Падал снег. В поле, во время пурги, снег как бы раздвигает пространство, все отдаляется, и человек чувствует себя потерянным — самого себя едва лишь видит, и только себя. В лесу снег коварен — он создает иллюзию тишины. И заглушает не только стон, но и крик одинокого.
В маленьком городишке снег — добрый волшебник. Покосившиеся заборы оживают, деревья — безлистные страшилища — мягчеют, клонятся долу в тяжкой — от белизны — задумчивости; белизна струится на облупившуюся штукатурку, на щербатые стены, на плоские и покатые крыши, утыканные антеннами телевизоров, на идущих по улице людей; здесь все знакомы друг с другом, но в такой заснеженный спокойствием вечер кажутся безликими фигурами, забавными тенями.
Итак, падал снег и близился вечер, один из последних перед праздниками, которые только в таких вот маленьких городишках не потеряли еще своей прелести, и потому огромный мир кажется здесь близким — только руку протянуть, годы — минутами и все становится возможным. Как в сказке. Или как в жизни.
Девочка вбежала прямо из снега, стянула с себя берет, отряхнула его и мокрой рукой поправила волосы. Улыбнулась телефонистке, сидящей не в окошке, как обычно на почте, а за перегородкой, разделяющей небольшой зал на две неравные половины.
— Я хотела бы заказать срочный разговор с Гдыней. Еще успею? Гдыня, управление порта.
— О! Ты что, отплываешь на «Батории»?
— Нет, — ответила девочка. — Это не мне. Дядя к нам приехал на праздники, папин брат. Это ему надо в Гдыню позвонить… Сейчас он придет. А ждать придется долго?
Телефонистка была молоденькая, пустой вечер нагонял на нее скуку, ведь в таком маленьком городишке почта почти бездействует. Кто хотел послать праздничную посылку, давно уж послал ее, заказных писем и телеграмм отсюда не шлют, разве что с дурными вестями. А тут вдруг большим миром пахнуло: далекие берега, корабли, преодолевающие зимние штормы… Девушка оживилась.
— В это время уже должно быть легче. — Она набрала номер. — Веська? Ты что, еще не сдала дежурство? А, заменяешь… Ну, удружили тебе… Слушай, дай-ка мне Гдыню!
Было видно, как радует ее удивление подруги. Заказать отсюда Гдыню очень приятно, хотя это и не Монтевидео и не Неаполь. Для телефонистки с маленькой почты заказ разговора с далеким городом — целое событие, будет потом что вспомнить. Гдыня — тоже вам не фунт изюма, тем более в такой пустой вечер. И она повторила отчетливо, теперь уже официальным тоном:
— Да, Гдыня. Срочный. Управление порта… Минуточку! С кем будете говорить? — спросила она девочку.
— С капитаном Войцеховским.
— Прошу управление порта, капитана Войцеховского. «В» — Веслава. Ну, Веся, брось дурачиться! Откуда мне знать, красивый ли он?..
— Да! — услышала она от двери. — Очень красивый, скажите, авось соединит побыстрее.
Телефонистка рассмеялась в трубку.
— Здесь мне подсказывают, чтоб побыстрей соединила, потому что он очень красивый! Кончай, Веська! Видно, не очень ты устала, если шутить еще охота. Что? Ну ладно… Большая у тебя очередь? Трое? Постарайся побыстрее, жду. — Она повесила трубку. — Должно быть, скоро. Вы слышали, товарищ капитан, только три человека на очереди.
— Поручик, — поправил офицер. — Не все обязательно капитаны.
— В нашем городе так редко встретишь моряка… И ошибиться не грех, верно?
— Разумеется. За аванс благодарю.
Офицер расстегнул синий форменный китель, вынул сигареты, телефонистка стрельнула глазами в маленькое зеркальце, всегда лежавшее в приоткрытом ящичке, а девочка, глядя на украшенную еловую ветку, что стояла на столике в глиняном кувшине, шепнула:
— Красивая! Правда, дядя?
