#img_12.jpeg
Элиашевич отдыхал. Впервые за много дней в этот субботний вечер, выкупавшись и надев чистое белье, он улегся на тахту, заложил руки за голову и прикрыл глаза, ощущая всем телом приятную расслабленность. Мысли лениво блуждали, возвращались в далекое прошлое, стараясь уйти от неприятных воспоминаний. Элиашевич слышал, как в комнату вошла мать и, шлепая тапочками, засеменила к нему. Он медленно открыл глаза, и его взгляд встретился с нежным материнским взглядом. Взял ее руку и поцеловал. Мать погладила сына по голове.
— Что, разбудила, сынок? А я так хотела, чтобы ты еще поспал, отдохнул.
— Да что ты, мама. Признаюсь честно, я и не спал. Только делал вид.
— Ах ты проказник! Седина уже на висках, а он все еще шутит. Нехорошо подтрунивать над матерью. А я чайку с тобой хотела попить, рогалики с малиновым вареньем испекла. Но раз так, забираю все и ухожу.
— Ну уж нет!
Шутливо препираясь, они уселись за стол.
Элиашевичи поселились в Ляске с тех пор, как старый вахмистр Мустафа Элиашевич ушел на пенсию. Татарин по происхождению, он вел свой род от мусульман, осевших на территории тогдашней Речи Посполитой еще во времена короля Ягелло. Вахмистр Элиашевич служил в двадцатые годы сначала в тринадцатом уланском полку, а когда в тридцать шестом году был сформирован отдельный эскадрон татарских уланов, перешел туда. Однако прослужил там недолго. Однажды, во время учений, лошадь понесла, лопнула подпруга, и вахмистр получил повреждение позвоночника. Демобилизовавшись, он ушел на пенсию по инвалидности и в том же году навсегда осел с женой и сыном в Ляске.
Его жена, учительница по профессии, была родом из этих мест, шляхтянкой из древнего и известного на всю округу рода Высоцких. Война тридцать девятого года не обошла и семью Элиашевичей. Сын, окончивший только что гимназию, был призван в действующую армию и вскоре пропал. Отец до последних своих дней ничего не знал о его судьбе. Однако, утешая себя и жену, часто повторял:
— Если он погиб, то такая уж, мать, судьба солдата. Но в одном я уверен, что погиб геройски, как подобает Элиашевичу. Еще никто из нашего рода не покрыл себя позором, служа родине, святой Речи Посполитой.
Старый вахмистр любил употреблять в своем лексиконе архаизмы, увлекался историей и гордился своим польско-татарским происхождением. Он исповедовал веру своих восточных предков, приверженцев ислама, но ему вовсе не мешало, что его жена была католичкой.
В первые месяцы гитлеровской оккупации Ляска старик Элиашевич вместе с еще несколькими жителями городка был расстрелян гитлеровцами у кладбищенской стены. Расстрелян за то, что, несмотря на приказ оккупационных властей, не сдал дорогой ему как память старинный кремневый пистолет, издавна хранившийся в семье, и свою уланскую саблю. Жена его осталась в Ляске одна как перст, убитая горем и уверенная в том, что война отняла у нее двух самых близких ей на свете людей — мужа и сына. И трудно описать ее счастье, когда в памятном сорок четвертом году дал о себе знать считавшийся без вести пропавшим сын. Но увидеть его она смогла лишь после окончания войны, летом сорок пятого года.
Томек вернулся в Ляск. Однако он не снял офицерский мундир и не сдал оружие: получил направление в органы госбезопасности. Служба в Ляске отнюдь не облегчала его положения. Дома он появлялся редко, дневал и ночевал на службе — либо выезжал на боевые операции, либо торчал в отделении. Заботливая мать следила, чтобы у сына всегда было в запасе чистое белье, приносила в дежурку приготовленную дома для него еду. Что она знала о его работе? Почти ничего. Могла лишь догадываться. Сам он об этом почти ничего не рассказывал. Сын унаследовал твердый отцовский характер: не любил откровенничать. Мать не была назойливой, лишь печалилась, глядя на слишком ранние сыновьи морщины и серебро, все больше проступавшее в его черной буйной шевелюре. И еще один вопрос тревожил ее: сын не женился. Несколько раз она пробовала заговорить с ним на эту тему, но он отделывался шуткой или молчал. Со временем она настолько привыкла ко всему тому, что было связано с ее сыном, так редко видела его, что, когда он наконец появлялся на несколько минут дома, обычно тему его службы и женитьбы не затрагивала. Так было и в тот вечер. Она сидела напротив и смотрела на него, подкладывала ему рогалики, подливала чай. В последнее время он сильно осунулся. Под черными, лихорадочно блестевшими глазами появились темные круги. Впалые щеки приобрели сероватый оттенок, нос заострился, голос стал хриплым, руки, державшие стакан с чаем, нервно дрожали. Мать не выдержала:
— И долго все это будет продолжаться, сынок?
