Исчерпали ли мы «детскую тему»? Нет, ведь ничего не сказано ни о половом поведении детей я подростков, ни об организации их в клубы и банды. А и то и другое — темы во многом этологические. Рассказать о них нужно так, чтобы во взрослом читателе меня понял уснувший подросток, а в подростке — пробуждающийся взрослый. Начнем с клубов на примере фанатов рок-музыки.
ЗНАКОМЬТЕСЬ: ПОШУМЕЛКИ
Многие древние народы, в том числе египтяне, поклонялись Солнцу и каждый роз приветствовали его восход, вознося небу молитвы. На этом рисунке бог Солнца Ра имеет облик сокола, а его друг-змей свернулся в круг. По боком изображены приветствующие Солнце павианы. Согласно одному папирусу, они поют:
Жрецы считают, что поклонение богом — главное, что отличает человека от животных.
Древние египтяне причислили павиана к священным животным, потому что на заре он поднимается на открытое место и при восходе Солнца воздевает к небу руки, громко ревет и кланяется. Священное животное, подобно человеку поклоняющееся Солнцу... Все логично. Через тысячелетия этология внесла лишь одну поправку: не павиан поклоняется Солнцу подобно человеку, а человек — подобно павиану. Ибо кричать на заре — общее свойство приматов. Впрочем, не только приматов но и некоторых других животных, особенно птиц. «Ночь с ее опасностями миновала! Слышите? Я жив! А вы?» И крики соседей оглашают округу. Вот коммуникативное содержание утренних криков.
Для нас, жителей севера, гомон леса — это птичий гомон. В тропиках же все перекрывает рев обезьян. Это самые шумные млекопитающие. Лес время от времени оглашается групповыми криками потрясающей силы. Обезьяны приходят в возбуждение, трясутся, подпрыгивают, сотрясают деревья. Цель такого демонстративного поведения (как называют это этологи) — показать соседним группам мощь и единство своей группы. После участия в демонстративном шуме каждый член группы чувствует себя увереннее, особенно если его группа перекричала соседние.
От подобных предков нам, людям, досталась не только звуковая коммуникативность (и именно звук, а не жест, например, стал базой для языка), но и многие связанные с ней врожденные программы поведения. Одна их них — потребность в групповых пошумелках.
В ритмичном грохоте, выкрике, топоте и движении боевой группы мужчин любой без труда узнает ее прародительскую основу. Через ритмический шум к воинам по бессознательному каналу приходит ощущение единства и силы, а к их противникам, тоже по бессознательному каналу — смятение и ужас. Нуждаемся мы и в мирных пошумелках — собрались свои, и все говорят друг с другом громко, оживленно, и неважно о чем. Каждый участник чувствует — это ему очень нужно, но выразить почему — трудно: пошумели, погудели и разошлись. Это одна из многих доразумных форм общения, речь в ней принимает участие, но не как средство передачи информации, а как средство общения.
Пошумелки на стадионе (с подпрыгиванием, криком, топотом, грохотом, треском трещалок, воем дудок) происходят вообще без речевого общения, в нем и не нуждаются. Здесь важно соревнование в шуме своих и чужих. Возбуждение так велико, а чувство единства становится таким сильным, что болельщики одной команды (друг с другом не знакомые), бывает, всей массой бросаются на болельщиков другой команды. Так случалось в Древнем Риме, так происходило в современном Лондоне — у народов, уважаемых за их разумность и выдержку.
Тех же почестей удостоился павиан, истошно орущий на восходе солнца. Ведь признать, что павиан пытается молиться, как мы, много приятнее, чем...
Главное в массовой пошумелке — ритм. Если массе удалось создать единый мощный ритм, масса едина. Мы все умеем это делать инстинктивно: вспомните чудо рождения единого ритма из шума аплодисментов в зале или на митинге. Как бы против закона об энтропии тысячи незнакомых людей, не договариваясь, в течение нескольких десятков секунд синхронизируются. Если согласиться с тем, что ритм — первооснова музыки, то мы должны понимать, что способность создавать ритм и эмоционально на него реагировать передалась нам с генами дочеловеческих предков, что в этом мы едины с приматами. «Музыка» (в такой ее расширенной трактовке) — очень важное доречевое средство общения. Ладони, пятки, голос и подходящие предметы — ее инструменты, которые всегда с нами. Ребенок пробует играть в «ладушки» раньше, чем пробует говорить.
Ревун — рекордсмен среди приматов по силе криков и любви соревноваться в этом.
В маленьких детях потребность в пощумелках; попрыгушках очень сильна. Уже в доречевом возрасте они знают, как это делать, и делают точно так же, как все детеныши приматов: топают, кричат, подпрыгивают, стучат предметами. Они сходятся по нескольку человечков и устаивают прекрасно ритмизированную пошумелку.
На наскальном рисунке мы видим двух древних мужчин, играющих на арфах (справа стоит собака).
Спустя несколько тысяч лет на арфе играет древнегреческая арфистка.
