ПРЫЖОК В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Двухмоторный транспортный самолет «ЛИ-2» с надрывным гулом оторвался от пожухлой осенней травы полевого аэродрома и устремился в ночное небо. Под крылом проплыл обрывистый берег Днепра, Киев, утонувший во мгле светомаскировки. Только груды битого кирпича и стекла на развалинах Крещатика сверкали в свете луны каким-то причудливым блеском.

Девять парашютистов-десантников, прильнув к иллюминаторам пассажирской кабины, пристально всматривались в родную, истерзанную врагом и лишь недавно освобожденную землю. Лучи синей лампы тускло освещали их спины, на которых горбились ранцы десантных парашютов.

Командир окинул взглядом их круглые, обтянутые одинаковыми кожаными летными шлемами затылки. И только сейчас окончательно осознал сложность боевого задания, всю меру своей ответственности за этих людей. Девять человек; он — десятый. Что их ждет впереди, как-то сложится их боевая судьба? Под однотонный рокот моторов текли неторопливые мысли. Командир вспомнил, как вместе со своей группой десантников приехал он в Киев и прямо с вокзала явился к начальнику Украинского штаба партизанского движения генералу Строкачу:

— Товарищ генерал! Командир партизанского отряда капитан Мурзин задание выполнил. О боевых действиях отряда сообщил Центральному Комитету Компартии Молдавии и прибыл по вашему приказанию.

— Спасибо, Даян Баянович! От имени Родины спасибо. — Генерал усадил Мурзина в глубокое кресло и продолжал: — Вы с честью выполнили задание командования и ЦК нашей партии. Но война еще не закончена... Она принимает особенно ожесточенный характер. В скором времени наша армия начнет наступление на территории Польши и Чехословакии. Народы этих стран уже поднимаются на борьбу. Предстоят большие дела... Как вы думаете, товарищ Мурзин: если бы вас забросили в одну из этих стран?.. Ну... скажем, в Польшу или Чехословакию, а может быть, в Венгрию. Там начинается народная война против фашистов, надо помочь, а у вас огромный опыт партизанской борьбы. Справились бы вы с такой серьезной задачей?

— Дайте подумать, товарищ генерал. Если разрешите, я и с ребятами своими посоветуюсь.

— Вот, вот. И я о том же думаю. Даю вам два дня на размышления. А через два дня явитесь ко мне в десять ноль-ноль. Тогда и продолжим этот разговор...

За грозным ревом моторов Мурзину показалось, что он явственно слышит спокойный голос генерала. Он вспомнил, как вышел тогда на улицу, где его поджидали товарищи. Их было несколько человек — основное ядро партизанского отряда, — вместе с которыми минувшей зимой он опустился в районе оккупированной Одессы. Рядом прошли они долгий, нелегкий путь по тылам врага, не раз смотрели в глаза смерти, терпели невзгоды и лишения партизанской жизни.

Радостью засветились лица друзей, когда Мурзин сообщил им о двухдневном отдыхе в Киеве. О предложении Строкача он решил пока ничего не говорить. Хотелось сначала обдумать все самому. Разместились в пустой трехкомнатной квартире и устроили торжественный обед по случаю благополучного возвращения в столицу Украины.

Под вечер молча шли по разрушенному Крещатику, где завалы битого кирпича, щебня, суровые, утомленные лица прохожих — все напоминало о недавних страшных днях оккупации. Первым нарушил молчание Павел Куделя:

— Хлопцы! А война ведь еще не кончилась. Еще до Берлина нужно дойти.

— Дойдем! — ответил Мурзин. И тут же подумал: «Может, сейчас рассказать ребятам о разговоре с генералом?»

Он напряженно вглядывался в лица друзей. Согласятся, не подведут?.. У каждого из них лежал за плечами тяжелый боевой путь. И вот снова впереди смертельная опасность, кровопролитные бои... Дома, как говорится, и стены помогают. А там, на чужой земле? Да, конец войны не так уж близок. Скольких еще жертв потребует она, пока враг будет раздавлен окончательно?.. Конечно, не подведут ребята, согласятся! Не такой это народ!..

В назначенный день ровно в десять Мурзин доложил Строкачу:

— Мы все обдумали, товарищ генерал. Решили и дальше драться в тылу врага.

— Я был в этом уверен. — Строкам поднялся из-за стола и крепко обнял Мурзина.

Мурзин и его друзья были зачислены в чехословацкую группу...

Первым, кого они увидели в лесной школе, был высокий, подтянутый брюнет с колодкой орденских планок на груди.

— Начальник школы, — представился он.

Потом он долго беседовал с каждым в своем кабинете. Интересовался всем. Откуда родом? Есть ли родственники? Где воевали? В каких диверсиях участвовали? Много ли уничтожили вражеской техники? Что нового подметили в действиях немецких карательных отрядов?

Только к обеду знакомство было закончено, и начальник пригласил Мурзина и его товарищей осмотреть школу. Сначала он повел их к двухэтажной деревянной даче.

— Жить будете здесь, на втором этаже. Вместе с чехами и словаками. Дом этот у нас интернациональный. Здесь разместятся и поляки, и венгры, и румыны, и... немцы. Все они будут вашими братьями по оружию, по борьбе с фашизмом.

Они поднялись на второй этаж, прошли в огромный зал, уставленный кроватями. На одной из них сидел офицер в форме чехословацкой армии. Другой офицер в такой же форме стоял у окна.

— Знакомьтесь! — сказал начальник школы. — Эти товарищи прибыли из Москвы. Они служили в чехословацком корпусе генерала Свободы, а теперь вместе с вами будут заброшены в тыл врага.

Офицер, сидевший на кровати, встал. Это был широкоплечий человек, с правильными чертами лица и глубоко посаженными голубыми глазами.

— Надпоручик Ян Ушияк, — представили его.

— Рад познакомиться, товарищ, — мягким голосом сказал Ушияк.

— Да вы хорошо говорите по-русски! — удивился Мурзин.

— Я не только могу говорить по-русски. Я умею даже ругаться, — улыбнулся Ушияк, протягивая руку. — Но мы будем дружба, будем... будем хорошо воевать... будем бить фашистов... А пока, для первого знакомства, пойдемте вместе обедать, — предложил он.

В столовой Ян Ушияк рассказал Мурзину, что он и его друг Ян Милек словаки, коммунисты. Осенью сорок первого года они попали в немецкую армию и были брошены под Одессу. Но воевать на стороне Гитлера, поработившего их родину, они не пожелали и поэтому, когда их дивизия вступила в бой, сразу же перешли на сторону Красной Армии.

За обедом Мурзин узнал, что его новые друзья сражались с гитлеровцами на Первом Украинском фронте, откуда и прибыли в эту школу.

— Здесь мы изучаем ваш опыт партизанской войны. Хотим помогать своему народу, — закончил Ян Ушияк.

— Надо скорее туда, в Чехословакию, — добавил его товарищ. — А начальник школы говорит, что надо снова учить подрывное дело, стрелять по мишеням. Так вся война без нас кончится.

— Ничего, и на вашу долю останется, — вмешался начальник школы. — Но прежде необходимо усвоить тактику партизанской войны. Наши товарищи вам в этом помогут. Вот, к примеру, Мурзин. Он уже много партизанил. Поначалу на Украине, а потом и в Молдавии. Он вам может дать добрый совет. Возможно, вместе с ним и полетите к себе на родину.

— Содруг Мурзин окажет нам большую честь, если согласится сражаться с фашистами на нашей земле, — сказал Ян Ушияк.

— Согласиться недолго, — ответил Мурзин. — Только не знаю, как ваш народ нас встретит. В нашей стране весь народ был с нами. Без народной поддержки ни один партизанский отряд не выживет...

— О, содруг Мурзин, в Чехословакии народ тоже будет с нами! Вы там будете, как здесь, дома. Ты откуда, на какой земле родился?

— Я из Уфы, — вздохнул Мурзин. — Слышали такой город?

— О! — еще больше оживился Ушияк. — Это же есть наша вторая родина. Это недалеко от города Бузулук. Мы там формировали нашу новую часть. А в Уфе жил Клемент Готвальд. А еще раньше жил Ярослав Гашек. Я очень хорошо знаю Уфу. Там добрый, хороший народ. У нас в Чехословакии тоже добрый, хороший народ. Полетишь с нами, сам увидишь.

В голосе Ушияка, во всем его облике было столько неподдельного дружелюбия, что и Мурзин и его друзья прониклись к нему искренним уважением.

Через несколько дней капитана Мурзина вместе с надпоручиком Ушияком вызвали на совещание к начальнику школы. Там в небольшом зале собрались партизанские командиры.

Член ЦК Компартии Чехословакии обратился к собравшимся:

— Дорогие друзья! Гитлеровское гестапо со свойственной немецкой педантичностью истребляет цвет нашей нации — ее наиболее выдающихся деятелей. Устанавливая новый порядок в Европе, фашисты не останавливаются ни перед чем. Чехословацкий народ стонет под гнетом оккупации. Центральный Комитет Компартии Чехословакии обратился в ЦК ВКП(б) и к Советскому правительству с просьбой оказать помощь народному восстанию, которое мы готовим на территории Словакии. Нам нужны опытные кадры партизанских командиров, которые могли бы помочь нашим людям советом и делом. Чехи и словаки ждут помощи от советского народа. Там вас встретят как братьев. Ведь у нас один враг и одни цели.

После совещания Ушияк и Мурзин долго бродили по сосновому лесу. Ян Ушияк с любовью рассказывал новому другу о своей родине, о людях, которые ждут их далеко за Карпатами.

Мурзин не предполагал тогда, что судьба надолго свяжет его с этим человеком.

...Вспоминая подробности недавнего прошлого, капитан время от времени поглядывал на звездное небо, раскинувшееся за иллюминаторами. Неожиданно на темном фоне сверкнули ослепительные вспышки. Разноцветными гусеницами поползли ленты трассирующих пуль. Но по-прежнему ровно урчали моторы. Самолет приближался к линии фронта.

Уже не один раз перелетал Даян Мурзин через этот огненный рубеж. Бывало, щупальца прожекторов освещали кабину, словно вспышки магния, осколки зенитных снарядов барабанной дробью стучали в металлическую обшивку самолета. Но в такие моменты он обычно чувствовал себя уверенно и спокойно. Его всегда больше пугала тишина — ожидание чего-то непредвиденного и потому страшного.

Слух уже привык к ровному рокоту моторов и не воспринимал его. А там, за этим рокотом, и притаилась в ночи тишина. И потому гулко забилось сердце, тошнотворный комок подкатил к горлу. Но Мурзин улыбнулся, вспомнив поговорку, услышанную от летчиков: «Кому суждено быть сбитым, тому никогда не быть повешенным».

Самолет тряхнуло, небо разорвалось огненными вспышками. Будто красные шарики, начали лопаться за бортом разрывы зениток. Линия фронта!

И как ни странно, Мурзин сразу почувствовал облегчение, ту самую собранность и спокойствие, которые всегда приходили к нему, когда опасность приближалась вплотную. «Раз не попали с первого раза, значит, самое страшное уже позади».

В противозенитном маневре летчики швыряли самолет из стороны в сторону. Сверкающие зарницы разрывов вспыхивали то с правого, то с левого борта, освещая напряженные лица людей в кабине самолета. Эта пляска смерти продолжалась не более одной минуты. И разом погас огненный фейерверк, смолкли разрывы. Самолет выровнялся, и снова стало слышно ровное гудение его моторов. Линия фронта медленно таяла за хвостом самолета, растворяясь в ночи.

Мурзин задумался. Его одолевали сомнения. Чужая страна. Что он знает о ней? Местность незнакомая. Да и народ пока незнакомый. Правда, Ушияк уверял, что словаки и чехи ненавидят фашистов. Мечтают скорее освободить свою землю. С нетерпением ждут Советскую Армию...

Ушияка проводили прошлой ночью. Перед вылетом расцеловались, будто знали друг друга всю жизнь. А пробыли вместе всего-то два месяца.

Перед самым выпуском начальник школы зачитал приказ. Ян Ушияк назначался командиром партизанского отряда, а Даян Мурзин — начальником штаба и одновременно, как имеющий большой опыт партизанской войны, советником командира.

Ян Ушияк улетел во главе первой группы отряда. А уже утром сообщил по радио, что приземлились благополучно, готов принять и вторую группу, которую возглавлял капитан Мурзин. Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше, но Мурзин нервничал. Нет, внешне он казался спокойным. Не показывал вида. А в душе росло чувство тревоги. «Выйдут ли летчики точно в намеченный район? Заметят ли зажженные на земле костры? Обеспечил ли Ян Ушияк надежную охрану площадки, где должны приземляться десантники?»

Из пилотской кабины вышел штурман. Подойдя к Мурзину, он склонился, стараясь перекричать шум моторов:

— Товарищ капитан! Через тридцать минут должны быть в точке высадки. Погода хорошая. Ветер всего три метра в секунду. Так что особого сноса не будет. Только предупредите людей, чтобы сразу кольцо не рвали. А то три дня назад у нас такую кутерьму на аэродроме устроили...

— А что случилось? — заинтересовался Мурзин.

— Вспоминать смешно, а могло закончиться катастрофой.

Куделя подвинулся, уступая место штурману. Тот присел на скамейку возле Мурзина и продолжал:

— Высаживали мы одну группу в Чехословакии. В намеченный район вышли точно. Открыл я дверцу, подал команду прыгать. Десантники все до одного покинули самолет. Закрыл я дверь, захожу в пилотскую кабину, а командир корабля спрашивает: «Что там случилось? Управлять тяжело стало. Вроде на рулях кто повис». — «Ничего, говорю, не случилось. Все десантировались по моей команде...» А сам припоминаю, что вроде бы один еще в дверях за кольцо дернул. Я даже видел, как его купол распускаться начал... Тут второй летчик и говорит: «Держи, командир, штурвал крепче. Я, говорит, пойду через турельный колпак стрелка загляну на хвост». И пошел. Возвращается через минуту. Взволнованный. И докладывает первому: «Товарищ командир! У нас один десантник за хвостом болтается». Выскочил я к турели и вижу: белый купол на руле глубины, а человека в темноте не разглядеть. Жив ли он, нет ли, понять невозможно. Развернулись мы блинчиком на обратный курс. Потопали потихоньку до дому. Командир корабля в штурвал вцепился, только капельки пота на лбу выступили. Летим молча, и каждый об том человеке думает. Живой он или мертвый?

Когда фронт перелетели, светать начало. Видим, за хвостом на стропах человека треплет. И помочь ему нечем. А может, он уже и в помощи не нуждается. Мы-то не знаем, выжил он или нет. Сообщили на аэродром о происшествии. Запрашиваем: садиться или нет? А ежели не садиться, то что делать? Долго ответа ждали. Только когда к аэродрому приблизились, видим, на посадочной полосе, у самого ее начала, три открытых «виллиса» в ряд стоят и на каждом люди. Тут и команда по радио поступила: приказывают снизиться и на самой малой скорости пролететь над посадочной полосой, да так низко, чтоб с этих машин человека могли бы снять...

— Так спасли его или нет? — не вытерпел Мурзин.

— Слушай, что дальше было... Снизились мы, значит, заходим издалека... К посадочной приближаемся. Видим, три «виллиса» сорвались с места, скорость набирают. Люди на них во весь рост поднялись. Прижались мы еще ниже к земле и медленно так обгоняем эти автомобили. На них десантники с ножами стояли... Молодцы! Чисто сработали. Обрезали они стропы и подхватили нашего крестника... Потом уж на аэродроме мы с ним познакомились... Парень молодой, крепкий, выдержал. Считай, больше двух часов за самолетом болтался, а ничего. Говорит, со скуки достал из-за пазухи шоколад и сосал его всю дорогу.

— Где же он сейчас, этот малый? — полюбопытствовал Мурзин.

— В госпиталь отправили на обследование. Вот они, какие дела. Ну да ладно, заговорился я с вами. Пойду сверю курс. А вы ребятам своим все-таки скажите, чтоб раньше времени за кольцо не дергали...

— У меня народ опытный.

Штурман поднялся и исчез за дверью пилотской кабины.

Через несколько минут раздался тревожный вой сирены. Зажглась и погасла красная лампочка.

— Приготовиться к прыжку! — подал команду Мурзин.

Он встал и, придерживаясь рукой за борт, подошел к двери, возле которой уже орудовал штурман. Тяжелая дверь распахнулась. В кабину со свистом ворвался холодный ветер. Далеко внизу в глубокой тьме пылали четыре ярких костра.

Мурзин в последний раз придирчивым взглядом окинул своих десантников, проверил подгонку снаряжения на каждом. Ободряюще улыбнулся.

— С прыжком не медлить. Парашют раскрывать через три секунды после отделения.

Снова дважды надрывно прогудела сирена и дважды красная лампочка осветила кабину.

— Пошел! — крикнул Мурзин.

Один за другим десантники молча исчезали в черном квадрате открытой двери. Капитан Мурзин покинул самолет последним.

ИМЕНИ ЯНА ЖИЖКИ

С утра сильный северо-западный ветер разметал по небу дождевые тучи. В голубых просветах заиграли яркие солнечные лучи. На сизых макушках высоких гор появились первые снежные россыпи. В лесу, где разместились партизаны, хотя холод, особенно по ночам, давал о себе знать, земля еще не оделась в снежный наряд. Днем снежинки таяли прямо в воздухе, а ночью оставались лежать на палых листьях до восхода солнца.

В тот день Мурзин и Ушияк уже собрались отправиться на встречу с представителями подпольных организаций, когда в лагерь пришел Гаша Ташиновский.

— Хорошо, что застал вас. Боялся разминуться, — обрадовался он.

— А что случилось? — нахмурившись, спросил Мурзин.

— Нет, все в порядке, — поспешил успокоить его Ташиновский. — Просто руководители городских подпольных групп Компартии решили переменить место встречи. В населенном пункте собираться рискованно. Боши могут нагрянуть. Поэтому совещание перенесли в маленький туристический ресторанчик на горе Мартыньяк. Там обеспечена надежная охрана. Пойдем. Нас ждут ровно в полдень. А туда добираться не меньше двух часов...

