Драгоценные камни

[17]

Томаш и Генрик отправились на велосипедах к Стефану, жившему на окраине города в доме с большим садом. В саду, возле качелей, они встретили сестру Стефана — Эвку.

Эвка была девочка смелая, сильная и к тому же веселая, и они не стали шептаться по углам, как бы от нее отделаться. Они даже обрадовались ей. Девочка собрала много каштанов. Поиграв с ними, ребята решили пойти на пруд. Там они стали подбивать каштанами селезня. Эвка попала двадцать раз, а мальчики немного поменьше. И поэтому они надели на нее венок из золотых кленовых листьев и, возвращаясь, распевали: «Та-ра-ра, там-тара». Это было не пение, а какой-то галдеж, но означало оно тем не менее торжество и победу Эвки. Так направились они к дому, где их ждал чай. Эвка потеряла по дороге свой венок и хотела вернуться за ним, но чай был уже подан.

— Мама, — спросила она, отойдя в сторонку, чтобы никто не слышал. — Можно мне надеть новую янтарную брошку?

Мама немного удивилась.

— Чтобы играть в саду? Зачем?

Но Эва так умоляюще взглянула на нее, что мать тут же добавила:

— Возьми, если хочешь! А сейчас пойди умойся и садись за стол.

Эва умылась и надела белый воротничок, а мама заколола его красивой серебряной брошкой с большим желтым, как мед, янтарем.

— Куда ты пропала? Ешь скорее! Мы сейчас пойдем, — крикнули мальчики, когда Эвка появилась в столовой.

Брошки они даже не заметили.

После чая ребята снова отправились в сад, долго бродили по сухим листьям и потом надумали прыгать через собачью будку, в которой жил Лорд. Разбежаться, а потом перепрыгнуть.

— Нет, — сказала Эвка, — я прыгать не стану. Еще потеряю свою брошку.

— Какую брошку? До сих пор не потеряла, а теперь вдруг забоялась?

Эвка вспыхнула. Ей не хотелось говорить, что она ее только что надела.

— Да, — пробормотала она каким-то не своим голосом. — А вдруг что-нибудь ослабнет. Разве угадаешь, что может с этими драгоценными камнями случиться.

Мальчики подошли ближе, чтобы получше рассмотреть камень.

— Ну, — сказал Томаш. — Что за камень! Желтое стекло...

— Нет, это настоящий янтарь, — подтвердил Стефан. — Но зачем ты его нацепила? Чтобы нельзя было играть?

— Стекло, стекло... — повторяла оскорбленная Эва.

Но Генрик поддержал товарища.

— А если даже и янтарь, так что? Мы видели янтарь в магазине в Гдыне, и отец сказал, что это затвердевшая смола. Но если есть такие глазки в колечке, они считаются драгоценными камнями. Так в чем же дело? Поди да сними!

— Не канителься. Томаш и Генрик скоро уедут, и мы не успеем поиграть. Давай, я отнесу, — настаивал брат.

Но Эвка рассердилась.

— Смола? А ты знаешь, что эта смола делает? У вас есть кусочек бумаги?

В карманах у них было, конечно, достаточно бумажек. Они вытащили их с недоверием. Эвка разорвала бумажку на мелкие кусочки, потерла янтарь о рукав Стефана и поднесла к кучке бумажек. Бумажки подпрыгнули и облепили янтарь со всех сторон.

— Притягивает? — спросили мальчики.

— Вот вам и стекло, — послышался гордый ответ.

Это изменило положение вещей. Мальчики один за другим стали просить Эвку, чтобы она дала им брошку.

— На минуточку, — говорили они.

Эвка протянула брошку. Пусть убедятся, что здесь нет никакого мошенничества. Но мальчиками овладела неудержимая страсть пробовать, что бы еще такое мог притянуть янтарь и обо что бы его еще можно потереть. Они терли его об одежду, подкладку, руки. Пытались притянуть волосы Эвки, свои. Даже траву, листья... и лохматую шерсть Лорда.