Ударные инструменты, возможно, еще древнее щипковых.
У ПОДРОСТКОВ СВОИ ПОШУМЕЛКИ
А есть еще пошумелки подростков. Кто рос в военные и первые послевоенные годы, когда подросткам были недоступны музыкальные инструменты и звуковоспроизводящие устройства, тот может вспомнить проходившие по дворам или улице ватаги ребят, оглушительно стучавших в старые кастрюльки, листы железа, трещавших палками по заборам, барабанивших по водосточным трубам и ритмично выкрикивавших нечто почти нечленораздельное. Разгонят их в одном месте — они соберутся в другом. Или заберутся на жестяную крышу и устроят, стуча по ней, жуткую пошумелку. А кто рос в еще более давние времена — начала пионерии, тот помнит, как привлекательно для ребят было шествие отряда по улицам городка, время от времени нарушающее его жизнь ревом горна и грохотом барабанов, — ритуализированные пошумелки, да еще такие, что взрослые боялись их пресечь. Я говорю здесь только о бессознательном пласте пионерских шествий. Но и их сознательный девиз — дорогу молодым строителям нового мира — был, как станет ясно из дальнейшего, в струе мотиваций этой формы подросткового поведения.
Подростковые пошумелки можно, как мы только что вспомнили, устраивать и со старыми кастрюлями. А что будет, если дать ребятам музыкальные инструменты и звуковоспроизводящие устройства? Они будут шуметь ими. Просто шуметь? Конечно, нет, они же не обезьяны, многие из них в музыкальной школе учатся. Они будут шуметь музыкой. Отныне их сходки останутся, с одной стороны, пошумелками — обязательно громко, обязательно коллективно, обязательно с ритмичными телодвижениями, обязательно участвуют только «свои», обязательно с эпатированием взрослых; а с другой стороны, станут музыкальным действом. С особой, собственной музыкой. Даже если бы ни один взрослый на Земле не стал писать такой музыки, какую они хотят, композиторы среди подростков всегда найдутся: во-первых, они живут не на деревьях, а в наполненном музыкой мире, во-вторых, музыкальные способности, как известно, встречаются часто и проявляются очень рано. Чайковский, например, в шесть лет ночью бегал к роялю сочинять пьесы. В XIX веке дети менее чем одного миллиона дворян, имевшие доступ к музыкальным инструментам, породили всю русскую городскую музыку. В одном большом городе в условиях доступности музыки и инструментов теперь живет столько же детей. Но одному, да еще каждому городу не нужно столько взрослых композиторов, сколько хватило целому народу. Миллионам потенциальных Чайковских нет места в современном обществе. Но они родятся с жаждой творить музыку. И творят. Для кого? Для подростков, для их пошумелок. Взрослым профессиональным композиторам занять эту нишу трудно (не поймешь, чего дети хотят, музыка ли это вообще, да и условия здесь жесткие: не пришелся ко двору — отваливай).
В Древней Греции шумные ватаги молодежи нарушали покой горожан не только днем, но и ночью.
Итак, я хочу сказать вам, читатель, что современное «заболевание» подростков поп-музыкой имеет древнюю, врожденную основу — потребность организовать пошумелку. Что для пошумелки не обязательно иметь музыкальные инструменты или звуковоспроизводящую технику, но с ними получается пошумелка, воздействующая на подростков во много раз сильнее, чем без них. Что пошумелка — механизм бессловесного, внеразумного общения и единения, и она тем сильнее действует, чем громче, чем больше в ней участвует подростков, чем активнее они в ней участвуют и чем на большее число органов чувств она воздействует Ритмическим звуком, вибрацией и мельканием. Ясно, что самая подходящая для пошумелки музыка — «примитивная», если сравнивать ее с музыкой, служащей другим целям. Текст песен тоже должен быть на доразумном уровне — повторяющиеся слова, знаки для шаблонных понятий, подобие мелькания дорожных знаков, когда едешь на автомобиле. Я хочу, чтобы вы поняли читатель, что подросток в экстазе пошумелки, с одной стороны по-прежнему остается современным разумным человеком а с другой стороны, он охвачен древним инстинктом и извлекает из него первобытное наслаждение. Я хочу вам напомнить, что только во второй половине XX века впервые в истории человечества громкие музыкальные инструменты и средства воспроизведения звука бесконтрольно со стороны взрослых и массово оказались в руках подростков. Что средства коммуникации обеспечили им возможность слушать пошумелки не только соседних групп, но и всего мира. Что при этом неизбежно происходит унификация музыки пошумелок с доминированием самых пошумелистых.
Новое в этом подростковом действе не сама пошумелка, а слияние ее с музыкой и в результате усиление эмоционального воздействия и массовости.
К этому нужно добавить, что вне пошумелки подросток может слушать ту же музыку совсем по-другому, точно так, как люди слушают ее обычно. И что талантливые композиторы поп-музыки знают это. Поэтому они стремятся создавать произведения, ориентированные сразу и на пошумелки, и на прослушивание. Отсюда у их музыки много обычных поклонников как среди молодежи, так и среди взрослых.