— Очень красивая! — подтвердил он громко.
На улице было довольно светло. Свет фонаря, стоявшего у почты, отражался снегом. Он все падал и падал, медленно, мягко.
Вдруг девушка поднялась, подошла к окну и минуту прислушивалась.
— Что там такое творится?
Все посмотрели в сторону окна.
— Ну, вы подумайте, никакого покоя с этими лоботрясами! Конца этому нет! Будь я мужчиной, уж я бы уши им надрала! Долго бы помнили… Совсем распоясались, сердца у них нет… Опять старика этого гоняют!
— Старый Михал! Уже года два я его не видел… — тихо, как бы сам себе, промолвил офицер.
— Дядя! — крикнула девочка. — И наш Анджей там… с хулиганами этими! Всыпать ему надо как следует, чтобы почувствовал, я вас очень прошу, а то он отца совсем не боится…
Двери вдруг с шумом распахнулись.
— Спасайся кто может! Глупый Михал сюда идет! — возбужденно выкрикивал паренек.
Повеяло морозным воздухом, снег, осыпавшийся с лыжных ботинок мальчугана, быстро таял, оставляя на полу мокрые грязные пятна.
— Ну что такого сделал вам этот Михал? — со злостью сказала девушка. — Постыдились бы… Ведь он на улице не может показаться: как за собакой, за ним гоняетесь, дразните… Чем он вам мешает? Старый, больной человек…
Мальчишка дерзко рассмеялся:
— Кто больной? Глупый Михал? Разве что на голову больной. — Анджей покрутил пальцем у лба. — Он же помешанный!
— Замолчи! — крикнул офицер.
— Дядя, всыпьте этому болвану, прошу вас! — крикнула девочка.
Паренек смутился.
— Да ладно уж. Столько шума из-за одного сумасшедшего, — буркнул он.
— Тихо… — шепнула девушка с почты.
За дверями кто-то вытирал сапоги, долго, тщательно. Мальчишка отступил к окну. Офицер машинально застегнул китель, телефонистка села на свое место. Воцарилась тишина.
Вошел старик. В ветхом пальто с поднятым воротником. В руке он держал старую потрепанную дорожную сумку. Старик затравленно оглянулся. Взгляд у него был мутный. Он подошел к перегородке, поставил сумку на пол и наклонился к девушке.
— Золотце мое… У тебя есть что-то для меня, правда? — Говорил он быстро, нервно, заикаясь. — Ведь правда есть? Дай-ка сюда быстренько, дай…
— Дедуля, вам ничего еще не пришло. Может, завтра?
Он замахал руками:
— Поищи как следует, поищи! Наверняка есть, просто ты найти не можешь… А если украли, а? Они на это способны! Прошу тебя, поищи еще… Золотце мое, поищи, это очень важно…
— Я хорошо искала… — мягко объясняла девушка. — Нет ничего, дедуля. Но до восьми еще может прийти! Привезут почту с варшавского поезда, может, там что-то будет?
— Ладно, я приду! Обожду немного на улице и приду. Наверняка будет письмо, будет…
Старик схватил свою сумку и направился к выходу. Но вдруг остановился. Словно бы только сейчас заметил офицера, всмотрелся в него, щуря глаза.
— Ты кто?
Поручик вздрогнул.
— А, ты моряк? Польский моряк, да? — Он подошел поближе, схватил офицера за плечо. — Издалека приехал? Издалека… — тихо заговорил он. — Скажу тебе что-то, нагнись… А то они подслушивают, все время следят за мной…
— Да вы, дядя, не отвечайте ему! — вполголоса сказал паренек. — Он всем это говорит! Ненормальный…
Девочка резко одернула брата, он замолчал.
— Пан Михал, — наклонился к старику поручик, — их нет уже, вам нечего бояться.
— Тут они! Ты же знаешь, что тут. Но Владек сражается с ними…
— Дедушка, — прервала его телефонистка, — о ком это вы говорите?
