"Красота — приманка. Красота — искушение. красота — чаще рок, а вовсе не залог того, что тебя будут вечно любить и оберегать".

Л. Третьякова "Красавицы не умирают".

Вцепившись в руку герцога Майенна, Регина поднялась в отведённые ей покои, и, едва спасительная дверь закрылась за её спиной, прижала ладони к пылающему лицу и без сил опустилась на пол.

— Какой стыд! Боже мой, какой стыд! — охнула она.

— Вы о чём, графиня? — Шарль встал на одно колено, отнимая ледяные руки от её лица и заглядывая ей в глаза.

— О сегодняшней охоте. Я не переживу этого позора!

— Да о каком позоре вы говорите? О том, что вас застали при весьма пикантных обстоятельствах в обществе графа де Лоржа? То же мне, событие! Моё прелестное дитя, вы ведь не первый день при дворе и должны бы уже знать, что считается скандалом, что забавным анекдотом, а что у нас давно уже в порядке вещей. Вот если бы вас поймали во время тайного венчания с цыганом, или нашли бы у вас любовное послание от испанского короля — это было бы скандалом! Когда нашу Марго король застукал непосредственно во время…э-э-э… в процессе… ну, в общем, в постели с вашим братом — это было всего-навсего пикантным происшествием. А то, что произошло сегодня с вами… Если уж быть честным, то ничего особенного и не произошло. И любой другой женщине это сошло бы с рук. В крайнем случае, просто посмеялись бы. Ну, или ревнивый муж или соперник вызвал бы счастливчика на дуэль. Вот я, к примеру, имел полное право бросить в лицо моего друга Филиппа перчатку.

— Но тогда почему? — Регина не договорила, пытаясь удержать рвущиеся слёзы.

— Почему не бросил?

Она яростно замотала головой:

— Нет! Почему король устроил из этого ничего не значащего, как вы сказали, случая, скандал?

— Если честно, моя дорогая, понятия не имею, зачем ему всё это понадобилось. По-моему, убитый Филиппом кабан должен был стать центром всеобщего внимания. Однако, король за что-то взъелся именно на вас. И на Филиппа. Скорей всего, Бюсси перед отъездом умудрился ему снова в чём-то насолить и наш Генрих решил отыграться на вас.

— Но мне-то что теперь делать? И как же Филипп?

— Филиппу, конечно, придётся уехать домой. Отсидеться до поры до времени. Впрочем, он раньше никогда не жил в Париже подолгу, здесь его держите только вы, графиня. Это ни для кого не секрет. А вам ничего не нужно делать. Вы всё поймёте уже вечером, когда король устроит пир в честь удачной охоты. И на этом пиру вы насмотритесь такого, что случай с Филиппом вылетит у вас из головы. То, что обычно творится в Блуа во время приезда короля с миньонами и "Летучим эскадроном", вы и представить себе не можете.

Кроме полноты, у младшего Гиза был ещё один недостаток, с которым Регина мирилась так же легко, как и с первым, — излишняя болтливость. Кроме того, Шарль имел обыкновение во время длинных тирад ужасно растягивать слова, но эта его манера именно на Регину почему-то всегда действовала успокаивающе. Пожалуй, Майенн мог даже усыпить её своими речами. Вот и на этот раз девушка очень быстро успокоилась и слушала герцога уже с улыбкой.

— Значит, вечером будет пир?

— Обязательно. Так что вам нужно привести себя в порядок, одеться понаряднее, почистить пёрышки и вооружиться. И не бойтесь переборщить с декольте — скромницы в Блуа не в моде. Настолько не в моде, что если вы сегодня будете выглядеть приличнее красоток с улицы Глатиньи, это будет настоящим скандалом. Вот тогда над вами точно будет потешаться весь двор. Правда, инцидент с Филиппом тогда уже точно будет забыт окончательно.

— Шарль… — Регина подняла на него виноватые глаза, — вы вправду не сердитесь на меня?

— За что? — искренне удивился герцог.

