Всего несколько дней, как уехала мама, а дома без нее все как-то не так. То ли слишком тихо, то ли пусто… А может, иначе, всего-навсего иначе?
Отец мыл на кухне посуду, и весь пол был забрызган от этого мытья. Когда я смотрел на него со стороны окна, через комнату и кухню, он казался мне как бы меньше ростом. Не из-за того ли, что наклонился? Или это я капельку вырос? Раньше, в последний день школьного года, а потом еще после каникул, я мерял сам себя у стеллажа и делал зарубки. Вот уже год, как пришлось бросить: стеллаж слишком низкий. Впрочем, это меня не расстроило. Но вот теперь я смотрел на отца и думал, что в один прекрасный день его перерасту, и радости не чувствовал. Нет, все это сущая чепуха!.. И я сам на себя рассердился, почему такая чепуха лезет мне в голову.
На столе был разложен наш радиоприемник, разобранный до последней проволочки. У отца начался отпуск, и он ремонтировал все, что попадалось под руку, с утра до вечера. Соседям только того и надо было. Они вечно несли всякую рухлядь, и отец бился над ней задарма. Мама никак не могла этого понять, я тоже. Однажды я сказал отцу: будь у меня такое же умение, я б давно уже скопил на мотороллер. На одной только починке телевизоров у нас можно сколотить состояние. Отец поглядел тогда на меня с этой своей иронической улыбочкой, которая так выводит из себя мать, и сказал: «Ну так научись и сколоти себе состояние. А мне голову не морочь. Мне мотороллер не нужен! Всю эту дребедень я ремонтирую для собственного удовольствия…» Не всегда отца поймешь. Иногда это злило меня, но не очень. В глубине души я даже радовался, что он такой.
И вдруг теперь эта мысль: а может, отец уже старый? Может, это плохо, что я так быстро расту? Ведь он-то становится все старше…
— Опять ты расковырял приемник. Ведь он хорошо работает. Скажешь, нет?..
— Потенциометр барахлит…
— Интересная история! — засмеялся я. — На прошлой неделе ты его чинил. Скажешь, померещилось?
Отец только чуть улыбнулся, но ничего не ответил. Разбрызгивал воду во все стороны, уже и стена над раковиной была мокрая, не только пол.
— Погоди, я тебе помогу… — решился я наконец. Он обернулся, посмотрел на меня.
— Поможешь? Спасибо. Помогать не надо. Вымой хотя бы свое! — И отец показал на окно.
Подоконник был загроможден стопками грязных тарелок и стаканами. Я налил в таз воды и принялся за дело.
Уж не знаю, что мне в голову втемяшилось, только я ни с того ни с сего спросил:
— Слушай, а можно жениться на своей двоюродной сестре?
— На ком, на ком? На двоюродной? — Отца это ужасно развеселило. — Не знаю, не пробовал. Все зависит от того, какая сестра. А ты что, собираешься жениться? Впрочем, насколько помню, двоюродной сестры у тебя никогда не было…
— Не обо мне речь… — буркнул я, злясь на самого себя, что говорю глупости. — И ничего смешного тут нет… я только так спросил. Знаешь, мы устраиваем экспедицию в грот, в конце парка, где водопад, — поспешил я переменить разговор. — Збышек воображает, будто оттуда есть подземный ход в замок. Может, обнаружим там какие сокровища?..
— Наверняка обнаружите! — засмеялся отец. — Прихвати с собой чемодан. Между прочим, Юрек, когда надумаешь жениться, предупреди за три дня вперед…
Во дворе раскричалась Лепишевская. Отец отложил тряпку и выглянул в окно. Я вздохнул с облегчением. Дернуло меня вылезти с этим вопросом! С вопросами, впрочем, мне всегда не везет. В четвертом классе учитель выгнал меня с урока природоведения и велел без матери в школу не приходить. Я спросил у него, улетают ли мухи на зиму в теплые страны…
— Что там такое? — Я тоже выглянул во двор, потому что отец стоял у окна и в голос смеялся.
— Что это выделывает там твой приятель со своей дворнягой?
— Никакая она не дворняга, — стал я защищать собаку Толстого. — Немецкая овчарка чистых кровей. Наполовину…
— Наполовину? А вторая половина?
— Про вторую точно неизвестно, но тоже, конечно, породистая. Собака очень умная. Только вот насчет кур…
Не стоило и смотреть — и так было ясно, что происходит. Едва Толстый появлялся у нас со своей собакой, как всегда случалось одно и то же. Собака начинала бесноваться, Лепишевская тоже, а ее куры взлетали даже на крыши сараев. Вот бы не подумал, что обыкновенная курица может так здорово летать…
В конце концов что-то ударило в двери, и в квартиру ворвалась собака, а следом за ней Толстый с криком:
— Лежать! Ландыш, лежать! Ты, блохастый! Ты…
К счастью, Толстый заметил, что отец дома, и замолк. А собака обежала квартиру и стала понемногу успокаиваться.
Мне было как-то не по себе, что Толстый застал меня за мытьем посуды. Чтобы отвлечь внимание, я сказал:
— Тоже мне придумал, овчарку назвать «Ландыш»! Пес как теленок, а ты ему — Ландыш. К тому же сучка!
— Откуда мне было знать, что сучка? — стал защищаться Толстый. — Когда я получил его от тетки, щенок был еще слепой. Сразу сделал лужу. Входит мать, понюхала воздух и говорит: «Ландышами тут не пахнет!» Так и повелось: Ландыш… Лежи спокойно, дурачок! — рассердился в конце концов Толстый; собака от счастья изо всех сил молотила по полу хвостом.
