Nec deus intersit.

После вечерней мессы, как и договаривались, Анну Лаварден встретил у церкви Сент-Эсташ портшез графини, чтобы доставить её на улицу Гренель. Едва очутившись в устланном мехами, тёплом, надушенном какими-то очень тонкими, чарующими духами портшезе, Анна незаметно для себя задремала. Сквозь дрёму она не заметила, что портшез движется до странности медленно, да к тому же не кратчайшим путём, как обычно, а делает большие, непонятные крюки и обходы. Разбудил Анну звучный голос герцогини Монпасье, которая остановила портшез, решив, что там находится её подруга Регина.

— О, простите, баронесса. Я ошиблась, — мило улыбнулась Екатерина-Мария позевывавшей Анне.

— А вы хотели увидеть графиню де Ренель? Но тогда вы можете смело составить мне компанию, потому что именно к ней я и направляюсь. Регина пригласила нас с Филиппом на сегодня.

— О! понимаю, — заговорщицки подмигнула герцогиня, — предсвадебная подготовка. Две свадьбы в одной семье — это замечательно. Пожалуй, я приму ваше предложение.

За то время, пока они добирались до улицы Гренель, Екатерина-Мария разделила чувства Регины к провинциальной баронессе. Прелестная простушка действительно не отличалась ни глубиной ума, ни блеском образования, ни даже острым хорошо подвешенным языком. Она была банальна и скучна до неприличия. Подобных посредственностей, как искренне считала герцогиня, можно было не брать в расчет — мир и так был ими переполнен. Одной больше, одной меньше — никто не заметит. Если ты не можешь устанавливать свои правила — будешь играть по чужим.

Между тем Анна, увлечённая беседой со знаменитой герцогиней, окончательно потеряла счёт времени и даже не заметила, что вместо обычных получаса добиралась до дома Бюсси гораздо дольше. Зато Екатерина-Мария могла себе позволить беззаботно улыбаться, глядя на баронессу: им с Региной без труда удалось выиграть необходимое время. Вышедшая им навстречу графиня де Ренель незаметно для Анны кивнула подруге. Всё шло по плану. Торжествующее выражение её лица говорило само за себя. Чудовищная интрига Регины и Екатерины-Марии пока что успешно воплощалась в жизнь.

Анна не подозревала, что после полудня графу де Бюсси принесли записку от бывшей любовницы Франциски-Фоссезы. Надушенный её сладкими цветочными духами листок был исписан мелким вычурным почерком. Она поздравляла его с грядущей помолвкой и несколько ехидно намекала на то, что он мог сделать выбор и получше. Не смогла она удержаться и от напоминания о том, что до сих пор хранит в сердце его образ и бережёт его письма все до единого в надежде на возвращение лучших дней. И в самом конце, уже в постскриптуме она настойчиво просила его быть после вечерней службы у церкви Сент-Эсташ. Именно в это время и именно на этой улице, по словам Фоссезы, граф мог увидеть кое-что весьма интересное.

Луи не знал, как отнестись к этому письму. Франциска славилась на весь Париж своим умением первой узнавать все сплетни и новости и быть участницей почти всех интриг и интрижек одновременно и если уж она на что-то намекала непосредственно графу, к её словам стоило прислушаться. И почему-то в тот момент Бюсси подумал, что дело касается Регины и, скорей всего, его сестра оказалась втянутой в какую-то авантюру. Не зная, во что она впуталась, он не смог бы её защитить. Конечно же, в назначенное время он был на месте и наблюдал из ближайшего трактира за воротами церкви.

Какого же было его удивление, когда вместо огненных кудрей и царственной походки сестры он увидел бело-голубое новое платье Анны. Его невеста выскользнула из дверей церкви и торопливо направилась к портшезу с гербом Гизов. Занавески откинулись и взору Луи предстал не кто иной, как Шарль Майенн. Он заключил девушку в свои объятья, поцеловал ей ладони. Потом оглянулся по сторонам, убеждаясь в том, что их никто из знакомых не видит. Слуги привычно подхватили свою ношу и не спеша двинулись в сторону улицы Де Шом. Бюсси выскочил из таверны, не зная, что и думать. Он бы не поверил своим глазам, если бы на дороге, там, где минутой раньше стояли обнимавшиеся любовники, не лежал оброненный Анной платок. С гербом и вензелями покойного барона де Гонто. Луи, стараясь не привлекать к себе внимания, решил проследить за любовниками.

Открытие настолько потрясло его, что, кроме растерянности, он не испытывал никаких чувств. Ни ревности, ни ярости, ни обиды от нанесённого оскорбления, ни боли разочарования. Пожалуй, известие о том, что его сестра стала официальной любовницей герцога Майенна, в своё время потрясло его гораздо сильнее, тогда он готов был стереть в порошок всё семейство Гизов. Теперь же он просто хотел выяснить всё до конца. Хотя, и так уже всё было очевидно.

Портшез двигался очень медленно и так раскачивался, что это наводило на некрасивые мысли. Луи передёрнуло от столь грубого проявления любовной связи. Наконец, возле особняка Гизов портшез остановился и любовники укрылись в родовом гнезде Майенна. Бюсси, яростно комкая в руках платок Анны, проклиная себя за глупость и минутное ослепление, за то, что купился, как мальчишка, на безгрешные глаза и наивную улыбку, продолжал следить. Он всё-таки дождался, когда его невеста покинула дом своего любовника и в его портшезе направилась к улице Гренель. Меньше всего Луи хотел сейчас видеть Анну в своём доме. Он ещё не знал, что скажет ей, ещё не решил, что будет делать дальше. В любом случае, рубить сплеча не стоило. Ему нужно было время, чтобы всё обдумать, нужен был чей-то совет. Ах, до чего же ему сейчас не хватало Регины! Вот кто мог ему помочь. Её мудрость, её знание людей, её сверхъестественное чутьё — только она могла в чём-либо его убедить. Но именно ей он не мог ничего сказать…

С головой, гудящей от тяжёлых, неповоротливых мыслей, Бюсси отправился в "Лилию и меч". Робер и Бертран, разумеется, были там, но им-то как раз Луи ничего сказать не мог? Выставить себя рогоносцем ещё до свадьбы и признать, что он ничем не отличается от тех несчастных мужей, у которых не без его помощи росли и крепли рога? Позволить облить грязью имя кузины своего лучшего друга? Луи находился в полной растерянности и, терзаемый подозрениями и необходимостью принять хоть какое-то решение, очень быстро опьянел. Уже в пьяном угаре он вознамерился отправиться немедленно к герцогу Майенну и вызвать его на дуэль. К счастью, друзья списали это намерение на слухи о том, что Регина де Ренель в который раз не устояла против мужского обаяния младшего Гиза и вернулась к старым шашням, решив, видимо, развлечься напоследок. Побоявшись за репутацию прекрасной графини и за жизнь своего друга, они сочли за лучшее отвести его домой. За что и были вознаграждены искренней благодарностью Регины, её многообещающими взглядами и потрясающим ужином в обществе герцогини де Монпасье, Анны Лаварден и, конечно же, несравненной хозяйки дома.

Утром Луи разбудили громкие женские голоса, доносившиеся из комнаты Регины. Вчерашний вечер начал медленно всплывать в памяти, когда до его слуха донеслось имя Шарля Майенна. Луи прислушался: голоса принадлежали его сестре и её чертовке-подружке герцогине Монпасье. Последняя что-то очень темпераментно, едва ли не истерически доказывала Регине, а та время от времени громко восклицала и трагическим голосом пыталась добиться каких-то подробностей. Луи на цыпочках подошёл к двери. Вообще-то он всегда считал зазорным подслушивать женские разговоры, но после вчерашнего его интересовало всё, что было связано с именем Шарля.

Уже через минуту подтвердились его худшие подозрения: Регина знала о связи своего ветреного любовника с Анной Лаварден. Разумеется, Екатерина-Мария тоже была в курсе происходящего и теперь обе подруги бурно обсуждали сложившуюся ситуацию. До Луи долетали обрывки разговора, но и этого было достаточно, чтобы всё понять и ужаснуться. Анна Лаварден буквально за считанные часы попалась на крючок к Шарлю Майенну и совершенно потеряла голову, причём она беззастенчиво обманывала не только своего жениха и Регину, но и Филиппа. "Бедный де Лорж, — невесело подумал Бюсси, — его-то обманывают все, кому не лень, начиная с любимой кузины и невесты, изменяющей ему направо и налево, и заканчивая его другом, который боится признаться, что влюблён в эту самую невесту! Чёрт, как всё запуталось!"

— Бог мой, мне бы в голову никогда не пришло, что это невинное создание на самом деле столь безнравственно, столь порочно! — в отчаянии восклицала Регина и Луи легко дорисовал картину: заломленные руки, горящие праведным гневом глаза, дрожащие на ресницах слёзы разочарования.

— Я бы и сама не поверила, а, согласись, уж кто-кто, а я-то разбиралась в людях до недавних пор. Но эта! Какова актриса! — громко чеканила в ответ герцогиня, и если бы не похмелье, у Луи возникли бы подозрения по поводу нарочито громких, почти театральных высказываний женщин.

— Послушай, может, это просто недоразумение? Очередные сплетни?

— Ничего подобного! Или ты никак не можешь поверить, что твоего несравненного брата, великолепного Бюсси могли променять на кого бы то ни было чуть ли не накануне свадьбы? Как бы не так! Шарль третьего дня перебрал лишнего и в пьяном угаре расхвастался перед нашим братцем-кардиналом о своих похождениях. Клянусь, я не подслушивала! Я случайно проходила мимо и оказалась вовлечена в их спор. Мы с братом пытались отговорить Шарля от этой интрижки, потому что дуэль с Луи — сама понимаешь, нам это не нужно.

— Господи, бедный Луи! Что с ним будет, если он узнает! Катрин, я должна как-то уберечь его, что-то предпринять!

— Бедный Луи?! Регина, твой брат не только Красавчик, он Счастливчик.

— Что ты такое говоришь?! Невеста изменяет ему ещё до свадьбы, чего дальше ждать от такой лицемерки?