Он поднял глаза, посмотрел на мать, но ничего не ответил. Она знала Рейтара еще с довоенных лет.
— Занимаешься все время Миньским?
— В основном им, мама. Хотя и других немало.
— А был такой вежливый молодой человек. Помню, как в оккупацию, когда расстреляли нашего отца, мы случайно встретились с ним на базаре, так он выразил соболезнование, руку поцеловал, все о тебе расспрашивал… А сейчас посмотри что вытворяет. Да, нелегко, должно быть, его матери, ох нелегко… А если попытаться поговорить с ним, сынок?
Элиашевич грустно улыбнулся, отодвинул стакан с недопитым чаем:
— Поздно, мама. Слишком поздно. Было время, когда пробовали с ним говорить, давали ему возможность стать на честный путь — две амнистии были, и он ими не воспользовался, все напрасно.
— Затаил обиду?
— Поначалу, видимо, да. А сейчас, наверное, понял, что у него нет выхода, поэтому и боится. К сожалению, мама, руки у него в крови многих людей, и пощады ему не будет.
— То, о чем ты говоришь, сынок, ужасно. И как же вы с ним поступите?
— Сначала надо поймать его.
— А если поймаете?
— Отдадим под суд.
— Несчастная его мать! А он женат, дети у него есть?
— Холост.
— Ну и слава богу. Страшно подумать, что испытала бы его семья.
Стараясь увести разговор в сторону, Элиашевич, сам того не желая, затронул другую тему, тоже наболевшую.
— Вот видишь, мама, не стоит жениться — не знаешь ведь, что может приключиться в жизни, потом еще думай о жене, о детях. Слава богу, что я холостяк, — сказал он, стремясь обратить все в шутку.
Мать не приняла ее и ответила с возмущением:
— Ну знаешь ли! Во-первых, ты же не Миньский, а во-вторых, трудно сказать, что бы было, будь он женат, может, и облагоразумился бы давно. А я хотела бы, сынок, успеть понянчить и маленького внучонка и услышать, как он зовет меня бабушкой! Что ты на это скажешь, а?
— Молода ты еще, мамочка, для бабушки, слишком уж молода.
— Да оставь свои шутки. Ты что, хромой или горбатый? Столько красивых девушек вокруг.
На этот раз сын не выдержал:
— Ну и что? А если мне ни одна из них не нравится? А может, я просто не хочу жениться?
— Ну да, рассказывай! А Ханя? Мне кажется, что…
— Мама, перестань, прошу тебя, а то мы опять поссоримся, а мне так нравятся твои рогалики.
На сей раз мать уступила:
— Ну ладно, ладно. Сейчас принесу тебе их целую тарелку. Еще чайку?
— Полстаканчика.
Мать встала, взяла тарелку, стакан и вышла на кухню. У порога обернулась:
— А если серьезно, то Ханя была у меня — с неделю назад. Посидели, поболтали немного, а перед уходом просила передать тебе привет.
— Спасибо. Она очень милая девушка.
— Даже очень и очень.
Ласково улыбаясь, мать ушла на кухню. Элиашевич прошелся по комнате. Ханя просила передать привет. Милая мама, если бы ты только знала. К сожалению, это не любовь, а без нее нет и надежды. Элиашевич вынул из заднего кармана брюк бумажник, достал из него слегка пожелтевшую, с помятыми углами фотографию. С нее смотрели смеющиеся глаза Юльки. Ей явно шла форма, особенно сдвинутый набекрень берет.
