала, что МС богопротивен и омерзителен. Я спрашивал ее, богопротивны ли фотография и holo, она кивала без тени сомнения.

Впрочем, помучившись полгода, я нашел способ, как подобраться к ней. Но это требовало очень много времени и миллион тонн терпения.

* * *

В моем кабинете один угол занимают три самых важных предмета — это пневмокресло по индивидуальному заказу, эксклюзивная модель декодера МС (с функциями быстрого поиска по образу и биографического монтажа) и стеллаж, закрытый пуленепробиваемым стеклом.

Верхняя полка занята футлярами черного дерева для хранения МС. На полированной поверхности — золотое тиснение: «Валера», «Миранда», «Никита», «Карим»… Всего два десятка томов — небольшая, но уникальная библиотека человеческих судеб. На каждом указано, сколько раз проигрывался МС и на каком оборудовании — это тоже имеет огромное значение. Футляра с надписью «Грегори» здесь пока нет, но место для него уже приготовлено.

Основная проблема — в несовершенстве технологии. Диски МС можно проиграть не больше десяти—пятнадцати раз — как записи первых фонографов на восковых валиках. Просто никто не заинтересован в совершенствовании технологии — ни те, кто продает МС голливудских звезд, ни скорбящие родственники покойных.

Мне диски доставались уже не раз пользованными — это сразу чувствовалось; будто ложишься в постель, в которой до тебя ночевало несколько человек. Записи прокручивали члены семьи, друзья, коллеги по работе — конечно, не все целиком, только избранные места (ведь самый распространенный интерес — что покойный думал о его драгоценной персоне).

На нижней полке стеллажа стоят шестнадцать одинаковых матово-черных сосудов с выгравированными именами. Это их пепел — тех, кого хватило настойчивости выпросить, купить, выкрасть. Его тоже нужно расходовать экономно.

* * *

О, друг мой Грегори! Запись закончилась в девятом часу вечера, и я, обремененный десятилетиями твоих бесценных воспоминаний, мыслей, чувств, поднес к губам слабую руку и облизал пальцы от последних въевшихся в кожу крупинок твоего праха с легким солоновато-мыльным привкусом.

Скрипнули тормоза на повороте к дому, лязгнули внизу автоматические гаражные ворота. Анка вернулась, будто и не обещала этим утром вычеркнуть меня из памяти. И теперь поднималась по лестнице.

Я не успел даже увидеть ее, услышать ее голос и только по самому звуку шагов уже понял, что победил. Дальше тоже будет трудно, но основное препятствие уже преодолено.

Она вошла в комнату спокойная и собранная, но, едва увидев меня, такого кроткого и любящего, протягивающего ей руки для примиряющего объятия, тут же зарыдала в голос, залепетала что-то истерически-невнятное. Мне не нужно было прислушиваться, чтобы понять, о чем этот плач: у мамы обширный инфаркт, она сейчас в реанимации, срочно нужно много-много денег, тысяч пятнадцать, не меньше.

— Алеша, ты дашь мне денег? Я знаю, у тебя всегда отложено…

Я запирал ее мокрые губы, прикладывая палец (даже вымыть не успел от пепла твоего, Грег!), и шептал убедительно:

— Разумеется, милая, разумеется!

И обнимал ее в трогательном порыве умиления, глотая всамделишные слезы. И, чувствуя себя триумфатором, наконец произнес фразу, которая, без сомнения, была лишней, потому что и так все было понятно:

— Ты знаешь, что для этого должна сделать.

 

Игорь Горностаев

Литературный памятник

«Собралась наша компания провести время за приятным журчанием речей в нескончаемой реке знания. Теплый летний вечер. Плащ темноты обзавелся розовой подкладкой из света масляных светильников и парой рваных дыр, проделанных яркими оранжевыми факелами. Но ярче факелов горели огни слов, сияли драгоценней любых жемчужин из сокровищницы султана. Ведь известно всем: мудрая речь собирает слушателей, как луна звезды, как янтарь бумажные крохи или как сладкий цветок медоносных пчел. И зовет мудрость на путь благочестия и добродетели.

В тот раз речь повел наш друг аль-Кирон абу Хумор.

„Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Ночь. Темно-серая предутренняя ночь не отпускала пустыню из своих объятий пугливых. Но перлы звезд уже начинали смущенно меркнуть в преддверии лазурного прилива. Верный утра посланник, прохладный восточный ветер, отнюдь не сильный, овевал и нежил утомленных караванщиков, разбивших шатер на привале перед Насибином. Стреноженные махрийские верблюды паслись невдалеке от колодца. На снятых с бурых и уложенных в круг тюках возлежали купцы, ожидая восхода солнца. Те из них, которые не сомкнули вежды, вели беседы тихи и неспешны.

Со стороны лунного лика прибыли еще два путника, которые смогли украсть у ночи целую половину, проскакав до оазиса на быстроногих сыновьях дороги, но утратив вечернюю силу. Позаботившись о своих лягающихся, которые многим милей, чем плюющиеся, прибывшие расстелили попоны на песке и расположились рядом с кругом караванщиков, видно рассчитывая насладиться парчой и шелком разумных разговоров, перед тем как отдых средь брошенных седел сомкнет их глаза, чтобы прогнать зевоту изо рта.

В чаше, образованной тюками, и в самом деле плескались сливки согласия и мудрости. Той, что свойственна старости седобородой, а вовсе не чернокудрой юности.

Рек один караванщик напевом степенным, как зачищенный до дыр казан медный:

Тихонько засмеялись караванщики наши, второй рассказчик потянул нить беседы дальше. Голос был его тих и вкрадчив, а рассказ витиеват и примером заманчив:

Послышался поток речей третьего. Как хрустальный бокал битый — голос его. Но голос годам подвластен, увы, так же, как волос седине: лишь хной избежать обеленье главы.