Как мы, взрослые, относимся к чужим пошумелкам? К разным — по-разному. Пошумелки взрослых, даже если они нам мешают, мы пресекать побаиваемся. Нужно быть очень агрессивным соседом, чтобы пойти разогнать чужую свадьбу. Мы выходим из положения тем, что выработали правила: где и когда пошумелка допустима, а где и когда она нарушение порядка.
Ритуальная пляска древнегреческих мужчин передавалась от поколению к поколению и объединяла их.
К пошумелкам маленьких детей мы снисходительны. Надоели — разогнали. Разгон, если надо, детской пошумелки мы ощущаем как наше неотъемлемое право, даже долг.
К пошумелкам полувзрослых мы нетерпимы. Наша реакция на них с одной стороны, как на детские пошумелки: если не нравится, хочется разогнать. Но с другой стороны, как на взрослые пошумелки: мы их разгонять боимся. Взрослый человек попадает в состояние раздвоения, чувствует бессилие, и это его раздражает еще больше. В итоге мы склонны приписать подростковым пошумелкам какую-то опасность. Опасность для кого? Для нас? В душе мы чувствуем, что да, но сознаться в этом трудно, да и «ничего такого они не делают». Может, для них самих? О, ну конечно (это оказывается так спасительно!), ведь они же дети. А за детьми нужно следить. Но раз это детские пошумелки и они нам не нравятся, значит, мы должны, обязаны разогнать. Но дети-то вон какие вымахали. Одному поди разгони. И тут мы взываем о помощи к другим взрослым. Мы говорим: проблема.
А это ритуальная пляска древних африканок.
Заметьте, читатель, мы зовем на подмогу, исходя из смутных и противоречивых ощущений. Мы не умеем ответить на вопрос: что грозит и кому? Более того, мы никак не разберемся, что нам не нравится: то ли, что они собираются вместе, то ли, что слушают музыку, то ли не нравится сама музыка. Кого сечь? Подростков? Музыку? Постыдно было бы высечь музыку, если виноваты подростки. Но если виновата музыка, то сечь подростков — злодеяние. А если вообще все померещилось? «Что же это — всего лишь наше испуганное воображение, и группировки подростков нам ничем на самом деле не угрожают?» — спрашивает тут мой неблагосклонный читатель. Парадокс в том, что действительно угрожают, но осознанных мотивов угроз у них нет. Главное здесь — не сваливать все в одну кучу. Давайте сперва отделим музыку. Их музыка, конечно, не угрожает ни вам, ни им. Если вам, неблагосклонный читатель, не нравится именно музыка, то не переносите свою неприязнь на тех, кому она нравится. Это воздухом мы обязаны дышать одним, а музыку каждый может слушать кому какая нравится. За чистоту музыки нельзя бороться теми же методами, что и за чистоту воздуха. Музыка не может вредить. Ее нельзя сделать тлетворной, как атмосферу. Если же вам не нравится то, что молодежь группируется, то какого типа группы вам не нравятся? Ведь прежде всего молодежь легко объединяется в сознательные движения с целями, идеологией и лидерами. Кроме того, она способна образовывать (часто на полубессознательном уровне) банды — с неясной целью, лидером и очень жесткой структурой соподчинения членов и, наконец, клубы — без активных целей, без лидерства и без соподчинения. Неофициальных движений у подростков вроде бы нет. О «бандах» поговорим позднее, а вот о «клубах» пора. Чтобы разобраться в них, вернемся к нашим обезьянам.
А МОЖЕТ, ЭТО «КЛУБЫ»?
Взрослые серебристые чайки, закончив дело, собрались а клуб, чтобы отдохнуть и мирно пообщаться.
Групповые демонстрации не единственная, а одна из многих форм группового поведения животных. Другая форма такого поведения — клубная, как называют ее этологи. Клуб охватывает один слой социальной структуры животных одного вида. Наиболее распространены клубы неполовозрелых самцов, клубы холостых самцов, но бывают и клубы самцов, занимающих высокий ранг в иерархии. Суть клуба состоит в том, что несколько, а иногда и очень много особей одного ранта собираются вместе и на время сборища уединяются от других членов животного общества. Разумеется, есть и место клубного сборища или несколько таких мест, В клубе ничего явно полезного не делают (разве что чистятся, притом у некоторых видов, в том числе у многих обезьян, взаимно). В клубах проводят свободное время, либо отдыхают, либо играют, либо общаются (каждый вид как умеет), либо просто чинно сидят. У тихих видов клубы тихие, у шумных — шумные. В городах можно наблюдать клубы воробьев, слетающихся временами на куст и то оживленно чирикающих, то замолкающих; клубы ворон на деревьях в парке — тоже шумные, но более степенные (не путайте их с коллективными ночевками) и, кое-где клубы чаек — на голой земле, отмели и т.п. Есть еще клубы у собак. К сожалению, все это как раз самые неподходящие для примера случаи.