И действительно, скрытый в лесу возле горной дороги, заброшенный летний ресторанчик оказался самым подходящим местом для тайного совещания. Туристский сезон уже кончился. А проливные дожди, хлеставшие последние дни, вряд ли могли привлечь в горы случайных путников.

Когда Мурзин, Ушияк и Ташиновский в сопровождении шести партизан вошли в зал ресторана, их там уже ждали. Здесь собрались представители партийных организаций Коммунистической партии Чехословакии из городов: Брно, Всетин, Валашские Мезеричи, Моравская Острава, Преров. Рассевшись за маленькими столиками, делегаты попросили Ушияка рассказать о деятельности партизанского отряда имени Яна Жижки и подробно остановиться на том, какую помощь партизаны хотели бы получить от подпольных организаций.

Ушияк вышел из-за стола и начал говорить:

— Товарищи! Наш партизанский отряд прибыл в Моравию для активных действий. До сих пор мы находимся в стадии организации, но уже приступили к диверсиям. Только за последнее время наши люди взорвали железнодорожный мост на участке Злин — Преров, подорвали возле Всетина три немецких воинских эшелона с оружием и боеприпасами. Действуя из засад, партизаны уничтожили восемь немецких грузовиков с военным имуществом. Мы разгромили небольшой гарнизон в селе Карловиче, обезоружили роту венгерских солдат на дороге Злин — Всетин. Взорвали два склада с боеприпасами.

Это только начало. Численность наших отрядов растет с каждым днем. В дальнейшем партизаны намечают усилить удары по гитлеровским коммуникациям. Но впереди зима. У нас нет теплого обмундирования, не хватает медикаментов и продовольствия, хотя местное население и помогает нам в меру сил. Мы не можем брать продовольствие бесплатно, поэтому нам нужны деньги, чтобы расплачиваться с крестьянами.

Все молча слушали Ушияка, а когда он кончил говорить, поднялся представитель города Брно.

— Ясно, — сказал он. — Теплую одежду и деньги мы соберем. Но партизанская война — это очень мало. В Моравии надо поднимать людей на восстание. Брновский военный гарнизон готовит вооруженное восстание. Нам надо объединить свои силы. Поднимать восстания и в других городах. Время для этого подходящее. Много гитлеровских дивизий ушло из Моравии в Словакию, много отправились на Восточный фронт. Сейчас в Моравии боши не имеют больших сил. Так давайте воспользуемся моментом, подымем вооруженное восстание на моравской земле...

Делегаты других городов тоже высказались за это предложение.

— А хватит ли у вас оружия, хватит ли людей? — спросил Ушияк.

— Оружие добудем, и люди есть!

— Мы можем вам людей дать!

— Берите наших!

— Организуем партизанскую бригаду!

Предложения неслись со всех сторон.

После бурного обсуждения единогласно решили: готовить на Моравии вооруженное восстание; партизанский отряд имени Яна Жижки преобразовать в бригаду; от каждой подпольной организации послать в нее по пятьдесят человек; в десятидневный срок собрать для партизан деньги и теплую одежду.

Мурзин подсчитал, что в ближайшее время в бригаде должно появиться около тысячи бойцов. Сразу возникают новые задачи: надо подумать о их размещении, подготовить подходящие районы для базирования новых отрядов.

Довольно потирая руки, к нему подошел Ушияк. В его добрых голубых глазах, в простодушной улыбке сквозила нескрываемая радость.

— Скоро настоящую войну начнем, Даян, — сказал он.

— Это хорошо. Но все получается как-то стихийно. Разве такое восстание можно проводить без решения Центрального Комитета Компартии Чехословакии?

— Не беспокойся. Предварительное решение о восстании принято нашим ЦК. Сейчас мы должны подробно разобрать все организационные вопросы, а потом окончательный план будет представлен на утверждение в ЦК Компартии. По нашей радиостанции будет передан сигнал к вооруженному восстанию.

— Что ж, если на то будет решение вашего ЦК, мы будем его выполнять. Но об этом надо немедленно сообщить и Советскому командованию. В Киеве и Москве должны знать о наших планах.

— Да, конечно. Иначе я и не мыслю. Сейчас в Москве находится Клемент Готвальд. Наш подпольный ЦК имеет с ним надежную связь. Без его указания восстание не может начаться...

К Ушияку подошел молодой высокий чех и, взяв его под руку, начал что-то ему рассказывать. Улавливая отдельные знакомые слова, Мурзин понял, что разговор идет о партизанском отряде Грековского. Ушияк внимательно выслушал собеседника и тут же представил его Мурзину:

— Знакомься, Юра. Это слесарь Всетинского военного завода Карел Гопличек. Он же руководитель подпольной коммунистической организации Всетина.

Мурзин встал и пожал чеху руку. А Ушияк продолжал:

— Содруг Гопличек говорит, что наши люди из отряда Грековского прошлой ночью взорвали трансформатор Всетинского оружейного завода у деревни Яблунка. Уже второй день завод не работает. И не будет работать еще двое суток, пока не восстановят этот трансформатор.

— Та-ак! Слушай, Ян. Это хорошая мысль. Я видел в горах высоковольтные линии. Будем взрывать металлические опоры электропередач. Представляешь, сколько заводов выйдет из строя в Зволене, Всетине, Моравской Остраве, пока боши восстановят эти линии?

— Ано, ано! Мы обязательно должны это делать.

— А теперь пусть Карел Гопличек скажет, сколько оружия он может передать партизанам со своего завода к началу восстания? — попросил Мурзин.

— Он говорит, что его ячейка выносит с завода каждый день по два автомата и около сотни патронов. Этого, конечно, мало, — перевел Ушияк, — но они сообщают Грековскому о каждом транспорте, который прибывает на завод за оружием. По его сведениям, Грековский уже захватил два грузовика с боеприпасами. Надо организовать партизанские засады на дорогах в окрестностях Всетина, тогда можно добыть много оружия. А еще лучше атаковать ночью заводской склад. Сейчас его охраняют солдаты венгерской армии.

— Дельное предложение. Надо посоветоваться с Грековским, как это сделать.

Мурзин начал обдумывать планы будущих диверсий на территории Чехии и Моравии. Карел Гопличек стоял рядом и думал: «Если бы я был не простым рабочим-слесарем, а директором Всетинского завода, с каким удовольствием передал бы я этим людям тысячи автоматов, чтобы скорее избавить родину от фашистов!»

Меньше всего мог тогда предполагать коммунист Карел Гопличек, что пройдет всего несколько лет и народная власть, за которую он боролся, поставит его директором Всетинского завода. Только в новой Чехословацкой Социалистической Республике этот завод будет выпускать не оружие, а бесчелночные ткацкие станки для легкой промышленности братских стран социализма.

Но прежде чем это случилось, пришлось пролить еще много крови...

В ЛОГОВЕ ЗВЕРЯ

Над Прагой моросил мелкий, колючий дождь. В Градчанах, возле Чернинского дворца, построенного еще в семнадцатом веке, выстроилась вереница легковых автомобилей. Рядом со сверкающими черным лаком массивными «мерседесами» и «оппель-адмиралами» на небольшой площадке разместились машины классом пониже: «вандереры», «оппель-капитаны» и «татры». Они только что доставили своих хозяев к шикарной резиденции статс-секретаря протектората Чехии и Моравии Карла Германа Франка и теперь терпеливо ждали их возвращения.

Редкие прохожие, попав на эту площадь, ускоряли шаг, стараясь побыстрее ее миновать. Здесь, как и много столетий назад, веяло смертью. В средние века на площади казнили инакомыслящих. Трупы зарывали тут же. Столетия спустя во время земляных работ здесь находили человеческие скелеты. Но все они были без черепов: отрубленные головы выставлялись на всеобщее обозрение, а потом их зарывали в другом месте. И хотя времена средневекового варварства давно миновали, с появлением в Праге группенфюрера СС Карла Германа Франка площадь эта вновь, и с еще большей силой, обрела свою страшную славу. Именно отсюда, из Чернинского дворца, отправлялись по чешской земле помощники смерти в черных мундирах СС.

В наступающих сумерках часы на башне Лореты пробили семь звонких ударов. Над площадью разнесся приятный перезвон колокольчиков. А в это время под сводами Чернинского дворца, расписанного кистью знаменитого художника Райнера, начиналось экстренное совещание ответственных руководителей службы безопасности СС и полиции протектората Чехии и Моравии.

На потолке просторного зала заседаний красовалась фреска, изображавшая «Гибель титанов», а под ней в удобных креслах разместились генералы и полковники гитлеровской службы безопасности: штурмбанфюреры, оберштурмбанфюреры, штандартенфюреры и другие оберфюреры СС и полиции. Еще до появления Франка его заместитель бригаденфюрер СС фон Бургсдорф предупредил присутствующих:

— Партайгеноссен! Прежде чем выступит господин статс-секретарь, мне поручено передать вам, что все, о чем он будет говорить, касается секретных государственных дел чрезвычайной важности. Любое разглашение сведений о сегодняшнем заседании будет караться смертью или лишением свободы как измена родине. Убедительно прошу вас не считать это предупреждение пустой формальностью. От имени статс-секретаря предупреждаю, чтобы за стены этого зала не проникло ни единого слова. За это несут ответственность все без исключения. По окончании заседания каждый из присутствующих должен подтвердить принятое на себя обязательство подписью на протоколе. Напоминаю, что всякие письменные заметки воспрещены!

Вслед за этим в сопровождении адъютанта появился сам Карл Герман Франк. Статс-секретарь протектората взошел на трибуну и обратился к собравшимся:

— Господа! Партайгеноссен! Будущее империи зависит от нашей способности удержать завоеванные территории. И тут многое зависит от того, как мы поведем себя в это трудное для империи время. Победоносная армия фюрера из-за недостатка людских резервов вынуждена сокращать фронт. Но наше положение крепко, хотя в настоящих условиях и появились кое-какие трудности. Болгария, Румыния и Финляндия не являются более нашими союзниками. Англичане и американцы наращивают свои усилия как в Италии, так и во Франции. А русские армии близко.

Несмотря на все это, великая германская империя Адольфа Гитлера твердо стоит на ногах. Доблестные солдаты фюрера силой оружия подавили словацкое восстание. Безвольное, изжившее себя правительство регента Хорти, которое в любую минуту могло нас предать, больше не существует. Вместо него Венгрией управляют наши друзья из партии «Скрещенные стрелы». В скором времени германская армия получит новое секретное оружие, и тогда на фронтах войны должен наступить коренной перелом. Враги германской империи захлебнутся в собственной крови. Они еще почувствуют силу наших ударов. По понятным причинам я не могу раскрыть вам всех планов германского командования, но хочу сказать, что английским десантам во Франции готовится второй Дюнкерк. Но я сослужил бы плохую службу фюреру и фатерланду, если бы призывал вас к самоуспокоенности и беспечности. Сегодня, как никогда, мы должны напрячь все свои силы. Обстановка очень сложная. Чехия и Моравия тоже должны внести свой вклад в общее дело победы Германии в этой войне. И мы выполним свой долг перед фюрером!

В последние дни в Моравии да и в Чехии увеличился саботаж чехов на заводах и фабриках, в шахтах и рудниках. Участились террористические акции против солдат и офицеров германской армии. Террористы взрывают железнодорожные мосты, нападают из-за угла на преданных нам людей, пускают под откос воинские эшелоны.

В последних донесениях секретной службы СД откровенно говорится, что, несмотря на чувствительные удары, нанесенные нами подпольным коммунистическим организациям, их влияние и активность возрастают с каждым днем.

И в этом повинны мы, немцы. Потому что не все немцы, приехавшие в Чехию и Моравию, осознали, что здесь им предстоит сражаться, что здесь они тоже находятся на поле боя. Чехам прежде всего надо показать, кто здесь хозяин, чтобы они знали раз и навсегда, что решающее слово принадлежит здесь рейху, представленному именно вами, господа. Империя не позволит шутить с собой — она здесь хозяин. Среди вас не должно быть никого, кто симпатизировал бы чехам. Чех должен видеть, что немец господин — господин с головы до ног!

Карл Герман Франк отпил из стакана немного воды, вытер платком лоб и продолжал:

— Директива фюрера по-прежнему гласит: «Надо со всей определенностью и решительностью обеспечить полное понимание чешским населением своей подчиненности империи и необходимости покоряться ей. Немцы, со своей стороны, должны знать, что эта территория составляет часть империи и что они пользуются здесь всеми правами и играют руководящую роль».

Я уже объявил жителям Чехии и Моравии, что не остановлюсь ни перед какими жертвами, чтобы до конца очистить эту землю от партизанских бандитов и тех, кто их здесь поддерживает. Но, видимо, мое предупреждение истолковано чехами как пустая угроза. Пусть же теперь они пеняют сами на себя. Я приказываю вам беспощадно сжигать дотла селения, в которых будут обнаружены партизаны. Все взрослое население этих сел должно подвергаться полному уничтожению. Только такими мерами устрашения мы сможем навести порядок в Чехи» и Моравии и таким образом выполним свой долг перед фюрером! Хайль Гитлер! — Франк резко выбросил вперед правую руку.

— Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль! — рявкнули в ответ десятки глоток.

Карл Герман Франк умолчал, конечно, о том, что, вытащив из сейфа старую стенограмму выступления бывшего имперского протектора Гейдриха, изучал ее сегодня весь день. Эту речь Гейдрих произнес на третий день своего пребывания в Праге, в этом же самом зале. И статс-секретарь протектората почти дословно использовал в сегодняшнем выступлении многие выдержки из этой стенограммы, оставшейся после убийства Гейдриха.

И теперь, окрыленный своим величием, о котором он, бывший книготорговец из Карловых Вар, когда-то не мог и мечтать, Франк стоял на трибуне и благосклонно улыбался всей этой ревущей ораве своих сподручных.

— Я хочу лишь добавить, — сказал он, когда зал утих, — что чехам пора перестать думать о том, что Чехия и Моравия их территория... В германской истории Чехия и Моравия были сердцем империи... И именно отсюда чаще всего вонзали нож в спину империи. Но на этот раз ничего подобного не должно повториться!

И эти слова тоже принадлежали не Франку, а Рейнгарду Гейдриху, которого чешские патриоты заставили замолчать навсегда.

Дальнейшее уже происходило в кабинете статс-секретаря. Здесь собрались лишь самые крупные деятели СС и СД протектората — приближенные Карла Германа Франка: начальник управления гестапо, руководитель службы безопасности, шеф тайной полевой жандармерии, несколько высших чинов СС и начальники гестапо городов Злина, Брно, Остравы и Всетина.

Со стоянки автомашин перед Чернинским дворцом давно уже исчезли «вандереры», «оппель-капитаны» и «татры». Но до поздней ночи продолжали стоять величественные «мерседесы» и «оппель-адмиралы». Судя по всему, во дворце намечались конкретные мероприятия по массовому уничтожению всех непокорных в Чехии и Моравии.

Шеф гестапо штандартенфюрер Гешке доложил Франку:

— Временные успехи русских на Восточном фронте, видимо, неправильно истолкованы населением Чехии и Моравии. Местные жители считают, что мы уже не в состоянии навести должный порядок на территории протектората. Только этим следует объяснить небывалый рост подпольных групп сопротивления на этой земле. По докладам моих агентов такие нелегальные группы создаются почти во всех городах протектората Чехии и Моравии. В горных районах создаются партизанские банды, а жители сел и деревень поддерживают их не только морально. Они снабжают эти банды продовольствием и посылают своих селян для пополнения. Открытое сопротивление германским войскам принимает все более массовый характер. Должен заметить, что выявление этих бандитов и коммунистических агентов не легкое дело. Днем они покорно снимают шапки перед солдатами фюрера, а ночью стреляют им в спину...

Карл Герман Франк сощурился и глянул на Гешке со злой иронией:

— Дорогой Гешке, уж не собираетесь ли вы подать в отставку? Неужели вы совсем разучились работать?

— Как вам будет угодно, господин статс-секретарь, — покорно сказал шеф гестапо. Вид у него был довольно унылый.

— Господа! — обратился Карл Герман Франк ко всем присутствующим. — Штандартенфюрер Гешке нуждается, видимо, в добром совете. И я готов помочь ему выйти из затруднительного положения. Я глубоко убежден, что для борьбы, я бы даже сказал — для успешной борьбы с любыми антигерманскими группировками, в первую очередь необходимо возглавить эти самые группировки. — Он сделал паузу и оглядел всех присутствующих, проверяя, какое впечатление произвели на них его слова. Он рассчитывал на эффект. Слова его действительно произвели впечатление, и статс-секретарь остался доволен. Он продолжал: — Да, да! Именно возглавить, господа. И тогда наши враги придут к нам сами.

— Благодарю вас, господин группенфюрер. Как всегда, все гениальное очень просто. Я приношу извинения за то, что сам не додумался до такой простой идеи. — Гешке поклонился в сторону Франка.

— Но это действительно гениально! — воскликнул шеф гестапо города Брно штурмбанфюрер Козловский. — Если позволите, господин группенфюрер, у меня есть превосходная кандидатура для этой цели.

Все головы повернулись в сторону невысокого лысоватого штурмбанфюрера в пенсне в золотой оправе. Для присутствующих не было секретом, что польский немец Козловский пользовался особым расположением Карла Германа Франка.

— Кого вы имеете в виду? — спросил Франк, разглядывая поднявшегося с кресла штурмбанфюрера Козловского.

— Вы должны его помнить, господин статс-секретарь. Это тот самый человек, который еще в тысяча девятьсот сорок первом году выдал нам нелегальную коммунистическую организацию в городе Брно. До недавнего времени он использовался в качестве камерного агента в Берлинской тюрьме. Такая работа ему пришлась не по вкусу, и он прислал мне письмо, в котором сообщил, что прекрасно знает местные условия и мог бы стать полезным на моравской земле. Я взвесил это предложение и запросил его из Берлина. Теперь он находится в моем распоряжении. Этот человек прекрасно знает условия коммунистического подполья, сейчас он нащупывает старые связи. Это блестящая кандидатура, чтобы возглавить патриотическое движение чехов. Эти бандиты устремятся к нему, как мотыльки на свет лампы...

— Как его имя?

— Я зову его Франта Великий, господин статс-секретарь.

— Хорошо! Действуйте. Я думаю, у вас не будет возражений? — обратился Карл Герман Франк к штандартенфюреру Гешке.