— А я тебе говорю, что твоему брату повезло. В отличие от нашего бедняжки Шарля. Я с ног сбилась в поисках лекарств.

— Ты меня пугаешь, Катрин. Что произошло?

— А ты не догадываешься? Сегодня утром Шарль обнаружил у себя признаки не очень приятного и трудно излечимого заболевания. Сгорая от стыда, он вынужден был во всём мне признаться и обратиться за помощью. Он заразился от Анны Лаварден. Эта невинная овечка, кузина твоего возлюбленного Филиппа, где-то подцепила болезнь, которая очень хорошо известна на улице Глатиньи.

Послышался сдавленный стон, шум, грохот падающего тела. Судя по всему, чувствительная Регина упала в обморок от такого известия. Некоторое время слышны были причитания и ругань герцогини Монпасье, потом до слуха Луи донеслись бурные рыдания сестры, перемежавшиеся возгласами "Боже, какой позор! Какой кошмар!". Истерика была прервана хлёстким звуком пощёчины — герцогиня приводила подругу в чувства.

Луи в своей комнате медленно опустился на пол. То, что его сестра была любовницей Шарля, теперь не имело никакого значения. В конце концов, это была его, Луи де Бюсси, вина, его недосмотр — нужно было сначала устроить судьбу сестры, а уж потом думать о себе, о своей карьере, о своих бесчисленных любовницах. Такая красавица, как Регина, в одиночку не могла бесконечно противостоять всем соблазнам Парижа, этой столицы сладчайшего из грехов — прелюбодеяния. Да и кого в те времена можно было назвать примером целомудрия и благоразумия? Всё это было не в моде. Так что ничего удивительного в том, что младший Гиз соблазнил юное прелестное создание, никто не видел.

Но вот поступок Анны Лаварден никак не укладывался у него в голове. Нет, конечно, в жизни ему встречались разные женщины, были среди них и неверные, и неумные, и распутные. Только с таким лицемерием, с такой глупостью он сталкивался впервые. Что ж, Шарль Майенн впервые в жизни, быть может, принёс кому-то пользу: если бы не его любвеобильная натура, Луи узнал бы подлинную сущность своей невесты только после свадьбы. Вот тогда у Регины действительно был бы веский повод оплакивать честь семьи. Что ж, пришло время Бюсси всерьёз заняться семейными делами, пока всё не пошло прахом.

Холодея от гнева, он толкнул дверь и вышел в коридор. Услышав его шаги, две подруги всполошились и попытались принять непринуждённый вид, хотя, заметив, что дверь в комнату Регины была приоткрыта, быстро догадались, что Луи, скорее всего, всё слышал.

— Я всё знаю, можете не разыгрывать никаких сцен и не пытаться своим лепетом ввести меня в заблуждение. Я хочу только услышать от вас сейчас подтверждение этих сплетен о моей невесте.

Регина, переглянувшись с герцогиней, собралась упасть в обморок, чтобы Луи отказался от продолжения разговора. Испуг, бледность и смятение были разыграны бесподобно, но его сложно было купить на такие женские уловки.

— Регина! — резким тоном одёрнул он сестру, — я прекрасно знаю, что ты хочешь увильнуть от ответа. Если у тебя столь слабое здоровье, я всегда могу отправить тебя в какое-нибудь из наших поместий на юге. Морской воздух будет для тебя полезнее луврской отравы. А ещё лучше — не затягивай в следующий раз корсет так туго, реже будешь падать в обмороки.

— Доброе утро, граф, — Екатерина-Мария смело перебила Бюсси и теперь чуть ли не с вызовом смотрела прямо ему в глаза, — Вы хотели о чём-то меня спросить?

— Рад видеть вас в своём доме, ваша светлость. Но то, что у вас плохо со слухом, я не подозревал.

— Граф, вы забываетесь! Не следует говорить со мной подобным тоном. Женщина задала вам вопрос — извольте отвечать.

— Прошу прощения, герцогиня, я просто случайно стал свидетелем вашего разговора с моей сестрой, и выяснилось, что он напрямую касается меня. Думаю, я вправе знать, что происходит в этом доме.

— Надо же, неужели мой вечно занятой брат, наконец, заинтересовался происходящим у него под носом?! — не удержавшись, съехидничала Регина.

— Регина! — в два голоса укоризненно воскликнули Екатерина-Мария и Луи.

— Да я вообще могу молчать! — возмутилась она в ответ, — И пусть пикантные подробности из жизни твоей невесты тебе расскажут без моего участия, чтобы ты не обвинял меня в наговорах и клевете!

— Ваша невеста, баронесса де Гонто, безнадёжно скомпрометировала своё имя.

— Став любовницей одного из Гизов? Что ж, в таком случае скомпрометирована добрая половина женщин Парижа, в том числе и некоторые из здесь присутствующих, — горько усмехнулся Бюсси.

Регина даже бровью не повела, храня гордое молчание.

— Мне льстит ваше мнение о талантах и достоинствах мужчин нашего рода, — с улыбкой склонила голову герцогиня, — но речь сейчас не о моём брате. У меня есть доказательства, что Анна Лаварден имела любовников до него. Это, конечно, не преступление, но есть одно обстоятельство… Я не знаю, как это объяснить, мне, право, неловко говорить об этом.

— Наша невинная овечка спуталась неизвестно с кем и подцепила не то сифилис, не то ещё что-то из этого же разряда, — выпалила в крайнем раздражении Регина и тут же в испуге замолчала, встретив испепеляющий взгляд Луи.

— Какие у вас обеих есть доказательства, кроме пьяной болтовни герцога Майенна?

— Почему бы тебе не спросить саму Анну? — предложила она, — Неужели её наглости хватит всё отрицать перед тобой и Филиппом?

— Хорошо, — неожиданно легко согласился Луи, всё уже для себя решивший, ему достаточно было вчерашней сцены, — давайте сейчас все вместе нанесём визит Филиппу де Лоржу и его очаровательной кузине.

— И как это будет выглядеть? — поинтересовалась Екатерина-Мария, — Святая инквизиция допрашивает одержимую еретичку?

— Нет, — отрезала Регина, — к Филиппу пойду я одна. Я сама с ним поговорю и пусть он лично выясняет, что в этих слухах правда, а что наговор. Думаю, с тем, что графа де Лоржа никто ещё не мог упрекнуть во лжи, согласятся все здесь присутствующие? Луи, я ведь знаю, что ни мне, ни герцогине Монпасье ты до конца всё одно не поверишь. Ты должен узнать правду, какой бы она ни оказалась, из уст Филиппа.

— Ладно, я в ваши семейные дела вмешиваться не намерена, — словно отстраняясь, подняла ладонь герцогиня Монпасье, — мне уже пора. Я волнуюсь за Шарля, как бы он не наделал глупостей.

— Ну, хуже ему уже вряд ли будет, — не удержался от шпильки Луи.

Герцогиня ответила ему презрительным взглядом, мол, вы, граф, недалеко ушли, вознамерившись жениться на распутной вдовушке, и вышла из комнаты. Но в дверях не утерпела и небрежно обронила:

— Кстати, кто-нибудь интересовался, от чего умер барон де Гонто? В наше время, знаете ли, не составляет особого труда стать молодой вдовой.

Едва за герцогиней закрылась дверь, как Луи повернулся к сестре и молча начал сверлить её взглядом.

— В этом ты тоже меня обвинишь? — тихо спросила Регина.

Бюсси опустил глаза и после минутного молчания ответил:

— Извини. Мне просто сейчас очень плохо. Ты права, нужно говорить с Филиппом. Ступай к нему. Вряд ли он в курсе похождений своей кузины, но в любом случае, лучше будет, если он узнает об этом не так, как я. Лучше, если ты ему всё скажешь. Для него главное — слышать твой голос и видеть твоё лицо. Всё остальное в этом мире значения не имеет. Впрочем, как и для меня.

— Для тебя? — еле слышно переспросила она.

Луи поднял на неё измученный взгляд, умоляя более не спрашивать ни о чём, и вышел, оставив сестру одну. Как делал всегда.

Регина подошла к зеркалу, пристально посмотрела на своё отражение:

— Что ж, графиня де Ренель, пока всё идёт, как ты и хотела. К черту угрызения совести, к черту мораль, к черту всех, кто помешает тебе завоевать Луи. Нужно потерпеть ещё немного, и призрак Анны уже не будет маячить на твоём пути. Об остальном мы думать не будем вовсе.

Пока уставший, выбитый из колеи всем происходящим Бюсси лежал на постели, бесцельно глядя в потолок, подруги действовали.

Екатерина-Мария, вернувшись от Клермонов, первым делом разыскала в Лувре своего ветреного брата и, буквально силком вытащив его из шумной компании таких же придворных хлыщей, потянула его прочь из дворца.

— Идиот! — шипела она по дороге, — Когда ты только поумнеешь! Не мудрено, что Регина предпочла на роль своего мужа графа де Лоржа. Как можно было столь беспечно себя вести! Появиться в Лувре и, как ни в чём не бывало, слоняться по галерее в обществе безмозглых дворянчиков!

— А что я должен делать? — возмущался Майенн. — Всё, что вы задумали с Региной, я выполнил. По-моему, вы и так слишком многого от меня хотите.

— Сейчас речь идёт не о том, чего хотим мы, а о том, хочешь ли ты жить.

— Я так и знал! Я знал, что этим всё кончится и вы с ней загубите мою молодую жизнь! — не без пафоса возопил герцог.

— Хватит валять дурака! Пока Бюсси не до тебя, но когда он оклемается от новостей, которыми мы его обеспечили, ему нужно будет на ком-то сорвать зло. Угадай, кого он обвинит во всех смертных грехах?!

— Ты предлагаешь мне, Шарлю де Лоррену герцогу Майенну, Гизу, сбежать в провинцию от гнева какого-то графа? По-твоему, больше всего на свете я боюсь дуэли с Бюсси?