На небе пастух попрятал овец, а к пастве земной пришел отец. Караванщики отправились в путь предначертанный, а двое поскакали дорогой обветренной.

Они о той беседе мне рассказали, а я же взял и поделился с вами“».

В юрте пастуха, угнездившейся среди холмов широкой монгольской степи, воцарилась тишина. За белыми войлочными стенами, приветствуя приближение ночи, стрекотали какие-то равнокрылые, наверное цикады. Издалека доносилось блеянье овец и басовитое беканье баранов. Степь жила привычной, установившейся века тому назад жизнью.

— Вопрос, — все тем же неспешным голосом, наполненным добротой и ласковым внутренним теплом, с которым он читал макаму, произнес пожилой низенький человек, сидящий в центре юрты. — Датируйте время написания произведения.

Тут же юрту наполнил гул сдерживаемых юношеских голосов. Студенты совещались, обсуждали: что ответить преподавателю, принимающему зачет.

А рассказчик, дав им задание, налил в простую глиняную чашку крепкий духовитый чай. И пил маленькими глотками горячую жидкость, обжигающую язык и небо, наслаждаясь ароматным букетом горных трав. Он делал вид, что углублен в прочувствование напитка, но сам прислушивался, кто какую точку зрения отстаивал в мозговом штурме.

Наконец студенты пришли к общему мнению. Задача для специалиста и не была столь уж сложной.

Откашлявшись, скорее для того, чтобы преодолеть смущение, а не обратить на себя внимание, старший группы сообщил:

— Великий Лу, мы решили, что макама написана как стилизация в начале двадцать первого века: не позднее две тысячи восьмого года, но не ранее две тысячи четвертого. Скорее всего, является частью более крупного произведения, а автор принимал участие в сетевых литературных конкурсах.

— Это так. Группа получает зачет. — Низкого роста человек допил чай, но поставил перед собой чашку на дно, давая понять, что беседа не окончена. — Я обращу внимание, что меня радует проявление мудрости ваших старших друзей в группе, которые не стали стремиться указать точное время и название конкурса. Но меня радует и проявленное младшими членами группы смирение с решением старших. Думаю, вернувшись домой, вы сможете и найти точную дату написания макамы, и узнать, была ли она напечатана в книге или журнале.

Тут учитель позволил улыбке изогнуть уголки губ. Продолжая улыбаться и из-за этого даже немного напоминая то ли ехидную горгулью, то ли исчезнувшую птицу додо, Великий Лу перевернул коричневую чашку вверх дном.

Студенты вышли из юрты под предвечернее небо. Солнце скрылось за горизонтом, но редкие облака еще могли лицезреть с вышины улетающее светило и розовели в приступе ложной скромности.

Хозяин юрты вышел проводить гостей. Из уважения к нему молодые люди заходили в малиновый университетский геликоптер чинно и степенно, как и подобает в древней степи, помнящей и конницу Чингисхана, и экспедицию Рериха. Зато, когда безынерционный агрегат рванул к Венере, шум и гвалт в салоне геликоптера поднялся такой, будто ребята не зачет сдали, а защитили дипломные работы.

Великий Лy долго смотрел вслед умчавшемуся в зенит аппарату, думая, что, несмотря на все достижения техники за последние сто лет, такие как геликоптер на гравитационной подушке или твердопрессованный водород, по плотности в три раза превосходящий осмий, человек остается человеком. Просто сто лет назад только лучшие его студенты обладали такими душевными качествами, какими сегодня обладает почти любой. Но зато среди нынешних студентов только один высказал правильное предположение об авторстве текста. Не хватает им жизненного опыта. Им бы по старинке: попасти овец, принять окот, поискать щедрые пастбища и скупые колодцы. Тогда студенты стали бы четче воспринимать любой намек писателя. Любое изменение контекста и подтекста.

Слишком большое внимание уделяют идее и сюжету, вот что. Думают, что если у них на перелет межпланетный уходит три часа, так их не касается, что в Сомали продолжают умирать от голода. Великий Лу, получивший прозвище за качество своего овечьего сыра, глубоко вдохнул запах степной травы, на которую собралась выпадать роса, и расправил крылья.

Тяжеловато, конечно, самому махать крыльями, но без этой простой человеческой работы — присмотра за овцами между обучением молодежи старинной литературе — Лу не мыслил своей жизни.

 

Олег Мушинский

Взрослые игры

Была тихая, теплая ночь, какие часто бывают в начале августа. По черному небу сонно ползли редкие облака, а полная луна заливала своим серебристым светом Зачарованный лес. Спали волшебные деревья, спали звери и птицы, спал погруженный в вечный сумрак Черный замок. И только где-то там, по извилистой дороге, что вела в самое сердце Зачарованного леса, скакал одинокий всадник.

У подъемного моста Черного замка всадник остановил уставшего пони и спрыгнул на землю. Ненужный больше факел полетел в глубокий ров, окружавший замок, — волшебный полумрак нельзя было рассеять никакими средствами. Всадник тоскливо взглянул на высоченные каменные стены, тяжело вздохнул, призывая все свое мужество, и зашагал к воротам.

Алый дракон, дремавший на самой мощной башне замка, приоткрыл один глаз и с любопытством уставился на ночного визитера. К воротам приближался невысокий худенький мальчишка лет десяти — двенадцати. На вора вроде не похож, одет прилично — аккуратный зеленый камзольчик, расшитый золотыми нитками, зеленые штаны заправлены в высокие рыжие сапоги. Не такие грубые, как носят солдаты, а очень аккуратные и даже изящные сапожки. Светлые волосы мальчика охватывал серебряный обруч. В руке — короткая шпага. Таким оружием в Черном замке даже мышь не напугаешь. А в воротах, между прочим, горный тролль караулит.