Как-то в их полк прибыло несколько девушек-офицеров. Их направили в основном в штаб на различные должности, в интендантскую и медицинскую службы. Однако три девушки, и среди них подпоручник Юлия Листек, по-бабьи заупрямились и чуть не с плачем выпросили назначение на строевые должности. Юлька стала командиром пехотного взвода в том же батальоне, в котором Элиашевич командовал ротой. Девушки попали в армию в трудный период — зимой сорок пятого года, когда наши войска вели кровопролитные бои за Колобжег и Поморский вал. Подтрунивать над ними перестали уже после первого боя. Девушки знали свое дело не хуже мужчин-офицеров: были выносливыми, смелыми и заботливыми по отношению к своим солдатам. Они быстро сумели завоевать авторитет, подчиненные обращались к ним официально «товарищ подпоручник», а коллеги-офицеры называли их просто по имени, как это принято в своей части. И для Элиашевича Юлька была просто Юлькой. Да, она нравилась ему. Форма хорошо сидела на ее стройной фигурке. Улыбка не сходила с лица, взгляд был открытым и искренним.
Это было во время боев за Колобжег. Среди разрывов снарядов впереди мелькала ее фигурка с пистолетом в руке. Она вела свой взвод в атаку. Когда бой затих и Колобжег снова сталь польским, Элиашевич как-то после обеда встретил Юльку на берегу моря. Как все люди, впервые увидевшие море, он не устоял перед соблазном, присел, зачерпнул из набежавшей на берег волны горсть морской воды и быстро поднес ее ко рту: попробовал на вкус. Вдруг послышался смех, он обернулся и увидел Юльку. Она сидела на корточках в нескольких шагах от него и, так же как и он, пробовала на вкус морскую воду. Они поднялись почти одновременно, вытерли руки о мундиры и громко рассмеялись. Оказалось, что, как и Элиашевич, Юлька была родом откуда-то из Подолии и впервые в жизни увидела море.
Направились вдвоем вдоль берега в сторону заходящего солнца, обходя следы недавних боев — искореженные орудия, рогатки, остатки проволочных заграждений и даже машины, как будто бы гитлеровцы собрались бежать на них морем. Девушка нагнулась и что-то подняла. Элиашевич в задумчивости прошел дальше и, только когда она окликнула его, остановился. Взглянул на нее и… замер от восхищения. Это была та неуловимая минута, которую помнить потом всю жизнь. Элиашевич стоял как загипнотизированный и смотрел на приближающуюся к нему Юльку. Она шла медленно, освещенная розовыми лучами солнца, с распущенными светлыми волосами, держа в одной руке свой темно синий берет, а другую протянув к нему. Такой Юлька и осталась у него в памяти. Видимо, в его взгляде было столько чувств, притягательной силы, что девушка остановилась. Улыбка ее погасла, а глаза от удивления расширились. Оба молчали, но глаза их говорили больше всяких слов.
— Посмотри, какая прелесть, — сказала она. В руке она держала плоскую ракушку, причудливо отшлифованную морскими волнами. — Для нее как будто бы нет войны. Лежит себе на песке и греется на солнышке.
Томек осторожно взял ракушку и, как мальчишка, приложил ее к уху. Юлька улыбнулась:
— Шумит?
— Послушай.
Он приблизился к девушке, откинул густую прядь волос и приложил ракушку к ее уху.
— Шумит, правда шумит, — прошептала она.
Другой рукой он нежно обнял ее за шею, ощутив шелковистую мягкость ее волос, исходившее от нее тепло. Видел только ее губы, наклонился и поцеловал.
Первая дивизия имени Т. Костюшко была переброшена на берлинское направление. Третий полк, где служила Юлька, первым вступил в Берлин и дрался там до последнего дня войны. Главные силы полка наступали в районе Тиргартена. Там в ожесточенном бою за одну из станций берлинского метро была смертельно ранена подпоручник Юлия Листек. Рота Элиашевича сражалась рядом, подавляя последние очаги сопротивления эсэсовцев. То тут, то там вспыхивали рукопашные схватки, рвались гранаты. Под прикрытием огня роты Элиашевича улицу перебежали санитары с носилками. За соседним домом размещался перевязочный пункт. Кто-то крикнул, что несут Юльку. Когда он подбежал к ней, она была еще жива. Даже пыталась улыбнуться. Грохот боя не прекращался ни на минуту. Со стороны, где укрылась в развалинах домов рота Элиашевича, донеслось громкое «ура!». Стиснув зубы, поручник побежал к своим бойцам. К вечеру, когда бой утих, Элиашевича разыскал один из санитаров и передал ему плоскую ракушку…
В дверь постучали. Элиашевич очнулся от воспоминаний и, положив по привычке руку на засунутый за пояс пистолет, подошел к двери:
— Кто там?