— Шарль, сейчас не время геройствовать! Твоё упрямство только добавит хлопот мне и Регине! Тебе плевать на сестру, так подумай хоть о любовнице. У нас ещё больной Этьен и неотправленное письмо папе, а тут эта блажь Регины, сватовство Бюсси и только твоих капризов для довершения картины нам не хватало!

— Ну, вы с Региной справитесь с самим дьяволом и без моей помощи. Меньше всего я беспокоюсь за вас. Мне лично одно непонятно: что нашло на Регину, раз уж она во что бы то ни стало решила расстроить свадьбу брата? Где эта несчастная баронесса перешла ей дорогу? Может, хоть ты меня просветишь на этот счёт?

Иногда Майенн умудрялся задавать неуместные вопросы и эта его черта больше всего бесила Екатерину-Марию, в такие моменты она готова была разорвать его на части. Но вот беда — без этого смазливого ветреника все её планы восшествия на трон династии Гизов летели в тартарары.

— Бог мой, ну ты же знаешь эту фамильную спесь всех Клермонов, — состроила снисходительную гримасу герцогиня, — Регина вбила себе в голову, что брак с какой-то баронессой будет для Луи мезальянсом. Она видит его ни кем иным, как только королем. Не суть важно, какого государства. В последнее время она очень сильно начала интересоваться внутренней политикой Англии, понимаешь, о чём я?

Майенн восхищённо присвистнул:

— Да уж, до амбиций и запросов нашей прекрасной графини тебе далековато будет, сестрица!

— Ах, Клермоны уже лет триста кричат на всех перекрёстках, что в их жилах течёт королевская кровь, а тут ещё масла в огонь подлила блаженная матушка Луи, упокой Господи её душу, по секрету шепнувшая десятку своих подруг о случайной интрижке с Генрихом II. У Регины на почве всего этого развилась мания величия. И вдруг какая-то провинциальная кукла вмешивается в её планы. Ты же сам видишь, Регина в последнее время стала совершенно неуправляемой. Анна ей как бельмо на глазу. Надеюсь, ты не хочешь сказать, что тебе стало нестерпимо жалко эту дурочку из Аквитании?

Шарль передёрнул плечами:

— Она не в моём вкусе. К тому же я обещал Регине выполнить любую её просьбу.

— Что ж, — усмехнулась Катрин, — я вижу, твои с Филиппом уроки не прошли для неё даром, раз уж за одну ночь она уговорила тебя на эту авантюру.

— Прости, сестра, но тебе бы её таланты, и трон Франции уже бы занимал наш старший брат Генрих.

Герцогиня бросила на Шарля многообещающий взгляд, от которого ему стало не по себе. Ох, припомнят ему когда-нибудь эту поддёвку!

— Куда мне ехать-то прикажешь? — поспешил перевести разговор в другое русло Майенн.

— В Пуату. Отсидишься в провинции, заодно наведёшь порядок в поместье, проверишь управляющего, а то он заворовался уже окончательно.

— Может, всё-таки зря вы затеяли всё это? Два заговора одновременно — вы свои силы не переоценили?

— Убрать с дороги провинциальную дурочку — это, по-твоему, заговор? Мелко плавать стали, ваша светлость. Регине полезно наточить коготки и набраться опыта в таких делах. Расправится с ней, успокоится и будет готова идти дальше. Заодно посмотрим, на что она способна.

— Что ты на самом деле задумала? Чего ради ты потакаешь ей в подобных, как ты выражаешься, мелкого разлива делишках? Ведь это не твой уровень.

— И не её. Ты прав. Убирая Анну Лаварден, мы убиваем двух зайцев. Во-первых, отводим глаза старой жабе. Могу поклясться, что Рене уже проболтался ей о нашем визите. Королева-мать спать ночами перестанет, думая, для кого мы покупали яд.

— А что, обязательно было идти именно к Рене?

— Нужные мне компоненты были только у него. Так что королева-мать и её канцлер сейчас глаз с нас не спустят. А смерть невесты Красавчика Бюсси их успокоит. Чем она помешала графине де Ренель, они придумают быстро, и на какое-то время перестанут следить за нами. Вот в этот-то момент Этьен и поедет с письмом в Рим.

— Святые угодники, — охнул Майенн, — какой же у вас обеих извращённый ум! Кой чёрт дёрнул меня с вами связаться.

Регина блаженствовала в объятиях Филиппа. Она знала, что сейчас допивает последние капли покоя в своей жизни, как знала и то, что через несколько минут скажет близкому и родному человеку горькие и ядовитые слова, которые искалечат ему душу. На другой чаше весов опасно качалось сердце Луи, но Регина никак не могла решиться заплатить страшную цену за его любовь. Спокойствие и счастье Филиппа были частью той высокой платы. Ей было откровенно наплевать на жизнь Анны Лаварден, на её чувства и прочую чепуху. В этом мире имели значение только три вещи: любовь Луи, месть королю и жизнь Филиппа. И Регина в который раз проклинала себя за то, что все её ошибки и грехи ложатся на плечи Филиппа. Горечь скапливалась в её душе, разъедая её, как кислота разъедает тонкий пергамент. Но ни оглядываться назад, ни отступать она не умела.

Разметавшись по постели, Филипп играл с её отросшими кудрями, целовал тонкие пальцы. Чувство того, что она уходит от него, что он её неизбежно теряет, не покидало его ни на минуту, и он не знал, откуда оно появилось. Регина опять пришла к нему в поисках покоя, напрасно пытаясь вернуть оставленное в Бордо безмятежное счастье, и Филипп понимал это. Никогда она не приходила к нему отдать свою любовь и нежность, он был нужен ей, когда непостижимая и мятущаяся душа её жаждала короткой передышки, призрачного покоя. Но когда она вот так лежала рядом, обвившись гибким, нежным телом своим вокруг него и её дыхание обжигало его кожу, он хотел лишь одного — чтобы она оставалась в его жизни. Пусть не любя, пусть изменяя и обманывая, нанося рану за раной его открытому сердцу — но только пусть она будет рядом. Чтобы он мог, как сейчас, утешить и защитить её, укрыть в своих объятиях от всех бед этого мира. Так легко и так естественно эта прекрасная, непостоянная и несчастная, в общем-то, девушка стала его жизнью. Майенн был тысячу раз прав, говоря, что Филипп не сможет без неё. С того самого дня, когда он, на свою беду, заглянул в её бездонные глаза, отведал обманчивой отравы её губ и навсегда запутался в сетях её ласк, всё остальное перестало иметь какое-либо значение.

Вот и сейчас он слышал лишь её голос и думал лишь о том, сколько ещё мгновений зыбкого и неверного счастья она захочет ему подарить, совершенно забыв о том, что беспокоило его самого уже несколько дней.

Регина говорила об их скорой помолвке, о свадьбе, о том, как счастливы они будут в Бордо, о путешествии на собственной каравелле в Вест-Индию — о! это было в духе прежней Регины, ибо если и плыть, то на край света, а не в банальную и близкую Англию или Италию. Она говорила то, что он хотел услышать, то, о чём когда-то думала сама. То, во что теперь они оба не верили и скрывали своё неверие друг от друга.

— Кстати, я хотела предложить, раз уж Луи с Анной тоже решили пожениться, то почему бы нам не обвенчаться в один день у вас, в Бордо? Там такая красивая церковь! В той деревне, где мы с тобой танцевали на празднике винограда, помнишь?

— Разве можно такое забыть? Это был самый счастливый день в моей жизни!

— И в моей…тоже, — совсем тихо прошептала Регина, но этим словам Филипп безоговорочно и сразу поверил.

Что бы ни творилось сейчас в сердце его богини, что бы ни происходило в её жизни, она тоже вспоминала тот шумный, хмельной вечер и безумную ночь, пропитанные ароматом винограда, молодого вина, свежескошенной травы и утренней росы в лугах. Тогда они не знали, что это время им не суждено будет ни продлить, ни вернуть. Такая ночь бывает лишь раз в жизни и далеко не у всех, и им ещё несказанно повезло, что у них она — была. Одна на двоих.

Но упоминание имени кузины отбросило нехорошую тень на ясное лицо Филиппа. Регина заметила это и сердце её заледенело не то от страха перед собственным преступлением, не то в предчувствии будущей катастрофы. Но через мгновение уже забилось гулко и быстро, захлёбываясь в жестоком восторге — план Екатерины-Марии сработал. Яд подействовал и, значит, можно было применить его и в деле с инсценировкой покушения.

— Тебя что-то встревожило? — она ласково погладила Филиппа по щеке.

— Да. Я хотел посоветоваться с тобой. Вы с Анной хорошо ладите между собой и ты, наверное, единственная близкая её подруга. Поговори с ней, потому что от меня она таится.

— Какие у неё могут быть тайны от тебя? Ты ничего не путаешь?

— Она в последние дни стала сама не своя. Не ест, почти не спит, всё время плачет, глаза насмерть перепуганные. А сегодня с утра заперлась в своей комнате и отказывается выходить. На все мои уговоры открыть дверь, на все расспросы в ответ только истерические рыдания и маловразумительные извинения. Я не понимаю, что происходит. Я боюсь за неё.

Регина затаила дыхание. Сейчас главное было не подать вида и не насторожить Филиппа. Это Луи в кипении своих страстей не видит ничего дальше своего носа, де Лорж — совсем другое дело. Он мудр, как змей, и проницателен, как дельфийская сивилла. И он чувствует всё, что думает сама Регина. Его любовь — единственное её укрытие в этом мире и единственное оружие, способное её победить. И в который уже раз мелькнула у Регины мысль о том, каким было бы счастьем, если бы Филипп был её братом вместо Луи. О, как нежно и преданно могла бы тогда она любить его! Всё сейчас было бы по-другому, проще и легче, светлее…

Но случилось то, что случилось. Уже ничего нельзя изменить. Нужно пройти до конца этот гибельный, усеянный ядовитыми шипами путь. Никто не знал, что было там, в конце него, но это теперь не имело значения. И Регина продолжала свою блестящую и бесчестную игру:

— Я думаю, ты напрасно беспокоишься. Просто Анна влюблена. А тут ещё столько новых впечатлений! У неё очень нежная, восприимчивая натура и она всё переживает гораздо острее и, быть может, с излишним надрывом. Париж, Лувр, любовь, предложение руки и сердца от одного из завиднейших женихов Франции — неудивительно, что она переволновалась. Поверь мне, Анна скоро успокоится и жизнь вернётся в нормальное русло. Все девушки перед свадьбой необычайно ранимы и впечатлительны.