Дракон бесшумно приподнялся на своем ложе и вытянул длинную шею, чтобы лучше видеть. Не в первый раз недобро помянул темных гномов, что строили этот замок. Говорили же им, что дракон будет! Нет, самую высокую башню со шпилем сделали. Мол, так красивее. А сидеть на остром шпиле каково?! Дракона аж перекосило от злости — таких бракоделов он совершенно не переваривал. То есть конкретно этих-то дракон переварил, но потом три дня изжогой мучился.

Тем временем мальчик дошел до ворот и остановился в нерешительности. Железные створки ворот, украшенные изображением смеющегося черепа, были гостеприимно распахнуты, но пройти мешала массивная серая туша. Приглядевшись, мальчик узнал горного тролля. Тот спал, тихонько похрапывая на ползамка. Потоптавшись некоторое время в нерешительности, мальчик осторожно потыкал чудовище шпагой. Тролль приоткрыл левый глаз и посмотрел на него.

— Тебе шего, мальшик? — пробасил он.

— Здравствуйте. Я — Храбрый принц, — поздоровался и представился тот, потому что был не только очень храбрым, но и очень вежливым мальчиком. — Я хочу совершить подвиг.

— Молодес, — пробасил тролль, закрыл глаз и снова захрапел.

Принц подождал пару минут. Потом еще пару. И еще. Сообразив, что так можно простоять до рассвета, принц снова деликатно ткнул тролля шпагой. Тролль приоткрыл правый глаз и посмотрел на него.

— Тебе шего, мальшик? — пробасил он.

Мальчик снова поздоровался, представился, кратко изложил цель своего визита и узнал, что он молодец. «Наверное, это и есть мое первое испытание», — подумал принц и снова потыкал храпящего тролля шпагой. Тот открыл левый глаз и посмотрел на него.

— Тебе шего, мальшик? — пробасил тролль.

— Уважаемый тролль, — сказал принц. — Я — Храбрый принц — вызываю вас на бой.

— Какой бой, мальшик? Два шаса ноши… Мальшик, иди домой, не морошь мне голову.

И тролль снова заливисто захрапел. Принц озадаченно почесал затылок. В сказках все было по-другому. Впрочем, принц уже был достаточно большим мальчиком, чтобы знать, что жизнь перманентно не коррелирует свои экзерсисы с фантазией сказочников. Папа принца обычно решал сложные проблемы просто, и принц решил последовать мудрому примеру родителя. Он осторожно переполз через толстенные ноги тролля и оказался во дворе замка. Когда-то давно двор был вымощен черным булыжником, через который с упорством, достойным призового барана, пробивалась серая колючая трава. Тролль проворчал что-то во сне и перевернулся на другой бок.

Принц осмотрелся. Слева виднелся свинарник с покосившейся соломенной крышей. Справа была серая башня с толстенными стенами. Наверху башни сидел дракон и смотрел на принца, отчего последнему стало не по себе.

«Ну чего он смотрит? — с тоской подумал принц. — Ох, а вдруг он голодный?!»

«Я уже поел, — подумал дракон. — Но все равно спасибо, что зашел».

Прямо перед принцем возвышалась черная башня с золотым шпилем. Принц заприметил ее еще издали. Это была самая высокая башня в Черном замке. Плененная принцесса должна быть заточена именно там.

«Интересно, а почему дракон сидит не на самой высокой башне?» — подумал принц.

«Потому что эти маленькие уроды…» — подумал дракон. И еще многое подумал о гномах, которые так строят. Такого, что при детях только думают, а вслух говорить не принято.

А принц решил, что хватит уже торчать посреди двора на глазах у дракона, и поспешил к башне. Дубовая, обитая железом дверь была не только не заперта, а даже и не закрыта. Внутри было жарко и сильно пахло волшебным зельем.

Принц прошел по длинному темному коридору, трижды споткнувшись о какие-то железяки и каждый раз тщательно проговаривая особое защитное заклинание, которое всегда произносил папа, когда спотыкался. Коридор привел его в огромную залу, где на стенах висели флаги и скелеты. На полу стояли длинные дубовые столы с остатками обильного ужина и не менее длинные скамьи с другими остатками того же ужина. Объедки и разбитая посуда также располагались на полу, вместе с несколькими десятками могучих зеленых орков. Никто не шевелился.

«Наверное, здесь передо мной прошел могучий герой, — с уважением подумал принц. — Ой, а вдруг он и принцессу раньше меня спасет?!»

Он уже собрался было бегом рвануть к распахнутым дверям в дальней стене залы, как один из орков пошевелился и застонал. Доброе сердце принца не позволило оставить раненого в беде. Принц, на всякий случай крепко сжимая шпагу, склонился над орком.

— Дяденька, вам плохо?

Орк разлепил залитые волшебным зельем глазки и тупо уставился на принца.

— Ты кто?

— Я — Храбрый принц, спасаю здесь принцессу. Вам нужна помощь?

— Ага, — буркнул орк, пытаясь собрать воедино мысли, разбегающиеся, как тараканы по столу. — Рассольчику принеси.

Принц быстро огляделся. В углу залы стояла большая бочка, от которой сильно пахло огурцами. Этот волшебный огуречный настой не раз спасал папу, когда тот увлекался и выпивал слишком много волшебного зелья. Принц подбежал к бочке, зачерпнул полный ковш настоя и бегом вернулся к орку. Тот шумно выхлебал настой и ему сразу полегчало. В смысле он уже смог сидеть, хотя и держался двумя руками за пол. Взгляд его сфокусировался, и орк повторил свой вопрос. Принц, уже сообразивший, что здесь нужно на каждый вопрос отвечать дважды, снова представился и сообщил о своем намерении спасти принцессу. Орк кивнул, поморщился и задумчиво уставился на принца.