— За Филиппа.

— Вы хотите, маленькая плутовка, спросить, не ревную ли я вас к графу де Лоржу? — Майенн раскатисто захохотал, так что Регина уже собралась обидеться на него за такое равнодушие.

Наконец, герцог снова напустил на себя серьёзный вид:

— Что вам сказать, моя прелестница? Конечно, ревную. Но не смертельно. Вот если бы мы с Филиппом поменялись местами сегодня, он бы, конечно, сошёл с ума от ревности. Я же отношусь к делам такого рода гораздо проще. Нет, мне, разумеется, обидно, что здесь Филипп меня обставил и, судя по всему, вы станете его женой. Но это нисколько не уменьшает моих шансов рано или поздно стать счастливым обладателем вашего тела…

— Герцог!

— и, если уж совсем повезёт, даже части вашего сердца, — нимало не смущаясь, продолжил Шарль, — Видите ли, ваше сиятельство, между мной и Филиппом очень большая разница. Ему нужно ваше сердце, я же менее прихотлив — я без ума от вашего тела. И когда вы станете моей любовницей — Только не надо метать в меня такие яростные взгляды, давайте называть вещи своими именами! — а этот прекрасный день рано или поздно наступит, не пытайтесь меня в этом переубедить, я лучше знаю жизнь, меня менее всего будет волновать, чьей женой вы являетесь. И целуя меня, вы даже можете самой себе говорить, что сердце ваше отдано другому.

— Герцог, что вы такое несёте?

— Раскрываю вам глаза на суровую правду жизни, дитя моё. Удивляюсь только, как это моя сестра упустила этот пробел в вашем воспитании. Сердечная привязанность, романтическая любовь и прочее — это, знаете ли, вещи эфемерные, нематериальные и существуют только в нашем воображении. Вы можете сказать мне, что любите Филиппа, ему тоже можете говорить, что угодно, но ваши губы, ваша дивная кожа, ваши восхитительные волосы всё равно останутся вашими, и ваше божественное тело будет в моих объятиях. Согласитесь, оно может доставить гораздо большее удовольствие, чем мысли.

Злиться на Шарля было совершенно невозможно.

— Герцог, вы неисправимы и невыносимы! — Регина со смехом ударила его по руке.

— Будь я другим, вы сейчас в одиночестве страдали бы из-за выходки короля и отъезда Филиппа. А вы уже улыбаетесь и даже кокетливо хлопаете ресницами.

— Ах, ваша светлость, с вами даже не поспоришь, у вас на всё есть ответ. Что ж, раз вы такой всезнайка, то, наверное, сможете подсказать мне, какое платье надеть?

— Роскошное. Вы должны выглядеть вечером так, чтобы никто не смог вспомнить, в чём вы были утром. Роскошь, бьющая в глаза, и бесстыдство, перехлёстывающее через край. Оденетесь скромной провинциалкой — и можете смело прощаться с Парижем. Кстати, моя красавица, костюм для охоты вам помогал выбирать граф де Лорж, если мне память не изменяет?

— Можете не договаривать. Я уже поняла, к чему вы клоните. Будет справедливым, если платье к вечеру поможете примерить мне вы, так?

Майенн невинно улыбался. Но дождаться ответа Регины ему было не суждено. Мишель, паж Бюсси, теперь повсюду сопровождавший графиню, постучал в дверь.

— Ваше сиятельство, здесь секретарь кардинала Лотарингского с письмом к его светлости герцогу Майену.

— Какого чёрта здесь надо вашему духовнику? — недовольно заворчал Шарль.

У него появилось стойкое предчувствие, что сегодняшний вечер ему придётся провести в менее приятном обществе, чем великолепная графиня.

И предчувствие его не обмануло. Этьен Виара привёз письмо от кардинала, в котором тот настоятельно просил (а просьбы старшего Гиза всегда и всеми воспринимались как приказы) герцога Майенна срочно вернуться в Париж, ибо того требовали дела семьи. Бедный Шарль изменился в лице. Шанс занять место графа де Лоржа был безнадёжно упущен, ибо семейные дела Гизов были превыше всего, на этом и держался весь их коварный и всемогущий клан.