Старик прижал палец к губам:
— Тихо! Они подслушивают…
Теперь он говорил офицеру почти шепотом, словно бы поверяя ему великую тайну:
— Знаешь, они попрятались… в ямах, в погребах. Но Владек сражается с ними… он сверху их видит, найдет повсюду… Ты моряк? Издалека прибыл… Моего Владека видел? Может, встречал его? Тише… Ничего не говори. Я знаю: военная тайна. Я понимаю…
Вдруг старик выпрямился. Поднял руку и неловко отдал честь. С минуту он стоял по стойке «смирно», вглядываясь во что-то только ему доступное. Потом медленно опустил голову, вжал ее в плечи, сгорбился еще больше и вышел, ни на кого уже не глядя. Хлопнула дверь.
— Бедный он, бедный! — вздохнула девушка.
— Глупый просто, — буркнул парень у окна. — Вечно ерунду городит… Псих!
— Все в голове у него смешалось, — грустно сказала девочка. — О чем это он говорил?
Офицер задумался, оперся на перегородку.
— Он свое понимает… Все смешалось у него в голове, но он понимает, о чем говорит. Для него время остановилось на войне.
— Вы что-нибудь слышали о нем? — спросила девушка с почты.
Офицер поморщился.
— Да, мне известна его история. Один человек мне рассказывал, хорошо с ним знакомый…
— А кто такой Владек, вы знаете?
— Да. Сын. В первые дни оккупации он исчез из дома. Отсюда, из этого города. Это был его единственный сын. Через горы, потом через Венгрию Владек пробрался на Запад. Как многие другие. Там вступил в армию. В Англии записался в польскую авиационную часть. Кажется, был отличным пилотом. Погиб в 1944 году, сбили его под Гамбургом. А старого Михала немцы года два продержали в тюрьме. Потом, уже после войны, как узнал он, что сын погиб, — заболел, все в голове у него перепуталось. Он верит, что сын его жив.
— Погодите, погодите… как же так… — Девушка с почты наморщила лоб, как бы силясь припомнить нечто очень важное. — А вы убеждены, что Владек погиб? Потому что, хотите верьте, хотите нет, но к каждому празднику старый Михал получает почтовую открытку. Честное слово! С разных концов света! У нас городишко маленький, так что, сами понимаете, мы здесь на почте каждую такую открытку запоминаем… К прошлому празднику, например, старик получил открытку… сейчас… минуточку, кажется, из Южной Америки. Верите? Я ее в руках держала… как сейчас, помню, подписана была: «Твой Владек». А вы говорите, что сын его погиб?
— Да, погиб. В конце войны.
— А эти открытки? Неужели кто-то более двадцати лет писал ему от имени сына?
Офицер грустно улыбнулся:
— Мы с ребятами тоже когда-то над этим задумывались. Сразу же после войны старый Михал работал сторожем в нашей школе. В той, что рядом с рынком. Мы знали, что ему приходили открытки. Думаю, присылал их кто-нибудь из друзей его сына, чтобы поддержать старика. Может, у них с Владеком уговор такой был. Солдаты на фронте о многом тогда меж собой договаривались. Словом, кто знает, как оно там было. Главное, открытки приходили, и старый Михал только ими и жил. Но спустя года два после войны перестали вдруг приходить…
— Как же так, дядя? — перебила его девочка. — Ведь тетя говорит, что Михал и сейчас еще получает открытки из-за границы.
— Да, они опять приходят, — тихо подтвердил поручик. — Но это уже совсем другая история…
— Чудак этот Михал! — отозвался паренек у окна. — Вы, дядя, видели, какой замок он носит на сумке? Будто у него там слиток золотой!
— «Чудак, чудак»… — передразнила его девочка. — Много ты смыслишь! Может, в сумке этой что-то такое, что для него ценнее золота. Дядя! — вдруг осенило ее. — А может, он те открытки носит, которые будто бы от сына?