Пока один пробовал, остальные ходили за ним, выказывая явное нетерпение, и глядели на счастливчика с мучительной завистью.

— Ты весь день, что ли, собираешься не выпускать этот камень из рук? Дай мне на минуточку.

Эвка уже не торжествовала, она была расстроена. Она бегала за ребятами, придерживая спадавший воротничок, и умоляла, чтобы они вернули ей брошку.

— Сейчас, сейчас, — отвечали они. — Мы попробуем еще один только раз.

Вдруг разгорелась ссора. Оказалось, что янтарь шатается в оправе. Кто испортил? Этого никто никогда не знает.

— Не я.

— Он, он...

— Сознайся, не зацепил ли ты его об ошейник?

Эвка перепугалась.

— Что вы сделали?

— Ничего. Подожди! Сейчас исправлю.

— Мастер Порча!

— Что ты сказал?

— Отдай сейчас же! — крикнула Эвка, разнимая их. Но было уже поздно. Оба мальчика, сцепившись, рухнули на землю.

— А где янтарь? Ой-ой! Где янтарь? — заплакала Эва, размахивая пустой оправой.

Мальчики опомнились. Начались печальные поиски. Как найти такую крохотульку в огромной куче листьев? Эва разгребала ногами, мальчики ползали на четвереньках, ощупывая каждый клочок земли, но напрасно. Надвигались холодные октябрьские сумерки, дальше искать было бесполезно. Как весело все началось — и какой конец. Гости уехали, орошая слезами рули велосипедов, Стефан куда-то исчез, а заплаканная Эва уселась в потемках у колен матери.

— Что ты плачешь, доченька? — спросила мама, лаская волосы Эвки. — Неужели столько слез из-за янтаря?

А Эвка, всхлипывая:

— Он был такой красивый... Мы получили его от дяди. Они подрались... Так все вышло... Мы поссорились...

— Значит, из-за всего этого, — улыбнулась мама, притягивая к себе головку дочери. — Не плачь, дочка! Хватит! — утешала она Эвку. — Поищем завтра, когда будет светло. У меня есть немного драгоценных камней. Сейчас ложись спать, а завтра я тебе покажу их. Может, тебе понравится какая-нибудь брошка или ты выберешь камень, который можно будет вставить в эту оправу от янтаря.

На следующий день Эва, вернувшись из школы, походила еще немного вокруг злосчастного места на траве под тополями, а потом побежала к маме.

— Мама, а что ты обещала?

Мама рассмеялась.

— Ты, я вижу, повеселела, может быть, не надо показывать?

Эва замолчала. Но что означало это молчание, отлично понимала каждая мать. Они подошли вдвоем к туалету, и мама стала вытаскивать из ящика разные вещи, а потом достала, наконец, шкатулку.

— Это драгоценности твоей бабушки.

— Мама, эти бусинки, которые выглядят так, будто град падает, что это?

— Жемчуг.

— А этот глазок, мама? О, в нем что-то сверкает. Как красиво!

— Это опал. Он как будто белый и не белый, а голубой, а если пошевелить чуть-чуть, то розовый, а потом опять не то золотистый, не то зеленоватый.

— Как замечательно! — восхищалась Эвка. — Мамуся, а здесь, вот посмотри, звездочка из красных камешков.

— Ого-го! Это очень дорогие камни — рубины.

— Ой, мама, они похожи на малиновый крем.

— Ну, вот видишь.

— А эта фиолетовая брошка? В ней такой же большой камень, как тот, который потеряли мальчики.

— Это аметист.

Эвка вспомнила вчерашнее неприятное приключение.

— Мама, — воскликнула она с жаром, — он сказал вчера, что янтарь — это смола.

— Кто сказал?

— Генрик. Он говорит, что это не драгоценный камень. Если это смола, то это, конечно, не камень.