— По тебе-то не скажешь, что скорая свадьба заставила тебя поволноваться, — не смог удержаться от упрёка Филипп.

— Кому как не тебе знать, что после всего, что я пережила, меня трудно чем-то удивить или испугать. К тому же, я гораздо сильнее Анны, да и наша с тобой свадьба с самого начала была делом решённым. У меня просто нет повода для волнения.

— Ты станешь моей женой?

Когда он смотрел на неё своими чистыми ярко-синими глазами, она не могла лгать. Но сейчас у неё другого выхода не было. Впрочем, она действительно хотела бы быть его женой. Верной и любящей, преданной и нежной. Хотела — и не могла.

— Да, — ответила она, — конечно.

Филипп помолчал немного. Наклонился к ней и поцеловал её с такой нежностью, что слёзы едва не хлынули из её глаз. Если бы он не разжал объятий, если бы его губы ещё раз коснулись её лица — она отказалась бы от своей мести, от убийства Анны, от всех своих честолюбивых желаний. Просто ей нечего было бы противопоставить этой неподдельной нежности, этой всепрощающей любви. И воспоминания о тех летних месяцах в Бордо заслонили бы собой все беды, всю ненависть, всё, что скопилось на тёмной стороне её мятежной души.

Но Филипп отпустил её. Так открывают птичью клетку, выпуская на волю певчую пленницу, забыв, что за окном зима и хрупкое создание обречено на гибель.

— Пойдём, я всё же хочу, чтобы ты поговорила с Анной, — попросил он.

И это ненавистное имя мгновенно опьянило жгучим вином ненависти и страсти Регину. Большую ненависть мог вызвать у неё только запах левкоев и голос короля. Женщина, которая осмелилась занять её место в доме и в сердце Луи, должна была исчезнуть. Это было непреложной истиной. Единственной гарантией того, что катившаяся под откос судьба Регины вернётся в свою колею, была смерть Анны. Им двоим не было места в жизни Луи.

Как и говорил Филипп, с Анной действительно творилось что-то неладное. Зачарованная суматохой Парижа, блеском Лувра, роскошной жизнью Регины де Ренель, а паче всего — вниманием великолепного Бюсси, она все эти недели жила, как во сне, волшебном и радостном, какие бывают только в детстве. Утро начиналось для неё с золотых лучей весеннего солнца, парящих над величавой Сеной, с гула просыпающегося города, грохота колёс и копыт и стука молотков, доносившегося со стороны ремесленных кварталов. А потом приходил граф де Бюсси и его красивое, породистое лицо заслоняло для неё весь мир. Именно о таком рыцаре и менестреле, бретёре и сердцееде мечтала она в юности, наслушавшись рассказов подруг, о нём тосковала долгие годы безрадостного замужества. И когда впервые увидела из окна замка высокую, стройную фигуру, услышала надменный властный голос и обожглась о звёздно-чёрные его глаза, то не посмела даже и помыслить о том, что однажды его губы коснуться её руки, что он назовёт её своей невестой и поведёт её к алтарю.

Она была так искренне, так безоглядно счастлива, что порой сама пугалась своей нечаянной радости. Боялась, что вот сейчас откроет глаза — и окажется в знакомой, пустой комнате и даже запаха духов Бюсси не будет витать в воздухе, что парижская сказка окажется прекрасным и несбыточным сном. И тогда она испуганно взмахивала ресницами и неотрывно глядела на спокойное, непроницаемое лицо Бюсси, крепко сжимала его сильную руку и прислонялась пылающим лбом к золотому шитью его колета.

— Ну, что такое? — спрашивал он её тем снисходительным тоном, которым обращаются к детям и любимым лошадям, когда они капризничают или пугаются.

Но её не обижал подобный тон. Она с самого начала знала, что Бюсси, великолепный, несравненный, знаменитый Красавчик Бюсси никогда не полюбит её, обыкновенную, не отличающуюся ни яркой красотой, ни живостью ума, ни колдовским обаянием провинциальную простушку так, как Филипп любил графиню де Ренель. И всё-таки она порой готова была пожертвовать спасением своей души, если бы в чёрных глазах Бюсси мелькнул хоть отблеск того слепого обожания, с каким он смотрел на свою сестру. Увы, Анна и сама осознавала, что проигрывает несравненной графине по всем статьям. Ну что ж, если даже Бюсси никогда не будет искренне и пылко любить её, то, по крайней мере, он с благодарностью будет принимать её любовь и верность. Она станет его женой и матерью его детей. Спокойная и ясная уверенность в этом наполняла смыслом всю её жизнь.

А потом, накануне Пасхи, она вдруг стала просыпаться по ночам от тревожного, леденящего предчувствия неотвратимой беды. Странное недомогание начало мучить её день ото дня всё сильнее и она сама не могла понять причины своего состояния. При таком хрупком и воздушном сложении, она, тем не менее, всегда отличалась завидным здоровьем и никогда не испытывала ничего подобного тому, что происходило сейчас с её телом.

Поначалу Анна списывала всё на резкую смену обстановки и предсвадебное волнение и более всего боялась подурнеть перед свадьбой. Но несколько фраз, оброненных в разговоре герцогиней де Монпасье, заставили её похолодеть от ужаса. В тот день они мило болтали, гуляя втроём по набережной — Анна, герцогиня де Монпасье и Регина де Ренель. Последняя невзначай спросила герцогиню, не знает ли она, куда запропастился капитан рейтаров Вожирон. Она, де, хотела передать ему письмо для Генриха Наваррского. Анна, разумеется, знать не знала, кто такой де Вожирон и какие отношения связывают его и Генриха Наваррского с Екатериной-Марией и потому ничего странного в вопросе Регины не заметила.

— О! Разве ты не слышала об этом конфузе? — брезгливо сморщила точёный носик герцогиня.

— Нет. А что случилось? — полюбопытствовала Регина.

— Бедняжка капитан подхватил дурную болезнь. Может, в квартале Глатиньи, а может, и после тесного общения с проказницами из Летучего эскадрона. Впрочем, это почти одно и то же.

— Что-то я не обращала внимания до сегодняшнего дня на фрейлин королевы-матери, — Регина озадаченно свела брови, — А кто из них, по-твоему, может быть болен?

— Дорогая моя, ты просто воплощённая невинность! — хохотнула герцогиня, — да кто ж их разберёт? У них же на лбу не написано.

— Но разве эти… дурные болезни… никак не проявляются? Ты же мне сама рассказывала про маркизу… как там её, запамятовала

— В первое время — конечно нет. Маркиза-то уж сколько лет болеет. Это только сам человек может заметить неладное, да и то не сразу. Ну и, конечно, врач может распознать. Есть, конечно, определённые симптомы, которые сразу проявляются.

И герцогиня мимоходом перечислила основные признаки болезни, продемонстрировав в очередной раз свои познания в медицине. Но услышанное бросило Анну в холодный пот: всё, только что описанное герцогиней, происходило с ней. Екатерина-Мария словно угадала недуг, поразивший её тело. Оглушённая невозможностью происходящего, Анна не заметила, как подруги переглянулись между собой.

Вернувшись с прогулки, она, не помня себя, взлетела вверх по лестнице, кликнула камеристку, помогавшую ей раздеваться, и едва служанка расшнуровала корсет, вытолкала её прочь. Заперла двери, кое-как стянула с себя всю одежду, путаясь в юбках, и замерла перед зеркалом, пристально разглядывая своё отражение. Страшные признаки постыдной болезни уже мерещились ей в каждой родинке на теле, в каждом блике или тени на зеркале. Животный ужас сжимал её в своих тисках. Умом она понимала, что никакой дурной болезни у неё быть не может, ведь после смерти мужа у неё не было ни одного любовника, да и до свадьбы она была честной девушкой, и после хранила супружескую верность. Если бы она заразилась ею от мужа, то, по словам герцогини, болезнь бы уже давно дала о себе знать, но уже прошло много времени. Испуганная и дрожащая, она не знала, к кому обратиться и что делать. Вне всякого сомнения, она была больна. Но чем? И если это всё-таки та самая болезнь, то откуда она у неё и как объяснить всё это Филиппу и Бюсси?

Одно она знала точно — сказка закончилась. Сон, как и полагается сну, растворился без следа. Анна медленно опустилась на пол, кутаясь в вороха одежд, и жалобно заплакала. Страшной бедой своей она не могла ни с кем поделиться, даже с самым близким и родным человеком — Филиппом. Стыд и боязнь огласки туманили невеликий её рассудок, лишали воли. Робкая Анна отродясь не обладала и сотой долей той силы и выдержки, которая позволила выстоять Регине, когда её изнасиловал король. Сопротивляться, бороться, гордо держать любой удар она не умела.

День за днём болезнь всё глубже въедалась в её измученное тело, стирая последние краски с нежного лица, отнимая силы, превращая жизнь в сплошной комок боли и стыда. Больше болезни, больше самой даже смерти боялась она того, что проницательная Регина де Ренель может догадаться о причине её недомогания и рассказать об этом Бюсси. И вряд ли гордый и честолюбивый граф потерпит рядом с собой опозоренную невесту.

И потому, когда за дверью раздался решительный и властный голос Регины, Анна наотрез отказалась открывать и на все настойчивые просьбы Филиппа отвечала глухим молчанием. Наконец, Регина, вспомнив, как Мадлена орёт на своих бестолковых учеников, рявкнула на весь дом несколько крепких выражений и со всей силы пнула в дверь:

— Хватит устраивать мне сцены! Анна, я не Филипп, я не буду дежурить у твоего порога и умолять тебя подать голос! Либо ты сейчас же впустишь меня, либо я попрошу слуг разнести эту чертову дверь в мелкие щепки и за волосы вытяну тебя оттуда! Клянусь задницей святой Маргариты, я лично выколочу из тебя всю провинциальную дурь!