— Ну как? Идешь? Я раздобыл наконец веревку…
— За сокровищами, да? — спросил с серьезным видом отец. — А мешок?
Разыграть Толстого было нетрудно. Он и теперь клюнул.
— Мешок берет Збышек и фонарик тоже… — сообщил он. Отец чуть заметно улыбнулся.
— Придется тебе немного подождать, пока Юрек не вытрет все эти стаканы и тарелки. Если желаешь, можем сыграть пока в шахматы.
Такое разделение труда меня не устраивало. Но что делать? Я принялся вытирать посуду, и даже очень старательно. А Ландыш высунул язык и уставился на меня, словно и в самом деле было на что смотреть. Все смолкли, но ненадолго.
— Не делай пока рокировки, тебе это ничего не даст, — сказал Толстому отец. — Подстрахуй ферзя. Что ты вцепился в коней, будто у тебя нет других фигур…
«Расправляется с ним!» — подумал я про себя, подошел к двери и глянул краем глаза на доску.
— Толстый, не слушай! Ходи конем и делай шах слоном. Да не тем конем, разиня, другим…
— Сбил ты меня! — простонал Толстый.
Я двинул вперед слона, и через два хода отец потерял ладью. Но еще через три… Толстый получил мат.
— Все из-за тебя! — кипятился он. — В другой раз не суйся… И вообще поторопись!
— Ты, Юрек, никогда не научишься играть в шахматы, — заметил отец. — Выдержки у тебя нет. Ну зачем вам было брать ладью? Ты что, не понимаешь: иногда стоит пожертвовать две-три фигуры, чтобы выиграть партию? — И отец принялся читать брошюру.
А я вернулся к своим тарелкам. Толстый начал уже терять терпение. Посмотрел в окно, прошелся по кухне, заглянул к отцу.
— «Схемы транзисторных радиоприемников»… Неужели такое можно читать? — удивился Толстый. — Для собственного удовольствия?
— Как видишь, можно…
— А я, знаете, сдал экзамены в механический техникум, — снова заговорил Толстый. — С сентября иду учиться. Как вы думаете, стоит? Мать хотела, чтоб я непременно в этот техникум, а мне все равно…
— Как это все равно? — Отец как-то странно на него посмотрел. — Ты что, индюк, что ли?
— Почему обязательно индюк? — рассмеялся я.
— Потому что только индюку все равно, ему в любом случае свернут шею…
Я покончил с посудой и мигнул Толстому, чтобы не вступал в спор. Было уже поздно, и Збышек нас дожидался. А с отцом только начни так, всерьез, и он не успокоится, пока не скажет всего, что думает. Наслушался я этих его разговоров. Чаще с Холевой, потому что Холева все время у нас бывает. Мать говорила: «Не ходи в комнату, там отец опять Холеву перепиливает. И охота людям толковать с отцом после всего, что он им наговорит!» Я, честно, тоже удивлялся, а все-таки охотников спорить не убавлялось. Холева сказал как-то: «Ну и голова у твоего отца. Правда, и язык будь здоров. Не простят ему этого люди». Что было мне отвечать? «Не пропадем, пан Холева! — сказал я тогда. — Не пропадем!»
А отец все смотрел на Толстого и спрашивал:
— Ну так как с этим твоим «все равно», а? Кому за тебя знать, чего ты хочешь?
Но охота к разговорам у Толстого пропала.
— Я пошутил, — пробурчал он. — Техникум, может, и хороший. Посмотрим, как там с зубрежкой…
И тут мы услышали с улицы наш сигнал.
— Это Збышек. Двигай! — оживился Толстый. — До свидания! Мы скатились по лестнице. Но на крыльце Толстый остановился как вкопанный, и я налетел на него с разгону, а собака на меня. Толстый зашипел от боли и стал потирать плечо.
— Гляди ты! — процедил он сквозь зубы. — С кем этот болван пришел!
Только сейчас я заметил, что Збышек сидит на велосипеде, ухватившись одной рукой за забор, а рядом стоит Эльжбета. Это был ее велосипед, тот самый, на котором она наехала на меня.
— Ну что такое с вами? — спросил Збышек. — Язык отнялся, что ли? Я прихватил ее, потому что она два дня ко мне пристает, говорит, у нее к Юреку дело. Понятия не имею, откуда она его знает…
Мы поздоровались — что было делать? Только собака немного поворчала, она чужих не любит.
— Дело?.. Ко мне? — удивился я. — Какое?
Но Эльжбета состроила такую физиономию, будто все само собой разумеется, будто я прикинулся, что не понимаю.
— Что значит «какое»? Мы договорились: я привезу тебе семена редиски. Не помнишь? Хочешь посадим вместе?
Я и рот разинул.
— Кооператив по выращиванию редиски! — прыснул со смеху Толстый. — Знаете, по-моему, один из нас свихнулся! — И он посмотрел на меня. Здорово Толстый разозлился. — Куда мы собирались, Проблема, а? Лопайте редиску, а я — купаться. Привет, труженики полей! — Толстый свистнул собаку и ушел.
Я глянул на Эльжбету с такой злостью, что ей полагалось бы обидеться и поскорее исчезнуть. Но она не исчезла. «Погоди, я тебе покажу…» — решил я про себя. Но прежде чем придумал, что бы такое сказать, Збышек соскочил с велосипеда, поглядел на меня, поглядел, поморщился и заявил:
— Знаете что? Скоро двенадцать. Он прав, я тоже, пожалуй, купаться. Жарко… Кончите с редиской, приходите к нам на пруд, ладно? — И, не дождавшись ответа, помчался за Толстым.