— Янтарь — смола с сосен, которых теперь у нас нет, но когда-то они росли в Польше у нашего моря. Камень этот действительно недорогой, но не потому, что происхождение его скромное — из смолы, а потому, что таких камней много. В нем нет яркого блеска, он мягкий и не такой прочный. А ты думаешь, что драгоценные камни какого-то особенного происхождения? И эти бусинки и безделушки тоже не все камни. Их привыкли так называть. Например, жемчуг! Знаешь, как он получается? Есть такие морские улитки, похожие на устриц. Когда какая-нибудь песчинка или что-нибудь в этом роде попадет между раковиной и живым телом, то этот умный моллюск выделяет из себя стекловидную массу. Он окутывает ею песчинку, чтобы она ему не мешала, и вот тебе жемчуг. Ветки коралла — это опять-таки жилище подводных обитателей.

— А из чего, собственно говоря, состоят драгоценные камни?

— Из чего? Из того же, из чего все, что нас окружает. Вот слушай. Жемчуг и коралл — родственники извести, которой мы белим наши дома. Опал — это большое зерно чистого песка, в частички которого попало немного воды.

На этот раз мать взяла две большие тяжелые искры, от блеска которых зарябило в глазах.

— А бриллиант, из которого сделаны эти серьги, — самый настоящий уголь.

— Уголь! — благоговейно прошептала Эвка.

— Да, когда уголь очень долго лежит под землей, то какие-то кусочки его превращаются в эти блестящие безделушки.

— Как они сверкают, мама. Они зеленые или какие? Скажи!

— Прозрачные, как вода. Это самая твердая вещь на свете. Бриллиант можно разрезать только бриллиантом. Такими твердыми бывают разве только иногда человеческие сердца, — добавила мать, помрачнев.

Эва отодвинулась немного и сказала:

— У тебя такие прекрасные камни. Почему ты никогда не носишь их? Ты была бы как на картине. Почему ты никогда не наденешь их?

— Потому, что камни эти очень грустные.

— Как это грустные?

— Видишь ли, бабушке из-за них не очень-то повезло в жизни. Когда она была молодая, у нее был жених. Красивый молодой человек. Она его очень любила. Но у ее отца было твердое сердце, и он сказал, что хочет, чтобы она вышла замуж за другого, за богатого, у которого были красивые драгоценности. Бабушка не хотела, она очень плакала, но в конце концов вышла за него. Может быть, тоже соблазнилась. Кто знает. Удивительная вещь эти камни. Муж бабушки, мой отец, был добрый, он дал бабушке все эти безделушки, чтобы она была счастливой. Но бабушка сидела, глядела на камни, а счастлива не была и все время повторяла: «Каменья, каменья, кто судьбу мою изменит!» Но судьба ее не изменилась. Чего ты плачешь?

— Я? Нет, мама. А что в этом мешочке?

— Ах, я совсем забыла. В нем неотшлифованные камни, оставшиеся от твоего двоюродного дедушки. Может быть, мы здесь найдем что-нибудь для оправы.

— Они некрасивые, — заволновалась Эва.

— Потому что неотшлифованные. А когда их сделают гладкими, гладкими и заострят грани, то в них заструится свет, солнце и они начнут удивительно сверкать. Ведь в этих камнях светит солнце. Поэтому мы их так любим.

— Мама, дай и себе отшлифовать! У нас будут одинаковые.

— Нет, нет. Мне они напоминают еще более грустные вещи. Я не хочу их носить.

— А что они тебе напоминают?

— Не реви только! Раз уж мы заговорили об этих камнях, то слушай! Твоего двоюродного дедушку москали изгнали из родного края в Сибирь. Наконец ему разрешено было вернуться. Мы ждали его, он должен был вот-вот приехать и не приехал. Уговорили его люди искать драгоценные камни. Там их было много, на скалах, на пустынных горах. Дедушка соблазнился, хотел стать богачом. Наискался он, наскитался, натерпелся. Наконец напал на место, где были камни. Через год он возвращался с богатой добычей в более населенные места. Но проведали об этом злые люди, напали по дороге на дедушку...