Регина, оставленная на попечение своего духовника и пажей, послала из окна отъезжающему в Париж Майенну воздушный поцелуй и вернулась к ворохам платьев и кружев, разбросанных по кровати и креслам. В очередной раз доверившись совету Шарля, она остановила свой выбор на роскошном платье из тёмно-зелёного бархата и золотой парчи, щедро украшенном жемчугом, с глубоким декольте, открывавшим хрупкие ключицы и полуобнажённую грудь. Из-под тяжёлого, громоздкого (особенно после мужского костюма) кринолина и нижних юбок, кружева которых стоили едва ли не больше самого платья, выглядывали краешки усыпанных речным жемчугом туфель, а если юбки "ненароком" приподнять чуть выше положенного, то видны были тёмно-зелёные с золотыми листьями чулки. Регина чуть больше обычного напудрилась и положила румян, чтобы не сильно отличаться от раскрашенных фрейлин, легкомысленно перекрестилась духами и в сопровождении Мишеля, не спускавшего с неё восторженных мальчишеских глаз, отправилась в знаменитый Большой зал графов Блуа, где король устраивал праздничный пир.

То, что предстало глазам Регины, навсегда врезалось в её память. Среди сказочных по своей красоте и богатству декораций большого зала, среди всего этого мрамора, позолоты, фарфора, картин, свечей и зеркал творилось настоящее безумие. Девушка в растерянности замерла, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Генрих III и его фавориты, разодетые в женские платья и обвешанные драгоценностями с головы до ног так, что это уже выходило за грань здравого смысла. Растрёпанные, полуголые девицы из Летучего эскадрона, переодетые в костюмы древнегреческих героев, рыцарей и охотников, и чьи наряды в большинстве своём уже валялись, разбросанные в почти художественном беспорядке, по лестницам и залам. Шарль, конечно, предупреждал её о том, что пиры в Блуа и Шенонсо сильно отличаются от балов и приёмов в Лувре. И Луи несколько раз упоминал в разговорах о буйных оргиях короля, но она, воспитанная среди урсулинок, при всём своём воображении даже представить себе не могла всего масштаба подобных праздников. И всей глубины и мерзости творящегося на них разврата. Чистая, наивная, влюблённая девочка в её душе содрогнулась от ужаса и отвращения. Регина даже не сразу сообразила, что мужская одежда на фрейлинах была явно не случайной. Уж больно хороша была она, видимо, в мужском колете и штанах, безо всяких корсетов и кринолинов. И король это не забыл, недаром главный стол украшал огромный запечённый кабан, скорей всего, именно тот, которого убил граф де Лорж. В кабаньей пасти лежал белоснежный цветок — Lilium Regale.

При виде этой издевательской выходки гордая графиня побледнела от гнева. Первое, что пришло ей в голову — немедленно повернуться и уйти прочь, вернуться домой и никогда больше не пачкать подол своего платья и свои туфли подобной мерзостью. Выйти замуж за Филиппа и уехать как можно дальше от этого зловонного змеиного гнезда под названием королевский двор. И она уже повернулась было спиной к дверям зала, но тихий голос Мишеля остановил её:

— Ваше сиятельство, неужели вы не видите, что его величество именно этого и добивается? Вы уйдёте и все эти недостойные люди смогут безнаказанно смеяться над вами.

Регина посмотрела в тёмные, умоляющие глаза мальчика, чертыхнулась и, надев надменную улыбку, гордо вплыла в зал.

Смех, пьяные выкрики и шутки на мгновение стихли и взоры всех пировавших обратились к прекрасной графине. На охоте она была похожа на очаровательного, шаловливого мальчишку-пажа и мужской наряд так подчёркивал изящество и гибкость её тела, что придворные красавицы от злости рвали кружева на своих платьях. А сейчас, посреди этого вертепа, задавшегося целью высмеять её, она походила на древних легендарных королев, недосягаемых в своей безупречности и благородстве. Золотая парча платья и изумрудная тиара на высоко уложенных волосах лишь подчёркивали горделивую царственность её осанки.