— Нет, нет. Это агент сто пять. Его очень высоко оценивали в Берлине. А теперь я хотел бы добавить, что мой доверенный человек уже вошел в партизанскую банду, которая действует возле Всетина.

— Кто же руководит этими бандитами? — поинтересовался Франк.

— Пока мне известно только, что партизаны действуют под именем Яна Жижки. Командует ими советский парашютист. Его фамилии мы пока не знаем. Но я имею словесный портрет. Он ходит в черной кожаной куртке. Имеет черные усы и бороду. Звание его пока неизвестно. Но по тому, как умело руководит он боевыми операциями, можно полагать, что звание у него немалое.

— Генерал, что ли? — пошутил Франк.

— Может быть, и генерал, — вполне серьезно ответил Гешке. — В недавних боях возле моравско-словацкой границы эти бандиты под его руководством убили более шестисот наших солдат и офицеров. Тогда нам удалось их отогнать. Но теперь у них, кажется, еще больше сил. А наши гарнизоны ослаблены... Я думаю, надо объявить местным жителям, что за голову этого командира мы заплатим большие деньги.

— Но как же его назвать? — уже сердито повторил Франк.

— Один из моих агентов называет его Черный генерал.

— Ну, это уже становится смешным, — возразил Франк. — Генерал Гоффле, командующий оккупационными войсками в Словакии, говорил мне, что словацкими партизанами тоже командует какой-то Черный генерал. Не может же он один быть и в Словакии и в Моравии?

— Я думаю, он мог перебраться из Словакии к нам в Моравию.

— Но генерал Гоффле утверждает, что словацкие партизаны по-прежнему досаждают ему в Словакии. Они скрываются в горах и в удобные моменты совершают атаки на наши коммуникации.

— Ну что ж, пусть имя «Черный генерал» будет условно.

— Зачем условно? — перебил шефа гестапо руководитель службы безопасности, листая свою записную книжку. — Сегодня мои люди доложили мне, что партизанской бандой Яна Жижки командуют двое. И вот их имена... — Наконец он нашел нужный листок и, надев очки, сказал твердым голосом: — Один из них надпоручик чехословацкой армии Ян Ушияк, а второй — советский партизан офицер Мурзин. Он в звании капитана или майора.

— И этим сведениям можно верить? — спросил Карл Герман Франк.

— О да, экселенц. Мои люди не ошибаются. Эти данные мне сообщил начальник полиции безопасности в городе Злине оберштурмфюрер СС Гельмут Хайнеке. Тот самый, что исполнял раньше обязанности комиссара гестапо в Кобленце и Висбадене. Еще тогда я привык ему верить.

— Вот и хорошо. Завтра же я передам в ваше распоряжение несколько батальонов СС из частей пражского гарнизона, подчиню вам гарнизон Всетина и Злина, а также группы тайной полевой полиции. На большее пока не рассчитывайте. Командующий группой армии «Центр» генерал-полковник Шернер не даст нам сейчас ни одного солдата. Весь свой резерв он перебрасывает из Моравии в Польшу. Поэтому уничтожать партизанских бандитов нам придется своими силами.

— Будет исполнено, экселенц! — Руководитель службы безопасности поднялся с кресла, снял очки, склонился в услужливой позе.

В полночь, когда за окном часы на башне Лореты пробили двенадцать ударов, Карл Герман Франк закончил совещание и распрощался со своими подручными. Потом он погасил лампу и, подойдя к окну, отбросил плотную штору. Перед ним во мраке лежал затемненный город. От подъезда дворца, поблескивая притушенными синими фарами, одна за другой отъезжали машины и стремительно исчезали в ночной мгле. Тревожный перезвон колокольчиков монастыря святой Лореты вновь прозвучал над опустевшей площадью.

ОТРЯД «ОЛЬГА» И ДРУГИЕ...

На горе Чертов млин, где располагался штаб и основная база партизанской бригады имени Яна Жижки, царило необычайное оживление. От бункера к бункеру сновали люди, выносили из подземных укрытий оружие, вещевые мешки с продуктами и толовыми шашками.

Солнце еще не успело скрыться за вершинами поседевших от снега гор, когда перед штабной землянкой выстроилось несколько небольших партизанских групп. По решению командования бригады эти группы должны были отправиться в различные районы Чехии и Моравии, чтобы, по примеру Степанова и Грековского, создать там крупные боеспособные партизанские отряды.

Ян Ушияк обратился к уходящим с напутственной речью.

В первой шеренге одной из групп стояла невысокая, хрупкая на вид, совсем еще юная девушка. Это была Ольга Франтишкова. Она вступила в отряд еще под городом Мартин, отличилась в боях с карателями, вместе с другими проделала нелегкий путь из Словакии к подножию Бескидских гор. Теперь ее назначили командиром будущего партизанского отряда «Ольга», которому предстояло действовать в районе города Кромериж.

Задача у девушки была не из легких: ведь отряд еще предстояло создать. Надо было проверить каждого, кто придет в него, обучить людей пользоваться оружием, сделать из вчерашнего крестьянина, рабочего или горожанина настоящего партизана. Трудные испытания ждали впереди Ольгу. И Мурзин, рассеянно прислушиваясь к речи Ушияка, внимательно вглядывался в ее нежное по-девичьи, но строгое лицо и в десятый раз задавал себе один и тот же вопрос: «Выдержит ли?» И сам отвечал себе: «Выдержит! Девка с характером. И хлопцы ее слушаются!»

Вместе с Ольгой уходили чехи Пепек и Вернер и бежавший из фашистского плена русский солдат Сергей Жуков. Все они — надежные, испытанные в боях люди.

Командиром другой группы партизан, направлявшейся в район Визовице — Плоштина, был назначен летчик-истребитель Петр Будько — воспитанник Чугуевского авиационного училища, острослов и храбрец. За него Мурзин был абсолютно спокоен.

Ян Ушияк закончил свою речь и обратился к Мурзину:

— Юрий братор! Может быть, ты что-нибудь скажешь?

— Нет, Ян. Ты сам уже все сказал. Если только у кого-нибудь будут вопросы.

Но вопросов не было. Начали прощаться. Группы перемешались. Партизаны обнимались, пожимали друг другу руки, обменивались короткими напутственными словами. В это время из леса показался один из дозорных и, запыхавшись, подбежал к Ушияку.

— Пан велитель! Мы там одного парня задержали. Петром назвался, вас спрашивает, — доложил он.

— Веди сюда, — распорядился Ушияк и повернулся к Мурзину. — Сейчас, Юрий братор, я тебя с хорошим человеком познакомлю. Давно хотел это сделать, как раз теперь выпал случай.

Партизанские группы одна за другой скрылись в поредевшем осеннем лесу. А через некоторое время дозорный привел на поляну к штабному бункеру высокого, большелобого, с гладко зачесанными назад волосами парнишку. На вид ему было не больше шестнадцати: ямочки на щеках и пушок на верхней губе, к которому еще не прикасалась бритва, выдавали его возраст. И улыбка у него была мальчишеская: доверчивая, открытая.

— Знакомься, Юрий братор! Это и есть наш Петр, — представил Ушияк парнишку.

— Честмир Подземный! — проговорил тот, протягивая Мурзину руку.

— А «Петр» — это его партизанская кличка, — пояснил Ушияк и спросил о чем-то паренька по-чешски. Тот ответил.

Ушияк перевел Мурзину:

— Он принес нам деньги. И хочет сообщить кое-какие сведения.

Обняв паренька за плечи, Ушияк повел его к входу в штабную землянку.

В землянке Честмир Подземный подошел к большому деревянному столу и начал выворачивать свои потайные карманы. Неторопливо выкладывал он довольно объемистые пачки немецких оккупационных марок и чешских крон.

— Откуда столько? — полюбопытствовал Мурзин.

— Немного ребята собрали, остальные взяли в полиции. — Честмир перешел на чешский язык.

— Его подпольная группа разоружила полицию в Валашских Мезеричах. Забрали три автомата, шесть карабинов и эти марки, — перевел Ушияк.

— Рискованно действуют, — нахмурился Мурзин.

— Не, пан велитель. Без стрельбы обошлось. Полицаи просили, чтобы их покрепче связали.

Подземный снова улыбнулся своей открытой улыбкой. На щеках его еще отчетливее обозначились ямочки.

Ушияк убрал пачки в небольшой металлический ящик, в котором хранились все деньги отряда.

Мурзин попросил:

— Переведи, Ян. Хочу с ним поговорить. Сколько ему лет?

Петр отвечал охотно:

— Скоро девятнадцать исполнится.

— И давно он в подпольной группе работает?

— С семнадцати. Раньше его брат в подпольной организации Компартии работал. А в сорок втором году его гитлеровцы расстреляли. Вот он и решил заменить брата. Связался с его друзьями. Они его в группу зачислили. А теперь он сам руководитель подпольной диверсионной группы.

— Та-ак! А отец его знает об этом?

Когда Ушияк перевел вопрос Мурзина, Подземный усмехнулся. Но вдруг лицо его стало грустным.

— Его отец с тридцать девятого года в концлагере, — сказал Ушияк после паузы. — В Ораниенбурге, это возле Берлина. Неизвестно, жив ли он, давно писем не было.

— А разве им разрешают переписываться?

— Разрешают один раз в два месяца. Только писать надо на немецком языке. Петр этот язык знает, а отец нет. Ему письма сына товарищ читает, он же и пишет.

— Та-ак! Сколько же в группе Подземного людей?

— Теперь больше пятидесяти. На этих ребят можно положиться, — уже от себя добавил Ушияк. — У него, Юра, и фамилия правильная. Одно слово, Подземный. Это значит, он под землей пройдет, когда надо, а задание выполнит. Со Всетинского военного завода оружие и динамит доставал, с Пражским подпольным центром связь устанавливал. Здесь, в Валашском крае, он большим доверием пользуется у руководителей центра. Не смотри, что молодой. За брата и за отца один мстит бошам...

Подземный поднялся с табуретки и стал застегивать пуговицы потрепанной куртки, собираясь в обратный путь. Ушияк стал его отговаривать:

— Нарвешься в ночное время на патруль, потом не выкрутишься. Переночуешь в отряде, а уж ранним утром отправишься домой.

— Верно, верно, — поддержал Ушияка Мурзин. — Пусть раздевается, сейчас чай вскипятим. Вместе поужинаем...

Подземный остался.

ЗАПАДНЯ

Рано утром, прихватив с собой для охраны двенадцать партизан, Ушияк и Мурзин спустились с горы Чертов млин и стали подниматься по лесной туристической тропе на гору Княгиня. Там, в обусловленном месте, они должны были встретиться с представителями Пражского подпольного центра. Эту встречу организовал инженер Дворжак, которого в самые последние дни Мурзин начал подозревать в предательстве.

Над землей стелился редкий туман. Чуть повыше, над лесом, он становился гуще. Сырой воздух неприятно холодил лицо и руки. Вскоре сквозь поредевший лес партизаны разглядели крутой косогор. На поляне сходились три туристические тропы, но вокруг никого не было видно.

— Ты ступай вперед, а мы пойдем за тобой на некотором расстоянии, — предложил Мурзин Дворжаку.

— Вы, наверно, боитесь? Потому и хотите, чтобы я шел один.

— Иди вперед, раз тебе приказывают, — уже внушительнее сказал Мурзин и, расстегнув кобуру, вытащил пистолет. В глубине души он чувствовал, что сейчас что-то произойдет. Нет, это было не предвидение — просто каким-то внутренним чутьем он ощущал приближение опасности.

Дворжак пугливо глянул на Мурзина сквозь свои темные очки и покорно пошел вперед. Несколько поодаль за ним двинулись и остальные. Ушияк укоризненно покачал голевой, но ничего не сказал Мурзину.

Дошли до середины поляны. Впереди сквозь плотный туман прорезалась темная полоска густого леса. Навстречу партизанам вышли из-за деревьев три человека. Дворжак остановился, подождал остальных и, кивая на самого высокого из незнакомцев, сказал:

— Руководитель Пражского подпольного центра...

Но закончить фразу он не успел. Мурзин, разглядывавший гусиное перо на зеленой шляпе этого человека, увидел вдруг за его спиной вооруженных гитлеровцев. Они выбегали из леса и охватывали полукольцом столпившихся партизан.

— Засада! — крикнул Мурзин, хватаясь за автомат.

Дворжак и «представители пражского подполья» метнулись в сторону, мигом скатились в небольшой овражек. И тут же перестук пулеметных очередей врезался в тишину. Пули пронзительно засвистели над головами.

Мурзин кинулся на землю и дал по фашистам длинную очередь. Открыли огонь и другие партизаны.

— Отходим назад! — крикнул Ушияк.

Короткими перебежками, отстреливаясь на ходу, они устремились назад через поляну к лесу. Но и там уже были враги. Из-за деревьев вспыхивали желто-зеленые огоньки автоматных очередей. Партизаны, продолжая отстреливаться, ринулись в сторону, к обрыву. На дне явственно слышалось клокотливое урчание горного ручья.

Вдруг Ушияк неуклюже взмахнул руками и повалился на землю. В одно мгновение Мурзин оказался возле него.

— Ян, что с тобой?

— Юра, беги в бункер, веди сюда ребят! Я продержусь...

— Нет. Я тебя не оставлю!

— Я ранен в обе ноги и, кажется, в бедро. Беги скорей за ребятами. Я тебе приказываю, — пересиливая боль, простонал Ушияк.

Мурзин с помощью двух партизан подтащил Ушияка к обрыву и, собираясь уже прыгнуть вниз, почувствовал острую боль в правой ноге. Одного взгляда на сапог было достаточно, чтобы понять, в чем дело. В голенище, чуть повыше ступни, виднелось два пулевых отверстия. «Это мелочь», — мелькнуло в сознании. И, подтянув Ушияка, он скатился с ним вместе в обрыв.

— Беги, Юрка, за ребятами. Я же приказываю, — уже со злостью сказал Ушияк.

— Берегите велителя! — приказал Мурзин партизанам и, превозмогая дикую боль в ноге, прихрамывая побежал к ручью.

Над обрывом продолжалась беспорядочная стрельба. Откуда-то издалека слышался лай собак. Стремясь запутать свой след, Мурзин зашел в воду и побрел вниз по течению. Быстрый поток обгонял его, нес впереди розовую струйку воды, перемешанной с кровью. А Мурзин все бежал по скользкому каменистому дну ручья, спотыкаясь, припадая на раненую ногу, скрипя зубами от нестерпимой боли.

«Только бы хватило сил! Только бы не упасть!.. А может, вернуться и помочь Ушияку? Все-таки одним автоматом больше. Но гитлеровцев не меньше сотни. Что может сделать горсточка партизан? Нет. Возвращаться нельзя. Тогда погибнут все! Надо быстрее поднять отряд. Тогда еще можно рассчитывать на спасение Ушияка. — Мурзин вспомнил партизана Козака, которого Ушияк оставил за себя в лагере на время отсутствия. — Эх! Если бы Козак услышал стрельбу. Он бы догадался поднять партизан. А может, он их уже ведет на гору Княгиня, может, они где-то здесь, совсем близко?»

Мурзин выбрался из ручья, пересек небольшую лощину и стал подниматься в гору. До партизанской базы оставалось совсем немного. Но что это? Там идет пальба. Неужели и туда подобрались фашисты? Настороженный до предела слух уловил звуки лесного боя. Да, сомнений не было. На партизанский лагерь тоже напали каратели!

Мурзин, в конец обессиленный, опустился на землю возле высокой ели, оперся спиной о могучий ствол. Теперь выстрелы доносились совсем отчетливо. Боль становилась все сильней, отдавала в бедро, хватала за сердце. С трудом, не в силах сдержать стона, он стянул с ноги промокший, набухший кровью сапог. Испарина выступила на спине и на лбу. Но боль, казалось, поутихла.

Мурзин разделся, снял нижнюю рубашку, разорвав ее на полосы, кое-как обмотал ногу. Затем вновь натянул гимнастерку, надел на себя кожаную куртку и, затянув ее потуже ремнем, двинулся к лагерю. Продырявленный пулями сапог он засунул за пояс. Теперь идти стало немного легче. Между тем выстрелы, доносившиеся со стороны лагеря, стали удаляться.

Скрываясь за стволами деревьев, Мурзин все ближе и ближе подбирался к партизанским землянкам. Он уже миновал опустевший пост, где всего несколько часов назад его и Ушияка провожали дозорные. Чуть поодаль наткнулся на трупы двух партизан и трех гитлеровцев. До большого бункера оставалось не более пятисот метров, а перестрелка слышалась значительно дальше.

С величайшей предосторожностью прокрался Мурзин еще метров двести и явственно услышал отрывистую немецкую речь. Обойдя стороной опасное место, он еще ближе подобрался к бункеру, сквозь оголенные деревья разглядел множество эсэсовцев. Никого из партизан возле бункера не было. Напрягая последние силы, Мурзин пополз назад, подальше от разгромленного партизанского лагеря. Мысль о раненом Ушияке не покидала его. Попадись ему сейчас на глаза надпоручик Дворжак, он, наверное, не раздумывая вцепился бы ему в глотку. «Вот тебе и народ, вот тебе и доверие, — вспомнил он недавний разговор с Ушияком. — Успел ли Козак вывести людей из землянок?.. Судя по выстрелам, там в горах еще идет бой... — Неожиданно обожгла мысль: — А почему же я здесь? Надо спешить к ним, чтобы принять на себя командование»,

Мурзин остановился, хотел было вновь повернуть в горы, но вспомнил, что перед уходом из лагеря Ушияк приказывал Козаку в случае нападения врагов уводить отряд под Злин, к Степанову, А туда около пятидесяти километров. С перебитой ногой за ними теперь не угнаться. Главное сейчас — где-то переждать, пока фашисты уйдут из партизанского леса.

Он с трудом потащился к небольшой горной речушке, протекавшей поблизости, продрался сквозь густой кустарник на ее берегу и, выйдя к деревянному мостику, залез под него. Здесь он почувствовал себя в относительной безопасности. Необходимо было хоть немного передохнуть, собраться с силами. Но от большой потери крови он впал в беспамятство. В глазах стало темнеть, нескончаемой чередой поплыли то синие, то оранжевые круги. В голове стоял звон, слышались неестественно протяжные и какие-то звенящие выстрелы.