— И убили! — вскричала в испуге Эвка.

— Да, — вздохнула мать. — Убили и ограбили. Осталось только то, что было зашито в подкладку. И друзья дедушки прислали эти камни нам.

В комнату ворвалась служанка Франя.

— Вот, — сказала она, запыхавшись. — Когда я стала искать, то нашла стеклышко, которое дети потеряли в листьях под тополем.

Эва вырвала свою пропажу из рук удивленной девушки и с гневом бросила в шкатулку.

— Мама, — крикнула она с запальчивостью, — пусть он там лежит. Терпеть не могу драгоценных камней.

Мать не спускала пристального взгляда с дочери.

— О-о-о! — сказала она. — Так резко! Почему? Чем виноваты бедные камни, что люди страдают из-за них. Должна сознаться, что я люблю эти блестящие осколки, которыми одаряют нас животные, растения и серые скалы.

— Ну и пусть, а я нет, — упорствовала Эвка.

— И чем виноват этот бедный янтарь, что из-за него подрались глупые мальчишки? Это мы виноваты, дитя мое. Если чего-нибудь прекрасного на свете мало, то люди не умеют им пользоваться, не умеют наслаждаться им сообща. Возможно, это изменится, как говорила бабушка. Видишь ли, есть и другие такие же прекрасные вещи: солнце, воздух, листья, цветы. Но их много, и они ничьи, и поэтому люди не теряют из-за них голову. Между тем... ну хорошо... Пусть эти камни дождутся случая, когда они смогут послужить какому-нибудь доброму делу.

Эвка все время не спускала глаз с окна, за которым виднелся сад.

— Мама, — прошептала она вдруг.— Генрик и Томаш приехали. Стефан идет к ним. Они поставили велосипеды возле клумбы.

И девочка выскочила, не раздумывая, через окно в сад. Велосипедисты стояли поодаль и кричали:

— Эва, ты не сердишься на нас?

А она в один с ними голос:

— Приехали? Не сердитесь!?

— Мы? — удивились горевавшие о случившемся ребята.

И тогда Эва подбежала к ним с распростертыми объятиями, крича:

— Янтарь нашелся. Но если бы он сто раз не нашелся, я бы все равно не сердилась. Ни за что, ни за что. Что такое янтарь? Подумаешь, какой-то янтарь!

 

Больница

[18]

 

1

Местность, в которой лежала деревня Потеха, была грязной и мрачной; почва тощая, ландшафт бесцветный и однообразный. Кругом расстилался песок, но не тот серебристый, прозрачный, какой встречается у моря, и не тот желтый, поросший можжевельником, который придает многим, даже малоплодородным местам нашей страны сверкающий, живописный вид. Потешинский песок был грязный и серый, словно в нем скопилась пыль со всего света. Там, где кончался песок, начиналось болото, а между песком и болотом виднелись скупо родящие поля и слабо разросшиеся сосняки.

Но обитателям Потехи их деревня казалась прекрасной, ибо каждый привыкает к своему углу и любит его, как собственную мать.

В деревне была господская усадьба, окруженная садом, были мельница, железнодорожная станция и около тридцати крестьянских хозяйств. Жили в ней также десятка полтора еврейских семейств. Откуда они взялись, когда там осели, один бог знает. Но осели они давно и прочно, что, конечно, удивительно, так как евреи, за исключением лавочников, редко стремятся в деревню. Потеха, возможно, им понравилась больше, чем какое-нибудь другое место, потому что ее убогий пейзаж со столбами пыли, с облупленными домами напоминал им в какой-то мере предместья, в которых обычно ютятся бедные евреи.