Регина обвела присутствующих рассеянным взглядом из-под полуопущенных ресниц. Но это был не скромно потупленный взор, о нет, напротив, ресницы подрагивали так, словно всё окружавшее графиню не достойно было открытого взгляда этих волшебных серых глаз. Графиня чуть помедлила с почтительным реверансом королю. Совсем чуть-чуть, на самой грани между дозволенным этикетом и дерзостью. Робкая и бесцветная набожная королева, которую Генрих по какой-то одному ему ведомой прихоти потащил за собой в Блуа, бросила на графиню испуганный взгляд беспомощного затравленного зверька. Если графиня, которую так хотели выставить на посмешище, была настоящей королевой, то супруга короля казалась здесь случайно забредшей чужестранкой, готовой вот-вот заплакать от стыда и безнадёжности своего положения. Но Регину сейчас меньше всего заботили проблемы и переживания королевы, ибо будучи сильной и уверенной в себе особой, она редко сочувствовала слабым и жалким созданиям, особенно таким запуганным, некрасивым и безвольным, как Луиза де Водемон.

Итак, Регина приветствовала королевскую чету и, решив, что минимум почтения был ею оказан, решительно направилась к герцогу Анжуйскому, отчаянно жестикулировавшему, чтобы привлечь её внимание. Но едва увидев его, она поняла, что на защиту этого поклонника ей на сегодня уже не придётся рассчитывать — Франсуа был безбожно пьян. Впрочем, почти все в этом зале были ничуть его не трезвее. Глядя на развязное поведение "Летучего эскадрона" и королевских миньонов, нетрудно было представить себе, что здесь будет твориться через два часа, если уже сейчас Фоссеза и девицы д'Астрэ так расстегнули тесные колеты, видимо, заимствованные у своих любовников, что их груди бесстыдно вываливались наружу, а миньоны, обрядившиеся в женские платья, самым отвратным образом задирали юбки и сопровождали это плоскими шутками из солдафонского арсенала. Но она держалась так, как будто стояла на большом валуне посреди моря грязи и нечистот, которые не могли ни коснуться края её туфель, не испачкать одежд. Всё происходящее не могло её задеть, ибо она была даже не выше всего этого — её мир был за пределами окружающего бардака.

И это-то её невозмутимое спокойствие и королевское достоинство, с которым она держалась, заставили Генриха III окончательно потерять рассудок. Он начал что-то бурно обсуждать со своими захмелевшими миньонами.

Регина, занятая исключительно тем, чтобы отражать ставшие совсем уж неприличными домогательства герцога Анжуйского, не обратила на это никакого внимания. От Франсуа Анжуйского так несло потом, вином и луком, что её начинало мутить каждый раз, когда он слишком тесно прижимался к ней и склонял к её уху своё лицо. Спасение пришло, откуда не ждали — внимание любвеобильного герцога отвлекла Прекрасная Коризанда, слывшая до появления графини де Ренель первой красавицей двора и сейчас лелеявшая замыслы стать фавориткой молодого Валуа. Воспользовавшись моментом и наплевав на все честолюбивые замыслы Екатерины-Марии, Регина поспешила исчезнуть из поля зрения Франсуа и наткнулась на г-на Шико, буквально преградившего ей дорогу.

Королевский шут усердно изображал вдребезги пьяного дурака, но графиню трудно было обмануть подобным представлением: Шико был не пьянее её самой, а своим умом превосходил большинство придворных. И потому ещё до того, как он намеренно наступил ей на подол платья, она догадалась, что шут хочет ей что-то сообщить. Громогласно рассыпаясь в пьяных извинениях, он успел шепнуть ей:

— Берегись, графиня. Лучше бы тебе убраться отсюда поскорее.