* * *

Мурзин очнулся лишь вечером. Все тело сковал леденящий холод. Но раненая нога горела по-прежнему.

Рядом бурлила горная речушка. В наступающих сумерках лес сливался в одну серую массу. Вокруг стояла гнетущая тишина. Потом откуда-то издалека донесся голос одинокой совы, и опять все стихло.

Он попробовал приподняться. Боль резанула с удвоенной силой.

«Та-ак! — мысленно произнес Мурзин. — Крепись, капитан! Не погибать же здесь. Надо встать, надо добраться до лагеря. Если гитлеровцы ушли, там может появиться кто-нибудь из наших».

Он нащупал обломок доски, оставленный кем-то возле самого моста, оперся на него и поднялся на ноги. И речка и лес поплыли перед глазами. Тошнота подкатила к горлу. Захотелось пить. И хоть река была рядом, напиться стоило большого труда. Нагнувшись, он оперся руками о камни, склонился над самой водой и припал губами к ледяной влаге.

Утолив жажду, Мурзин заставил себя идти. Он карабкался вверх по склону, от дерева к дереву, от куста к кусту, цеплялся за оголенные ветки и упорно шел в сторону партизанского лагеря. Голода он не чувствовал. Боль в ноге, сознание собственного бессилия отвлекали его от мысли о пище.

Так он прошел около двух километров. Казалось, где-то здесь, совсем рядом, должен быть партизанский бункер. Но в кромешной тьме невозможно было что-либо разглядеть. Перед глазами беспрерывно плыли оранжевые круги. «Неужели это конец? Неужели никто не придет на помощь? Совсем один на чужой земле. Только бы живым не попасть к врагам». Хотелось лечь на сырую землю и хоть ненадолго забыться.

Вдруг до его слуха донесся монотонный рокот моторов. Далеко в звездном небе где-то летел самолет. «Может быть, это наш, с Большой земли, летит на гору Княгиня?» Мурзин запрокинул голову, но ничего не увидел. Звезды путались в небе, цеплялись за ветви деревьев и вдруг разом закружились в гигантской карусели.

Мурзин упал и снова потерял сознание.

Утром на него наткнулся старый лесник Ян Ткач. Старик привел его в чувство. (Это был тот Ян Ткач, который еще на горе Княгиня предупредил партизан о подходе гитлеровцев.)

Ян Ткач склонился над Мурзиным и размотал грязную рубаху на его ноге. Оба пулевых ранения прошли навылет, не зацепив кости.

— То не так сильно, — сказал старик.

Он объяснил Мурзину, что кругом рыщут фашисты и потому выходить из леса опасно. Посоветовал спрятаться здесь, подождать, пока он сходит в село и приведет своего товарища лесника Кржановского, у которого есть бинты и лекарства.

Прежде чем уйти, Ян отыскал деревянную оленью кормушку, перенес в нее Мурзина, оставил ему кусок сала и краюху хлеба и только тогда покинул раненого.

Не меньше четырех часов пролежал Мурзин в одиночестве. О чем он только не думал все это время! Порой ему мерещился лай овчарок, порой казалось, что где-то рядом его окликают партизаны. Но оголенный осенний лес молчал по-прежнему.

Наконец неподалеку послышался тихий посвист. Мурзин настороженно прислушался. Посвист повторился. Сомнений больше не было: это возвращался Ян Ткач. Вскоре старик показался среди деревьев. Рядом с ним шагал человек в зеленой форме лесника.

— Кржановский, — представился он, подходя вплотную.

Кржановский вынул из сумки термос с теплой водой, достал белые тряпки и стал промывать раны. От боли Мурзин стиснул зубы. Капельки холодного пота выступили на его лбу, когда Кржановский плеснул на рану фиолетовую жидкость. «Наверно, марганцовка», — подумал Мурзин и почувствовал, что снова теряет сознание.

Когда он очнулся, Ян Ткач, склонившись над ним, участливо гладил его по голове.

— Спознал меня, Юрий братор? — спросил он и ласково улыбнулся.

— А где Кржановский? — спросил Мурзин, увидев, что старик один.

— Той сейчас приде.

И действительно, вскоре появился Кржановский, о чем-то поговорил со стариком, который все время согласно кивал головой. Потом Ян Ткач объяснил Мурзину на смешанном русско-чешском языке, что они собираются перенести его в более безопасное место. Кржановский развернул свой свернутый в скатку брезентовый плащ, привязал его концы к толстой палке и с помощью старого лесника уложил Мурзина в эту самодельную люльку.

Разом взвалив концы палки на плечи, Кржановский и Ткач потащили раненого еще выше в горы. Невысокий, худенький Ткач шел впереди, сгибаясь под тяжестью ноши. Мурзин видел, каких это стоит ему трудов.

— Остановитесь, передохните немного, — просил раненый.

Но Ян Ткач только отмахивался. Он ускорял шаг, стараясь показать, что совсем не устал.

Вскоре они добрались до огромного дуба. Лесники положили Мурзина на землю, а сами подошли к могучему стволу. Почти до самого вечера ковыряли они ножами и палками землю под вековым красавцем дубом, пока между его корнями не образовалось маленькое убежище, способное вместить одного человека. Лесники натаскали сухой травы, перенесли туда Мурзина и замаскировали яму ветвями и прелыми листьями.

Прощаясь, они пообещали вернуться утром, принести еду и овчины.

Оставшись один, Мурзин начал обдумывать случившееся. «Основная база разгромлена. Ушияк неизвестно где. Может, его уже нет в живых. В каком положении остальные отряды партизан, уцелели или тоже подверглись нападению карателей? Успели ли радисты спасти рацию?»

Жгучая обида раздирала душу. Ведь, казалось бы, все было предусмотрено. За последнее время размах партизанской борьбы в Моравии ширился с каждым днем. Подготовка к вооруженному восстанию в Брно и других городах протектората шла полным ходом. Ждали только начала наступления Советской Армии, к которому решили приурочить начало восстания. И вдруг такая нелепость накануне решающих боев.

Мурзину казалось, что и другие отряды партизанской бригады разгромлены. Ему мерещилось, что гестапо вскрыло и подпольные центры городских коммунистических организаций. Иначе почему же никто из связных не сообщил своевременно о подходе карателей к партизанскому лесу? «Теперь все пропало, — думал Мурзин, — не оправдал доверия командования Украинского штаба партизанского движения. Зачем тогда жить?»

Он достал пистолет, положил его рядом. Вспомнил мать, отца, башкирское село, где родился и рос, босоногих мальчишек — закадычных друзей детства, с кем не раз ездил в ночное пасти табуны лошадей. В памяти возникли дни войны.

Вместе с московской разведчицей Ольгой забросили в Донбасс под Макеевку. Приказали связаться с подпольной организацией города Шахты. Там в ту пору готовилось восстание в тылу гитлеровских войск. Мурзину надлежало командовать Рудченковской подпольной организацией. Задание это он выполнил. Отыскал в Шахтах товарища Шведова — руководителя Шахтинского подполья. Стал вести боевую работу в поселке Рудченково.

Устраивали побеги военнопленных, взорвали два склада с боеприпасами, а однажды ночью вырезали шесть метров подземного телефонного кабеля, который связывал ставку Гитлера с командованием группы армий «Юг». Переполох был страшный. Фашисты расстреляли двадцать заложников, но так и не напали на след подпольщиков.

С ликованием встретила донбасская земля своих освободителей. Но война продолжалась. И Мурзин получил новое боевое задание.

Во главе группы из восьми человек его забросили во вражеский тыл под Одессу. В тяжелейших условиях оккупации создал он мощный партизанский отряд. Громил в Молдавии мелкие вражеские гарнизоны, вершил суд над предателями Родины, взрывал мосты и военные склады, устанавливал Советскую власть в населенных пунктах. Словом, делал все, что было и его силах, чтобы приблизить час нашей победы. А теперь вот в Чехословакии...

В памяти возникали то суровые, то радостные лица боевых друзей, костры на лесных привалах, лихие засады, после которых враги недосчитывались десятков, а то и сотен своих солдат, офицеров. Нет, не зря бродил он по тылам гитлеровской армии, не зря проливал свою кровь, терпел лишения. В победах советских войск есть небольшая крупица и его заслуг. А когда-нибудь настанет долгожданный день окончательной победы. Он придет обязательно!

Мурзин представил, каким праздничным будет этот день великой победы, и с грустью подумал о себе. «Так нет же, — твердо решил он, поглаживая холодную сталь пистолета, — застрелиться никогда не поздно. Если уж суждено погибнуть, так прихвачу с собой еще нескольких гадов. В автомате есть половина диска. Шестнадцать патронов в двух пистолетных обоймах. С таким арсеналом еще можно воевать. Только бы не потерять сознание, только бы меня не застигли врасплох».

С этими мыслями он заснул. Спал долго. Проснулся от удушья. В тесной яме почти не было воздуха. Мурзин приоткрыл глаза и не увидел ни единого проблеска света. Думая, что еще ночь, он поднял вытянутую руку, попытался раздвинуть наваленные сверху ветви и листья. Пальцы вонзились в холодный и липкий снег. Слой снега оказался довольно толстым. Несколько минут орудовал он дулом автомата, пока проделал небольшое отверстие над головой. В него хлынул яркий дневной свет. Дышать стало легче. В лесу было тихо.

Весь день пролежал Мурзин, поджидая лесников. Время от времени он брал пригоршню снега и съедал его, чтобы утолить жажду. Но ни Ян Ткач, ни Кржановский не появлялись. Не пришли они и на второй и на третий день. Откуда мог знать Мурзин, что все окрестные леса кишели карателями. Немецкие части, отведенные с фронта для отдыха, по приказу Карла Германа Франка прочесывали весь партизанский район. И Ян Ткач боялся оставить след на снегу, по которому враги смогли бы обнаружить убежище партизанского командира.

С каждым днем Мурзину становилось хуже. Простреленная нога распухла и посинела. Раны все больше и больше гноились. На память часто приходило страшное слово «гангрена», слышанное от врачей еще в московском госпитале. Тогда большинство смертельных исходов медики объясняли этим словом. И Мурзин понял, что сейчас он сам хозяин своей судьбы. Рассчитывать на чью-либо помощь было бессмысленно и, доедая последний кусочек черствого хлеба — остаток запасов, оставленных лесниками, он решился на отчаянный шаг.

Разбив стекло ручного компаса, выбрал самый острый осколок. Этим нехитрым инструментом вскрыл себе рану и стал осторожно выскребать гной. От боли тело покрылось испариной, по лицу заструился пот, Но сознание работало четко. Он очистил раны, насухо вытер их носовым платком и вновь обернул тряпками. К вечеру стало легче, боль поутихла, и он повторил операцию.

Голодный и обессиленный, дважды проделал он то же самое и на следующий день. Это был пятый день его одиночества. В голове все настойчивее возникала мысль о самоубийстве. И вдруг его слух, привыкший к шорохам леса, уловил чьи-то, шаги. Мурзин схватил автомат, приготовил его к стрельбе. Но тут же узнал знакомый голос лесника. Это был Ян Ткач. Он принес две овчины, сало, хлеб, колбасу, горячий чай в термосе.

Лесник долго рассказывал Мурзину, как свирепствуют фашисты в округе. Перечислял повешенных, сожженные села. Сокрушенно покачивая головой, говорил о расстрелах подпольщиков и заложников. Объяснял, почему так долго не приходил.

С величайшей осторожностью подсунул он под Мурзина одну из овчин. А когда тот удобно расположился на ней, прикрыл его второй овчиной. Покормив раненого, лесник заботливо разложил возле него принесенные свертки с продуктами, стал вновь маскировать яму ветвями и листьями...

Двадцать один день пролежал Мурзин в яме под могучим столетним дубом. Трижды за это время наведывался к нему Ян Ткач, приносил еду и тряпки для перевязок. Раны уже закрылись, начали заживать. Помогло и сырое сало, которое по древнему башкирскому обычаю Мурзин прикладывал к ранам.

В конце ноября неожиданно наступила оттепель. Сначала со снегового покрова над убежищем Мурзина начали падать крупные холодные капли. Потом по стенкам покатились целые струйки талой воды. Промокшая овчина стала не в радость. Яму почти наполовину затопило водой.

Мурзин уже собирался самостоятельно покинуть свое убежище, когда вновь появился Ян Ткач.

— Пан капитан! Я спознал, что боши вже вшли. Понесу тебе к мени, — радостно сообщил лесник. — Я теби бункер в сарае сробил.

Опираясь на палку и плечи лесника, все еще боясь ступить на раненую ногу, Мурзин лишь к вечеру дотащился до села, где проживал Ян Ткач. В темноте его провели в дом. Жена лесника Аничка Ткачева захлопотала возле ведер с горячей водой, приготовила большое деревянное корыто.

Приветливые хозяева раздели Мурзина, посадили в корыто и принялись отмывать. Такого наслаждения он уже давно не испытывал. Купание продолжалось почти до утра. Чистое белье лесника оказалось чуточку маловато, но это не имело никакого значения. После сытного ужина Ян Ткач проводил Мурзина в сарай и провел в бункер, вырытый под коровником.

Там было темно, по тепло и сухо. Боль в ноге почти утихла. Мурзин растянулся на душистом сене и впервые за последние дни спокойно заснул,

На другой день услышал над головой торопливые шаги. Было обеденное время, и Мурзин решил, что это лесник принес ему поесть. Но Ян Ткач, спустившись в бункер, взволнованно проговорил:

— Пан капитан! Пришли двое хлопов.

— Кто? — насторожился Мурзин.

— Один великий, русс. Мает автомат. Другой чешский достойник. Мает пушку, то е пистолет.

— Что они хотят?

— Про теби пытают.

Мурзин задумался: «Кто бы это мог быть?..» И вдруг решился:

— Вот что, Ян. Ты иди в дом. Угости их малость. Ничего про меня не говори. Скоро темнеть начнет. Я тогда выйду и постучу в окно. Ты скажешь, что пришел лесник, откроешь мне дверь. А сам сразу в сторону отходи. Если это гитлеровские собаки, я стрелять буду. А если не выстрелю, значит, наши.

— Ано, ано!

Ян Ткач выбрался из сарая, а Мурзин стал дожидаться наступления темноты. Он знал, что фашисты несколько дней назад покинули село, и потому не очень волновался за исход этой встречи с двумя незнакомыми людьми. Не впервой ему было вступать в единоборство с превосходившим по численности врагом. К тому же на его стороне была внезапность, а это, как правило, уже наполовину обеспечивало победу в короткой схватке. Но где-то в глубине души Мурзин надеялся, что это могут быть его партизаны. Иначе бы он не рискнул покинуть надежное убежище под коровником.

Когда сгустились сырые осенние сумерки, он выбрался из сарая во двор. Мглистые, темные облака распростерлись над горами. Под ногами чавкал талый снег. Мурзин проковылял к закрытому ставнями окну, сквозь щель в них пробивалась только тоненькая полоска света. Мурзин постучал два раза. За окном послышался скрип половицы, затем дверь распахнулась и на улицу вышел Ян Ткач.

Мурзин положил руки на автомат и, отстранив лесника в сторону, миновал сени, шагнул в комнату. Увидев вооруженного человека, двое мужчин вскочили из-за стола... В тот же момент один из них радостно вскрикнул:

— Гляди-ка! Да это же наш капитан!

Теперь уже и Мурзин узнал здоровенного крепыша — ростовчанина Костю Арзамасцева, которого сам отправлял в отряд Степанова.

— Товарищ капитан! Живы! А мы вас уже который день по лесам шукаем.

Арзамасцев бросился в объятия Мурзина.

— Вот здорово! А капитан Степанов четырнадцать групп за вами на поиски отправил. Мы с содругом вторую неделю бродим вокруг да около. Собирались было ни с чем назад возвращаться.

В комнату вернулся Ян Ткач. Радостная улыбка сияла на его лице. Он тут же полез за старинный комод и достал заветную бутылку сливовицы.

— Спевай, пан капитан, що вояков спознал, — сказал он, ставя ее на стол.

Мурзин присел на скамейку, поудобнее вытянул больную ногу.

— Та-ак! Рассказывай, Арзамасцев, что у вас там творится? Где отряд? Где Степанов?

— Капитан Степанов в селе Гощалково. Поприжали нас было боши, но мы вовремя из кольца вырвались. В другой район перешли. Кое-кто из ваших людей к нам пробрался. От них-то мы и узнали, что с вами беда стряслась,

— Об Ушияке ничего не слышал?

— Говорят, его убили. Мы уж думали, что и вас нет в живых. Те, кто до нас добрался, рассказывали, что много ваших тогда полегло. Радисты все погибли. А про вас и про Ушияка никто ничего не знал. Потом уж связные из Всетина говорили, что Ушияка в какой-то деревне фашисты застрелили. Вроде бы и вас там же убили. Степанов нас и послал выяснить обстановку да попробовать след ваш найти. По радио он уже сообщил на Большую землю, что вы с Ушияком пропали. Теперь он сам принял командование бригадой.

— Откуда же вы радиостанцию раздобыли? Ты же сказал, что все радисты погибли. Наверно, и ваша рация врагам досталась?

— А у нас своей станции нету, товарищ капитан. Мы в своем районе группу наших десантников встретили. У них своя рация есть. По ней теперь и держим связь с Киевом.

Эти радостные известия были сейчас нужнее любых лекарств. Мурзин забыл про ноющую боль в ноге, забыл о перенесенных невзгодах. Хотелось вот сейчас, не медля ни минуты, распрощаться с гостеприимными хозяевами и двинуться в путь, чтобы побыстрее встретить Степанова, связаться со штабом партизанского движения Украины, доложить генералу Строкачу о том, что партизанская война в Моравии продолжается.

Но и Арзамасцев и второй партизан уговаривали его дождаться утра. Да и растроганный Ян Ткач настойчиво просил отведать душистой сливовицы, чтобы как-то отметить встречу.

Чтобы не обидеть старого лесника, Мурзин согласился. А через пять дней он уже был в отряде Степанова.