— Это я, товарищ капитан, Олиевич.
Элиашевич узнал голос своего шофера, отодвинул засов и открыл дверь.
— Входите, товарищ Олиевич. Что-нибудь случилось?
— К сожалению, да, товарищ капитан. Поступило уже три донесения о налете на кооперативы.
— Где?
— Дежурный велел передать вам: в Рачинах, Ходышеве и на почту в Посьвентном.
— Черт возьми, ведь это же в разных концах!
— Вот именно, товарищ капитан!
— Ладно, едем.
Мать, которая вошла как раз в комнату, услышала только последнюю фразу.
— Вот тебе и на́, опять чайку не успеешь выпить?
— Я должен ехать, мама. Извини, дорогая.
— Так точно, надо ехать, ничего не поделаешь, — подтвердил Олиевич.
Встревоженная мать поспешила на кухню, и по шелесту бумаги, доносившемуся оттуда, нетрудно было догадаться, что она не хочет, чтобы только что испеченные для сына рогалики зачерствели. Вскоре Элиашевич и его шофер с бумажными свертками в руках торопливо сбежали вниз к поджидавшей их у крыльца машине. Отодвинув занавеску, мать успела увидеть, как сын помахал ей рукой. Она перекрестилась, погасила свет в комнате и долго всматривалась в темноту.
В последнее время Элиашевичу было нелегко. Все началось с известия об убийстве милиционера Сталбовича. Преследование оперативным отрядом Корпуса внутренней безопасности банды было безуспешным, не удалось узнать ничего конкретного о ее месторасположении и из других источников. Несомненно, стычка бандитов с милиционерами была случайной; но это не меняло сути дела — бандиты не побоялись напасть на милицейский патруль средь бела дня. С помощью Курецкого и членов его семьи по хранившейся в оперативных документах фотографии был опознан Рысь из банды Рейтара. Эти же свидетели в один голос подтвердили, что кто-то из бандитов, угрожая им, упомянул имя Рейтара. Это был первый за долгое время сигнал о действиях его банды. Пришла пора реализовать разработанный вместе с Карным план. Он был прост и поэтому выполним. Было решено выпустить в районе Рудского леса «дезертира». Снабдив его надежной легендой и широко распространив слухи о том, что органы госбезопасности разыскивают его, Карный и Элиашевич рассчитывали, что рано или поздно либо банда наткнется на него, либо он сам нападет на ее след.
Элиашевич сидел у Карного, когда в дверь постучали и в кабинет вошел атлетического сложения мужчина в возрасте немногим более двадцати лет.
— Познакомьтесь, товарищи, — предложил Карный.
— Элиашевич.
— Жачковский.
Элиашевич не знал, это его настоящая фамилия или же кличка.
— Вот и ваш «дезертир», товарищ Элиашевич.
Жачковский взглянул на Элиашевича и улыбнулся. Тот сказал шутливым тоном:
— Ну что ж, тогда будем вас ловить.
Жачковский долго изучал свою легенду, потом они втроем тщательно анализировали ее, выискивая слабые стороны и внося соответствующие коррективы. Затем еще в течение трех дней Элиашевич рассказывал Жачковскому о местности, людях, Рейтаре и его банде. О плане внедрения Жачковского в банду знали только трое — начальник воеводского управления госбезопасности, Карный и Элиашевич. Оставалось решить вопрос о надежной связи. А это было самым трудным, самым опасным для обеих сторон, особенно для Жачковского. В конце концов остановились на тайниках. Решено было на всякий случай устроить несколько тайников в разных местах, чтобы Жачковский мог при возможности оставить весточку. В условленное время их должны были проверять. По соображениям безопасности решили отказаться от непосредственных контактов. Жачковскому была предоставлена полная свобода действий, вплоть до прекращения операции. Воинским подразделениям и службе безопасности даны указания, чтобы каждого, кто сошлется на Карного или Элиашевича, немедленно доставляли в штаб. В случае непредвиденных обстоятельств Жачковский должен был действовать по своему усмотрению.