 

2

Самой бедной из всех живших в Потехе еврейских семей была семья Шидлов. Дом их, как и все еврейские лачуги, стоял у самой станции, на пустыре, не защищенный ни садиком, ни хотя бы деревцом. Тут же возле дома пробегали наполовину засыпанные песком рельсы конной железной дороги, которая соединяла лежавший в миле от Потехи стеклянный завод с железнодорожной станцией. Любимой игрой детей Шидлов было угадывать, едет ли конка. Они становились босыми ногами на рельсы и, когда чувствовали, что они глухо гудят, кричали: «Едет!» Сначала показывалась из облаков пыли страдавшая одышкой лошадь, а за ней один, два или три вагончика, груженные то стеклом, то углем, то деревом. Иногда в этом вагончике ехали и люди с завода.

Отец семейства Иосек Шидло был портным, но он уже давно не работал. Он был болен чахоткой и большей частью лежал. Семью содержала мать, она зарабатывала тем, что брала в краску разные материи. Иногда ей давали из усадьбы, а иногда кто-нибудь из деревни.

Детей у Шидлов было шестеро. Самой старшей, Саре, было лет двенадцать. Младшие, совсем еще мелюзга, копошились в комнате или играли в сером песке на песчаном холмике за домом.

Сара ходила в школу в соседнюю деревню за три километра от Потехи. Она возвращалась после полудня, помогала матери, а вечером, если было свободное время, садилась на подгнившую скамеечку возле дома, а зимой — в комнате у окна и, глядя на закат, пела.

А когда на дороге показывался конный поезд, Сара старалась отгадать, что он сегодня везет, людей или груз. Иногда Сара бегала на станцию посмотреть на настоящий поезд. Люди входили, выходили, и Сара мечтала, что и она когда-нибудь войдет в вагон и поедет в далекий неведомый мир. Она найдет там клад, привезет его домой, и отец выздоровеет, а матери не придется столько работать, и вся их жизнь изменится к лучшему.

 

3

А жизнь у них между тем изменилась к худшему.

Однажды ранней весной дурачок, бродивший по деревне, поджег убогое жилище Шидлов. Сбежалась вся деревня, даже из усадьбы прискакали на помощь, но маленький ветхий домишко сгорел, как спичка, чуть ли не в одно мгновение. Случилось это ночью, и все выбежали из дому в одних рубашках. Больному Иосеку Шидло пришлось несколько раз прыгать в огонь, спасать детей и нищенский скарб. Никто не погиб, но когда все утихло, Иосек упал без памяти и больше уже не поднимался с постели.

Он проболел несколько дней у соседа, где погорельцы нашли временное пристанище, и отдал богу душу. И вот Шидлы потеряли дом, да что говорить о доме, они потеряли отца.

Но это еще не все. Разгорячившись на пожаре, Сара напилась холодной воды, заболела и слегла. К счастью, в усадьбу приехал в ту пору знаменитый врач из столицы, доктор Наленч. Узнав о беде, обрушившейся на Шидлов, он пришел к ним, осмотрел Сару, сказал, что у нее воспаление слепой кишки и что нужна операция. Доктор Наленч приходил к ним каждый день, навещал больную девочку, а с матерью беседовал о болезни ее покойного мужа.

Когда у Сары спала температура, доктор сам отвез ее в больницу, где работал ординатором. Не каждый знаменитый врач поступил бы так, по-человечески, и Шидловой повезло, что ей попался такой.

Вот тогда и сбылась Сарина мечта. Она села в поезд и отправилась в широкий мир, но не за кладом, а в больницу, на операцию. Она очень боялась и в вагоне все время плакала.

 

4

В больнице Сару положили во второй палате третьего корпуса. Кроме нее, здесь лежало еще одиннадцать больных, все взрослые. Сарина кровать была номер двенадцать. Над кроватью висела черная табличка, и на ней было написано мелом: «Сара Шидло», а под этим по-латыни название болезни. К задней спинке кровати была привешена картонная карточка, на которой медицинская сестра записывала два раза в день Сарину температуру. Доктора Наленча здесь все называли профессором.

— Профессор, — говорила сестра, когда Сара спрашивала, когда будет операция, — профессор сказал, что ты должна быть несколько дней под наблюдением. Надо выяснить, как будут вести себя твои кишочки, а там видно будет.