В ОТРЯДЕ СТЕПАНОВА

...К середине января зима окончательно вступила в свои права. Ослепительно белый, искрящийся снег покрывал теперь не только вершины Бескидских гор, плотным слоем улегся он на пологих скатах, в ущельях и просторных долинах. В бодрящем морозном воздухе все чаще слышался звенящий перестук автоматных очередей, гулким эхом перекатывались в горах громовые раскаты далеких взрывов.

В партизанской бригаде имени Яна Жижки с радостью восприняли весть о новом наступлении Советской Армии. Войска Первого Украинского и Первого Белорусского фронтов прорвали оборону противника и устремились в Силезию. Геббельсовская пропаганда, трубившая о крупных успехах германской армии в Арденнах, заговорила о вынужденном сокращении линии фронта на востоке. Остатки разгромленных гитлеровских частей отступали под ударами советских танков. Некоторые из них отводились на отдых и пополнение в Чехию и Моравию. Но и здесь солдат фюрера настигали пули чехословацких патриотов. Воодушевленные успешными действиями советских войск, партизаны Моравии усиливали удары по вражеским коммуникациям.

Мурзин уже окончательно оправился после ранения. Опираясь на сосновую палку, он все чаще покидал гостеприимный домик матки Чешковой, ходил на встречи с представителями подпольных организаций, принимал связных с донесениями от командиров партизанских отрядов и батальонов.

Из Украинского штаба партизанского движения регулярно поступали радиограммы. Генерал Строкач придавал огромное значение разведке, да и сам Мурзин прекрасно понимал, какие ценные сведения он может сообщать советскому командованию, находясь в глубочайшем тылу германской армии. Поэтому с особым вниманием он выслушивал сообщения разведчиков о перевозках гитлеровских войск, о местах дислокации воинских гарнизонов и баз снабжения. Эти данные немедленно передавались в Киев, генералу Строкачу.

Но чем бы ни занимался Мурзин, из головы не выходил Ян Ушияк. «Где он? Что с ним случилось? Неужели попал в руки гестапо?» Эти мысли не давали покоя. Мурзин уже направил несколько партизан в район горы Княгиня с поручением выяснить судьбу командира бригады. Со дня на день он ожидал их возвращения, а потому так взволновался, когда ему доложили, что трое неизвестных пришли в село Гощалково и хотят разговаривать только с ним.

— Веди их сюда! — приказал Мурзин связному.

Вскоре в землянку вошли трое — двое мужчин и женщина. Рваная одежда, измученные, исхудалые лица, ввалившиеся глаза... Мурзин не сразу узнал тех, кого всего полтора месяца назад отправляли они вместе с Ушияком в глубь Моравии для организации нового партизанского отряда. Только когда тусклый свет керосиновой лампы упал на бледное лицо женщины, Мурзин разглядел большие карие глаза, длинные ресницы и узнал Ольгу Франтишкову, которую уже считал погибшей. Вместе с ней пришли чех Пепек и Сергей Жуков.

Опершись о палку, Мурзин торопливо поднялся со стула, обнял девушку:

— Молодец, Ольга! Молодец, что живая! А я уж думал, что никогда тебя не увижу... Где же вы, черти, так долго пропадали?

— Мы вас уже две недели разыскиваем, — ответила за всех Ольга. Голос у нее был хриплый, видимо основательно простыла во время многодневных скитаний по зимнему лесу. — Пришли на гору Чертов млин, а там только ветер в бункерах. С большим трудом ваш след отыскали.

— Та-ак! Хорошо хоть нашли. Чего же мы стоим? Садитесь на топчан. Степанов! Принимай гостей, — усаживал партизан Мурзин. — А теперь рассказывайте.

— Пусть Серко Жуков докладывает. Ему легче по-русски, — смущенно сказала Ольга.

— Серко? По-своему, значит, переименовали? Ну пусть будет так, — засмеялся Мурзин. — Давай, Серко, докладывай!

— Тогда я по порядку, — сказал тот, глянув на Ольгу. Девушка согласно кивнула. — Так вот. Почти неделю добирались мы до границы Вышковского района. Под горой Боржи наткнулись на деревню Немоховицы. Здесь и нашли пристанище. Потом жители Немоховиц с гордостью говорили своим соседям, что в их деревне есть партизаны.

— Не очень хорошее начало, если вас так рекламировали, — вмешался Степанов.

— Нет, нет, о том они шепотом говорили. То не для бошей, а для своих, — вставила Ольга.

— Так вот, — продолжал Жуков. — Именно в Немоховицах, в домике Поспешилов, и родился наш партизанский отряд «Ольга». В этот домик сносили мы добытое оружие и прятали его в стене, здесь отдыхали после операции. В погребе Поспешилов устроили госпиталь для раненых.

— Значит, вы и повоевать успели? — не вытерпел вновь Степанов.

— Подожди, Иван! — вмешался Мурзин. — Пусть рассказывает все по порядку.

— Пришлось и повоевать, — ответил Жуков. — Первым к нам в отряд пришел чех Каменный. Он скрывался от мобилизации в Германию. Потом хозяин нашего домика Поспешил, и Милан Диас из ближайшей деревни Бранковице, и еще кое-кто из местных — словом, больше десяти человек стало в отряде. Однажды вечером собрали мы всех партизан у Поспешилов. Я развернул советский флаг, который сделал из красного ситца. И перед этим флагом все принесли присягу: поклялись, что будут верно служить своей родине и беспощадно уничтожать фашистских захватчиков, что будут карать смертью предателей и никогда не сдадутся живыми фашистам.

На другой день мы выехали в лесничество и отобрали там у лесников ружья, которыми вооружили отряд.

Постепенно к нам приходили новые люди. Среди них Тимофей Гончаров, родом откуда-то из-под Омска. Из плена бежал. Сейчас у нас в отряде двадцать один человек. В Нижковицах разоружили полицию и достали для всех оружие. Имели бой с полицейскими в лесничестве «Золотой олень». Убили четырех жандармов и потеряли одного партизана.

— Его раненого захватили. Ему был только двадцать один год. Он был студент экономической школы в Пржерове, — тихо сказала Ольга.

— Да, его, раненного, стали пытать, — продолжал Жуков, — топтали ему пальцы кованым сапогом, а наш Иржи Ировский молчал. Только когда стало невыносимо больно, он крикнул палачу: «Перестань, собака! Не видишь, я умираю». И умер, так и не выдав наше пристанище. За этим фашистом наши партизаны теперь охотятся. Хотим отомстить за Иржи Ировского.

— Ему только двадцать один год был, — добавила Ольга. Видно было, что она с трудом сдерживает слезы.

— А тебе-то сколько? — спросил Мурзин.

— Мне уже двадцать два.

— Три партизана были легко ранены в этом бою, — продолжал Жуков. — А однажды наш связной из Морковиц Иржи Глоза сообщил, что на запасных путях между Морковицами и Незамыслицами гитлеровцы держат несколько вагонов с боеприпасами. Мы посовещались и решили совершить диверсию. Поздно вечером шесть наших партизан арестовали служащих вокзала в Морковинах, в том числе и начальника станции. Тот сообщил, что на путях стоят тридцать четыре цистерны с горючим. Охрана — всего несколько венгерских солдат. А вагоны с оружием уже отправлены. Тогда мы решили выпустить бензин из цистерн. Сняли охрану. Гаечными ключами открыли краны цистерн, и очень весело было смотреть, как вытекало на землю горючее. Бензин прямо рекой лился по железнодорожным путям. На двадцать восемь миллионов крон бензина вылили.

— Откуда такие точные сведения? — спросил Степанов.

— То правда же! — воскликнула Ольга. — То нам потом железнодорожные служащие рассказывали.

— Та-ак! Начало хорошее, — одобрил Мурзин. — Командовать тебе, Ольга, большим партизанским отрядом...

— Не-е. Я хочу то попросить. Назначьте командиром кого-нибудь из мужчин, а я ему помогать буду.

— Почему? — удивился Мурзин. — В новой свободной Чехословакии мужчины и женщины будут равны, я так думаю...

— То будет потом, — перебила его Ольга. — А теперь еще рано. Некоторые крестьяне сомневаются. Вот если бы мужчина отрядом командовал, к нам бы больше людей пришло. То правда же.

— Да, это так, товарищ капитан, — поддержал Ольгу Жуков. — Я сам слышал, как местные жители про то говорили. Народ здесь еще со старыми пережитками.

— Так! А ты, комиссар, как думаешь? — спросил Мурзин у Степанова.

— Думаю, что им виднее. Раз сами просят, надо удовлетворить.

— Хорошо! Согласен. Кого рекомендуешь командиром назначить? — Мурзин пристально посмотрел на Ольгу.

— Пусть Серко Жуков командует. Он смелый...

— Зачем же я? — перебил Ольгу Жуков. — Вот Пепек. Он коммунист, чех. Ему легче с местными жителями разговаривать. Да и смелости ему не занимать.

— А ты, Ольга, как думаешь?

— Можно и Пепека. Тоже хороший воин.

— А как думает сам Пепек? — обратился Мурзин к сидевшему молча невысокому, коренастому партизану.

— Я коммунист, — ответил тот. — Как прикажете, так и будет.

Мурзин и Степанов не стали возражать. Пепек был утвержден на должность командира отряда «Ольга». А Ольгу Франтишкову назначили его заместителем.

Обсудив положение отряда «Ольга» и учитывая его малочисленность, Мурзин и Степанов посоветовали Пепеку не задерживаться с отрядом на одном месте, чаще менять базы отдыха и стоянки, но постоянно действовать в районе Кромериж, Вышков, вдоль горной цепи Хржиб.

Договорившись о местах встречи связных отряда с представителями штаба партизанской бригады, Пепек, Жуков и Ольга распрощались с Мурзиным и Степановым и отправились в обратный путь к своему отряду. И хотя все напутственные слова были сказаны, Мурзин вместе с ними вышел из бункера и, спускаясь по горной тропе к селу Гощалково, вновь и вновь наказывал Пепеку быть бдительным и тщательно проверять новых людей, которые будут приходить в отряд «Ольга».

Проводив партизан до домика матки Чешковой, Мурзин обнял каждого из них на прощанье. Когда же они скрылись за поворотом улицы, он поднялся на крыльцо дома и столкнулся в дверях с Костей Арзамасцевым, которого посылал на поиски Ушияка.

— Ты уже здесь? — удивился Мурзин.

— Так точно. Задание выполнил, товарищ капитан.

— Заходи, докладывай.

Мурзин нетерпеливо увлек Арзамасцева в небольшую комнату и усадил на скамью. Сам, опираясь на палку, уселся рядом.

— Ну, говори. Что узнал? Где Ушияк?

— Хорошего мало, товарищ капитан. Нет больше Яна Ушияка.

Арзамасцев подробно рассказал Мурзину о том, как, не желая сдаваться, Ушияк пустил себе в висок последнюю пулю. Мурзин слушал не перебивая, печально опустив голову. «Эх, братор Ян, сгубила тебя твоя доверчивость! Слишком уж ты был чист душой, чтобы поверить в чужую подлость».

Чувство вины одолевало Мурзина: надо было настоять на своем, надо было любыми способами убедить Яна, что Дворжак враг! И как это Ушияк мог во второй раз поверить этому негодяю?

— Та-ак! — протянул Мурзин, когда Арзамасцев замолк. Но это мурзинское «та-ак» прозвучало не как обычно — раздумчиво, а решительно, угрожающе. — Дворжака надо поймать во что бы то ни стало и повесить. Надо предупредить все отряды, дать им точное описание этого провокатора...

— Я еще одну печальную весть принес, — проговорил Арзамасцев.

Мурзин настороженно повернул голову в его сторону.

— Боши лесника Яна Ткача увезли в гестапо. За то, что он вас укрывал.

— Откуда они про это узнали?

— А тот парень, что со мной за вами ходил, уже больше двух недель в Злине в гестапо сидит. Ранили его в перестрелке, вот и попался к ним в руки. Видно, пыток не выдержал, продал Яна Ткача. А может, и кто другой выдал, сейчас трудно гадать...

— А что с женой его Аничкой Ткачевой? — тихо спросил Мурзин.

— Дома она. Ее пока не тронули. Может, еще и сам Ткач вернется, может, выкрутится, — с надеждой в голосе проговорил Арзамасцев.

Откуда было знать Косте, что еще вчера, не выдержав зверских пыток, Ян Ткач повесился в тюремной камере.

РАЗГРОМ ЖАНДАРМЕРИИ

Однажды Мурзин и Степанов в сопровождении небольшой группы партизан отправились в отряд Петра Москаленко. Мурзин уже твердо стоял на ногах и ходил без палки. После ранения это был его первый выход из села Гощалково. Ему хотелось лично побывать в каждом отряде и батальоне, познакомиться с обстановкой на месте, поговорить с людьми.

До отряда Москаленко было еще далеко, когда наступили сумерки, и Степанов предложил переночевать в доме лесника.

Чувствуя усталость после непривычного перехода по заснеженным горным тропам, Мурзин согласился. Вся группа, около тридцати человек, явилась к леснику Свачину, который уже давно сотрудничал с партизанами. После нехитрого ужина, состоявшего из брынзы и хлеба, улеглись спать прямо на полу, вповалку, поближе к жарко натопленной печке.

Ночь прошла спокойно. Наутро, когда партизаны, поблагодарив хозяина, собирались двинуться дальше в путь, к леснику пришел учитель и сообщил, что на окраине города Фриштак живет в своем имении помещик Попежик, который дружит с гестаповцами и всячески издевается над крестьянами окрестных сел за то, что те не желают на него работать.

Среди сопровождавших Мурзина партизан был матрос Михаил Журавлев. Он бежал из фашистского плена и, прежде чем попасть в партизанскую бригаду имени Яна Жижки, скрывался в этом районе. Услышав рассказ учителя о помещике Попежике, Журавлев сказал, что он тоже знает о его жестокости. Партизаны решили примерно наказать Попежика.

До города Фриштак было около двенадцати километров, и Мурзин решил переждать день в домике лесника Свачина. Вместе со Степановым он разработал подробный план визита в помещичье имение, а с наступлением темноты повел партизан.

План был таков. Попежику отводилась роль «приманки», чтобы захватить в его доме несколько жандармов.

К имению добрались лишь в полночь. Помещик уже спал. Когда его разбудили, он долго протирал глаза, стараясь понять, кто стоит перед ним. Наконец он пришел в себя, быстро вскочил с постели и трясущимися руками стал натягивать на себя одежду.

— Это ты хозяин имения? — спросил Мурзин.

Попежик молча кивнул головой. От страха он никак не мог попасть в рукав куртки.

— Почему ты издеваешься над своими рабочими? Почему притесняешь крестьян?

— То не есть правда. Я есть честный человек... Я хочу помогать партизан...

— Хорошо! Посмотрим, как у тебя это получится. — Мурзин убрал в кобуру пистолет, уселся в кресло. Степанов и около десятка партизан встали рядом. — Так вот, господин Попежик. Сейчас ты пойдешь к телефону и позвонишь в полицию города Фриштак. Скажешь, что к тебе в имение зашли два раненых партизана и нужно срочно приехать, чтобы захватить их врасплох. Понял?

Попежик растерянно озирался по сторонам.

— Ну, ну, решайся. Где у тебя телефон?

— Телефон там... Во дворе... В другом помещении...

— Значит, пойдешь туда и позвонишь. Журавлев, Арзамасцев, проводите! И смотрите: если что не так, кончайте его на месте. Понял, Попежик?

Когда Журавлев и Арзамасцев увели Попежика из спальни, Мурзин обратился к Степанову:

— А сейчас давай-ка расставляй народ. Надо же с почестями встретить господ жандармов.

Через несколько минут в спальне остался Мурзин с двумя партизанами. Вскоре вернулся Попежик в сопровождении Арзамасцева и Журавлева.

— Пан велитель! — обратился он к Мурзину еще с порога. — Сейчас приедут. Будут здесь через полчаса. Вы спрячьтесь в соседних комнатах, а я пойду их встречать к воротам...

— Нет, Попежик. Не будет по-твоему. Раз нам оказана такая честь, мы сами встретим жандармов. Вы, — обратился Мурзин к Журавлеву и Арзамасцеву, — оставайтесь с ним здесь, а мы пойдем встречать гостей.

Четверых партизан Степанов поставил возле ворот. Несколько человек осталось в темном коридоре. А сам Степанов вместе с Мурзиным и остальными разместились возле окна, чтобы схватить жандармов живыми, когда они войдут в кабинет.

Вскоре на дороге к имению засветились фары легкового автомобиля. Выхватывая из темноты кружащиеся снежинки, лучи света приближались к воротам усадьбы. Наконец машина остановилась возле самых ворот, фары потухли, и вместе с темнотой на землю опустилась напряженная тишина. Четыре темных фигуры направились через двор к флигелю.

Неожиданно у входа в дом раздался чей-то возглас на немецком языке и началась свалка. Мурзин, Степанов, а за ними и остальные партизаны бросились опрометью из кабинета на улицу. Степанов с ходу кинулся на здоровенного фашиста, пытавшегося вытащить из кобуры пистолет. Через мгновение тот лежал на снегу, а Степанов, усевшись на нем верхом, закручивал ему руки за спину. С остальными тремя тоже справились без единого выстрела.

Оторопевших жандармов привели в кабинет помещика. Из соседней комнаты ввели перепуганного хозяина. Жандармский офицер со связанными позади руками стал истошно кричать на трясущегося Попежика. Он ругал его то на немецком, то на чешском языке и все норовил высвободить руки.

— Ну ладно! Хватит! — прервал его Мурзин и стукнул рукояткой пистолета по письменному столу.

Офицер умолк, презрительно оглядел партизан. Фуражку он потерял во время борьбы, белесые волосы его были взлохмачены. Из-под густых нависших бровей сверкали ненавистью голубые глаза.

— Настоящий ариец! — спокойно проговорил Мурзин.

— Партизан! Бандит! Капут!! — выкрикнул тот. Слезы бессильной ярости стремительно покатились по его гладко выбритым щекам к подбородку.

— Юра! С этим все ясно, — сказал Степанов и, подняв пистолет, выстрелил в грудь фашиста.

Трое других жандармов, молча наблюдавшие эту сцену, словно по команде, упали на колени и стали молить о пощаде.

— Я есть только шофер машина! — неустанно твердил один из них.