— Не понял, — сказал орк через несколько минут осмотра.

— Что вы не поняли? — уточнил принц.

— Тебе сколько лет, малыш?

— Мне уже двенадцать, — с гордостью сообщил принц. — Осенью будет тринадцать.

— Угу, — сказал орк. — А принцесса тебе зачем?

— Я ее спасу, — ответил принц.

Орк снова кивнул. Едва заметно, чтобы не потревожить раненую голову.

— Ага. А что потом?

На этот раз тайм-аут взял принц. Все сказки обычно заканчивались спасением принцессы. Дальнейшее использование этих особ нигде не регламентировалось.

— А с ней обязательно надо что-то сделать? — спросил принц.

— А ты как думал? — усмехнулся орк.

Принц никак не думал, но постеснялся сказать об этом.

— Вначале надо ее спасти, — нашел он вполне нейтральный ответ. — Так что, если вам больше ничего не надо, я пойду.

— Погоди, — сказал орк. — Это становится забавным. Слушай сюда. Ты по лестнице не ходи, ты иди во-о-он в ту дверь.

И орк указал на маленькую неприметную дверь в углу. Принц и не заметил бы ее без подсказки.

— Это секретный пожарный ход, — сказал орк. — Иди по нему.

Принц поблагодарил доброго орка и побежал спасать принцессу. Секретный ход оказался настолько секретным, что им не пользовались, похоже, с момента его прокладки. Каменные ступени были покрыты таким слоем пыли, что принц увязал в ней по колено. Противная паутина липла к лицу, а из-за поднятой пыли першило в горле и чесалось в носу. Принц с трудом сдерживался, чтобы не чихнуть. Где-то на уровне третьего этажа путь преградила сваленная как попало мебель. Принц попытался перебраться через нее, упал и пребольно ударился коленом. Дальше прохода не было.

— Придется все-таки идти путем героя, — сказал сам себе принц и вышел в коридор на втором этаже.

Здесь было не пыльно, а грязно. Принц вздохнул и побрел по темному коридору, заглядывая по пути в каждую дверь, каковых в коридоре хватало. Вдруг за одной из них окажется еще один секретный ход. Через полчаса уставший принц толкнул очередную дверь и оказался в небольшой, жарко натопленной комнате. За столом сидели трое орков, не спеша пили волшебное зелье и играли в карты. Услышав скрип открываемой двери, они равнодушно повернули головы и уставились на принца. Последовал традиционный вопрос, в ответ на который принц поздоровался, представился и сообщил о своей высокой миссии. Орки почему-то посмеялись, а потом сказали, что принц зашел не по адресу, в результате чего ему, принцу, может быть очень плохо. Принц извинился и спросил правильную дорогу.

Но орки дорогу не указали, а сказали, чтобы принц шел на… куда-то далеко. Принц никогда не бывал в тех краях, но название это от папы слышал часто, а значит, это не могло быть слишком далеко. Самые далекие папины походы были до реки Усохшей, где папа с дружиною пил волшебное зелье и ловил рыбу. А еще иногда приезжал дядя Хасар со своей дружиной, и тогда они еще сражались. Зачем? Принц этого понять не мог: волшебное зелье к началу битвы полностью выпивалось, рыба там давно не водилась, а больше сражаться было не за что.

Но вообще дядя Хасар хороший. Это он научил Храброго принца ездить верхом и стрелять из лука. И еще он волшебник. Мама говорит, что дядя Хасар на самом деле короткий обрубок дерева, но когда он не пьет волшебное зелье, то становится человеком. А когда пьет, то домашним животным.

Так вот, однажды дядя Хасар рассказывал принцу, как он путешествовал по совершенно незнакомым землям и в этом путешествии ему очень помогла карта. Принц был умным мальчиком и тоже умел пользоваться картой. И потому он попросил орков, чтобы они дали ему карту. Чтобы он не заблудился, пока будет идти на… куда-то далеко. Орки посмотрели на принца с интересом. Принц понял, что он на верном пути, и еще раз, настойчивее, попросил карту.

Один из орков, в черной хламиде шамана, взял со стола лист пергамента, на котором были начертаны алые орочьи руны. Стукнув себя бубном по лысой башке, он спел заклинание и громко икнул.

— Вот, — сказал шаман, отдавая принцу пергамент. — Это волшебные, зашифрованные письмена. Следуй за рунами, и ты спасешь свою принцессу.

Принц вежливо поблагодарил доброго шамана и вышел в коридор. Орки как-то странно переглянулись, отложили карты и бесшумно выскользнули в другую дверь.

А принц побрел по коридору, на ходу пытаясь найти ключ к мистическим письменам. Цифры были расположены тремя пирамидками, вершины которых сходились к кругу, в котором было начертано: «Шаман — Рубака — Злыдь». Принц довольно быстро догадался, что это — игравшие в карты орки. Но вот что означали остальные цифры? Принц вышел на какую-то лестницу и присел на ступеньку.

— Так, — сказал он сам себе. — В этом должна быть какая-то система.

Довольно быстро принц заметил, что все цифры хоть и красные, но разного оттенка. Краска из ягод туры медленно впитывается в пергамент, постепенно темнея. Значит, самые темные цифры написаны первыми. Другие цифры записывались группами, с интервалом в несколько минут. И что бы это значило? Некоторое время принц честно вглядывался в письмена, потом воровато оглянулся по сторонам и достал из кармашка камзола амулет в форме задумчивого филина на серебряной цепочке.