Много более ярких проявлений клубного поведения животных вы могли бы видеть в телепрограмме «В мире животных».
Биологическое значение клубов разнообразно. Они являют собой и безопасное место отдыха под коллективным присмотром, и мест, где реализуется потребность в игровом поведении, и место отдыха от напряженных иерархических отношений доминирования-подчинения, и место самоустранения на время из общества пока ему ненужных, «резервных» молодых самцов. У одних видов клубы открыты для всех особей данного слоя, у других есть и закрытые, там все «свои», все знают друг друга. Прием новичка в такой клуб сопровождается целой церемонией знакомства. Участникам клуба нечего делить (ведь здесь не живут, не питаются), не из-за чего ссориться (кроме места в клубе). Неудивительно, что отношения животных в клубе мягче, чем вне его. Более того, естественный отбор давно закрепил этот статус в форме инстинктивных ограничений на проявление агрессивности и демонстрацию ранга, пока животное находится в клубе. Кстати, у некоторых живущих поодиночке видов животных, наоборот, имеются места сбора, куда можно явиться, чтобы принять участие в турнирных стычках (внешне очень яростных, эмоциональных, но тоже проходящих по очень мягким правилам). Вы могли наблюдать такие сборища кошек. Итак, клуб имеет несколько признаков: есть известное всем членам уединенное от посторонних место сбора; никакой цели, кроме отдыха и развлечения, сборище не имеет; посещают его по потребности; собираются равные, часто просто ровесники; иерархической структуры в клубе нет даже у видов, в иных местах поддерживающих жесточайшую иерархию; нет, естественно, и лидеров; все должны быть «свои»; из клуба, никуда все вместе не движутся, из него расходятся (разлетаются, расплываются) каждый сам по себе. На заведомо не «своих» клуб реагирует отрицательно: если в силах, то прогоняет, а — нет разлетается и может собраться в другом, резервном, месте. Уже давно было понятно, что гены клубного поведения достались нам в наследство от животных предков, что они требуют своей реализации и находят ее в тех или иных формах нашего поведения. Совершенно аналогичны клубам животных стихийно возникающие и долго самоподдерживающиеся клубы пожилых мужчин, отдыхающих, играющих или читающих в укромных углах парков, дворов, пустырей, банные клубы, известные еще в Древнем Риме, и т.п.
Программа, как образовать клуб, его правила уже заложены в нас. От нашего разума зависит только то, чем мы заполним клубную жизнь.
У детей стремление собираться в клубы в основном подсознательно, это просто некая тяга, их разум бессилен понять ее. Как грустно бывает видеть полное отсутствие взаимопонимания, когда взрослый, утаскивая за руку малыша из клуба, собравшегося в проеме между гаражами, на чердаке, в полуразрушенном сарае или в кустах, взывает к его разуму: «Ну скажи, чего ради вы туда забрались? Что вы хотите? Чего вам не хватает? С кем ты связался! Ничему хорошему ты от них не научишься». Несчастный сын молчит. Он молчит не потому, что упрям, а потому, что сам этого не знает. Как потом он будет молчать, когда его станут спрашивать: «Ну что ты в нее влюбился, ну что ты в ней нашел?» Выразить словом этот бессловесный мир влечений дано лишь поэтам. Как объяснить его, знает этолог. Каждый взрослый переживает его вновь и вновь в снах о своем детстве. Вот сколько путей дано нам, чтобы понять мир детей.
У подростков свои клубы, и в этой тяге собираться в них они так же бессознательны, как маленькие дети. И, как маленькие дети, на взрослое требование: «Ну, говорите, чего вы хотите, каковы ваши цели, ваша программа?» — они, умные, развитые, молчат. Или с каменным лицом произносят выдуманные взрослыми, вычитанные фразы: «Это форма протеста. Нам не хватает спортплощадок и кружков, а дома не хватает заботы». Произносят и чувствуют, что это не то, не то, что все совсем просто, да слов нет.
Да, мой Благосклонный читатель, вы правильно подумали. Многие из современных группировок подростков — это клубы. Ребята ничего от нас не хотят — только чтобы мы оставили их в покое. У них нет цели, нет иерархии, нет лидеров — только круг «своих» и место сбора — на улице, в разного рода укрытиях и на квартирах. Клуб прекрасно сочетается с музыкой, он может устроить и пошумелку. В уйме маленьких клубов, где все друг друга знают, подростки не нуждаются во внешних признаках принадлежности к клубу. Если же клуб очень большой, аморфный, им нужны внешние признаки принадлежности в одежде, прическе или в чем-нибудь еще. Нынешние «панки», «пиплы» — вероятно тоже клубы.