Испуганная и удивленная, Сара подчинялась всему покорно. Все здесь казалось ей необычно красивым. И белые коридоры, и светлые палаты, и кровать. Она никогда в жизни не лежала еще в такой чистой постели, которая опускалась под ней так легко, как качели. Нигде не видала она таких больших окон, не было таких и в потешинской усадьбе. Первый раз в жизни она увидела ванную комнату и купалась в блестящей ванне. Все это просто ошеломило ее. Она представляла себе больницу местом еще более страшным, чем болото в потешинском лесу, болото, к которому дети не осмеливались подойти даже днем. А теперь она видит, что даже тот мир, куда она стремилась за кладом, не может быть прекрасней больницы, она себе этого, во всяком случае, представить не может.

Одно только было плохо: эти чудеса не радовали Сару. Когда Сара мечтала отправиться в далекий мир, она не думала, что будет так тосковать по родным, по Потехе. Она не знала, что расставаться со своими очень грустно. А тут ей пришлось еще расстаться после такого горя. Она все время вспоминала пожар, смерть отца. Ей хотелось полететь на крыльях к осиротевшей матери, но так как этого она сделать не могла, то, как только наступали сумерки и никто не мог ее видеть, она натягивала на голову белое одеяло и заливалась горькими слезами.

 

5

Наплакавшись вволю, она вытирала глаза и принималась убеждать себя, что не должна плакать, так как все к ней здесь очень хорошо относятся.

Вначале, когда она узнала и увидела, что во всей палате она единственная еврейка, она испугалась, не будут ли к ней приставать. Она слышала, что в городе есть такие нехорошие люди. Но в больнице даже и речи не было о чем-либо подобном. Здесь интересовались, у кого какая температура, кто назначен завтра на операцию, кому промыли рану, у кого сняли швы. Об этом спрашивают друг у друга больные, а не о том, кто еврей, кто протестант или католик. Болезнь не выбирает, она поражает всех одинаково.

Сару больные из второй палаты очень полюбили, может быть, потому, что она была здесь самой юной. Они старались, чтобы у нее все было, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Женщина, лежавшая без движения у окна в другом конце палаты, спрашивала каждый день:

— Как себя чувствует сегодня эта маленькая евреечка? Мне отсюда плохо видно.

Другая окликала проходившую сестру:

— Сестра, сестричка, возьмите, пожалуйста, апельсины и отнесите маленькой Саре.

И у Сары, которую никто не навещал, были апельсины, а иногда даже и цветы. Апельсины доктор запретил ей пока есть, и она их прятала, чтобы съесть потом.

Случалось, что поправлявшиеся больные заводили разговор если не о болезнях, то о врачах и сестрах. Профессора все называли «настоящим ангелом», а о сестрах говорили по-разному. Сестра Мария была, по их мнению, неповоротлива, не умела приподнять больную так, чтобы не было больно, неаккуратно меняла перевязки, но зато была веселая. Сестра Зофья была невнимательна, ошибалась, давая лекарства, больным приходилось самим следить за всем; она могла, например, поставить термометр и не прийти его вынуть, но зато она прекрасно делала уколы. Сестра Гелена кричала на больных, сердилась, если они ночью звонили, чтобы позвать ее, но хорошо поправляла подушки. Лучше всех была сестра Амелия. Ее можно было сравнить разве только с ангелом-профессором. Сара тоже больше всех полюбила сестру Амелию, но, по ее мнению, и остальные сестры были хорошие.

По утрам врачи обходили палату. Осматривали швы и раны, меняли перевязки и говорили друг другу:

— Посмотрите, коллега, какой чудесный шов. Прямо на выставку. И как прекрасно заживает.

Профессор Наленч задерживался иногда возле Сары, чтобы поговорить с ней.

— Ну что, — спрашивал он, — глаза опять красные? Отчего ты плакала?

— Мне хочется домой, — шептала Сара.

— А разве тебе здесь плохо? Погляди, за окном у тебя деревья, сад. А дома серый песок и нужда.