— Филин, филин, открой смысл знаков, — попросил принц и указал на самую темную цифру.

«Два в гору», — прошелестело в голове у принца.

— Отлично! — радостно, но тихо воскликнул принц и побежал вверх по лестнице.

Двумя этажами выше филин по просьбе принца озвучил следующую цифру: двенадцать. И больше ничего. Принц ненадолго задумался, глядя по сторонам. Цифра 12 была в крайнем левом столбце второй пирамиды. Принц вышел в примыкавший к лестнице коридор и отмерил влево двенадцать орочьих шагов. Дальше коридор заканчивался, но там было две двери. Принц осторожно прошмыгнул во вторую и оказался на лестнице, еще более запущенной чем секретный пожарный ход. Наверное, эта лестница была сверхсекретной.

Следующая подсказка: «четыре в стрелу». Что означает «в стрелу», филин не знал. Но принц не собирался так легко сдаваться. Поскольку цифра стрелы располагалась под цифрой горы, то и понимать следовало как «четыре под гору». Все просто. Бодро сбежав по ступеням в подвал, принц снова развернул пергамент…

Прошел час. Уставший и издергавшийся принц, которому последнее время постоянно казалось, что за ним следят, дошел до конца тайной записи. Он стоял в мрачном, сыром подвале, вдоль стен которого тянулись ряды огромных дубовых бочек.

— Неужели принцесса заключена в одной из них?

Принц попытался наугад открыть одну из бочек, но пробка попалась на редкость тугая.

— Эй, кто там шарится?!

Принц оглянулся и увидел зеленого лесного гоблина в волчьей шкуре. Тот тоже увидел принца. После традиционно-одностороннего опроса, в ходе которого к месту событий подтянулось еще трое гоблинов, принц поведал о мистическом пергаменте, который привел его сюда и принес свои извинения на случай, если он попал не по адресу. Гоблины, взглянув на путеводный пергамент, довольно странно переглянулись, но никак красные письмена не прокомментировали. Вместо этого предложили принцу немного передохнуть и рассказать все по порядку.

Один из гоблинов легко выдернул ту пробку, с которой чуть раньше возился принц, и на пол полилась темно-бурая жидкость. Другой гоблин подставил под струю большущую, вполсебя, деревянную кадку. Наполнив ее до краев, гоблин заткнул бочку и сказал:

— Пойдем наверх, там уютнее.

Они поднялись по узкой винтовой лестнице в комнату с пылающим камином. На столе покоился недоеденный жареный кабан и еще одна кадка, почти пустая. Под столом спал еще один гоблин.

Принцу сунули в руки кусок мяса, кружку с бурой жидкостью и усадили за стол. Остальные расселись вокруг. Принц осторожно понюхал волшебную жидкость. В нос ударил знакомый букет запахов, и принц облегченно улыбнулся.

— Я знаю, — сказал он. — Это волшебная жидкость для быстрого бега.

Гоблины недоуменно посмотрели на принца.

— Когда ее выпьет мама, она бегает за папой со скипетром, — пояснил принц. — А когда выпьет папа, то он маму гоняет. Папа говорит, что это его семейная драма.

Гоблины понимающе переглянулись, и принц обрадовался, что его понимают. Сам он понимал далеко не все. Например, принцу очень нравились эти драмы, когда можно было бегать, а не ходить чинно, и еще можно бросаться предметами. Но когда он предложил показать эту драму в королевском театре, чтобы и другим тоже понравилось, папа взял ремень и устроил принцу персональную семейную драму. Принцу не понравилось. Зато он понял, что каждая драма хороша на своем месте. Поэтому он не стал вдаваться в подробности драм его семьи и рассказал о своем запутанном пути по замку. Гоблины слушали с удовольствием, хотя иногда странно фыркали и даже смеялись, катаясь по полу. Наверное, на них так действовало волшебное зелье.

— И как тебя отец одного отпустил? — удивился один из гоблинов.

— А папе не до меня, — пояснил принц. — Он пошел воевать с дядей Георгием, а когда вчера мама и тетя Георгина приехали в наш загородный замок, то там оказался папа. И дядя Георгий тоже. Они уже посражались и всех победили и взяли в плен четырех валькирий! И папа с дядей Георгием праздновали победу в замке, а тут приехали мама и тетя Георгина, и им папины с дядей Георгием завоевания так понравились, что они тоже посражались. И тоже всех победили. И валькирий, и дядю Георгия, и даже папу. А потом мама еще устроила папе семейную драму, и он так переутомился, что заболел. А еще доктор сказал, что одна валькирия отравила папу, и ему теперь придется долго лечиться. Разве валькирии могут быть такими коварными?

— Валькирии, они всякие бывают, — неопределенно заметил гоблин.

В этот момент на огонек заглянул орк, выпил волшебного зелья, весело взъерошил принцу волосы и сказал, что принцесса уже разбужена и ждет своего героя. Потом выпил еще зелья и растолковал принцу дорогу. Как оказалось, идти уже было недалеко. Подняться по лестнице на семь этажей, пройти по стене к высокой башне и там подняться еще на восемь. Наверное, в путеводном пергаменте три последние цифры не прописались. При упоминании путеводного пергамента орк как-то странно задергался. Принц удивился, но, как воспитанный мальчик, ничего не сказал.