Регина встревожено оглянулась — шут уже успел раствориться в толпе. Недоброе предчувствие, поселившееся в душе с самого утра, ворочалось и царапалось всё сильнее и нестерпимей. Наконец, она нашла взглядом Мишеля, которого безуспешно пытались напоить две полуобнажённые прелестницы, и сделала ему знак рукой. Мальчишка довольно бесцеремонно оттолкнул девиц и поспешил к графине:

— Что будет угодно вашему сиятельству?

— Мы уходим, Мишель. Гори он в геенне огненной, этот бестиарий. Мне здесь скучно и противно. Проводи меня в мои покои и завтра на рассвете мы возвращаемся в Париж.

Она шла по тёмной галерее, соединяющей восточное крыло замка с центральным фасадом. Выходить в плохо освещённый двор, где толпились рейтары и справляли нужду гости, Регина поостереглась. Тогда Мишель и предложил пройти через восточное крыло, спуститься в маленький дворик и через террасу пройти в свой флигель.

Факелы дымили, догорая; уставшая за день Регина не спеша шла следом за пажом, стараясь не думать о том смутном, тревожном предчувствии, нараставшим в ней с каждым шагом. И больше всего боялась она, что это ощущение беды связано с Луи, уехавшим на войну. Весь день она гнала от себя чёрные мысли о том, что её бог, её любимый может погибнуть в этой треклятой Фландрии, но душа её замерла в испуге, вздрагивая от каждого слова, от звука чужого голоса, от любого прикосновения.

Вдруг факел в нише, мимо которой она проходила, зашипел, плюнул напоследок смолой и погас. Регина вскрикнула от неожиданности и в тот же миг сердце её захлестнуло волной незнакомого, первобытного ужаса. Она остановилась как вкопанная посреди тёмной и холодной галереи.

— Мишель! — севшим от волнения голосом позвала она мальчика.

Он оглянулся и тут же в свете его факела Регина увидела чьи-то тени, выскользнувшие из-за колонн, и блеснувшее в неверном свете лезвие кинжала.

— Сзади! — крикнула она, но было уже поздно.

Мишель упал ничком, без единого вскрика, и рукоять стилета покачивалась между его лопаток. Забыв разом обо всех своих страхах, графиня метнулась к убитому мальчику, упала перед ним на колени, перевернула на бок, отказываясь верить в то страшное, что произошло сейчас на её глазах. Тщетно. Из угла нежного, почти девичьего рта сбегала струйка крови. Широко распахнутыми детскими глазами мальчик смотрел на графиню и, казалось, спрашивал её: "Как это могло случиться со мной?".

— Какая трогательная сцена! — чей-то до омерзения знакомый голос хмыкнул прямо над её головой.

Девушка в ужасе подняла глаза: окружая её с трёх сторон, стояли миньоны короля. Д'Эпернон, покачиваясь от вина, держал снятый со стены факел. Любимчик короля Анн де Жуайез пьяными до изумления глазами смотрел на распростёртое тело пажа и явно не понимал смысла происходящего. Барон Шеманталь, которого из всей этой компании графиня недолюбливала более всего, невозмутимо наклонился и выдернул из спины пажа свой стилет. Кровь тонким фонтаном вырвалась из раны и выплеснулась на платье девушки. Регину замутило, но, понимая, что сейчас от её выдержки напрямую зависит её жизнь, справилась с начинающейся паникой. Медленно опустила тело Мишеля на пол, выпрямилась и, невозмутимо повернувшись к миньонам, обратилась к барону Шеманталю:

— Что здесь происходит, сударь? По какому праву вы нападаете на меня в королевской резиденции и убиваете моего человека? Вы хоть понимаете, во что ввязались? Это что, какое-то недоразумение и вы с пьяных глаз осмелились меня с кем-то спутать? Я графиня де Ренель, сестра Луи де Бюсси, губернатора Анжу! И я требую объяснений, как случилось, что вы подняли руку на пажа его сиятельства!