Угроза оказалась действенным средством, и пока Филипп, ошарашенный знанием Регины уличного жаргона, стоял истуканом, Анна, громко и жалобно всхлипывая, вышла к ним. Едва взглянув на её опухшее от слёз лицо и несчастные глаза, Регина с удовлетворением отметила, что снадобье Екатерины-Марии подействовало. С хорошо отрепетированной дрожью в голосе он воскликнула:

— Аннет, что с тобой? Что происходит? Кто тебя обидел? Это из-за Луи?

Анна подняла на неё полные слёз глаза и отчаянно замотала головой. Она попыталась что-то сказать, но вместо слов с губ срывались горестные рыдания.

Регина в панике переглянулась с Филиппом, на секунду нахмурилась, потом решительно затолкнула несчастную женщину назад в комнату, шагнула следом за ней и захлопнула дверь перед самым носом у Филиппа. Он остался стоять у порога, напрасно прислушиваясь к происходящему в комнате. До его слуха доносился только взволнованный голос Регины и громкий плач кузины. Наконец, всё смолкло и повисла звенящая, напряжённая тишина, которую через минуту разбил испуганный возглас графини де Ренель. В тот же миг дверь распахнулась, едва не задев графа, Регина стрелой вылетела в коридор и, вся дрожа, прислонилась к стене.

Де Лорж заглянул в комнату: на постели, беспомощно кутаясь в покрывала, сидела Анна и горько рыдала. И столько безнадёжности, столько страдания было в её позе, в выражении её лица, что у Филиппа сердце зашлось от дурных предчувствий.

Он дотронулся до плеча Регины и еле слышно спросил:

— Что?

Она ответила ему каким-то совершенно отстранённым взглядом и, немного помолчав, обронила:

— Я не знаю, как это могло случиться, но… Похоже, твоя кузина не та, за кого мы её принимали. Я даже не знаю, что и думать теперь. Брату я сообщать ничего не стану, поскольку у меня нет никаких разумных объяснений происшедшему. Это всё так невероятно и… так некрасиво. Или просто глупо. Извини, Филипп, но я бы на твоём месте поговорила с Анной начистоту. Я боюсь в это поверить, но, кажется, она попала в очень нехорошую и грязную историю. Нужно что-то решать, пока не поздно. С Луи пусть объясняется сама, как хочет. Конечно, вы оба можете рассчитывать на мою помощь, но боюсь, что их свадьба не состоится. Теперь я и сама не допущу этого.

Она стремительно зашагала прочь, оставив де Лоржа в полной растерянности.

Вечером Регина предпочла отсидеться у герцогини Монпасье. Конечно, здравый смысл требовал не оставлять без присмотра ситуацию ни на минуту, но она не нашла в себе сил присутствовать при разговоре Филиппа и Луи. С другой стороны, дальнейшие действия обоих мужчин были вполне предсказуемы.

Филипп, узнав страшное известие о дурной болезни своей кузины, не мог не пожалеть Анну. Но порой жалость убивала быстрее ненависти, и это был как раз такой случай. Как и предполагала Екатерина-Мария, Анна истово клялась в своей невиновности, но этим ещё больше восстановила против себя Филиппа. Разочарование и нетерпимость лжи вытеснили из его сердца жалость. То, что он легко мог простить Регине, в случае с Анной только оттолкнуло его.

— Анна, почему ты сразу мне ничего не сказала? — в который раз усталым голосом спрашивал он.

Анна видела, как сострадание и нежность в его глазах покрываются тонкой ледяной корочкой равнодушия и брезгливости, и всё глубже замыкалась в себе.

— Что ты молчишь? Этому ведь должно быть какое-то объяснение.

— Я не знаю. О, я ничего не знаю, — беспомощно лепетала девушка и заливалась слезами.

— Поздно плакать. Раньше надо было думать. Для чего нужно было заводить интрижку с Майенном, право, не понимаю.

В отчаянии Анна заламывала руки, не зная, как объяснить всё произошедшее и как доказать свою невиновность. У неё просто в голове не укладывалось, почему все вокруг приписывают ей роман с младшим Гизом и откуда взялась эта сплетня. Растерянная, испуганная, она не могла толком даже объяснить нелепость всех этих слухов и домыслов не то что Филиппу, но и самое себе.

— Завтра придёт лекарь и осмотрит тебя. Может, всё ещё поправимо. Но… на твоём месте, кузина, я бы не рассчитывал более на брак с графом де Бюсси.

Уже в дверях Филипп, покачнувшись, ухватился за стену и, не сдержавшись, воскликнул:

— Но как ты могла допустить такую глупость, Анна! Я чувствую, что все наши беды только начинаются.

Дверь за ним захлопнулась и Анне показалось, что вместе со звуками его удаляющихся шагов её покидала последняя робкая надежда. Филипп встретится с Луи, наверное, прямо сейчас и всё ему расскажет. Он слишком честен, чтобы скрывать от друга подобные вещи. И тогда Бюсси отречётся от неё, проклянёт её имя и навсегда забудет. Несчастливая судьба лишь поманила её зыбким миражом радости и обещанием любви, а взамен бросила в бездну страха и стыда. Жить дальше было не зачем. И посмотреть в холодные, безразличные глаза Бюсси было бы для неё страшнее самой мучительной смерти.

Едва по дому расползлась тишина и слуги разошлись по своим комнатам, Анна бесшумной, дрожащей тенью выскользнула в темноту улиц и торопливо зашагала к набережной. Холодные воды Сены казались ей единственным убежищем от того страшного и смутного будущего, которое ждало её на рассвете.

Поздно вечером Филипп и Луи сидели друг напротив друга и молча вертели в руках полупустые бокалы. Густое янтарное вино тяжело, словно ртуть, колыхалось за тонким стеклом. В комнате царила тревожная, глубокая, как ночь, тишина, разбавленная только мерным плеском вина и осторожными шагами слуг за дверью. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем Луи решился нарушить её.

— Я до сих пор не могу до конца поверить в случившееся. Анна казалась мне такой чистой, такой непосредственной и доверчивой, — он пристально рассматривал дно бокала, просвечивающее через золото вина.

— Боюсь, что эта её доверчивость и подвела её в конце концов. Бедняжка Анна никогда не отличалась умом, но я всегда надеялся, что природная робость убережет её от подобных поступков.

— Я всё могу понять, но — герцог Майенн!

— О, в этом как раз ничего удивительного нет, ибо кому, как не Гизу воспользоваться женской наивностью. Услышав о нашей с Региной помолвке он опять пустился во все тяжкие. Другое дело, что такой подлости, как соблазнение моей кузины, я от него не ожидал.

— Меня удивляет другое — как у него хватило смелости соблазнить мою невесту, — невесело усмехнулся Бюсси. — Если бы я своими глазами не увидел, как они ворковали возле церкви, чёрта с два бы я поверил болтовни этих двух сорок!

— И всё-таки это так непохоже на Анну, — мучившие Филиппа сомнения начинали передаваться Луи.

— Да, непохоже. Есть что-то во всей этой скверной истории, что никак не даёт мне покоя. Какая-то мелочь, которая всё время ускользает от меня. Я не могу понять, что именно меня настораживает. Нет, что-то здесь определённо неправильно. Не складывается головоломка.

— И всё же, Луи, каковы бы ни были причины произошедшего, факт остаётся фактом — Анна больна и опозорена, ни о какой помолвке не может быть и речи и мне остаётся только послать картель герцогу Майенну.

— С дуэлью ты уже опоздал, мой друг. Я сам намеревался проучить мерзавца, но его и след простыл. Наш неотразимый Гиз спешно покинул город. Может, оно и к лучшему? Регина бы потом не простила мне этого. К тому же, он и так достаточно наказан за свою беспечность, если верить словам герцогини Монпасье.

— Что ж, даже хорошей дракой не суждено мне сегодня утешиться. Пожалуй, лучше всего мне сейчас вернуться домой и присмотреть за кузиной. Не нравится мне её состояние. Бедняжка себя не помнит от ужаса и раскаяния.

Филипп уже вышел на улицу, когда нос к носу столкнулся с возвращавшейся домой Региной. Он склонился к её руке и при виде его усталых, покорных плеч и глубоко несчастных глаз сердце Регины пронзила острая жалость и раскаяние за то, что причиняет ему сейчас новую боль.

— Пусть он ещё несколько часов побудет счастливым и спокойным, прежде, чем разобьётся его сердце. Я искалечила всю его жизнь, но эти капли радости и любви я одна ещё могу ему подарить. Может, эта малость снимет хотя бы частичку моей страшной вины, — еле слышно прошептала Регина, подняв тёмный и упрямый взор к пустому небу.

Она обняла Филиппа, обдав его будоражащей волной холодного ночного воздуха и шлейфом тающих духов:

— Куда ты так торопишься, любимый? — игриво промурлыкала она, — Останься со мной. Ночь так холодна, я озябла и соскучилась по тебе. День был такой тяжёлый и неприятный и мне так не хватало тебя. Останься.

Никогда и ни в чём Филипп не мог ей отказать, а уж в такой просьбе… Да ради того, чтобы услышать такие слова из уст прекрасной графини, любой мужчина в Париже не задумываясь пожертвовал бы спасением души.

После Филипп часто будет думать, что было бы, не останься он с Региной в ту ночь. Возможно, всё сложилось бы иначе. Но как бы он потом не винил себя в грянувшей трагедии, ни об одной минуте, проведённой в объятиях Регины, он ни разу не пожалел. В ту ночь она была так немыслимо нежна с ним, так жадно и отчаянно целовала и ласкала его, что Филипп забыл все тревоги и печали. Она словно опустошила его, выпив своими поцелуями всю горечь до капельки со дна его души, оставив взамен сладкую, томную теплоту своего дыхания. И когда неуловимая, ускользающая улыбка качалась на её губах, а её гибкое тело покорно таяло и горело в его руках, исчезал весь мир — оставалась только её красота и любовь к ней. Слепая, преданная, пульсирующая болью, до краёв переполненная полынной отравой её обманов и измен любовь.

