Четверть шестого. утро, с балкона упала книга, молятся рядом баптисты, это осенний Львов. Это жестоко — на простыне нарисована фига — черный фломастер на белом батисте. Не состоялась любовь.

К чести твоей, донна Анна, рыло Хуана тут же за книгой ныряет с балкона (астма и фальшь об асфальт) и замирает, как тело геккона.

если снято оно на стеклянной пластинке, а напротив окно медленно едет по дому к трубе водосточной, как рука в маникюре к ширинке, только грубей и восточней.

Мне говорили, как стать сумасшедшим, чтоб не маячить в прицеле душмана. И вот я вернулся оттуда и совсем позабыл о прошедшем времени, где корешался с дурманом.

Видишь, мамуля, как мясо мое муравьи облепили, сделана пуля в Чикаго, а может, в Шанхае. Она разлетелась в груди наподобие пыли. И вот я по небу шагаю,

ибо меня призывают, как наш подполковник, Аллах Саваоф, Озирис и Ярила, и Яхве. Я им устроил подобие конкурса по шестибалльной системе, чтобы мой прах сторговать за цистерции, франки и драхмы. Хитрость же фокуса в том, что я жив, но не в вашей системе

солнечной (это имею в виду я). Ты же меня наблюдаешь своим изумительным глазом, словно я в этой. Позволь, но понятья введу я новые не постепенно, а сразу. Так материнское горе — это знакомо, весомо и нужно, когда сыновья получают оружие, но вскоре становится ясно предельно — это досадная блажь для губернаторов, что проживают отдельно от неудобства, от пьянства и краж, от призыва детей, от смертей,

и, говоря языком площадей, от народа. Это свобода, что недоступна сознанью людей, как недоступны философы прошлого века в библиотеках, что охраняются дамами с низкой зарплатой. Нет виноватых.

Мненье скорее мое, чем Тацита,— не колбаса, или сахар и пиво, или салфетки для нежного зада — суть дефицита. Честь и достоинство, то, что красиво для маленькой мышцы в груди или взгляда на мир, как на поле добра и привета. Серость привита с казни Сократа, С казни крестьянства в тридцатых. Нет виноватых...

Рана моя — это искусство высокого тона, что убито, зарыто, забыто (без стона над нами сидящих прокрустов), ричину всегда отделяют пространства, века или годы Для примера, скажем, и Пушкина нет без Овидия или Гомера. Нет современного лауреата без непросвещенных князей, без Малюты, малюток и прочих друзей, без плановой нищей зарплаты. Нет виноватых...

Мама, в твоей голове копошатся химеры (а по траве снова идут и поют пионеры). Жизнь продолжается, мама, и старики умирают с тоски, и молодые стареют упрямо. юноши пьяные лапают дев, что не умеют продаться за сотню ворам. Халат сумасшедший на тело надев, гуляет твой дух по гератским дворам.

Ищешь ты сына... Видишь — мой череп валяется у магазина. Нищий душман собирает в него подаянье. Сам без ноги, без руки и без глаза... Череп, как ваза, полон купюрами сотенного содержанья с профилем Ленина, нам дорогим. Наши враги продают на чужбине мое покаянье.