— Ну что, дружище, с богом? — сказал, прощаясь, Элиашевич.
— Спасибо. Готовь пол-литра, когда вернусь в Ляск.
— И бигос.
— Можно и бигос, это мое любимое блюдо.
Они пожали друг другу руки, и Жачковский скрылся за дверью.
Проезжая по темным улицам городка, Элиашевич перебирал в памяти последние важнейшие события. Какой сегодня день? Суббота. Прошла уже неделя, как Жачковский скитается по окрестностям Рудского леса. Где он может быть сейчас? Очевидно, бродит где-то в одиночку по лесам и полям. А погода отвратительная. Ночь темная, моросит мелкий, уже осенний дождик. Свет от фар газика с трудом пробивает кромешную тьму. Несмотря на то что Элиашевич сидел в закрытой машине, его била дрожь, и он поднял воротник плаща.
В отделении госбезопасности Элиашевича уже ждали с пачкой донесений, от которых даже при беглом просмотре он пришел в изумление. В них сообщалось, что сегодня вечером, а было двадцать три часа, ограблены сельские кооперативные магазины в Рачинах, Ходышеве, почта в Посьвентном, о чем он уже знал, а также в Савицах и Рудке. К ночи поступили новые донесения о налетах на лесную сторожку в Русове, кооперативную кассу в Лисове и госхоз в Каменном Дворе. Переговорив по телефону с начальниками повятовых отделений госбезопасности в Высоком, Бельске и Соколове, Элиашевич получил полную картину того, что произошло в эту субботнюю дождливую ночь в районе от Лап и Высокого до Соколова и Хайнувки. Самому крупному ограблению подвергся кооператив в Ляске. По полученным данным, налеты были совершены везде с одно время — с восемнадцати до девятнадцати часов — хорошо сооруженными, одетыми в военную форму людьми. На месте ограбления оставлены расписки одинакового содержания:
«Реквизировано для нужд подлинного Войска Польского — командир Подлясского отряда Рейтар».
Всюду бандиты призывали местных жителей к сопротивлению властям, предсказывали скорую войну и расправу с коммунистами, В ряде мест, в том числе и в Савицах, принуждали кооперативных работников пить с ними водку, а отказывавшихся избивали и насильно вливали им водку в рот. Забирали прежде всего деньги, хотя не гнушались и консервами, сигаретами, водкой, шоколадом и даже крупами, топленым салом и сахаром. Награбленное добро грузили на заранее подготовленные подводы и увозили. К счастью, обошлось без жертв, если не считать нескольких служащих, приговоренных бандитами к телесным наказаниям. В одном месте произошла небольшая перестрелка с милицией, впрочем, без жертв с обеих сторон. Банда Рейтара явно избегала стычек, что несколько удивило Элиашевича.
Но одно донесение порадовало капитана. В нем говорилось, что в населенном пункте Заенче налет бандитов, которые нагрянули туда, по всей вероятности, с намерением ограбить кооперативный магазин, был отбит благодаря четким действиям местного поста ормовцев.
Элиашевич настолько заинтересовался этим сообщением, что сразу же позвонил в Дрогичин, чтобы выяснить детали у гминного референта госбезопасности.
— Как все это произошло, товарищ Влодарский?
— Да есть там у них один боевой товарищ, некто Ледерович, который разбирается в военном деле. Он-то и организовал там недавно пост ормовцев. Их всего несколько человек, да шесть винтовок и немного патронов, а вот смекалки, товарищ капитан, им не занимать. Ледерович каждую ночь назначал двоих дежурных. В тот вечер он дежурил сам с одним парнем, не помню, как его фамилия. Мы были там потом с милицией, и он рассказал, как было дело. Сидели, говорит, у часовенки, и вдруг со стороны Буга на фоне светлеющего неба показалось несколько человеческих фигур, крадущихся к деревне. Ледерович подал знак, выждали, подпустили тех пятерых, к себе поближе. Поняли, что это банда. Кругом темнота, в случае чего тыл обеспечен, вот Ледерович и решился. Крикнул: «Стой! Войско Польское!» — и открыл огонь, напарник последовал его примеру. Те залегли в кюветы и начали поливать их из автоматов. А Ледерович и его напарник стреляли то отсюда, то оттуда, чтобы было побольше шума. Тем временем ормовцы, находившиеся в деревне, услышали выстрелы, бросились на помощь и тоже открыли огонь. И представьте себе, товарищ капитан, сбитые с толку бандиты дали деру. Решили, наверное, что напоролись на воинское подразделение.