Клубы подростков были всегда. На памяти людей постарше — существовавшие некогда «беспризорники» (не настоящие беспризорники, а домашние дети, игравшие в беспризорников). Они пели блатные песни, воспроизводящая техника была им еще недоступна. Те, что родились в конце 1930-х — начале 1950-х гг., играли в «хулиганов», поголовно по всей стране «рискнули из напильников сделать ножи» — увлечение не безобидное, однако таким огромным количеством ножей они поранили удивительно мало людей. Стали доступны патефоны, и подростки слушали музыку А.Вертинского, П.Лещенко (в записи «на ребрах», поскольку эту музыку слушать тогда запрещали). «Хулиганов» сменили «стиляги». На голове кок, на ногах толстые подметки, брюки трубочкой. Слушали джаз, его, конечно, тоже запрещали. «Стилягам» досталось крепко, как тогда говорили, не за узость брюк, а узость мыслей. Теперь им, поколению «шестидесятников», за пятьдесят, и ясно, что у этого поколения с мыслями было все в порядке. Дальнейшая история уже на памяти молодых. Сверстники «беспризорников», «хулиганов», «стиляг» и первые «хиппи»! Неужели вы не узнаете в ваших правнуках, внуках и детях себя? Разве в форме суть? Та суть, которая всегда была, есть и всегда будет, пока родятся дети, снова и снова повторяющие заложенную в их геноме программу детства и отрочества.
НЕ «БАНДЫ» ЛИ ЭТО?
Оказавшееся лишним в своей популяции молодое поколение саранчи собралось в походную колонну и отправляется в нашествие. Они будут идти вперед и дальше, сокрушая все на своем пути, пока не погибнут.
Пора вернуться к нашим обезьянам. А то Благосклонный читатель напоминает: автор обещал объяснить, почему в подростковых группировках чувствуется какая-то угроза, есть в них что-то раздражающее. А Неблагосклонный читатель думает: «Все равно не нравятся они мне. Давить их надо. Или собрать всех и услать куда подальше. Целину поднимать. Кончилась? Ну, еще что-нибудь придумать». (Не обижайтесь, мой Неблагосклонный читатель, я очень вас люблю и хорошо вас понимаю. Дай вам волю, вы бы так не сделали, но припугнуть хочется.)
Когда в социальной группе животных, этой глубочайше ритуализированной и канонизированной инстинктивными программами системе, родится детеныш, он сразу встраивается в нее на заранее отведенное ему место. Он растет, развивается и ведет себя согласно заложенным в нем программам, а члены общества адекватно реагируют на него по своим врожденным программам. Программы взаимно притерты естественным отбором на весь период детства. Но вот с половым созреванием оно кончилось, и кончили работать взаимные программы детского периода. Родитель, вчера еще такой добрый и терпеливый, теперь при малейшем проявлении фамильярности показывает зубы. Достается и от других взрослых. То общество, каким видел его детеныш изнутри, для него как бы захлопнулось. Настал новый этап. Молодым животным предстоит встраиваться в систему взрослых отношений, в которой для начала им отведен самый низкий ранг.
Более того, система может в них пока не нуждаться, и их будут изгонять: в одних случаях решительно, в других — только демонстративно. Кому-то может повезти: одна взрослая особь погибла, кто-то из старших занял ее место, освободив свое, которое в свою очередь тоже занял кто-то из «стариков»; но место, высвободившееся в самом низу пирамиды, досталось в конце концов молодому. Остальным не повезло. На этот случай есть две программы. Первая — расселение. Молодые животные уходят искать новые территории. Нерешительные поодиночке, они объединяются в группы. Внутри каждой устанавливается иерархия доминирования и подчинения, часто в ужесточенной форме. Сплоченность группы снимает нерешительность — вместе не страшно. Пустующую территорию займут, занятую постараются отбить силой. Бродячие группы ищущих себе места молодых особей — обычное дело у многих социальных видов. Такие группы этологи называют бандами. Сплоченные, образовавшие внутри себя жестокую иерархию банды очень агрессивны, возбудимы. Вспышки гнева в них так сильны, что могут обращаться просто в слепое разрушение (вандализм). Вспомните банды молодых слонов, без всякой причины вытаптывавших деревни, нашествия саранчи. Образование банды подростков прекрасно описано в «Повелителе мух» Уильяма Голдинга.
Нашествие киммерийцев из Причерноморья в Малую Азию потрясло 2700 лет назад многие государства. Киммерийцы применяли новую для тех мест тактику боя: обманное бегство с обстрелом преследователей из луков, обернувшись назад. Все подвергалось разрушению и опустошению. Явившиеся без женщин, молодые воины-киммерийцы постепенно рассеялись и растворились среди местных народов. И позднее степи не раз порождали подобные нашествия — скифов, гуннов, монголов.
Неудивительно, что любое животное при встрече с бандой охваватывает инстинктивная тревога. Попытаются отнять, было бы. Окажется, что нечего, — придут в ярость и набросятся. Мы унаследовали этот инстинкт. В человеке при встрече с плотной группой молодых парней инстинктивно подымается тревога: не банда ли это ? Да и без инстинкта нам известно, что банды существуют взаправду. Вот причина того, мой Неблагосклонный читатель, что вы чувствуете в группировании подростков что-то подозрительное и потенциально опасное. Пусть они вам ничего плохого не сделали, пусть вы всех их знаете с малолетства, пусть вы знаете, что это хорошие ребята. Но, когда они темной массой сгрудились в узком проходе, а вы идете мимо них, вам все равно тревожно. А оттого, что эта тревога ложная, еще и досадно. И досада эта переносится на них.