На рассвете, когда Филипп, уставший и счастливый, безмятежно спал, а Регина, не сомкнувшая потемневших от горя и сознания собственной страшной вины глаз, притихла в железном кольце его горячих рук, боясь шевельнуться, чтобы не потревожить его сон, в двери дома уже громко и требовательно стучалась беда.

О самоубийстве Анны Лаварден первым узнал Луи, которого разбудила бледная, смертельно напуганная мадам Беназет. И когда он увидел в спальне Регины спешно одевающегося Филиппа, ему было уже не до сцен ревности. Регина, непривычно тихая и какая-то настороженная, стояла у окна, вцепившись бледными до синевы пальцами в тёмный бархат портьер.

Она не слышала ни слова из того, что сказали друг другу мужчины — в голове победным звоном гремели трубы "Анна мертва! Мертва! Мертва! Луи мой! Он мой! Он мой!", но сквозь их дьявольский звон пробивался глухой рокот набата, предвещающего страшную кару.

Перед отъездом в Бордо Филипп пришёл попрощаться к Бюсси. Регину он не застал дома — она отсиживалась у Екатерины-Марии. Открыто посмотреть в глаза Филиппа, доиграть роль непричастного к смерти Анны человека она так и не осмелилась, предпочла спрятаться и не видеть ни его страданий, ни смутных подозрений во взгляде Луи.

Уже садясь в седло, Филипп посмотрел на друга помутневшими от горя, когда-то синими глазами:

— Я мог её спасти. Если бы я был рядом, был дома, ничего бы не случилось. Она бросилась с моста в Сену в тот самый час, быть может, когда я обнимал твою сестру. Пока сбежались люди, пока искали тело… Знаешь, я почему-то никак не могу отделаться от мысли, что это мы её погубили. Да, я всё понимаю, для неё это был, возможно, единственный выход, но всё же… Всё же я не могу поверить в произошедшее. Не говори мне ничего, я понимаю, что доказательств её вины было предостаточно! Но не может у падшей женщины после смерти быть такого невинного выражения лица! И не может человек перед смертью в прощальном письме клясться в своей невиновности, если в самом деле совершен грех.

— Дай мне её письмо. Пожалуйста!

— Нет, — Филипп покачал головой, — не могу. Оно предназначалось не тебе. Она только просила передать тебе, что никого и никогда не любила на этом свете так, как тебя. Что у неё и в мыслях не было изменять тебе. Она не знала, как объяснить всё случившееся. Но она простила и наше с тобой недоверие, и жестокие слова Регины. Она простила всех. Вот только простим ли мы сами себя?

Луи обессилено упал в кресло и сжал ладонями виски.

— Господи, да что же происходит с нами! — простонал он сквозь зубы, — Двое сильных, умных, богатых мужчин не смогли уберечь одну глупую беззащитную девчонку!

— Луи, — Филипп положил руку ему на плечо, — я утром уезжаю в Аквитанию. Анну нужно похоронить дома. Париж не принёс ей счастья живой, не даст и покоя после смерти. Тебе не стоит ехать вместе со мной — кто-то должен остаться с Региной. Она сейчас начнёт во всём винить себя, а ей нельзя так волноваться. Ты как-нибудь сам объясни ей всё и позаботься о ней до моего возвращения. И не отпускай её никуда ни на минуту! Если мы и её потеряем, то грош нам с тобой цена.

— Я обещаю, что из двух свадеб ваша с ней — будет.

Нелепая, жуткая смерть нежной Анны смогла воскресить их былую дружбу. Теперь Бюсси готов был уступить сестру Филиппу, чтобы хоть как-то облегчить его боль и снять с себя это гложущее чувство вины.

Откуда им было знать, что две амбициозные и решительные женщины давно уже всем распорядились за них и теперь воплощали свои планы в жизнь.

Одна из них, Регина де Ренель, не теряя зря времени, решила навестить больного Этьена. Герцогиня Монпасье очень уж нервничала из-за того, что их затея с письмом папе римскому оказалась под угрозой срыва.

— Послушай, — убеждала она подругу, — в последнее время нам с тобой подозрительно легко всё удаётся, а мой опыт подсказывает мне, что подобная удача весьма недолговечна и хрупка. Шарль сейчас по дороге в Пуату, в Лувре пока ничего не известно, и твоя соперница почила в бозе.

— Да уж, великолепная новость! — Регина торжественно подняла бокал с вином, — неплохо бы помянуть её отлетевшую душу. Точнее, утонувшую.

— Ты становишься очень циничной и жестокой, — не то одобрила, не то укорила её Екатерина-Мария, — но, в любом случае, одно дело сделано. И на его примере я убедилась в том, что ты учишься на лету. Вот только пока мы расправлялись с этой круглолицей дурочкой, Этьен пошёл на поправку, а вестей от него нет. И ни о какой поездке в Рим он не заикается. И записок от него не было ни к тебе, ни к кардиналу Лотарингскому.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— Думаю, как бы этот кретин не раскаялся на одре болезни и не принёс какой-нибудь дурацкий обет святой Марии. Вдруг он сейчас замаливает свои грехи, в том числе и вожделение чужой невесты и сотворение себе кумира, и клянётся наставить на путь истинный свою паству, то бишь тебя?

От подобной перспективы Регину передёрнуло.

— Чёрт! — выругалась она, — И что мы тогда будем делать?

— Делать, моя дорогая, нужно уже сейчас. Отправляйся-ка ты к своему духовнику, пока братец тебя не хватился, и выведай, что творится у него под тонзурой.

— Но как?!

— Это ты меня спрашиваешь? Регина, я в тебе начинаю разочаровываться! В твоём арсенале есть одно оружие, которым ты владеешь виртуозно и против которого не устоял ещё ни один мужчина, — твоя красота. Не думаю, что этот случай будет сложнее, чем с Шарлем.

Ну что могла Регина тут возразить? Катрин снова была права. Королевская семья должна была быть уничтожена любой ценой и о священном праве на месть нельзя было забывать. В тот день, когда Луи сообщил ей о своей помолвке, в ней что-то надломилось и стало уже ничего не страшно и не стыдно. А после убийства Анны — Регина отдавала себе отчёт, что по большому счёту это было убийством, ведь даже если бы Анна не утопилась, яд убил бы её всё равно, — она словно шагнула в полыхающую адовым жаром, пыльную, душную пустыню и теперь шла и шла, всё глубже увязая в раскалённом песке собственных страстей и преступлений. Что ж, Этьен так Этьен. По сравнению с убийством соблазнение монаха было таким пустяком. И пусть Филипп поскорее всё узнаёт и обрадуется, что судьба уберегла его от такой жестокой и недостойной женщины, пусть поскорее вычеркнет её из своей жизни, из своей памяти, чтобы её любовь к Луи не разбила ему сердце вдребезги. Она довела до самоубийства ни в чём не повинную девушку, сестру человека, столько раз спасавшего её, и теперь ей уже нечего было терять. Две чёрные звезды отныне освещали ей путь — непокорное сердце Бюсси и страшная месть королю. Выбор был сделан.

Когда часы пробили полночь, дверь в келью, где оправлялся после болезни Этьен, тихонько скрипнула и на пороге возникла высокая тонкая фигурка, закутанная в монашескую сутану. Низко опущенный капюшон закрывал глаза и только слабый огонёк свечи дрожащим золотом обливал узкую женскую руку. Не веря своим глазам, Этьен приподнялся на локтях:

— Это вы? Но, богиня, что вы здесь делаете? Как вы очутились в столь поздний час в моём убогом приюте?

Стремительным летящим шагом тонкая фигурка приблизилась к ложу монаха, опустилась на колени на холодный каменный пол. Нежная рука легла на пылающий лоб Этьена и его окутал еле уловимый колдовской аромат женского тела и диких трав.

— Лежите, лежите, любовь моя, вам нужно беречь силы, вам нужно выздоравливать! — серебристый голос хрустальной трелью рассыпался по келье и словно бриллиантовые искры от него озарили мрачные серые стены.

Неверный огонёк свечи, дрожа, выхватывал из темноты прекрасное лицо со следами усталости и страданий. О, Регина тщательно подготовилась к этой встрече. Она две ночи не позволяла себе уснуть и целые сутки промучилась голодом, зато теперь на её лице залегли неподдельные тени и круги под глазами, а щеки вместо прозрачного румянца покрывала непривычная бледность.

— Мой бедный, мой единственный друг, — трогательно лепетала Регина, сжимая в своих пальчиках руку Этьена, — я так устала. Только вы можете меня понять, только вы можете постичь всю глубину моих страданий и хоть отчасти разделить их со мной! Клянусь вам, я молилась, я просила Господа и Святую Деву Марию даровать мне смирение в супружеской жизни и найти в своём сердце место для прощения короля. Но я не могу!

Регина залилась безудержными слезами и Этьен, повинуясь безотчётному порыву, бросился утешить её, обнял, неосторожно задев пышные юбки. Регина вскрикнула. Словно от боли, испугав его:

— Что случилось? Я причинил вам боль?

Она, торопливо стерев слёзы, выдержала паузу, словно раздумывая, признаться или нет, потом махнула головой и приподняла кринолин, обнажив круглые, безупречной формы колени, обезображенные ссадинами и припухшие, словно от ударов (не далее как утром Регина, стиснув зубы, нещадно натёрла их ореховой скорлупой и потом смочила солёной водой, кожа саднила неимоверно, но тут цель оправдывала средства, ради того впечатления, которое её страдания должны были произвести на иезуита, можно было и потерпеть).

— Что это? — в ужасе выдохнул Этьен, боясь услышать историю очередного бесчинства короля.

— Я молилась. Вчера я на коленях ползла в церковь, надеясь своим раскаянием вымолить у бога всего лишь каплю терпения и сил нести свой крест. Но я… я слишком слаба. Я не могу заставить себя ни полюбить искренне своего жениха, ни простить своих врагов. Словно та ночь в Блуа что-то сломала во мне.