С трудом и гордостью переставляя затекшие ноги, принц поднялся по лестнице и вышел на стену. Сверху на него взглянул алый дракон и ободряюще подмигнул принцу. А еще там были орки и гоблины. Множество орков и гоблинов. Они стояли на стенах, высовывались из окон и толпились во дворе, задрав головы. Шаман, Рубака и Злыдь размахивали огромным транспарантом, на котором алыми рунами было написано: «Храбрый принц — чемпион!» Остальные громко скандировали написанное на транспаранте и еще: «Вперед, Храбрый принц!» и «Возьми ее!». Ободренный такой искренней поддержкой, принц бодро взбежал по лестнице и оказался перед покоями принцессы. Дверь сама собой распахнулась, пропуская принца к прекрасной принцессе.

Принц вошел в небольшую комнату, почти половину которой занимала большая квадратная кровать с балдахином. Принц осторожно заглянул под балдахин, но в кровати никого не было. Потом принц уловил шум воды, доносившийся из соседней комнаты. Дверь в ту комнату была закрыта, и принц, как воспитанный мальчик, вежливо постучал.

— Вы уже здесь, мой герой? — донесся из-за двери приятный женский голос. — Какой вы быстрый. Я иду.

Дверь стремительно распахнулась, едва не ударив принца по лбу, и тот наконец смог увидеть свою принцессу. Причем сразу всю, потому что одежды на девушке никакой не было. Принцесса окинула взглядом комнату, и лицо ее удивленно вытянулось. Принц деликатно кашлянул. Удивленный взгляд опустился ниже, еще ниже и уперся в Храброго принца. Выражение лица принцессы стало слишком сложным, чтобы его можно было описать простыми словами.

— Здравствуйте, — сказал мальчик. — Я — Храбрый принц. Я пришел, чтобы спасти вас из лап злого колдуна. Вы ведь принцесса?

— Да, дежурная принцесса, — машинально отозвалась та.

Они помолчали. Принц думал: «Что такое дежурная принцесса?» — а принцесса просто пыталась думать.

— Тебе сколько лет, мальчик? — тихо спросила принцесса.

— Двенадцать, — ответил принц. — Осенью будет тринадцать.

— Я попала, — обречено прошептала принцесса.

— Вам нечего бояться, когда я рядом! — храбро воскликнул принц. — Я защитю вас.

Принцесса хотела что-то на это ответить, наверное поблагодарить, но с первого раза у нее не получилось. А со второго ее перебили. Волшебное зеркало в углу комнаты осветилось изнутри, и в нем появилась зеленая морда орка.

— Слышь, милашка, не кочевряжься, — заявил он. — Братва ждет шоу.

И лицо в зеркале исчезло. Принцесса резко обернулась, увидела за окнами толпы зрителей, и ее лицо стало не только сложным, но и красным. Взвизгнув, она поспешно прикрылась руками.

— Вот леший, я думала, они ночью спят!

— Вы правильно думали, — подбодрил ее принц. — Это я их разбудил.

Принцесса снова обратила на него свой взор. Выражение лица у нее стало прямо как у мамы, когда папа перебирал волшебного зелья или захватывал в плен очередную валькирию. Принц уже было обрадовался, что сейчас у него будет своя семейная драма, а потом они будут жить долго и как обычно. Но он забыл о злом колдуне.

Высокий колоритный старикан с длинной зеленой бородой пинком распахнул дверь и ворвался в комнату. Судя по черному халату с кроваво-красными звездами — это был злой колдун. Принцесса мрачно посмотрела на колдуна и криво усмехнулась. Принц с каким-то новым, доселе неизвестным, но неприятным чувством понял, что семейная драма будет и у колдуна. Но он был воспитанным мальчиком, поэтому только поздоровался, представился и вежливо спросил: почему у черного мага борода зеленая?

— Небось опять седину контрабандной краской закрашивал, — усмехнулась принцесса.

— Это к делу не относится, — сердито буркнул колдун, и принц понял, что она права.

Папа тоже сердился, когда он делал что-нибудь неправильно, а мама это замечала.

— Ладно, — буркнул колдун. — Давай ближе к делу…

— Знаете, мальчики, а это даже может быть забавно, — заметила принцесса, зачем-то покачивая бедрами.

— Остынь, нимфа, — сказал колдун. — Мальчик, а ты сказки читал?

— Да, — радостно ответил принц. — Ой, правильно. Я должен вызвать вас на бой.

— Тоже вариант, — согласился колдун. — По традиции кто победит, тот и получит принцессу. И будет… Впрочем, тебе это не грозит. Пойдем.

Они вышли на стену. Принц взмахнул шпагой и встал в оборонительную позицию.

— Защищайтесь, уважаемый маг.

— Надо же. У тебя даже шпага незаговоренная, — искренне удивился злой колдун.

— Да, — сказал принц. — Я собираюсь победить вас в честном поединке.

Злой колдун сокрушенно покачал головой.

— Нет. Даже у злодеев есть совесть. Не буду я тебя заколдовывать. Отправляйся домой, малыш. Вернешься, когда повзрослеешь и поумнеешь.

— Нет, — решительно отказался принц. — Я не отступлюсь от принцессы.

— Да зачем она тебе?

— Это дело чести! — гордо воскликнул принц.

— До ее чести тебе еще как минимум пару лет развиваться, — ехидно заметил колдун.

— Моей чести. Сражайся или сдавайся, презренный трус!

— Ну, это уже хамство.

Злой колдун всплеснул руками и вдруг оказался у принца за спиной. Не иначе, воспользовался черной магией. Злой колдун ловко ухватил Храброго принца за шиворот и посадил в большущий ковш. Но наш герой не растерялся. В королевской библиотеке он много сказок читал и сразу догадался, что это — большая ложка и сейчас его будут в печь сажать. Значит, надо растопырить ноги, а потом, когда злой колдун его в печь не сможет засунуть, надо самого злодея на ложку заманить. Принц быстро осмотрелся, но никакой печи, к своему удивлению, не увидел.