В современном обществе подростку расселяться рано и некуда. Когда наступает возраст программы расселения, он просто старается меньше бывать дома и дерзит родителям. На улице подростки могут образовывать подобие банд в игровой форме. Программа вполне удовлетворяется игрой. Образование группы на основе соподчинения, небольших походов куда-то, мелких стычек с другими группами, мелких актов вандализма вполне достаточно для ее удовлетворения. Именно в этом, игровом, модельном, формировании (которое воспринимается очень серьезно) подросток прочувствует, а мозг его навсегда запомнит, что значат беспрекословное подчинение, безрассудная преданность, беспощадность суда «своих», сила власти и многое другое. Действия «банды» зависят от ее лидера, власть которого может стать неограниченной. Поэтому игровая «банда» может превратиться в настоящую, если лидер с преступными наклонностями. Все это хорошо известно. Наше желание услать куда-нибудь подальше группы подростков тоже соответствует программе — банды должны расселяться.
Нашествие «народов моря» три с лишним тысячи лет назад было столь же сокрушительным, бессмысленным и гибельным для вторгшихся.
Руководствуясь этими признаками, мы можем сказать, что игровых банд, конечно, великое множество. И ничто не мешает им увлекаться поп-музыкой. Но доминирующей роли для этих группировок она явно не играет.
Да, Неблагосклонный читатель, если и вправду «люберы» ездят в Москву кого-то избивать или что-то разрушать, то они не клуб, а банда.
— В кавычках или без?
— Это главное, что следовало бы выяснить.
Помочь подросткам проходить возраст банд в игровой форме, не давая проявляться жестокости, вандализму,— это наша несомненная и ясная обязанность. Бойскауты — одна из форм такой помощи. Ту же роль играли и пионеры, если им не ставили ложных целей. Туристические группы, спортивные команды дают тот же эффект, если ими руководят нормальные взрослые, а не милитаристы или склонные к бандитизму взрослые. Банды тоже от нас ничего не хотят, но это не значит, что мы можем устраняться.
ВЫДЕЛЯЮЩЕЕ ПОВЕДЕНИЕ
Вернемся опять к обезьянам. У молодых животных кроме программы расселения есть вторая — остаться и встроиться в общество взрослых животных. Эти молодые животные у многих видов тоже образуют свои агрегации. Программа встроиться требует вести себя так, чтобы на молодое животное обратили внимание, запомнили, узнавали. Она как бы требует: «Выделись чем-нибудь, а не будь как все сверстники». Молодую мартышку из цирка сдали в зоопарк, и она попала в общую клетку, где жила группа обезьян со своей группировкой молодых. Ее никуда не приняли, она сидела в углу в позе покорности, если пыталась подойти к миске с пищей — ее отгоняли. Хозяин зашел ее проведать. «Она не привыкла есть из миски руками и чтобы миска стояла на полу. Ее учили есть в одежде, за столом и ложкой». Одежды и стола мартышке, конечно, не дали: «У нас зоопарк, а не цирк». Но ложку дали. Она подошла к миске и ловко начала есть ложкой. Мартышки расступились. Мартышки изумились не ложке, конечно, ложка им хорошо знакома, а мастерскому, как у людей, с ней обращению. Сам старый самец подошел к мартышке и протянул руку к ложке. Он не потребовал, а попросил. И цирковая мартышка за то, что ест ложкой, была принята в основную группу, опередив других молодых.
Кузнечик, как известно, пиликает на скрипке, а дятел любит не только покричать громче соседей, но и выбивает барабанную дробь. У всякого вида своя музыка и своя зстетика, но для большинства видов наши музыка и песни так те неблагозвучны, как для нас вопли цикад или карканье ворон.