Она ещё что-то говорила, но Этьен, заворожённый зрелищем трогательных сбитых коленей и нежной, бело-розовой кожи её ног уже не разбирал произносимых ею слов. Как во сне, он прикоснулся дрожащими пальцами к ссадинам и, едва ощутив тепло этого волшебного тела, уже не мог остановиться. Руки его скользнули по её бедрам, теряя остатки самообладания, он припал пересохшими губами к её коленям. Последнее, что он слышал отчётливо, был испуганно-удивлённый возглас Регины и её слабеющий стон.

И время остановилось. Исчезло всё, кроме благоухающей кожи и трепещущей, дарящей почти болезненное наслаждение женской плоти. Дикое, необузданное желание захлестнуло Этьена, заставив отступить и болезнь, и душевные муки, и голос разума. Висящее на стене распятье и открытый на середине молитвенник были бессильны в борьбе со всемогущей и всевластной женской красотой, с живым телом. Этьен таял, как восковая свеча, под страстными, долгими поцелуями желанных губ, под искусными ласками гибких рук. Рыжие кудри падали ему на лицо, нежные груди сами ложились в его ладони, длинные ноги обвивались вокруг его чресел — и не было в мире силы, способной заглушить ревущее в крови желание.

Это была не та греховная, плотская связь с женщиной, в которые он вступал по приказу ордена, чтобы получить нужные сведения, деньги, влияние. Это было не ублажение скучающих избалованных прелестниц, древний животный инстинкт на службе ордена. Это было веление сердца, но не разума. Крик взбунтовавшейся плоти, заглушивший монотонные молитвы и данные тысячелетия назад обеты.

На рассвете у Этьена Виара была только одна молитва — имя Регины, одна святыня — её чарующее лицо, один закон — её слово. Всё, что Этьен любил, он поднимал на недосягаемую высоту и преклонялся перед этим со всей преданностью своей страстной души, порой граничащей с фанатизмом. Но если в ордене он был всего лишь одним из слуг Господа и Церкви, то рядом с Региной он сам чувствовал себя всемогущим властителем и богом, потому что у этой беззащитной, слабой женщины не было над земным миром ни власти, ни силы, кроме её обезоруживающей красоты. Этьен, как ему казалось тогда, был её единственной защитой и опорой среди окружавших её лжи, предательства и похоти. Регина полностью зависела от его воли.

Она уже ушла, а у него в ушах не замолкали её слова: "Король и его мать поклялись расправиться со мной. Я не знаю, что меня ждёт. Брат решил спрятать меня на время у моего жениха, но я не могу скрываться вечно. Кто знает, может, я уже никогда не увижу вас! Быть может, эта ночь станет последним подарком судьбы в моей жизни. Я пришла проститься с вами. Ведь вы тоже не забудете всё, что сегодня было между нами?". Сама мысль о том, что это полночное безумие уже никогда не повторится, что он никогда уже не увидит её несравненного лица, никогда не коснётся её трепещущего тела, была для него невыносима. Ему легче было сгореть в аду, чем смириться со скорой гибелью своей возлюбленной. Все сомнения, все страхи рассеялись, как рассеивается ночная тьма на рассвете. Любовь графини де Ренель стоила того, чтобы отдать за неё жизнь, более того — заплатить бессмертной душой.

Мадам Беназет, давно уже заподозрившая неладное, с облегчением вздохнула, когда её любимица явилась на рассвете неизвестно откуда, замёрзшая, как нищий под мостом, но зато довольная и цветущая. Она первым делом потребовала горячей воды и нагретых полотенец, потом, приведя себя в порядок, плотно позавтракала с аппетитом, которого хватило бы на троих здоровых мужчин, и, благодарно чмокнув кормилицу в обе щеки, завалилась спать. Франсуаза велела служанкам ходить на цыпочках и говорить шёпотом, а ещё лучше — онеметь и научиться летать по воздуху, и, пообещав самой себе, что вечером устроит своей девочке допрос с пристрастием, отправилась на кухню печь любимый пирог Регины.

На кухне, как всегда, судачили горничные Николетта и Марианна и конюший графа Жозеф. Разумеется, главной новостью недели было самоубийство невесты графа. Мадам Беназет появилась как раз в самый разгар спора: горничные искренне оплакивали молоденькую красотку, а Жозеф утверждал, что Анна никак не была бы достойной парой его хозяину. Увидев кормилицу графини, он тут же призвал её в свидетели.

— Мадам Беназет, вы женщина всеми уважаемая и необычайно мудрая. Вот и рассудите нас. Я объясняю этим двум курицам, что баронесса ничего особенного из себя не представляла и что женитьба на ней со стороны графа была чистой блажью! А что она утопилась — так туда ей и дорога. Самоубийц господь наш и святая церковь не жалуют и прощения ей теперь на том свете не дождаться!

— Женитьба хозяев — не нашего с тобой ума дело, — сурово отрезала Франсуаза, — а что до баронессы, так тут моё мнение таково. Девица эта нашему графу и в подмётки не годилась. Она, конечно, и хороша собой была, и нравом и статью вышла, да и, как никак, кузиной его сиятельству графу Филиппу приходилась, а только всё одно — не пара. Кому другому бы ещё и подошла, а в этом доме рядом с госпожой Региной её бы и не заметил никто. Года бы не прошло, как наш граф её стыдиться бы начал. Всё одно счастья ей на роду не написано было. Сук надо по себе рубить, тогда и топиться не захочется.

— Ах, какие вы бессердечные! — всхлипнула Николетта, — Госпожа баронесса была так молода, так хороша собой! Вы просто помешались на хозяйке и кроме неё никого не видите. Вы не видите даже того, что она стала сущей ведьмой!

Внушительная затрещина от мадам Беназет заставила Николетту замолчать. Зато дерзкая Марианна молчать не намеревалась. Срывающимся от волнения голосом она выдала, всё что думала:

— Да вы что, совсем ослепли все! Может быть, баронесса и не была столь красива и родовита, как наша графиня, но сердце у неё было доброе, а душа чистая! Тётушка Франсуаза, глядя на тебя признаёшь правоту поговорку, что любовь слепа. Госпожа наша и раньше-то голубиным характером не отличалась, а теперь уж от неё совсем житья не стало. То ей не так, это не эдак, чуть что — так глазищами полыхнет, уж лучше бы прибила, ей богу, не так страшно! А уж как она своему духовнику голову заморочила, так тут только ленивый язык не чешет!

— Это не грех, — подал голос насмешник Жозеф, — это милость, оказываемая сознательными прихожанками святым отцам. Вот ты, Марианна, что сделала в своей жизни для святой церкви? То-то же, что ничего. Оно, конечно, там всякие сборы и милостыни, десятины да налоги, ну так за это тебя и причастят, и исповедуют, и обвенчают, и в последний путь спровадят. А вот лично ты о ком-нибудь из монахов этих разнесчастных подумала? Каково им во цвете лет себя лишениям подвергать? О! молчишь! А они ведь то же люди! Вам, женщинам, где уразуметь, что такое — воздержание.

— Да уж, можно подумать, будто тебе, охальнику, оно знакомо! — с ядовитой усмешкой процедила Николетта, которой он прохода не давал.

— Цыц, разговорились больно много! — грозно рявкнула мадам Беназет. — Нечего в господские дела нос совать да в чужие спальни подсматривать. Видно, действительно, мало работы у вас, если находите время сплетни собирать! А если кому не нравится хозяйка, так можно в одну минуту расчет попросить. В этом доме силком ни одну посудомойку не держат. Так что прикуси язык, Марианна, и благодари бога за то, что послал тебе госпожу графиню!

Горничные угрюмо переглянулись, однако спорить дальше не осмелились, да и Жозеф придержал крутившиеся на языке солёные шуточки.

В полдень Регина, злая как легион чертей и взвинченная до предела событиями последних дней, нанесла визит на улицу Де Шом, дабы сообщить герцогини Монпасье, что миссия прошла успешно и вечером Этьен Виара придёт к кардиналу за тем самым письмом. Но не смотря на то, что всё задуманное ей удавалось и пока сходило с рук, на душе у неё было неспокойно и тяжело. Голова горела, как в огне, и сердце взбесившимся зверем колотилось в груди, кровь в венах ныла и звенела, словно просилась на свободу. Столько событий свалилось на её слабые плечи в последнее время, столько сил было потрачено на то, чтобы подчинить своей воле Шарля и Этьена, разыгрывать по несколько представлений за день, ежечасно меняя маски — одна для Филиппа, другая для Луи, третья для монаха, четвёртая для всего Лувра. Регина уже начала забывать, какая же из них настоящая. Она злилась на саму себя, потому что добивалась, кажется, всего, чего хотела ненасытная её душа, но почему-то это не приносило ей ни радости, ни покоя, ни простого удовлетворения. И всё чаще ей казалось, что она раздваивается. Одна Регина, чистая, впечатлительная, радостная, которая приехала солнечным весенним днём в Париж, оставалась где-то за спиной, превращаясь в бледный призрак, печально глядящий вслед из осенних виноградников Бордо. Другая, честолюбивая, жестокая и необузданная в своих желаниях, родившаяся в её сердце в тот день, когда в него ворвалась безумная любовь к родному брату, безоговорочно и упрямо шла к своей цели, круша чужие жизни, совершая страшные грехи и роковые ошибки, сжигая дотла все мосты за собой.

Эта новая Регина радовалась вместе с Екатериной-Марией в предвкушении победы над Валуа и, заливаясь беспечным смехом, рассказывала о том, как легко попался на вечную женскую уловку влюблённый иезуит. Это она торжествовала победу — не суть важно, какой ценой одержанную — над слабой и безобидной Анной Лаварден. Они с Екатериной-Марией строили грандиозные планы, подшучивали над кардиналом Лотарингским и пили густое, как кровь, чёрно-красное вино.