А жандарм со знаками сержанта на погонах так рьяно плюхнулся на колени, что не удержал равновесия и, ткнувшись лицом в дощатый пол, в кровь разбил себе нос. Руки его были связаны за спиной, и партизанам пришлось поднимать его с пола.

У Мурзина вдруг зародился дерзкий план.

— Слушай, Иван, подойди-ка сюда, — позвал он Степанова. — А что, если нам с их помощью прорваться в здание жандармерии? Сейчас ночь. Там могут быть только дежурные, остальные спят.

— Что ж, дело говоришь, — согласился Степанов.

Он повернулся к сержанту немецкой жандармерии, из нога которого все еще капала кровь, и приказал ему следовать в соседнюю комнату. Тот испуганно втянул голову в плечи, покорно побрел к двери.

Мурзин пошел за ними.

Оказавшись в спальне помещика, немец начал молить Степанова сохранить ему жизнь. Степанов молча развязал ему руки и лишь потом объяснил, что партизаны оставят его в живых, если он проведет их в помещение жандармского участка.

Сержант согласно кивнул головой. Достав из кармана платок, он приложил его к носу.

...А через двадцать минут от ворот помещичьего имения отъехал легковой автомобиль немецкой жандармерии города Фриштак. За рулем, переодетый в форму жандарма, сидел Костя Арзамасцев. Рядом с ним ерзал на сиденье пленный жандармский сержант. Позади восседали Мурзин и Степанов, причем Степанов напялил на себя шинель и фуражку расстрелянного жандармского офицера. Вслед за ними со двора имения выехал небольшой автобус, реквизированный у помещика, в котором разместились остальные партизаны.

Около двух часов ночи оба автомобиля въехали в спящий город, миновали несколько пустынных улиц и остановились неподалеку от жандармского участка. Выбравшись из машин, партизаны построились в колонну по три. Под руководством Степанова и пленного сержанта подошли они к будке караульного.

Завидев жандармского офицера и сержанта, караульный собрался было докладывать, но тут же выскочивший из строя Журавлев сбил его с ног, а чех Карел проворно засунул в рот фашиста кляп. Теперь путь был свободен. Партизаны ворвались в помещение, где жили жандармы. Разбуженные шумом, жандармы вскакивали с постелей, растерянно метались по комнатам, кричали, ругались, некоторые становились на колени и плакали, глядя на черные дула направленных на них автоматов.

Неожиданно пленный сержант, находившийся возле Мурзина, закричал: «К бою!» — и вцепился Мурзину в горло. В тот же момент Михаил Журавлев стукнул сержанта прикладом по голове. Разжав пальцы, фашист плюхнулся на пол. Несколько жандармов, попытавшихся броситься к пирамиде с оружием, упали, сраженные автоматной очередью, выпущенной Степановым. Остальные партизаны тоже открыли уничтожающий огонь по жандармам.

За одну-две минуты с гитлеровцами было покончено. Забрав около тридцати винтовок, десяток автоматов и несколько ящиков патронов, прихватив с собой секретные документы жандармерии, партизаны покинули участок и на тех же машинах благополучно выбрались из города.

К рассвету, пустив автомашины под откос, Мурзин со своими друзьями уже входил в лес. После удачной ночной операции было решено отдохнуть в доме лесничего. Не успели еще расположиться на отдых, услышали передачу пражского радио. Скорбным голосом диктор сообщил, что этой ночью в городе Фриштак партизаны злодейски напали на жандармский участок.

«Весь личный состав жандармерии, — продолжал диктор, — во главе с начальником участка героически, до последнего патрона, сражались с превосходившими силами бандитов. Они погибли смертью храбрых, как и подобает солдатам великой Германии».

На этом передача закончилась, но, несмотря на усталость, партизаны еще долго не могли уснуть, обсуждая итоги ночной диверсии.

«Это вам за Ушияка», — думал Мурзин, укладываясь поудобнее на полу возле Степанова.

АГЕНТЫ ВЫХОДЯТ НА СЛЕД

Карл Герман Франк нервно теребил клочок бумаги с донесением службы безопасности. Перед разгневанным статс-секретарем протектората стоял навытяжку оберштурмфюрер СС Гельмут Хайнеке. Он, не моргая, глядел в холодный стеклянный глаз своего всемогущего шефа и молил бога, чтобы Франк не отправил его на Восточный фронт.

— Еще два месяца назад вы лгали мне, что эти бандиты Ушияк и Мурзин уничтожены вашими людьми. А сегодня вы имеете наглость утверждать, что не в состоянии с ними справиться.

— Смею доложить, господин группенфюрер, Ушияк и Мурзин действительно уничтожены. Их банда разбита и больше не существует.

— Кто же тогда, по-вашему, действует в нашем тылу? Вы хоть отдаете себе отчет в том, что происходит? Наступление советских армий с рубежа Вислы уже сказалось на положении наших войск в Арденнах. Заботясь о дальнейшем ходе событий на фронте, германское командование срочно перебрасывает войска с запада на восток. И в это критическое для нас время на наших коммуникациях свободно, да, да, свободно действуют партизанские банды. Вы только взгляните, что они сделали! — Франк потряс в воздухе листком с донесением. — Вот, полюбуйтесь! Возле деревни Штечки уничтожено двадцать грузовых автомобилей и шесть бронемашин! Это восьмого января. А десятого взорван воинский эшелон под городом Липник. Еще через день, двенадцатого января, под откос полетел эшелон с танками в окрестностях Моравской Остравы! Взорваны мосты на железнодорожных линиях Всетин — Злин — Граница — Рожнов! Партизанские банды обнаглели настолько, что безнаказанно спускаются с гор и врываются в крупные населенные пункты с нашими гарнизонами. В городе Фриштак бандиты уничтожили в ночном бою целое подразделение полевой жандармерии. Где-то там же разоружили целую роту венгерских солдат... Москва и Лондон трубят на все голоса об этих событиях... Не кажется ли вам странным, что все это происходит в вашем районе?..

— Осмелюсь заметить, господин группенфюрер! Венгерская рота была разоружена в районе Брно. За этот район отвечает штурмбанфюрер Козловский.

— Да! Но он, не в пример вам, принимает решительные меры. Банда, разоружившая венгерских солдат, уже уничтожена. Его люди расстреливают этих бандитов еще до того, как они успевают уйти в лес. Вот, можете убедиться. — Франк взял со стола одно из очередных донесений и протянул его Гельмуту Хайнеке. — Только вчера служба Козловского ликвидировала в деревне Селаш целую группу потенциальных бандитов. Наши люди сами увели их в лес, не дожидаясь, пока это сделают партизаны...

— Осмелюсь доложить, господин группенфюрер! Мои люди тоже уничтожили большую банду вместе с Ушияком и Мурзиным.

— Если вы действительно уничтожили этих бандитов, то кто же действует в вашем районе? Кто взрывает мосты? Кто взрывает эшелоны? Кто, наконец, совершил нападение на жандармерию в городе Фриштак? Уж не этот ли мифический Черный генерал?

— Да, да! Видимо, это он, — поспешно проговорил Гельмут Хайнеке. В глубине души он поблагодарил бога за то, что статс-секретарь протектората напомнил ему о Черном генерале, на которого теперь можно было валить все беды.

— Какие же меры вы принимаете? — уже мягче спросил Карл Герман Франк.

— В настоящее время, господин группенфюрер, я не располагаю достаточными силами, чтобы прочесать Бескидские горы. В моем распоряжении есть только несколько малочисленных групп СС и агентурная сеть гестапо...

— И этого вам мало? — перебил его Франк. — Вы просто разучились работать. Я даю вам последнюю возможность доказать свою преданность фюреру и фатерланду. В этот исторический момент, когда враги великой Германии стоят у порога нашего дома, необходимы самые радикальные меры. Возьмите группу Просковца и направьте его людей в горы. Пусть они под видом партизан установят контакт с этими бандитами. Поручите им поймать этого Черного генерала. Я полагаю, не нужно большой фантазии, чтобы заманить его в подготовленную ловушку. Было бы хорошо доставить его в Прагу живым. Но в крайнем случае я буду рад услышать, что он уже мертв.

— Яволь! Мы постараемся доставить вам эту радость, господин группенфюрер!

— Да! Чуть не забыл. У вас же есть, наконец, батальон «Зюд-Ост», который расквартирован в Визовицах. Этот батальон можно тоже привлечь для карательных операций.

— Никак нет, господин группенфюрер! Батальон «Зюд-Ост» находится в личном распоряжении оберштурмбанфюрера Скорцени. А Скорцени сейчас нет в Моравии. Без его приказа командир батальона не станет мне повиноваться.

Карл Герман Франк задумался. Оберштурмфюрер Хайнеке был прав. Да к тому же от батальона «Зюд-Ост» фактически осталось одно только название,

— Прекрасно! Я постараюсь связаться со Скорцени. Быть может, он разрешит воспользоваться батальоном «Зюд-Ост». Кроме того, я переговорю с генерал-фельдмаршалом Шернером. Думаю, что и он не откажет нам в поддержке. Таким образом, подкрепление вы получите. Но если и в этом случае вы не расправитесь с бандами Черного генерала, берегитесь. Тогда вам придется держать ответ перед самим рейхсфюрером Гиммлером. Я не буду объяснять, чем это может для вас закончиться! Идите!

Когда оберштурмфюрер СС Гельмут Хайнеке скрылся за массивной дверью, статс-секретарь протектората вызвал своего адъютанта.

— Соедините меня с генерал-фельдмаршалом Шернером, — приказал он, подходя к висевшей на стене огромной карте.

На этой карте, утыканной маленькими нацистскими флажками, обозначалась линия Восточного фронта к исходу минувшего дня. Одного взгляда было достаточно, чтобы оценить создавшуюся обстановку. Русские танки прорвались к Одеру в районах Глогау и Штейнау. Вышли с севера к крупному промышленному городу Бреслау. А еще южнее советские войска в нескольких местах форсировали Одер и кое-где перешли восточные границы Моравии. Особенно продвинулись они на севере, словно занесенный меч, нависли над всей Моравией. И Силезский промышленный район оказался у русских.

Карл Герман Франк напряженно всматривался в названия немецких городов, оставленных солдатами фюрера. «Майн готт, — мысленно произнес он. — Если так пойдет дальше, что же останется от империи?..» Телефонный звонок прервал его невеселые мысли.

— Господин группенфюрер! Генерал-фельдмаршала сейчас нет. Он выехал на командный пункт семнадцатой армии. Можно вас соединить с начальником штаба.

— Хорошо! Я буду говорить с генералом Нацмером.

Через несколько секунд в трубке послышался старческий голос начальника штаба группы армий «Центр».

— Дорогой Нацмер! Я решился побеспокоить вас по очень важному делу. У нас на Моравии в тылу ваших армий действуют партизанские банды. Они нарушают наши коммуникации, терроризируют население. Служба безопасности не располагает в настоящее время достаточными резервами для их полного уничтожения. Я хотел бы просить генерал-фельдмаршала выделить нам резервные части для карательной операции. Быть может, вы доложите ему о моей просьбе?

— Нет, нет. Сейчас даже говорить об этом бесполезно. Разве вы не знаете, что здесь у нас творится. Русские упорно стремятся окружить Бреслау. Генерал-фельдмаршал запросил у ставки новые войска. И пока их не перебросят к нам с запада, мы не в силах дать вам ни одного солдата.

— Дорогой генерал! Но у вас же есть миллионная армия.

— Господин группенфюрер! Вы бы лучше посчитали, сколько бросили против нас русские. С начала их наступления мы потеряли больше двухсот тысяч солдат. Почти пять тысяч орудий и минометов осталось по ту сторону фронта. Я понимаю ваше положение, но постарайтесь обеспечить тылы группы армий «Центр» силами СД и полевой полиции.

Понимая, что дальнейший разговор ни к чему не приведет, Карл Герман Франк молча опустил на рычаг телефонную трубку и сел писать срочное донесение рейхсфюреру СС господину Гиммлеру.

* * *

Оберштурмфюрер СС Гельмут Хайнеке вернулся из Праги в Злин в мрачном расположении духа. Угроза сумасбродного шефа отправить на фронт не выходила из головы. За последние годы он уже дважды катился вниз по служебной лестнице. Казалось, совсем недавно выполнял он обязанности гестаповского комиссара в Кобленце и Висбадене, но неожиданно был отстранен от должности и направлен во Францию. В оккупированной Франции он не совсем удачно провел карательную операцию против отрядов Сопротивления и тоже вынужден был расстаться с этой работой. Из Франции он прямым сообщением попал в город Злин, куда его назначили начальником полиции безопасности. Поначалу здесь было спокойно. Но с появлением партизан в окрестностях Злина и Всетина Гельмут Хайнеке потерял покой.

В том, что партизаны из всей Моравии избрали именно этот район, Хайнеке винил только свою судьбу. Он был фаталистом и твердо верил, что каждому начертано нести свой крест.

Гельмут Хайнеке не вдавался в анализ происходящих событий. Даже крупное поражение германских армий на Восточном фронте беспокоило его постольку, поскольку он сам, при соответствующих обстоятельствах, мог угодить на фронт — в самое пекло войны. Поэтому мысли его были заняты только одним: как можно быстрее мобилизовать имеющиеся в его распоряжении силы и окончательно разделаться с партизанами во вверенном ему районе Злина и Всетина.

Приехав в свою резиденцию, расположенную в самом центре Злина, оберштурмфюрер СС Хайнеке вызвал своих ближайших помощников. После длительного совещания был разработан план хитроумной операции по борьбе с партизанами. А через два дня в Злине, Всетине и других населенных пунктах, разбросанных неподалеку, появились броские объявления. От имени германского командования в них сообщалось, что за поимку Черного генерала — руководителя партизанских банд в Моравии — будет выплачена награда в один миллион оккупационных марок.

Примерно в это же время в окрестностях Злина и Всетина начала действовать новая партизанская группа «русских» под командованием Просковца.

* * *

Штурмбанфюрер Козловский вызвал своего адъютанта и приказал подать коньяк и кофе.

Шеф гестапо города Брно, развалясь, сидел в огромном кресле, обитом телячьими шкурами. Против него, по другую сторону невысокого столика, на самом краю точно такого же кресла, примостился огромный, двухметрового роста мужчина. Он был почти на две головы выше своего собеседника, но ему явно хотелось казаться ниже: он сидел сгорбившись, ссутулив плечи, и, опустив голову, заискивающе поглядывал на всемогущего шефа гестапо.

— Так вот, дорогой Франтишек Шмидт! — обратился к нему штурмбанфюрер Козловский, когда адъютант, оставив на столике поднос с уже начатой бутылкой французского коньяка и двумя дымящимися чашечками кофе, скрылся за дверью. — Вы славно поработали. Статс-секретарь протектората Карл Герман Франк просил передать вам свою благодарность, Я уверен, что в скором времени на вашей груди появится Железный крест, но для этого необходимо сделать еще кое-что... Давайте выпьем за ваши успехи, а потом продолжим наш разговор.

Шеф гестапо наполнил коньяком небольшие узкие рюмки.

— За великого фюрера великой Германии!

Оба отпили из рюмок ароматную, крепкую жидкость.

— А теперь о делах, дорогой Франта Великий!

— Сегодня я уже Франц Брин, — робко поправил шефа Франтишек Шмидт.

— Да, да! Я знаю много ваших имен. Франта Веселый, Новак, Покорный. Но для меня вы всегда Франта Великий. Вы великий агент и по росту и по делам. Служба безопасности никогда не забудет ваших услуг. Ведь если бы не вы, нам вряд ли удалось бы раскрыть коммунистическое подполье в городе Брно. И сегодня вы продолжаете преданно служить на благо великой германской империи. Я хочу выпить за ваши прошлые и будущие заслуги.

Штурмбанфюрер Козловский до дна осушил рюмку. Франтишек Шмидт последовал его примеру.

— Так вот, дорогой мой Франтишек Великий. Группенфюрер Карл Герман Франк и я представим вас к награде Железным крестом, если вы доставите нам живым или мертвым Черного генерала. Конечно, лучше живым. Он может нам еще пригодиться.

— А кто это такой? — спросил шефа Франтишек Шмидт. Он задумался, силясь вспомнить, где и когда слышал уже это имя.

— В лесах, на склонах Бескидских гор, обосновались наиболее активные партизанские банды. Ими командует какой-то Черный генерал. Во всяком случае, так информировал статс-секретаря протектората оберштурмфюрер Гельмут Хайнеке. И, хотя за район Бескидских гор отвечает Хайнеке, я хочу, чтобы именно мои люди поймали Черного генерала...

— Но никакого Черного генерала на Моравии не существует, — сказал Франтишек Шмидт. Узкие длинные губы его растянулись в усмешке. — В Бескидах партизанскими бандами командует советский майор Мурзин. Вот его фотография. Она попала ко мне случайно, от одного из моих людей.

Франтишек Шмидт достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, выложил на стол несколько паспортов и извлек из одного из них любительскую фотографию.

Штурмбанфюрер Козловский торопливо взял фото и стал пристально разглядывать изображенного там чернобородого человека.

— Его-то вы и должны доставить ко мне в Брно, — сказал он после паузы. — Если доставите живым, получите миллион марок и Железный крест. Можете верить моему слову. Карл Герман Франк сам обещал мне это.

— Хорошо, господин штурмбанфюрер! Я постараюсь выполнить ваше задание. Имейте в виду, что партизаны, которые действуют в районе Брно и Кромерижа, тоже подчиняются этому человеку. А я уже связался с группой английских парашютистов. Они в полной уверенности, что я представляю центральный штаб Сопротивления и прибыл в Моравию из Праги. Через них мои люди устанавливают контакт с одной из партизанских банд. Постепенно я доберусь и до самого Мурзина. Думаю, он клюнет на мою приманку...

— Желаю успеха! — Шеф гестапо города Брно поднялся с кресла.

Вслед за ним вскочил и Франтишек Шмидт. Разница в их росте была поразительной. Рядом с невысоким штурмбанфюрером Франт Великий выглядел исполином. Он смотрел на шефа гестапо сверху вниз, наклонив голову.

Козловский дружелюбно спросил:

— Дорогой Франтишек! Какой же у вас рост?

— Два метра пять сантиметров, — смущенно ответил тот.

— Великий, поистине великий! — воскликнул Козловский, восхищенно оглядывая своего агента. И вдруг, спохватившись, добавил: — Вам, видимо, потребуются деньги?