Наглый, пьяный хохот в лицо был ей ответом. Миньоны были настолько пьяны, что ни угрозы, ни доводы рассудка, ни элементарные взывания к дворянской и мужской чести до них бы уже не дошли. Перешагнув через тело несчастного Мишеля (бледное лицо его ещё долго будет преследовать Регину во сне), Шеманталь приблизился к девушке и с размаху ударил её по лицу. Падая, Регина сильно стукнулась затылком о мраморную колонну и потеряла сознание. Она не чувствовала, ни как ей связывали руки и затыкали платком рот, ни как её грубо перекинули через плечо, словно куклу, и понесли в темноту безлюдной галереи.

Луи проснулся среди ночи от неясной, звенящий, словно комар над ухом, тревоги. Вышел из душной палатки, вдохнул прохладный ночной воздух. Над лагерем стояла тишина, только тихонько ржали где-то вдалеке лошади да изредка переговаривались часовые. От реки тянуло сыростью и холодно поблёскивали высоко-высоко в полночном небе тусклые звёзды. Всё дышало покоем и сонным миром, как будто никакой войны и в помине не было.

Но откуда же тогда возникло у него такое чувство, словно небо всей своей мглистой тяжестью навалилось ему на плечи и осколки звёзд врезались в сердце? Такой острой боли и смертельного страха он не испытывал ни разу за всю свою жизнь, даже когда истекал кровью и умирал от ран. Холодный липкий пот выступил на лбу и руки стянуло ознобом. Не в силах двинуться с места, Луи опустился на колени перед палаткой и поднял лицо к небу.

— Господь всемогущий, яви свою милость недостойному рабу своему, — слова молитвы сами потекли из его уст, — услышь меня! Господи, об одном прошу тебя, сбереги и защити сестру мою! Не смею я произнести даже имя её, ибо услышишь Ты в словах моих не братскую любовь, но греховную страсть. Всё так и грешен я свыше меры, но Господь мой милосердный, нет в этом вины её! Накажи меня и кару свою возложи на мою голову, только молю Тебя, заклинаю бессмертной душой своею, смилуйся над нею, сохрани её! Ведь это Твоё творение, Господи, и красота её небывалая — Твой дар, так не дай же злобе людской погубить это чудо. Ибо моя вина в том, что возлюбил её больше бессмертной души своей и даже больше Тебя, Господи, но она, она чиста и безгрешна пред очами Твоими, а если и есть толика неразумия в поступках её, то это ведь мой недосмотр. Я должен был учить её и воспитывать, я отвечал за её судьбу, но испугался возложенной ответственности за чужую жизнь. Так пусть гнев Твой на меня упадёт! Но только спаси и сохрани её, Господи, спаси и сохрани! Возьми мою жизнь, Господи, только убереги её, ту, что люблю я больше всего на земле! Защити её, Боже мой!

Горячие слёзы капали с его ресниц, но сердце болело и трепетало, и молитва, быть может, самая искренняя и горячая за всю его жизнь, не приносила ни облегчения, ни покоя. Душа изводилась в тревоге, и у этой неизвестной беды было только одно имя — Регина. Кто-то там, в Париже, угрожал ей, чёрной тучей надвигался на хрупкую юную жизнь.

На рассвете оруженосец графа обнаружил Луи на земле возле палатки, метавшегося в горячечном бреду. Странный припадок этот, всполошивший всех военный лекарей, внезапно прекратился через два часа, а в полдень Бюсси, наплевав на приказ короля, на интересы государства, на Фландрию и французские войска, мчался в Париж, загоняя лошадей. Бюсси твёрдо знал только одно — даже если Бог отвернулся от него и от Регины, он сам должен любой ценой защитить её.