Программы поведения проявляют себя, где бы ни родились унаследовавшие их человеческие дети. В диком племени или в цивилизованном мире. Приходит возраст, и многие из них после вполне счастливого детства, несмотря на наши заверения, что общество все для них подготовило и ждет их, только станьте взрослыми, начинают испытывать потребность чем-то выделяться, что-то демонстрировать, чем-то поражать. Одному из сотен миллионов удается прыгнуть дальше всех в мире, другому — стать победителем всех олимпиад по физике, третьему — еще что-то путное. А остальные? Остальные пытаются выделиться иначе. И ведь выделяются — о них говорят, пишут, передают по телевидению, их разгоняют, стригут, переодевают. И кто? Взрослые. Значит, своей цели древняя программа все же достигла. Итак, правы те, кто чувствует, что «молодежь ведет себя вызывающе»? Да, бессознательно она ведет себя вызывающе. И это ее поведение достигает цели (не цели молодежи, а цели неосознанного поведения), так как мы его тоже бессознательно узнаем. А вот понять не можем. Поэтому говорим: «С этим надо что-то делать». А что делать — мы не знаем. Нельзя же действовать, подчиняясь только неосознанной неприязни. И если мы обращаемся к разуму, он тоже нашей тревоги не понимает. Он говорит нам: «А что такого они уже сделали? Ну, шумят, ну, собираются, ну, странно одевается. Ну, некоторые дерутся, ну, хотят, чтобы их оставили в покое. Но ведь нынешние "панки", "пиплы", "зенитчики", "рокеры”, "металлисты" куда благовоспитаннее былых беспризорников, хулиганов и уж ничем не хуже "стиляг", а по сравнению с "хиппи” и деятельнее, и аккуратнее. И главное, пока ты найдешь пути борьбы с "металлистами", они повзрослеют, “металлистами" быть перестанут, а на смену им появятся другие, такие же неожиданные и страшные — и начинай все сначала. Тем, кто за борьбу с молодежными вывертами получают зарплату, эта круговерть на пользу, а нам с тобой лучше не ввязываться». Так говорит нам добрый разум. Но спросите его: «А хочешь, чтобы твоя дочь ушла в "металлисты?"» И он воскликнет: «Нет!» Вот так-то. В этом раздвоении наша слабость. Понять еще не значит принять. Одного нельзя допустить — действовать не разобравшись. Эта ситуация благоприятна для паникеров и кликуш. Нельзя дать им увлечь за собой общество. Мы всегда должны помнить, как в конце 1950-х кликуши спровоцировали общество ловить на улицах «стиляг», стричь их и разрезать на них штаны, заставляли заниматься этим даже милицию (символ государственной законности в глазах подростков!), а спустя два года те же кликуши сами ушивали себе брюки. А кликушествовали уже по поводу мини-юбок.
Народ, считающий себя великим, подлинно велик только тогда, когда он полностью доверяет своей молодежи, не сомневается в том, что она будет как мы и лучше нас.
Тут вступает в разговор Благосклонный читатель: «Итак, вы утверждаете, что это явление в своей основе биологическое, возрастное. Хорошо. Но его называют социальным. Оно социальное?» — Да, постольку, поскольку оно происходит в человеческом обществе. Но не глубже. Оно не порождается определенной социальной системой и никакой социальной системе не противостоит. Правда, оно учит свободе от общества, но разве это так уж плохо? Без свободной молодежи любое общество обречено на застой. «У этого явления есть идеология, идеологи? » — Нет, и быть не может, ведь оно почти внеречевое. Они болтают обо всем и ни о чем, они не действуют, а «бьют баклуши». Для выхода же энергии у них есть канал — ритмические движения.
«А если в их среду проберется фюрер и позовет за собой?» — вступает в разговор Неблагосклонный читатель. — В клубе он бессилен, ведь они ничего не хотят и никуда не стремятся. Этим они иммунны к любым воспитательным воздействиям. Их объединения не движения, не течения, а состояние, которое они проходят, проживают. В бандах — совсем другое дело. За историю человечества фюреры не раз опирались на банды. «А тлетворное влияние запада? А поп-индустрия?» — индустрия снабжает потребности, когда они есть. Индустрия игрушек снабжает детей игрушками. Но, если у детей нет игрушек, они их придумывают сами. Отрежьте подростков от других стран, отнимите у них их инструменты — они все равно будут собираться, а старые кастрюли опять пойдут в ход. «Чему они учатся там, в своих клубах, друг от друга?» — ничему важному, плохому или хорошему они не учатся, они собираются не для того, чтобы учиться. Раньше в подростковых клубах действительно учились общению — больше негде было. Теперь общения им хватает в других местах. Научиться курить, пить, приобщаться к наркотикам, заняться свободной любовью можно не только в клубе. «Все же меня в этом что-то беспокоит». — Меня тоже. Так уж мы устроены.
ЧЕХАРДА КУМИРОВ
Известная исследовательница поведения шимпанзе в природе Джейн Гудолл описывает забавный случай. Молодой, ничем не выделявшийся самец нашел пустую канистру и стал по ней громко стучать. Обладатель престижной шумной новинки этим повысил свой ранг среди молодых шимпанзе, стал их кумиром. Престижная вещь или новое действие всегда вызывает у животных такой ответ. Кумир остается кумиром, пока все не обзаведутся такой же вещью или не освоят новое действие. Тогда кумир падает. Надоел, привыкли. (Помните, когда появились первые проигрыватели большой громкости, некоторые открывали окно, ставили их на подоконник и «врубали на всю катушку»? С первыми транзисторами расхаживали по улицам. Теперь этого не услышишь. Что, благовоспитаннее стали? Нет, просто теперь этим не удивишь.) За взлетами и падениями таких кумиров у подростков взрослому даже трудно уследить, так быстро они сменяются. Музыка кумира вчера потрясла, а сегодня к ней равнодушны. Группы поп-музыки взлетают и падают, беспрерывно сменяя одна другую. Взрослые иначе относятся к музыке, их вкусы меняются медленно, а на своих пошумелках они вполне могут петь песни своей молодости. Взрослые иначе относятся и к словам песни: они должны нести связную мысль.