— Деньги никогда не бывают лишними.

Шеф гестапо подошел к сейфу. Щелкнул замок.

— Вот, возьмите. — Козловский протянул Шмидту пачку оккупационных марок. — Когда привезете Черного генерала... или как его там... Мурзина... Словом, когда привезете этого человека, получите несравненно больше.

— Господин штурмбанфюрер! Ваши деньги не пропадут даром. К концу февраля майор Мурзин будет доставлен в этот кабинет.

— Ступайте, Франтишек. Да хранит вас бог!

ТАК ПОГИБ СЕРГЕЙ ЖУКОВ

Зима выдалась на редкость теплая и сырая. Не раз снежные бураны со штормовыми ветрами заметали дороги в горах. Но стоило небу очиститься от хмурых туч, как яркие солнечные лучи растапливали снега, образуя множество журчащих ручейков. Хвойные леса, синевшие шапками на вершинах и склонах гор, быстро сбрасывали снежный наряд и сияли изумрудными красками на белом фоне горных лугов.

Партизанские батальоны и отряды бригады имени Яна Жижки обосновались в высокогорных селениях. Местные жители всячески поддерживали партизан, укрывали от полиции и карателей, снабжали продовольствием и медикаментами. Подпольные патриотические организации Моравии провозгласили лозунг: «Ни одного килограмма продовольствия бошам. Все излишки отдавать партизанам!» С каждым днем отряды и батальоны партизан пополнялись всё новыми и новыми бойцами. К началу февраля один только батальон Степанова насчитывал около восьмисот человек.

Теперь партизаны отдельными боевыми группами спускались с гор, выходили на вражеские коммуникации, где почти ежедневно совершали смелые диверсии.

Немцы шли на различные хитрости. Впереди каждого воинского эшелона стали пускать платформы, груженные балластом, усилили охрану железнодорожных перегонов, но все это не спасало гитлеровцев от участившихся взрывов на железных дорогах.

Каратели неистовствовали. Гестапо расстреливало заложников, ввело смертную казнь за малейшую провинность. Появился на улице города после комендантского часа — расстрел. Задержан без соответствующих документов на проезжей дороге — расстрел. А тех, кто попадался в руки карателей в лесу или в поле, убивали на месте без суда и следствия.

Все это происходило внизу, в густо населенных долинах. А в горах властвовали партизаны. На всех горных тропах, берущих начало у шоссейных дорог, пестрели предостерегающие надписи на немецком языке: «Внимание! Остерегайтесь! Партизаны!»

Фашистам было чего остерегаться. В конце января партизаны только второго батальона взорвали несколько металлических опор высоковольтной линии Брно — Моравская Острава. Металлургический комбинат и шахты Остравы три дня стояли без электроэнергии. В селе Кашава, что неподалеку от Злина, партизаны захватили обоз и, разоружив тридцать венгерских солдат, отпустили их по домам. А партизаны отряда «Ольга» вновь отправились в долину, поближе к вражеским коммуникациям.

Взвод Матоушека спустился с гор в окрестностях деревни Кудловицы и уже перед утром совершил нападение на бронемашину с зенитным орудием на прицепе. Сопровождавшие орудие восемь гитлеровцев подняли руки. Захватив одиннадцать винтовок, семь пистолетов и около тридцати ручных гранат, Матоушек повел своих бойцов в направлении Кромерижа, расстреляв предварительно пленных на опушке леса.

На ночь разместились на окраине села Собесуки. Набившись в маленький тесный домик, партизаны отдыхали после утомительного перехода: одни дремали сидя, притулившись к стене и опираясь на оружие, другие разговаривали вполголоса, вспоминали родных и близких. Неожиданно в тишине прогремел выстрел. Мигом погасла керосиновая лампа над столом. Все схватились за оружие, застыли в немом оцепенении. И в этот момент раздался прерывистый возглас на ломаном чешском языке:

— Комрады! Не бойтесь... Это я... Нечаянно сам себя стрелил...

В темноте блеснули лучи фонариков, и все увидели Сергея Жукова, лежавшего в луже крови. Партизаны бросились к нему.

— Как то случилось, Серко? — воскликнул Матоушек.

На полу рядом с Жуковым валялся его пистолет. Сергей всегда носил его во внутреннем кармане пиджака. И сейчас, когда Сергей Жуков задремал, сидя на стуле, пистолет вывалился из его кармана и, ударившись о пол, выстрелил. Пуля пробила Сергею левое легкое и вышла под лопаткой.

Партизаны перевязали ему рану, остановили кровь. Жуков задыхался. Партизаны собрали все подушки, которые были в доме, уложили раненого на них. Но Сергей продолжал задыхаться и просил, чтобы его застрелили.

Никто из партизан не мог на это решиться. Тогда, собрав последние силы, Сергей Жуков обратился к своему второму номеру по пулемету.

— Ягда, друг! Покончи мои мучения! Выстрели мне в висок, — простонал он.

Со слезами на глазах Ягда стал утешать Сергея. Он обещал, что доставит его в больницу, что тот еще будет жить.

Но Сергей не унимался:

— Эх, Ягда!.. Если уж ты, лучший друг, не можешь выполнить... мою последнюю просьбу... то хоть подай мне пистолет... Я сам... Сам разделаюсь...

Но никто не был в силах выполнить его просьбу.

Наконец Сергей потерял сознание. Партизаны осторожно перенесли его на кровать.

С наступлением рассвета партизаны собрались уходить. Посовещавшись, они решили оставить раненого на попечение хозяина, лесника Ганака. Ему вручили пистолет Жукова и посоветовали:

— Если нагрянут гитлеровцы, застрели хлопца. Скажешь, что партизан все время держал тебя под угрозой этого пистолета и ты не мог донести о нем в гестапо.

Молчаливо, с глубоким волнением прощались партизаны с Сергеем Жуковым. Столько кровопролитных боев невредимым прошел этот бесстрашный русский солдат, а теперь погибал от нелепого случая, от своей же пули! Партизаны по очереди подходили к кровати и, постояв недолго над Сергеем, выходили на улицу.

Вскоре оба взвода, растянувшись цепочкой, двинулись в путь к подернутому сизой дымкой лесу. А двое — связной Карел Пеликан и Александр Халупа — направились по приказу Матоушека в город Здоунки за доктором Зламалом.

Доктор Зламал не стал расспрашивать о подробностях. Он немедленно отправился к леснику Ганаку. Все, что мог, сделал он для спасения партизана. Но случай был настолько тяжелым, что Жукова было необходимо переправить в больницу. Тогда несколько местных жителей — друзья лесника — перенесли раненого в корчму Ковача в селе Уездско и там положили на телегу с пивными бочками.

Кучер Иозеф Мадерка осторожно тронул лошадей. Хозяин корчмы поехал впереди повозки на велосипеде, чтобы в случае необходимости подтвердить, что раненого подобрали на дороге. Так Сергея Жукова довезли до города Кромерижа и, снабдив чужими документами, поместили в городскую больницу.

Через несколько дней кризис миновал, состояние раненого стало заметно улучшаться. Не прошло и десяти дней, как он начал подниматься с постели. Партизаны уже собирались вывезти его в лес. Но...

Гестаповцы нагрянули в городскую больницу неожиданно. Она увели раненого партизана и доставили его в известную своими зверствами Литенчицкую ягдкоманду. Жукова сразу же подвергли допросу. Гитлеровцам важно было узнать, где скрываются партизаны, где расположены их основные базы. Превозмогая адскую боль, Жуков молчал.

После ужасных пыток, избитого и полуживого, его посадили в автомашину и стали возить по ближайшим деревням, требуя назвать жителей, у которых останавливались партизаны. И вновь Жуков не проронил ни слова. Он переносил нечеловеческие мучения и молчал. Тогда взбешенные гестаповцы раскалили докрасна стальной прут и вонзили его в еще не зажившую рану партизана. Этой зверской экзекуцией руководил немецкий комендант города Кромерижа полковник Кобличек. Советский солдат Сергей Жуков молча умер, но никого не выдал.

Несколько местных жителей, невольные свидетели дикой расправы над раненым партизаном, рассказывали потом Ольге Франтишковой и Матоушеку о том, как геройски погиб их русский товарищ. Партизаны отряда «Ольга» поклялись отомстить за смерть Сергея Жукова.

КОНЕЦ ФРАНТЫ ВЕЛИКОГО

Честмир Подземный вернулся от Мурзина в город Валашские Мезеричи уже под вечер. Прежде чем направиться домой, он зашел к своему товарищу Рудольфу Петрвальскому, который до последнего времени был членом подпольной организации в Моравской Остраве и только недавно перебрался в Валашские Мезеричи, где сразу же вступил в диверсионную группу Честмира Подземного.

— Послушай, Рудольф! — без обиняков сказал Подземный. — Нам надо захватить одного провокатора. Есть приказ доставить его живьем в лес к партизанскому командиру.

— Раз надо, то будем делать... А ты, Петр, знаешь того человека?

Все члены диверсионной группы называли своего командира только его подпольной кличкой.

— Я-то знаю, — ответил он хмуро. — На вот. Можешь и ты посмотреть.

Подземный протянул Рудольфу фотографию.

— Так это же Павел! — удивленно воскликнул тот. — То руководитель всех подпольных организаций западной и южной Моравии!

— Откуда ты это взял?

— То правда же! Он приходил к нам в Остраву, встречался с нашим руководителем. Я сам при том присутствовал. Он еще просил списки нашей организации...

— Вот поэтому подпольная организация в Остраве и была разгромлена... А тебе пришлось бежать к нам в Валашские Мезеричи...

Петрвальский помрачнел. Сказал:

— Наверно, так и есть. Меня потом предупредили, что это подозрительный человек. А я не поверил. Кто-то даже сказал, что он агент Большой Франта.

— Очень может быть. Тем более мы должны постараться захватить его живым. Он много может рассказать. Завтра утром Жозефия Сикорова скажет тебе, куда ты должен прийти. Возьмешь с собой пистолет.

— Хорошо! Я буду ждать ее дома. Но, Петр, ты знаешь, что у этого Павла под пиджаком, на груди, висит бельгийский пистолет «ФН». Я сам видел. На встрече в Остраве он показывал нам эту пушку. Ремень через плечо, а на уровне сердца кобура с пистолетом. Это лучший крупнокалиберный пистолет в Европе. И говорят, стреляет он из него без промаха... Хвастал, что пистолет ему подарил сам доктор Бенеш.

— Спасибо за предупреждение. Это надо учесть. А если это действительно Большой Франта, то он еще прекрасно владеет приемами дзю-до. Об этом я тоже кое-что слышал.

— Возьми побольше ребят, Петр.

— Ладно. Итак, до завтра. И никому ни слова.

Честмир Подземный распрощался с Рудольфом и направился на конспиративную квартиру, куда на другой день должен был явиться Франц Брин — Большой Франта.

Эта конспиративная квартира находилась в центре города, поэтому необходимо было предупредить хозяйку, чтобы она отвела Франца Брина на другую конспиративную квартиру, находившуюся в небольшом отдельном домике почти на самой окраине Валашских Мезерич. Но не успел Подземный окончательно договориться с хозяйкой, как в дверь постучали четыре раза.

— Это кто-то из наших, — сказала хозяйка, услышав условный сигнал, и направилась к двери.

— Подожди! — удержал ее Подземный. — Я спрячусь в спальне. Может быть, это кто-нибудь от Франца Брина. Скажешь тогда, что я приду сюда завтра утром.

Честмир Подземный скрылся за портьерой. Послышался скрежет отодвигаемой задвижки, легкий скрип отворяемой Двери, и мужской голос вежливо спросил:

— К вам можно?

— Проходите! — ответила хозяйка. — Но мы вас ждали завтра.

— А разве Петр еще не вернулся?

Подземный узнал голос Франца Брина. Сердце его учащенно забилось.

— Нет, не вернулся. Он должен прийти сюда завтра утром, — сказала хозяйка.

— Разрешите присесть?

— Пожалуйста.

Из темной спальни через просвет в портьере Подземный увидел, как Франц Брин подошел к столу, выдвинул стул и присел, не снимая пальто.

— Понимаете, мне довольно опасно долго находиться в вашем городе. К тому же завтра днем я должен уйти на встречу с английскими парашютистами, чтобы передать информацию в Лондон. Наш президент очень интересуется движением Сопротивления в Моравии. Вот я и думал, что Петр уже вернулся и можно еще сегодня узнать место и время встречи с Мурзиным.

— Нет, Петр придет только завтра утром.

Брин по-хозяйски расселся на стуле, широко раздвинув ноги, плотно упершись в пол огромными, на толстой подошве солдатскими ботинками. Цедил слова неторопливо, спокойно.

Подземный еле удерживался от желания сейчас же, немедленно влепить пулю в его узкий, сдавленный лоб. Он вслушивался в нагловатый, с хрипотцой голос, и его трясла дрожь от сдерживаемой с трудом ярости. Вот он, убийца Яна Ушияка, сидит в двух шагах от него, не подозревая о нем. А расправиться с ним нельзя! Надо ждать до завтра! Надо взять живым!

— А вы не могли бы сказать, как далеко от Валашских Мезерич находится штаб Мурзина? — лениво и вроде бы без особого интереса спросил Брин. И пояснил: — Меня беспокоит, что если завтра утром придется туда идти, то я могу не успеть на встречу с английскими парашютистами...

— Я даже не представляю, в какой это стороне, — ответила хозяйка. — Мне никогда не приходилось туда ходить.

— А сам Мурзин не приходит сюда? Вы его когда-нибудь видели?

— Нет. Я знаю только Петра и еще трех его товарищей. В прошлый раз вот с вами еще познакомилась.

— Это хорошо. В нашем деле нужна строжайшая конспирация. Я сам каждую ночь меняю квартиры, чтобы гестапо не напало на след. Еще не знаю, где эту ночь провести придется. А вы бы не разрешили у вас переночевать?

Хозяйка промолчала. Брин приметил ее замешательство и сказал успокаивающе:

— Не беспокойтесь. Я не требовательный постоялец. Сейчас я должен уйти на встречу с одним человеком. И, если вы не против, потом вернусь. Мне только бы поспать ночь. Я чертовски устал. — Он зевнул, прикрыл рот огромной ладонью.

— Конечно, конечно. Пожалуйста. Можете сегодня переночевать здесь, — наконец согласилась хозяйка. — Ведь завтра утром Петр придет сюда, чтобы встретиться с вами.

— Благодарю! Вы очень любезны. Я скоро вернусь.

Франц Брин поднялся со стула и направился к выходу. Когда дверь за ним захлопнулась, Подземный вышел из спальни. В раздумье остановился посреди комнаты. Что делать? Мысль захватить Франца Брина спящим казалась очень заманчивой. «Но это же центр города! Как потом провести его по улицам? Кругом фашисты. Ночью множество патрулей. И главное, за этой квартирой, возможно, уже следят, — раздумывал Честмир Подземный. — Нет. Лучше действовать, как намечено. За ночь предупредить Эмиля Гонзика. Еще двух товарищей. С рассветом собраться на конспиративной квартире в отдельном домике. Там сразу же за огородами начинается лес. Да, так и нужно делать. К тому же, пока его поведут на ту квартиру, можно проследить, не тянется ли за ним гестаповский хвост».

— Это хорошо, что он переночует здесь, у тебя, — сказал Подземный, приняв окончательное решение. — Завтра, когда он проснется, скажешь ему, что от меня приходил человек и передал, чтобы он шел на вторую конспиративную квартиру. Он не знает, где она находится. Поэтому ты проводишь его сама к Яну Плахетке. Доведешь до дома и уйдешь. В дом он пусть войдет один. Поняла? И ни о чем ему не рассказывай. Не знаю, мол, ничего, вот и весь разговор. До свидания! — Честмир крепко пожал женщине руку.

Рано утром Рудольф Петрвальский, Эмиль Гонзик и еще два подпольщика сидели за столом в аккуратно прибранной горнице. Хозяин дома только что отправился на работу, и Честмир Подземный давал товарищам последние указания. На столе дымился чугунок с вареной картошкой, на большом блюде были разложены ломти свеженарезанной ветчины, рядом стояла уже начатая литровая бутылка сливовицы.

Когда в дверях послышался условный стук, Честмир Подземный спрятался в соседней комнате, а Эмиль Гонзик — невысокий, коренастый крепыш — поспешил открыть дверь долгожданному гостю.

Франц Брин уверенной походкой, громко стуча тяжелыми ботинками, прошел в горницу и, окинув взглядом присутствующих, спросил:

— А где же Петр?

— Он вот-вот должен прийти. Садитесь с нами завтракать, — предложил Гонзик Брину.

— А-а! Старый знакомый! — воскликнул Франц Брин, снимая пальто, и, подойдя к Рудольфу Петрвальскому, протянул ему руку. — Давно не виделись. Как идут дела у вас в Остраве?

— Плохо. Руководители подполья арестованы, — сказал Петрвальский и осторожно добавил: — Вскоре после вашего отъезда...

Франц Брин и глазом не моргнул. Подсел к столу. Гонзик пододвинул ему тарелку, наполнил рюмку прозрачной желтоватой сливовицей.

— Это никуда не годится. Видимо, люди пренебрегли конспирацией, — строго сказал Брин. — И это в такой напряженный момент, когда со дня на день из Лондона может последовать приказ переходить к активным действиям!

— Скажи-ка, Павел... так тебя, кажется, звали в Остраве?.. Почему ты здесь, в Мезеричах, назвался Францем Брином? — неожиданно спросил Рудольф Петрвальский.

Франц Брин раскатисто рассмеялся.

— К чему такой глупый вопрос? Ты что, не знаешь, что условия конспирации требуют частой смены документов? Учить тебя надо? Я и Павел, я и Франц Брин! Понятно? А если хочешь знать, могу сообщить тебе по дружбе, что на самом деле я Франтишек Новак, инженер из Праги. Старейший член Социал-демократической партии Чехословакии... Так-то вот!

— Но ты же говорил в Остраве, что являешься представителем подпольного ЦК Компартии, — перебил его Петрвальский.