— Раньше у старого Михала никакого замка не было, хотя сумку он всегда с собой таскал. Но я хорошо помню, замка на ней не было… — сказал поручик. И прибавил: — Пока его не обокрали.
Тут и мальчику стало интересно.
— А что же можно украсть у такого вот Михала? Кто его обокрал?
Офицер пристально посмотрел на Анджея и резко сказал:
— Кто? Один такой… вроде тебя! Ребята заговорили Михала, а тот вытащил у него открытки из сумки… И знаешь зачем? Ради пары заграничных марок. Михал весь день просидел на ступеньках школы. Плакал.
— Ну, знаете, это ни в какие ворота… — начала было девушка, но офицер перебил ее:
— Тот паренек хотел потом отдать Михалу его открытки, потому что понял, чем они были для старика. Но отдать не смог — повредил их, когда отклеивал марки.
Внезапно офицер переменил тему.
— Ну, что там с Гдыней? Давно ведь ждем! — занервничал он.
Но телефонистка словно бы не слышала его. Засмотревшись на падающий за окном густой снег, она сказала:
— Как бы я хотела, чтобы и к этому празднику Михал получил свою открытку…
— Увы… К этому празднику открытка не придет…
— Как это? Откуда вы знаете, дядя? — спросила девочка.
— А может, все-таки придет, — сказал мальчик.
Поручик посмотрел на них, на еловую веточку в вазе, на девушку… И вдруг решился, вынул из кармана самописку.
— У вас есть конверты? И бумага?
Он быстро набросал несколько слов, вложил бумагу в конверт, заклеил его. Отчетливо, печатными буквами вывел адрес: «Пану Михалу Йордану, Коморовице, улица Широкая, 6, Польша».
Ошеломленные, они в полной тишине наблюдали за ним.
— Еще бы марочку. Заграничную. Может, найдется старая какая-нибудь, с письма?
Девушка отрицательно мотнула головой.
— Как же быть? Ведь без марки никак нельзя.
И тут отозвался мальчик:
— У меня марки с собой… Те, что вы, дядя, привезли мне, африканские. — И вынул блокнот.
Офицер выбрал большую цветную марку Ганы, наклеил ее и отдал письмо девушке с почты. Она подержала его в руке. Потом сказала тихо:
— Я как-нибудь размажу штемпель, чтобы нельзя было прочесть. Хороший вы человек. Я так рада, что вы это сделали. Старику будет спокойно в праздники. И адрес вы знали… на счастье. А я вот, хоть и живу здесь, не сумела бы вспомнить адрес старика. Но откуда вы знали, что в этом году открытка не придет?
— Знал.
Девочка подошла к дяде поближе, заглянула ему в глаза.
— Потому что ваш корабль уже два месяца стоит в Гдыне на ремонте, да? Потому что уже два месяца вы никуда не плавали?
Он молчал.
— Я сразу догадалась. Вы, дядя, и были тем мальчиком, который отобрал у старого Михала открытки?
— Украл, — уточнил Анджей, а офицер кивнул головой, отвернулся и медленно подошел к окну.
— И пишете ему в последние годы вы, — тихо сказала девушка с почты.
Вдруг резко зазвонил телефон.
— Дядя, идите в кабину, быстрей! — торопил мальчик.
— Алло, Гдыня? Управление порта? Алло! Да, говорим. Соединяю! — кричала в трубку телефонистка.
А когда поручик вбежал в кабину, она отложила трубку и, осторожно размазав тушь по самому краю марки, поставила штемпель на письмо, которое ожидало ее на столе.
Падал снег. Улицы маленького городка в этот праздничный вечер были тихие и совсем белые. В сторону почты медленно шел старый человек с нелепой, запертой на замок сумкой. С давних пор все звали его «глупый Михал». Мало кто помнил уже его настоящее имя и кто он такой. Известное дело — городской сумасшедший.
В маленьком городке снег — добрый волшебник! Когда он падает вечером, все становится возможным. Как в сказке. Или как в жизни.