Домой Регина вернулась уже в сумерках. Голова была пустой и звенела не то от усталости, не то в предчувствии какого-то стремительного поворота в запутанной и бурной судьбе. Опьянённая вином и своей новой победой, мурлыча фривольную уличную песенку, она поднялась по лестнице и озадаченно остановилась: дверь в её комнату была распахнута настежь и оттуда явственно доносился грохот мебели, звук рвущейся бумаги и раздражённый голос Луи. Слуги, видимо, где-то затаились и не подавали признаков жизни, боясь лишний раз попадаться графу на глаза. В отсутствии Регины в доме, судя по всему, происходило что-то весьма интересное. А поскольку это интересное творилось в её комнате, то Регине это никак не могло понравиться. Воинственно вздёрнув подбородок и оглушительно стуча каблуками, она направилась туда.

Как и следовало ожидать, Луи переворачивал содержимое её шкафов и шкатулок, в очередной раз пытаясь найти доказательства каких-то одному ему ведомых интриг и заговоров (ибо все его подозрения, по твердому убеждению Регины, были далеки от страшной истины). Горячая кровь Клермонов мгновенно вскипела и ударила в голову. С искажённым от злости лицом, она влетела в комнату, как разъярённая фурия.

— Довольно! Сколько можно устраивать обыски и обвинять меня во всех смертных грехах, ваше сиятельство! — голос её дрожал от гнева.

Луи стремительно повернулся к ней и в чёрных глазах его плескались, перемешиваясь и пылая, дикая злость и ничем не прикрытое страдание. Не говоря ни слова, он кивнул на кровать, где лежало бледно-голубыми волнами платье. То самое платье-двойник, в котором Регина так ловко выдала себя за Анну Лаварден. Шёлковая тряпка с серебряным шитьём была одним сплошным обвинением, брошенным в лицо графине де Ренель.

Регина умолкла на полуслове, но сумела взять себя в руки и дерзко уставилась на брата, не пряча холодных серых глаз. Ни отблеска раскаяния, ни тени стыда или страха не отразилось в их прозрачной безмятежной глубине и это привело Луи в полное замешательство.

— Почему ты молчишь? Ты ни о чём не хочешь спросить?

Растерянные слова падали в застывший воздух и увязали в нём, как в трясине, не доходя до слуха Регины. Она продолжала стоять и смотреть на Луи. Это пленительное, ранящее своей красотой лицо бросало всему миру и ему, храброму Бюсси, вызов.

— Почему ты молчишь? — повторил он, чувствуя, что окончательно теряет рассудок от ярости.

— А что ты хочешь от меня услышать?

— Откуда у тебя это платье?

— Оттуда же, откуда и все остальные. От портного, — невозмутимо ответила Регина и Луи почудилась насмешка в её остывшем голосе.

— Ты прекрасно знаешь, что я имел в виду. Ты думала, что я не узнаю этого платья? Что я ни о чём не догадаюсь?

— Ну и о чём же ты догадался?

Ей вдруг стало совершенно безразлично, чем закончится вся эта история с разоблачением. Она уже упала на самое дно, дошла до края в кровавой войне за его любовь, так что сейчас даже обрадовалась тому, что хоть перед Луи не нужно больше лгать и можно бросить ему в лицо горькую и страшную правду.

— Возле церкви Сент-Эсташ была не Анна. Майенн встречал тебя, не так ли? Бог мой, как я мог вас перепутать, ведь твою королевскую походку, кошачью, опасную грацию в каждом твоём жесте я узнал сразу, вот только не придал этому значения, отвлечённый, как бык красной тряпкой, этим чёртовым платьем. А потом всё никак не мог понять, что же меня так насторожило. Бог мой, сколько ещё ты скрывала бы правду, если бы твои горничные не вздумали убраться в гардеробе и мне на глаза не попалось это свидетельство твоей подлости, твоего коварства! И письмо от Фоссезы тоже было подделкой? Ты подстроила всё это, ведь так? Ты и твоя подруга?

— Да.

Луи отшатнулся, услышав её признание, сказанное так просто и спокойно:

— Ты чудовище.

— Возможно. Но покажи тогда мне хоть одного святого в этом доме. То-то я смотрю, что у тебя вся комната в белых перьях. Наверное, твои ангельские крылья линяют?

Насмешка, сквозившая в её голосе, была вовсе не той реакцией, которую он мог ожидать. Юная и обворожительная младшая сестра снова поставила его в тупик. То, что она натворила, было ужасным, непростительным, диким преступлением. Ложь, подлог, клевета, распутство и убийство — на что ещё способна была эта хрупкая, немыслимо красивая девушка? Чего ещё не знал он о её загадочной и пугающей душе, о её неукротимом сердце? Что творилось в этой рыжеволосой легкомысленной, как он всегда думал, голове?

Но где-то в тёмных глубинах его собственного сердца рождалась радость. Он бы самому себе никогда не признался, что, узнав о болезни, а потом и смерти Анны, в первую очередь почувствовал облегчение, словно тяжёлый камень скатился с его плеч. Ему была неинтересная эта девушка и совершенно не нужна. Это был бы даже брак не по расчёту, не из династических или каких-либо других разумных соображений. Это была элементарная, глупая месть сестре, а несчастная кузина Филиппа просто оказалась под рукой. Бюсси знал, что пожалеет о своём опрометчивом решении в первую же брачную ночь, но отступаться от своего слова, да ещё в таком деле, было недостойно мужчины и дворянина. Что ж, Регина очень быстро, без лишних сомнений и размышлений, разрубила этот узел. Судя по всему, её голова не была так забита морально-нравственными категориями.

— Хочешь прочесть мне мораль и в который раз изумляешься тому, какое дурное воспитание я получила под присмотром тётки де Гот? Или тебе нужны подробности того, как я избавила тебя от постылой невесты? — Регина чувствовала, как её подхватила и понесла волна слепой, неуправляемой ярости.

В этот миг она ненавидела саму себя за свою гибельную любовь к Луи, злилась на него, потому что он всё это видел — и не находил в себе смелости принять хоть какое-то решение, жалела и презирала несчастную Анну и винила себя за разбитую — теперь это уже стало фактом — жизнь Филиппа, за то, что отправила на верную смерть ни в чём не повинного Этьена. И всё это за один влюблённый взгляд бархатных чёрных глаз, за одну улыбку, за один поцелуй Луи. Мужчины, который боялся собственных чувств и обвинял её в том, что она решилась одна расплатиться по всем счетам, лишь бы он не замарался, не мучился, не страдал. Мир вокруг неё закачался, закрутился вокруг его оси, как неисправная карусель.

— Да, я отравила твою драгоценную Анну! Да, это я была у церкви Сент-Эсташ и герцог Майенн мой любовник, а не её! И я нарочно заказала второе платье-двойник, и это я подбросила тебе липовое письмо от Фоссезы! И это я довела Анну до самоубийства! И я ни о чём не жалею, слышишь?! И если можно было бы вернуть всё назад, я поступила бы точно так же!

Обжигающие, колючие слова летели ему в лицо отравленными стилетами. Незнакомый, дьявольский огонь зажёгся в бездонных светлых глазах.

— А теперь убирайся из моей комнаты! Убирайся из моей жизни ко всем чертям! К дьяволу в преисподнюю следом за своей Анной!

Это было последней каплей. В порыве безудержного гнева Луи с размаху ударил Регину по искажённым от ярости губам. Тёмная кровь тонкой, тягучей струйкой медленно поползла из угла рта на гордый подбородок, закапала на тяжело вздымающуюся грудь. Регина мгновенно замолкла, застыла, боясь пошевельнуться. Бешено вращавшийся мир остановился, замер. Луи тут же метнулся к ней, обнял, крепко прижимая её голову к своей груди. Одна рука его зарылась в пушистую гущу волос на затылке, вторая нежно гладила напряжённую спину.

— Бог мой, прости меня! Прости, я сошёл с ума, наверное. Я не имел права прикасаться к тебе. Прости, прости меня!

Регина безнадёжно всхлипнула, изо всех сил оттолкнула брата от себя и вкатила ему одну за другой две роскошные пощёчины.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! — исступлённо выкрикнула она и тут же зажала себе рот ладонью, потому что следом рвались совершенно другие слова.

Но Луи ничего уже не нужно было говорить. В нём самом уже со звоном оборвалась натянутая струна, сдерживающая волну безумия. И сопротивляться не было сил. Оставалось только очертя голову броситься в бездну. Одним неуловимым движением хищника он дёрнул Регину на себя, обнял её за талию, сковывая железным кольцом слабые женские руки и закрыл её рот поцелуем.

Это было падением в пропасть, у которой не было дна, прыжком в ледяную реку без берегов. Мир исчез, будто всё это время служил лишь декорацией к их встрече, а теперь стал не нужен и его убрали чьи-то руки. Луи сразу, едва их губы соприкоснулись, понял, что больше никто и ничто не сможет заменить ему этой женщины, горько-медового вкуса её поцелуев, трепета её гибкого тела, что все остальные дни и ночи с другими женщинами растворятся без остатка через минуту и никогда не всплывут из глубины прошлого. И в будущем уже никого не будет. Ничего больше в его жизни не будет. Только этот бесконечный поцелуй. И знал, что Регина тоже это понимает. Но остановиться было уже не в их силах. Они не могли ни оторваться друг от друга, ни полностью отдаться страсти. Пошатываясь и держась только друг за друга, они стояли и целовались, как сумасшедшие. Наконец, Луи опустился на ковёр и увлёк за собой Регину. Их страсть перехлестнула края и дикие, необузданные сущности вырвались наружу. Лентами, клочьями, лоскутами полетели по комнате срываемые одежды, зазвенели падающие на пол браслеты и серьги, раскатились горошины жемчуга и бирюзы. Воздух пропитался запахом цветов, смятых двумя разгорячёнными, мечущимися по ковру телами. Небо рухнуло и разбилось на осколки и взмыл над землёй вихрь яблоневых лепестков. На персидском ковре смешались каштановые и рыжие кудри, руки тонкие золотисто-розовые и могучие матово-белые, длинные стройные ноги и перекатывающиеся мускулами широкие плечи, жадные пересохшие губы и нежные налитые груди. И над всем этим безумием гремели торжественным гимном трубы победы. Победы страсти над всем миром, земной любви — над равнодушным небом.