— И это тебе надо объяснять? Пожалуйста, объясню. В настоящее время, перед лицом общего врага — германского фашизма, наши партии действуют единым фронтом! И я имею полномочия возглавлять патриотическое движение в Моравии и от социал-демократов, и от подпольного ЦК Коммунистической партии.

— А кто выдал членов национальных комитетов в Брно, Всетине, Злине, Остраве? — вмешался вдруг в разговор молчавший до этого Эмиль Гонзик. — Ведь вы их всех знали...

Франц Брин нахмурил брови. На каменных скулах его обозначились желваки.

— А это уже оскорбление, — сказал он жестко. — И знаешь, как отвечают на такие оскорбления?.. Но ты еще слишком молод, а интересы нашего дела выше самолюбия — для меня, во всяком случае. Поэтому я отвечу на твой вопрос: наша разведка доподлинно установила, что наших людей в Остраве и Злине предала Маняка Седлачкова из села Горние Слоупнице. Она была связной между нашими подпольными комитетами и выдала их гестаповцам. Могу назвать еще и других предателей...

Франц Брин говорил неторопливо, убедительно, подчеркивая каждое слово.

— Ладно! Давайте выпьем за наши успехи, — предложил Рудольф Петрвальский, вспомнив указания Петра.

— Давно бы пора! — сразу меняя интонацию, дружелюбно воскликнул Франц Брин. — А то пригласили к столу, а сами пристаете с глупыми подозрениями. Хотя в общем-то вы молодцы: бдительность в нашем деле необходима.

Выпив рюмку вместе со всеми, Эмиль Гонзик вышел из-за стола, прошел в соседнюю комнату.

Честмир Подземный с пистолетом в руке стоял за дверью и, стиснув зубы, прошептал ему злобно:

— Что вы медлите? Зачем завели с ним эти разговоры?

— Слушай, Петр! Оказывается, он не предатель. Он говорит, что функционеров выдала Маняка Седлачкова, — зашептал в ответ Гонзик.

Едва сдерживая закипевшую ярость, Честмир Подземный крепко выругался.

— Ты что, не слышал приказ? — сказал он. — Ударь его чем-нибудь тяжелым по голове, и быстро связывайте... Только смотри не убей... Он мне живой нужен.

Взгляд Подземного упал на брусок для точки косы,

— Возьми вот этот брус... Бей по затылку... Скорей...

Эмиль Гонзик покорно взял брусок, сунул его в карман брюк и вернулся в горницу. За окном неожиданно грянул духовой оркестр. Гонзик подошел к окну, приподнял занавеску.

— Какая-то немецкая часть входит в город, — сказал он, разглядывая нестройные ряды солдат, шагающих за изгородью палисадника.

Франц Брин, повернувший было голову на звуки музыки, сразу отвернулся и обратился с каким-то вопросом к Рудольфу Петрвальскому. Теперь Гонзик оказался за его спиной. Он шагнул к столу, выхватил из кармана брусок, занес руку над головой провокатора и резко опустил ее для удара. Но в самый последний момент, словно почувствовав надвигающуюся опасность, Франц Брин уклонился в сторону, вскочил со стула и молниеносно ударил Гонзика ногой.

Крепко стукнувшись о стену спиной, Гонзик не потерял самообладания. Он быстро швырнул брусок в голову Брина. Но и на этот раз Франц увернулся от удара. Рудольф Петрвальский и два других подпольщика вскочили из-за стола, собираясь броситься в драку. В это время дверь соседней комнаты распахнулась, в горницу с пистолетом шагнул Честмир Подземный.

— Дураки! Вот мои документы! — Франц Брин быстро сунул руку за пазуху.

Мгновенно оценив обстановку, Честмир Подземный нажал спусковой крючок. Грохнул выстрел. Франц Брин дернулся. Из его руки выскользнул уже выхваченный из кобуры пистолет и громко стукнулся о половицу. Одновременно прозвучали еще два выстрела. Это Рудольф Петрвальский и Эмиль Гонзик выпустили в провокатора по пуле.

— Быстро заберите у него документы, возьмите пистолет! И бегом через окно на задний двор! — скомандовал Честмир Подземный.

Эмиль Гонзик подскочил к убитому.

— Быстрее, быстрее! — торопил Подземный.

Рудольф Петрвальский выставил окно. Подпольщики выбрались наружу и огородами побежали к лесу. Духовой оркестр, удаляясь, все еще продолжал играть бодрый походный марш. Пронзительные трубные звуки неслись над окраиной города.

Укрывшись за деревьями, Честмир Подземный и его друзья остановились.

— Посмотри, Петр, за нами никто и не гонится, — сказал Эмиль Гонзик.

— А тебе хотелось бы, чтобы нас поймали? — шутливо проговорил Подземный. Нервная улыбка скользнула по его побледневшему лицу. — Где документы этого проходимца?

— На. Вот его бумажник.

Честмир Подземный взял у Эмиля Гонзика черный кожаный бумажник. Раскрыв его, он вытащил несколько паспортов. На каждом из них красовалась фотография Франца Брина, и в каждом были вписаны различные имена и фамилии.

— Франтишек Покорный, Франтишек Шмидт, Франц Брин, — вслух перечислял Честмир Подземный. — А вот и Франта Великий. Конечно же, это он. А вы завели там с ним глупые разговоры. Хорошо еще, что я успел в него первым выстрелить. А то бы он перестрелял вас, как диких коз.

— Да! От этих пуль уцелеть трудно, — сказал Рудольф Петрвальский, разряжая пистолет Брина. — Калибр девять миллиметров. Я думаю, что это разрывные пули.

— Петр! Смотри, к дому Плахетки никто не подходит. Может быть, никто не слышал, как мы стреляли? — сказал Эмиль Гонзик.

— То правда же! — поддержал его Рудольф, вглядываясь в домик Плахетки.

— Я сам вижу. Но если туда зашли люди, пока мы бежали? Давайте подождем еще немного, тогда вернемся.

— Представляю, какое выражение лица будет у Яна Плахетки, когда он придет с работы и увидит у себя в горнице труп, — усмехнулся Гонзик.

— Надо его предупредить, а то, чего доброго, может наделать глупостей. Ты, Рудольф, давай пистолет и отправляйся к нему на работу. Скажи, чтоб до вечера он домой не ходил, — распорядился Честмир Подземный. Потом, задумавшись на минуту, добавил: — Постой! Ты теперь без оружия. Зайди сейчас в дом. Если в нем никого нет, оставайся там и махни нам рукой из окна. Отсюда хорошо видно. А если там боши, скажешь, что пришел к товарищу и ничего не знаешь. Понял?

Рудольф Петрвальский кивнул. Выйдя из леса, он неторопливой походкой спустился по открытому склону. Честмир Подземный и его друзья напряженно следили за каждым движением Рудольфа. Вот он свернул на городскую улицу, подошел к домику Плахетки, вот скрылся за дверью дома. Не прошло и минуты, как он высунулся в окно, призывно помахал рукой...

— Тащите его в сени. В чулане спрячем, а ночью на огороде зароем, — распорядился Честмир Подземный, когда подпольщики вошли в дом, и первым подхватил тело убитого под мышки.

Впятером затащили в чулан тяжелую ношу. Больше часа мыли крашеный пол. К приходу хозяина конспиративной квартиры пол горницы был надраен до блеска. Правда, исчезла ковровая дорожка, в которую завернули Брина. Но, узнав, в чем дело, Ян Плахетка не рассердился. С наступлением темноты он помог товарищам вырыть яму в дальнем краю огорода.

Так бесславно закончил свой жизненный путь один из лучших агентов штандартенфюрера Отто Козловского, профессиональный провокатор инженер Новак, прозванный гестаповцами Франтой Великим.

ВОЗМЕЗДИЕ

Командование отряда «Ольга» поручило взводу Иозефа Матоушека привести в исполнение смертный приговор, который партизаны вынесли полковнику Кобличеку — коменданту города Кромерижа, замучившему Сергея Жукова.

Неподалеку от Кромерижа и всего в двух километрах от Литенчиц, где находилась ягдкоманда, зверски расправившаяся с Сергеем, располагался красивый замок графа Дубского. Партизанские разведчики доложили Матоушеку, что в этом замке часто бывает полковник Кобличек.

Дочь графа Дубского, двадцатидвухлетняя Элизабет Дубская-Эйхлер, муж которой пропал без вести на Восточном фронте, работала в гестапо города Кромерижа. Полковник Кобличек часто после работы отвозил ее на своей машине в замок. Он явно пытался добиться благосклонности молодой графини.

Этим и решил воспользоваться Иозеф Матоушек. Он намеревался захватить замок и под страхом смерти заставить Элизабет Дубскую-Эйхлер позвонить в Кромериж полковнику Кобличеку и попросить его срочно приехать к ней. По мнению партизан, это был самый надежный способ захватить коменданта живым, затем доставить его в лес, где и должно было свершиться правосудие.

Старинный родовой замок Дубских был обнесен высокой каменной оградой. Въезд в усадьбу был только один — через массивные железные ворота, которые почти всегда были заперты. В ночь, назначенную для проведения операции, тридцать два партизана во главе с Матоушеком вышли из леса, подступавшего почти к самому замку, и при помощи принесенных с собой самодельных деревянных лестниц перебрались через ограду в сад.

Подняв с постели старого графа и его близких, партизаны обнаружили, что графини Элизабет в замке нет. По словам насмерть перепуганного графа, она осталась ночевать в городе. Тогда Матоушек приступил к допросу членов графской семьи. Его интересовало, в каких отношениях находится полковник Кобличек с графом Дубским и как его можно заманить в замок. На всякий случай партизаны перерезали телефонные провода, а весь обслуживающий персонал замка согнали в одну комнату и выставили надежную охрану.

После длительного допроса, длившегося до самого утра, Иозеф Матоушек решил не уводить партизан из замка, а дождаться вечера в надежде, что полковник Кобличек пожалует сюда сам. Выставив караульных в саду и внутри двора, он разрешил остальным укладываться спать. Он и сам собирался уже отдохнуть, когда запыхавшийся партизан вбежал в кабинет графа Дубского и, схватив Матоушека за руку, подвел к окну:

— Смотри, пан велитель!

Из окна второго этажа замка был хорошо виден остановившийся возле ворот сверкающий лаком легковой автомобиль. Из него выходили увешанные наградами гитлеровские офицеры.

Раздумывать было некогда, и партизаны в считанные секунды заняли необходимые позиции. Служанка Аничка Выкоукалова, жительница деревни Гоштицы, помогавшая Матоушеку во время допроса графской семьи, была послана к воротам, чтобы от имени графа встретить дорогих гостей.

Генерал в сопровождении своих высших штабных офицеров вошел в распахнувшуюся калитку и направился к зданию, Его шофер оставался сидеть за рулем. Но Аничка Выкоукалова сумела уговорить и его. Обер-ефрейтор выбрался из машины и последовал в вестибюль замка вслед за начальством.

Едва Аничка успела запереть входную дверь, как из-за длинных портьер и из соседних комнат выскочили партизаны.

— Хенде хох! — властно скомандовал Иозеф Матоушек.

Увидев угрожающие дула винтовок и автоматов, генерал и его офицеры подняли руки. Только генеральский шофер схватился было за кобуру пистолета, но тут же повалился на пол, пронзенный штыком.

Генерал дрожащей рукой протянул Матоушеку свои документы. Куда девалась его генеральская спесь!

Когда офицеров увели в подвал замка, генерал безропотно развернул перед партизанским командиром оперативную карту и стал пояснять значение отдельных пометок.

Свой визит в замок графа Дубского генерал мотивировал тем, что давно знаком с графом и хотел спросить разрешение хозяина на размещение штаба в его замке.

Еще не окончился допрос пленного генерала, как к воротам замка подкатила вторая легковая машина. Генерал тут же сказал, что это остальная часть офицеров его штаба.

И опять служанка Аничка Выкоукалова выбежала к воротам встречать гостей.

— Милости прошу, господа, входите! Пан граф с генералом ожидают вас!

Пройдя через двор, офицеры в нерешительности остановились возле парадного входа.

От имени графа Дубского Аничка настойчиво попросила их войти в дом. Распахнув перед офицерами дверь, она не сходила с места, пока все четверо фашистов не прошли мимо нее.

Партизаны мгновенно их обезоружили и тоже отправили в подвал.

Иозеф Матоушек продолжал допрос плененного генерала. Оказалось, что генерал, чью грудь украшал Железный крест с дубовыми листьями и множество других фашистских наград, уже побывал в Советском Союзе. Его солдаты безуспешно штурмовали неприступные окраины Ленинграда.

Он рассказал также, что не впервые в Моравии. Еще в 1939 году он принимал участие в оккупации Чехии и Моравии. Еще тогда-то он и подружился с фашистским прислужником графом Дубским, в замке которого намеревался сегодня разместить свой штаб. Он слышал о действиях партизан в горах Валашского края, но их появление в замке графа Дубского явилось для него полнейшей неожиданностью.

После допроса генерала Иозеф Матоушек вновь взялся за графа Дубского. Вскоре граф согласился позвонить в Кромериж и пригласить в замок полковника Кобличека. Партизаны соединили перерезанные телефонные провода, и граф Дубский, не спуская глаз с наведенного на него пистолета, пригласил полковника Кобличека к себе в гости.

Едва он успел положить трубку, как затрезвонил телефонный звонок. Графа Дубского вызывали из Литенчицкой ягдкоманды.

— Все ли у вас в замке спокойно? — спросил встревоженный мужской голос.

— Да! — заметно волнуясь, ответил граф. — У меня все в порядке...

Во время этого разговора Матоушек не опускал пистолета. А граф Дубский старался изо всех сил. Партизаны пообещали ему, что если он будет беспрекословно выполнять их требования, то и он и члены его семьи останутся живы.

Через несколько минут телефон зазвонил вновь. Просили к аппарату генерала. Но и он, взяв трубку, поглядывал на пистолет Матоушека и довольно спокойно ответил, что чувствует себя превосходно и, видимо, вместе с офицерами останется ночевать в замке графа.

Уже под вечер в замок приехала Элизабет Дубская-Эйхлер.

Несмотря на свои двадцать два года, она успела прожить довольно бурную жизнь. Первый ее муж был убит на Восточном фронте, второй оказался замешанным в заговоре против Гитлера и был расстрелян в конце 1944 года, а последний, третий, уже долгое время числился пропавшим без вести. И графиня Элизабет Дубская благосклонно принимала ухаживания коменданта города Кромерижа.

Неожиданная встреча с партизанами в замке отца ошеломила молодую графиню.

— Папа! Что здесь происходит? — вскрикнула она, увидев дрожащего, подавленного графа Дубского.

— То, что видишь. Возьми себя в руки, Элизабет. Это судьба.

Но графиня совсем потеряла самообладание, когда увидела в окно машину полковника Кобличека.

И на этот раз Аничка Выкоукалова проворно выбежала к воротам замка и отворила калитку перед комендантом города Кромерижа. Полковник Кобличек в сверкающем, свежевыутюженном мундире бодро вошел в вестибюль. Но вместо голубых глаз Элизабет на него смотрели черные глазки автоматных дул. Он так растерялся, что забыл даже схватиться за свой роскошно отделанный пистолет, который тут же перекочевал в карман Иозефа Матоушека.

Вся спесь мгновенно слетела с полковника. В кабинете во время допроса он пообещал партизанам достать для населения вагоны сахара, испуганно лепетал, что сам давно уже искал встречи с партизанскими командирами и хотел установить с ними тесную связь.

Он клялся помогать партизанам в борьбе против гитлеровцев и готов был сделать все, что угодно, лишь бы его отпустили подобру-поздорову.

Телефон начинал звонить все чаще. И Матоушек решил не испытывать больше судьбу.

Семерых убитых офицеров штаба партизаны оставили в погребе замка. Сдержав слово, они не тронули графа Дубского и его семью. Графу вручили письмо, адресованное Литенчицкому гестапо. В письме было предупреждение, что если хоть один волос упадет с головы жителей деревни Гоштицы, возле которой стоял замок Дубского, то партизаны немедленно казнят генерала и уничтожат все немецкие семьи в этой округе.

Прихватив с собой плененного генерала и полковника Кобличека, партизаны покинули замок и скрылись в Хржибских лесах. С ними ушла и служанка Аничка Выкоукалова, на деле доказавшая, что может быть отважной партизанкой.

На другой день после событий в замке графа Дубского каратели ворвались в деревню Гоштицы. Они согнали всех жителей в замковый парк и заставили невинных людей копать себе братскую могилу.

Но в самый последний момент граф Дубский подошел к офицеру, который командовал этой расправой, и поручился своей графской честью за то, что никто из гражданского населения деревни не принимал участия в действиях партизан. Одновременно он вручил офицеру письмо, оставленное Матоушеком.

Посовещавшись, гестаповцы отпустили заложников и уехали из замка, увозя с собой трупы семерых офицеров штаба.

...Иозеф Матоушек через связного известил командира отряда «Ольга» об успешно проведенной операции.

По приказу Ольги Франтишковой партизаны срочно заняли село Уездко, позаботившись о том, чтобы в этот населенный пункт никто не смог проскочить незамеченным.

Здесь, на месте гибели Сергея Жукова, должен был состояться партизанский суд над полковником Кобличеком.

Стоял теплый апрельский вечер, когда на единственной улице села Уездко показался взвод Матоушека. Все жители вместе с партизанами высыпали из домов и с любопытством разглядывали это необычное шествие.

Впереди взвода с гордо поднятой головой вышагивал Иозеф Матоушек. Вслед за ним, в окружении партизан, ссутулясь, шествовал высокий, холеный генерал. На его груди в лучах заходящего солнца поблескивали гитлеровские ордена и медали. А позади него, со связанными за спиной руками, в щеголеватом, но теперь уже помятом мундире, плелся комендант города Кромерижа, полковник Кобличек. Опустив голову, он смотрел под ноги, боясь встретиться с ненавидящими взглядами местных жителей.

Той же ночью в Уездко состоялся партизанский суд. На суде присутствовали и представители населения. Заседали недолго. После короткого совещания Ольга Франтишкова огласила приговор:

— Коменданта города Кромерижа полковника Кобличека, как предателя чешского народа и нацистского пособника, совершавшего злодейские казни партизан, суд приговорил к повешению.

Приговор суда был воспринят с единодушным одобрением и к утру приведен в исполнение.