— Хорошо, товарищ Влодарский! Думаю, что впереди их ждет еще много таких сюрпризов. А Ледерович молодец. Возьмите под свою опеку этих ормовцев. Что у вас еще?
— Да ничего, товарищ капитан. Но, мне кажется, бандиты на этом не успокоятся. Это, без сомнения, дело рук Рейтара.
— Да, конечно, товарищ Влодарский. У нас в повяте совершено несколько налетов, и все они организованы Рейтаром. Нетрудно догадаться, что из этого вытекает.
— Известно.
Элиашевич положил трубку. Однако вскоре попросил соединить его с Белостоком, и через несколько минут у него состоялся разговор с начальником воеводского управления госбезопасности. Он коротко доложил обо всем, что произошло, в том числе и в Заенче. Начальник спокойно выслушал его, ормовцев похвалил.
— Это хорошо, товарищ Элиашевич, когда население само берется за оружие. Судя по донесениям и из других, соседних с вами повятов, это была хорошо организованная и подготовленная в широком масштабе операция.
— Верно, но думаю, что это только начало.
— И я так думаю. Скорее всего, эти массовые грабежи не только демонстрация силы — слухи о них конечно же распространятся среди населения, — но и своего рода подготовка к зиме.
— Несомненно, товарищ полковник.
— Насколько я знаю Рейтара, уверен, что и сейчас не обойдется без крови. Боюсь, что так и будет. Но даже если мы из кожи вылезем, то не сможем защитить людей, так как не в состоянии предвидеть, кого он собирается ликвидировать.
— Если Рейтар зашевелился, жди несчастья.
— Да… А как дела с «дезертиром»?
— Тайники пусты, товарищ полковник, никаких сигналов. Но мы получили несколько донесений: его видели в районе Рудского леса.
— Ваши люди, разумеется, шли за ним?
— Конечно.
— Ну что же, раз молчит, значит, сообщить пока нечего… Может, сейчас, когда они зашевелились, ему удастся выйти на них.
— Да, теперь это, пожалуй, не исключено.
— Значит, действуем так, товарищ Элиашевич. Во-первых, немедленно договоритесь с повятовым комитетом ППР, чтобы предупредили всех членов партии, всех активистов о том, что Рейтар зашевелился и поэтому надо быть начеку. Запугивать не надо, но призвать к бдительности стоит, кого удастся — вооружите. Во-вторых, мобилизуйте всех, кто находится в вашем распоряжении, и блокируйте повят в тех местах, которые считаете наиболее опасными. В-третьих, шаг за шагом прочесывайте местность, старайтесь потуже затянуть петлю. Ненастная осень, дожди и холод заставят его залечь в схроны, а это нам на руку. Радует, что население наконец-то немного оправилось от страха. В-четвертых, берегите как зеницу ока тайники, постарайтесь установить связь с «дезертиром». Может быть, ему все-таки удастся выйти на них.
— Будет сделано.
— Я рассчитываю на вас. О каждом его сигнале докладывайте мне. И самое главное, с завтрашнего дня, наряду с постоянными отрядами, задействуем также мобильные подразделения Корпуса внутренней безопасности, на машинах, с рациями, и перебросим их в первую очередь в ваш район. Подробности получите спецпочтой. Кстати, направляем к вам Карного. Свяжитесь с командиром подразделений Корпуса внутренней безопасности в Ляске. Вы должны быть начеку, Элиашевич, днем и ночью.
— Ясно.
— Ну что ж, если Рейтар вылез из берлоги, то нам уже нельзя давать ему спуску. Но своих людей берегите.
— Ясно.
Раздался глухой щелчок в трубке. Элиашевич осторожно положил ее на рычаг. Подошел к окну, отдернул занавеску. По-прежнему шел дождь, к которому примешивалось завывание ветра. Висевший над воротами фонарь ритмично раскачивался.