— А где же печь? — недоуменно спросил он.

— Какая печь? — не понял злой колдун.

— Ну, вот я сижу в ложке, а…

— Это не ложка, — сказал злой колдун, дергая какой-то рычаг. — Это катапульта.

Была тихая, теплая ночь, какие часто бывают в начале августа. По черному небу сонно ползли редкие облака, а полная луна заливала своим серебристым светом Зачарованный лес. Спали волшебные деревья, спали звери и птицы, спал погруженный в вечный сумрак Черный замок. И только где-то там, чуть выше облаков и чуть ниже звезд, летел по небу Храбрый принц. Летел и думал: «Какие странные эти взрослые…»

 

Дэн Шорин

Автора!

Алексей сидел за компьютером, и буквы неровными строчками ложились на экран монитора. Расхожее мнение, что писательский хлеб легок, ничуть не соответствовало действительности — на самом деле написать что-нибудь стоящее почти так же трудно, как допрыгать на одной ноге, например, до Парижа. Алексей понимал это, но писательского ремесла не оставлял. Он верил, что однажды напишет ВЕЩЬ, даже не просто ВЕЩЬ, а ВЕЩЬ С ПРОДОЛЖЕНИЕМ, весь мир будет взахлеб хвалить ее, а авторские гонорары позволят ему встать в один ряд с Б. Гейтсом и Дж. Роулинг. Причем просто бестселлер Алексея однозначно не устраивал, кроме объема продаж, его волновали еще и литературные качества данной ВЕЩИ. Само собой, Алексей понимал — то, что он пишет сейчас, той самой ВЕЩЬЮ не станет никогда. Не тот стиль, слабые смысловые установки и множество досадных ляпов делали нынешнюю работу Алексея ровно настолько неудобочитаемой, чтобы ни один уважающий себя издатель не принял ее. К слову сказать, Алексей был лично знаком с несколькими совершенно не уважающими себя издателями, поэтому за будущее своей рукописи он нисколько не переживал. Внутренним оправданием, необходимым исключительно для собственного мнения, являлось то, что в данный момент Алексей расписывался, вырабатывал свой неповторимый стиль, крайне необходимый для начала работы над ВЕЩЬЮ. А на данный момент он работал над фантастической повестью…

* * *

Уйм Лай, Представительный Ург планеты Авилсему, предавался размышлениям. «Разговор с самим собой» — так называлось время, которое каждый ерл Авилсему уделял мыслям про этот мир и свое место в нем. А так как Уйм Лай все же был не совсем ерлом, и даже не просто Ургом, а Ургом Представительным, то это время затягивалось у него на десятки килобутиков. Сейчас Уйм Лай размышлял над авилоцентрической моделью мира, которая, как известно, была отвергнута еще десятки гигабутов назад. Согласно этой модели, центром Вселенной являлась их планета Авилсему, а остальные планеты Галактики возникли позднее, когда неведомому Автору пришлось начать детализировать мир, Авилсему окружающий. Уйм Лай был не религиозен, и мысль о существовании Автора казалась ему детской. Однако на планете Авилсему примерно треть ерлов верила в Автора, и, как Представительный Ург, Уйм Лай должен был обязательно обдумать эту идею…

* * *

Звонок в дверь оторвал Алексея от творческого процесса. Его мобильник вот уже третьи сутки лежал в выключенном состоянии, и поэтому неожиданный визит мог нанести любой из друзей-писателей, плюнувших на бесплодные попытки дозвониться до адресата. Алексею хотелось верить в то, что к нему нагрянули фанаты (а лучше фанатки) его творений, однако таковых (фанаток, а не творений) у Алексея пока не наблюдалось. Поэтому, тяжело вздохнув, Алексей оторвал свою пятую точку от стула и пошел открывать дверь…

* * *

Феномен красного смещения уже какой гигабут не давал покоя астрономам планеты Авилсему. Суть его заключалась в следующем. Спектр некоторых звезд, как правило самых удаленных от Авилсему, был непозволительно смещен в сторону красного цвета. С точки зрения современной космогонии астрономы Авилсему могли дать этому только одно истолкование — эти звезды удаляются от Авилсему со скоростью, сопоставимой со скоростью света. Впрочем, об этом знал каждый милиерл, а вот непротиворечивой космогонической концепции Вселенной, описывающей разбегание крупных фрагментов материи, ерлы создать не могли. Такая Вселенная просто развалилась бы под захлестнувшими ее гравитационно-волновыми силами. И хотя некоторые ерлы считали, что развал Вселенной — это именно то, что происходит в данный момент, большинство никак не могло с ними согласиться. Даже существование Автора выглядело правдоподобнее…

* * *

На лестничной клетке стоял молодой писатель Игорь с тремя бутылками пива. Встрече с Игорем Алексей обрадовался даже больше, чем вышеупомянутым бутылкам пива. Дело в том, что Игорь только вчера приехал со слета выдающихся писателей-фантастов, носившею звучное название «МассКон». И сейчас, судя по довольному выражению лица, спешил поделиться интересующей Алексея информацией.

— Привет, — Алексей впустил Игоря и широким жестом распахнул дверь, ведущую на кухню. — Проходи!

— Ага! — Игорь, не разуваясь, шагнул на кухню и, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Алексея, грузно плюхнулся на видавшее виды кресло.

— Ну, как там на «МассКоне»?

— Мой рассказ занял пятое место на мастер-классе Курицына! — Игорь с торжествующим видом посмотрел на Алексея. — Его, наверное, опубликуют в авторском сборнике Курицына «Звездная лесть»! Курицын даже обещал, что после его правки он напишет, что этот рассказ был написан нами в соавторстве!