Мне не избежать трудного разговора с читателем-специалистом.
— Нельзя, автор, карканье ворон в городском парке или рев гиббонов в лесу объединять с музыкой. И, треща палками по заборам, дети извлекают из них не музыку. Музыка — это...
— Да, все дело в определении. Некоторые определяют разум так, что ни у кого, кроме человека, его нет и в зачатке. Другие так определяют общество, что и зачатков его не может быть у животных. Кто-то определяет музыку так, что в ней нет места музыке природы. А кто-то утверждает, что поп-музыка — не музыка. (Некоторые вообще говорят, что все, что ни написали бы не члены союза композиторов, — не музыка.) Хорошо, пусть музыку вдохнули в нас боги. Но и богам нужно, чтобы инструмент был подготовлен, был готов ее принять. Этот инструмент — люди, их создала природа. Она создала их из животных. В них, и только в них, истоки всего, чем мы стали. Или и тут боги?
Есть еще один круг специалистов, с которыми тоже следует объясниться, — психологи и социологи. Они, конечно, знают человека лучше, чем этолог, для которого человек — лишь один из очень многих видов. Но всякий раз, как они сталкиваются с проявлением инстинктивного поведения у людей, они испытывают растерянность. Ибо, признавая на словах некую двойственность, биосоциальную сущность человека, они первую часть этой спасительной формулы тут же забывают. Биологию человека нужно не только признавать, ее нужно знать. Игнорировать этологию, если занимаешься детским поведением, столь же чревато ошибками, сколь чревато ими игнорирование экологии в экономике. Человеку обидно, что он всеми своими корнями уходит в мир животных, и везде, где это удается «забыть», он забывает с удовольствием. Только если ему грозит беда, он смиряется с этим фактом. Поэтому человек мирится с тем, что биологи ищут и находят возбудителей человеческих болезней у животных, ставят на них опыты, отрабатывают методы лечения и лекарства для людей. В этой области даже во времена самого разгула кампаний за «особость» человека приходилось молча признавать единство человека с царством животных. Ибо догмат богоизбранности отсекает всякую возможность научного прогресса в лечении человека. Именно поэтому церковь не смогла за всю свою долгую историю найти для людей ни одного лекарства, кроме утешения.
Не избежать и разговора с историком. «Если подростковые клубы и пошумелки извечны, где их следы в прошлом?» — Они очевидны. Человечество не все и не всегда стремилось менять. Были долгие периоды почти незаметного роста. В эти периоды общество становилось традиционным, ритуализировалось. Тогда строго регламентировалась вся жизнь молодежи. В нужном возрасте подростки удалялись в отдельные молодежные дома, оттуда они по мере надобности возвращались, проходили инициацию и принимались в общество взрослых. В этом обществе песни и пляски были строго ритуализированы, поток новаций перекрыт. Песни и пляски возрастных групп были разные: одни — у молодых воинов, другие — у старших, свои — у девушек, свои — у матрон и свои — у детей. Дети и подростки пели песни и плясали те же пляски, что и их отцы и деды когда-то. Дедов не раздражали пляски детей, они сами могли войти в их круг и сплясать с ними. Традиции, ритуалы канализировали поведение людей. Это в сильной мере снимало конфликт подростков и взрослых. Это все хорошо известно. Маленькие же дети и тогда устраивали свои пошумелки-попрыгушки. Их ничем не остановишь.
Стало ли вам яснее, мой Неблагосклонный читатель? Ведь я старался для вас.
— Может, действительно, предоставить им пустые строения где-нибудь подальше — и пусть себе там шумят?
— Это неплохо. Они действительно хотят временами уединиться. Но они будут выходить на улицы.
— Зачем?
— Эпатировать нас, без этого они не могут. Мы им нужны.
— А что нам делать с «металлистами»? Как снять с них эти побрякушки?
— Не нравится? Проще простого: давайте объявим их маскарад обязательной школьной формой с VII по IX класс — побрякушек мигом не станет.
— Но ведь придумают другое.
— Непременно.
— А если совсем не обращать на них внимания?
— Не выйдет.
— Так что же?
— Главное — не пугаться их всерьез, не делать из мухи слона. Ведь это бессознательная игра поколений. Давайте и относиться к ней как к игре. Пусть они изображают, что поддразнивают нас, а мы будем изображать, что это нас сердит. Но не больше. И не говорить им с ужасом: «Боже, что из вас выйдет?!» — а спокойно утешать: «Ничего, это само пройдет».
— Но поймут ли они нас?
— Умом — поймут, ведь ум-то у них уже взрослый.
Один из читателей прислал мне текст песни, столь красноречиво говорящий о том же, что я не могу его здесь не переписать.
Не шумите!
________________________
Библиотека «Книга — людям»