Глаза у Сары начинали блестеть.

— Но дома кто-нибудь всегда приходит, конный поезд едет с завода... Вагончики едут, — добавила она с умилением.

— Ну, теперь уж недолго, недолго, — утешал ее профессор. — Послезавтра операция.

 

6

Утром в день операции сестра Амелия и больничный служитель перенесли Сару с кровати на тележку, и тележка медленно покатилась по белым коридорам к операционной комнате. Сознание у Сары начинало мутнеть, так как ей впрыснули немного морфия.

Широкие белые двери медленно раздвинулись. Сара увидела просторную комнату, такую ослепительно-белую, такую сверкающую, словно она была выкована изо льда и снега. Одна стена была вся стеклянная, а за стеклом зеленели весенние деревья. В глазах у Сары замелькали стеклянные доски столов, засверкали тысячи ножиков и ножниц. Потом она увидела в глубине комнаты каких-то белых людей, с белыми колпаками на голове. Она с трудом узнала доктора Наленча, его ассистентов и сестру Амелию. Она видела их каждый день, но сегодня они ей казались совсем другими. Лица у них были строгие, бледные, и смотрели они на нее чужим, сосредоточенным взглядом.

Санитары взяли Сару на руки и положили на операционный стол. Ее окружили врачи.

Один из них направил на Сарино лицо какой-то странный аппарат, похожий на хоботок.

— Дышите, пожалуйста, глубже, — сказал он.

Саре казалось, что все вокруг рассыпается золотыми звездами.

— Хочу в Потеху. К маме! — закричала она.

А что было дальше, она не помнит.

Проснулась она в палате на своей постели. Увидела возле себя сестру Амелию, глядевшую на нее как-то особенно ласково. Кто-то спрашивал:

— Что маленькая? Все еще спит?

— Только что проснулась, — ответила вполголоса сестра Амелия.

— Она ужасно бледная!

— Тсс. Тише, — прошептала сестра Амелия и нежно, нежно прикоснулась к Сариному лбу.

Первые дни после операции были тяжелые. Надо было лежать на спине, нельзя было шевелиться, нельзя было есть. Но эти неприятные дни быстро миновали, и Сара вскоре уже ходила по коридорам, а потом приехала мама и увезла ее в Потеху.

 

7

В пути Сара узнала, что у них уже новый дом. Сложилась вся деревня, а чего не хватило — дал в долг лавочник Грюнбаум; из усадьбы прислали лошадь и телегу, в соседней деревне купили готовую лачугу, привезли и поставили на пепелище. И еще мама решила учить Сару шить. На станции поселилась портниха, можно будет поступить к ней в ученье.

И вот Сара по утрам ходит учиться шить, а вечером сидит, только не на скамейке — еще не успели сделать новую, — а на пороге и смотрит на закат солнца.

Но теперь она уже не поет. Мысли ее заняты другим. Она рассказывает матери и младшим братьям и сестрам о больнице. Она уже не помнит о том, что там она почти все время плакала. Теперь ей кажется, что она нигде не была так счастлива, как в больнице. Рассказ свой она начинает всегда с того, как они с доктором подъехали на машине к красивым железным воротам. А потом о том, какие красивые в больнице корпуса, коридоры, операционная комната.

— А какие они красивые? — спрашивают дети, которые любят, чтобы им объяснили все обстоятельно.— Красивей, чем потешинская усадьба?

Сара задумалась на мгновение, а потом ответила:

— Красивей.

Дети хотят послушать еще о докторах и сестре Амелии. Они хотят знать, какая она добрая.

— Она лучше, — спрашивают старшие из ребят, — чем наша учительница?

Сара долго колеблется.

— Лучше, — произносит она наконец.

И дети смотрят на Сару, как на человека, который видел чудеса и нашел клад.

Только мать вздыхает и говорит:

— Да. Кто-то злой и глупый поджигает дома невинных людей. Но есть места, где одни люди делают другим добро. Например, больница.