— Ни фига себе! — Алексей с завистью взглянул на Игоря. — И почему я на «МассКон» не поехал.

— Пишешь еще слабовато! — произнес Игорь.

Алексей хотел возразить, но сдержался. Возразить, по сути, было нечего.

— А еще Курицын подписал мне автограф, — продолжал заливаться Игорь.

— Покажи! — Алексей подозрительно покосился на товарища.

— Дома оставил, — не моргнув глазом, соврал Игорь.

— Брешешь, — коротко заявил Алексей. — И про соавторство брешешь. «Звездная лесть» — это не сборник рассказов, а роман-эпопея.

— Ну и что? — Игорь даже привстал. — Мой рассказ войдет в «Звездную лесть» как один из эпизодов. Пей лучше пиво и слушай, что тебе умные люди говорят…

* * *

Главной загадкой, характеризующей красное смещение, над разрешением которой во время «разговора с самим собой» бились лучшие умы Авилсему, был его дискретный характер. Время от времени красное смещение пропадало, словно Вселенная одумывалась, а летящие с околосветовой скоростью звезды замирали на своих местах. Так продолжалось порой десятки мегабутов, а потом красное смещение появлялось вновь. Причем глубина красного смещения, определяемая по традиционной версии скоростью удаления части звезд, в периоды его возобновления колебалась в незначительном диапазоне, что весьма легко можно было списать на погрешности измерительных приборов…

* * *

— На «МассКоне» я почерпнул для себя много нового, — Игорь нашел в лице Алексея благодарного слушателя и теперь заливался, как говорится, соловьем. — Например, ты знаешь, как пишут ведущие писатели свои нетленки?

— Как? — Алексей перевел взгляд с десятка пустых пивных бутылок на Игоря.

— Если утром голова легкая, то писатель пишет текст дальше. Если тяжелая — то редактирует начало романа.

— А смысл? Ведь в таком случае начало будет в десять раз лучше, чем конец!

— Вот именно! — Игорь торжествующе улыбнулся. — Читатель, когда открывает книжку, с чего он начинает? С конца? Нет, с начала! И хорошее начало — это шанс, что читатель дочитает эту вещь до конца.

— А это мысль! — Алексей сделал для себя заметку, что неплохо бы в таком режиме поработать и над своей ВЕЩЬЮ. А опробовать этот метод можно на повести, которую Алексей писал сейчас…

* * *

— Представьте себе, уважаемые ерлы, что есть некоторое энергоинформационное поле, эфир, в котором и находятся все материальные и нематериальные объекты нашей Вселенной, — Уйм Лай, Представительный Ург планеты Авилсему, выступал перед конзесисом Ургов. — И вот этот эфир не статичен, а подвержен самопроизвольному расширению, но только в строго определенные промежутки времени, которые определяются общими законами природы. Эти законы нами еще не исследованы, но тут напрашивается некоторая корреляция с периодом полураспада радиоактивных элементов. Мы не знаем, когда произойдет распад определенного атома, но можем, вооружившись статистикой, с уверенностью предположить, когда распадутся 50% произвольно взятых атомов этого вещества. Мы не знаем, что вызывает радиоактивный распад конкретного атома урана, точно так же мы не знаем, что вызывает расширение эфира — вполне возможно, одни и те же процессы. Соответственно Авилсему находится в состоянии покоя, звезды, у которых зафиксировано красное смещение, находятся в состоянии покоя, но в то же время мы удаляемся друг от друга с околосветовой скоростью именно за счет расширения эфира…

* * *

— А еще на «МассКоне» зашел разговор о кванте текстовой информации. Как ты думаешь, какова минимальная единица текстовой информации? — Пустые пивные бутылки стояли вперемешку с пустыми же бутылками из-под водки, а взгляд Игоря потерял былую ясность.

— Однозначно фонема! Говорю тебе это как лингвист-самоучка.

— Это в речи. А в написанной информации? — Игорь испытующе посмотрел на Алексея.

— Буква, наверное?

— Вот именно! — Игорь с сожалением посмотрел на пустой стакан. — Буква — это наш основной инструмент. Из букв мы слагаем свои нетленки. Дробную часть буквы придумать просто нельзя. Поэтому самый талантливый рассказ есть не что иное, как просто комбинация букв. А буквы писать мы умеем…

* * *

— …а что, если дискретным расширением эфира управляет непосредственно Автор? Как вам такая идея, уважаемый Уйм Лай?

Вопросы из зала начинали Уйм Лая утомлять. Прокашлявшись, он ответил:

— Существование так называемого Автора ничем не доказано. И хотя ничем не доказано его отсутствие, согласно «виброножу Окра Камма», из двух версий следует принимать более простую. Поэтому я готов принять постулат, что Автора не существует, а расширение эфира объясняется природными причинами…

* * *

— Хочешь посмотреть, как я работаю? — Алексей уселся за компьютер и открыл текст на первой странице. — Вот сейчас у меня голова тяжелая, а поэтому я буду править текст.

С этими словами Алексей выделил значительный эпизод текста и нажал клавишу Delete.

— Слушай, а у меня вдруг возникла такая мысль. — Игорь тяжело вздохнул. Содержимое его желудка так и просилось наружу. — А что, если буква не является квантом текстовой информации? Представь себе, что существуют более мелкие ее части. А буква — это как целый мир, состоящий из более мелких частиц. Быть может, на ней есть жизнь, и даже разумная…

* * *

Звезда, вокруг которой вращалась Авилсему, внезапно исчезла из обозримой Вселенной. В тот же миг исчезла и сама Авилсему, и все ее жители. Последней мыслью Уйм Лая, перед тем как он перестал существовать, было: «А все-таки Автор существует!»