Её вывел из забытья сладкий, плотный запах левкоев и яркий свет, ударивший в глаза. Пытаясь заслониться от него, девушка дёрнула рукой и поняла, что запястья туго стянуты какой-то верёвкой, врезавшейся в кожу так, что у Регины от боли слёзы навернулись. Она мотнула головой и кто-то, державший свечу у самого её лица, прикрыл пламя ладонью. Окончательно очнувшись от обморока, она увидела короля и мгновенно поняла, что дела её плохи. Регина покосилась по сторонам: вокруг неё — а она лежала на полу, — были разбросаны толстым ковром левкои, от запаха которых у неё уже начинала болеть голова; в больших, вычурных канделябрах и жирандолях горели дорогие, пропитанные сладкими духами свечи; у дверей, стояли Шеманталь, д'Эпернон и юный, почти что мальчик, Анн де Жуайез — последняя пассия короля. Сам Генрих стоял со свечой в руке, склонившись над девушкой, и торжествующая, зловещая улыбка искажала его изрытое оспой лицо.

— Вам весьма к лицу мужское платье. Из вас бы получился очаровательный мальчик-паж, — почти ласково сказал, наконец, Генрих, — и вы очень похожи на своего брата, я сразу это заметил.

От этого притворного доброжелательного тона у Регины мурашки по спине побежали. Сбывались самые дурные её предчувствия и больше всего ей сейчас хотел биться и визжать во весь голос, призывая на помощь всё королевство Французское. Но она прекрасно понимала, что её никто не услышит. Да если даже и услышит, то в покои короля никто не посмеет войти. Луи на войне и дай Бог, если жив и не ранен, Филипп отослан, Майенн уехал, Екатерина-Мария в Париже со своим гугенотом. Никто не поможет, никто не спасет. Единственное, чего никто, даже сам Папа римский, не отнимет у Регины — это её душу и её гордое имя. Клермоны так просто не сдаются! Девушка собрала в кулак остатки самообладания и дерзко улыбнулась в ответ королю:

— Может, я и похожа на юного пажа, но я женщина. Дьявольское отродье, как любят повторять наши святые отцы. Я — Женщина, и я горжусь этим, — Регина ухватилась за догадку о том, что в ней сейчас видят Луи де Бюсси, и решила использовать это в свою пользу.

Если король увидит в ней женщину, а не дерзкого Бюсси, его желание обладать ею растает, как дурной сон. В худшем случае он отдаст её миньонам, но де Жуайез никогда не прикасался к женщинам, к тому же он мертвецки пьян, д'Эпернон в силу своей феноменальной трусости ни за какие блага мира не захочет связываться с семействами Бюсси и Гизов, а Шеманталь… Ничего, одного она как-нибудь переживет, хотя его можно… Регина не успела до конца продумать план своего спасения, как Генрих резко дернул её за руки вверх, заставляя подняться на ноги. Тёмные итальянские глаза потомка флорентийских лавочников уставились в непокорные глаза наследницы Капетингов.

— Хочешь обхитрить меня, короля Франции? Меня, сына Екатерины Медичи? — второй раз за вечер Регине смеялись в лицо, — Забудь, что ты женщина. Сегодня ты будешь младшим братом Луи де Бюсси. Ты будешь моим фаворитом. Я поклялся, что заполучу Бюсси д'Амбуаза к себе в постель, и я сдержу клятву. Ты очень похожа на брата. А сзади — так просто одно лицо!

Дружное ржание миньонов поддержало неудачную шутку короля. Бешеная ярость Клермонов захлестнула Регину с головой и она плюнула Генриху прямо в смеющийся плотоядный рот. Плюнула от души, смачно, как учили её деревенские мальчишки, жившие рядом с монастырем. Король на мгновение застыл, потом закашлялся. Троица дворян тут же заткнулась, только невменяемый Жуайез нервно хихикнул.

За плевок графине пришлось расплатиться тут же, хотя эту свою выходку она с гордостью вспоминала потом, — король наотмашь ударил её по губам с такой силой, что по подбородку побежала кровь из разбитой губы. Регина не успела даже что-либо сказать, как он схватил одной рукой её за волосы, собирая рыжие кудри в один толстый пучок, а другой взял со стола нож для разрезания бумаги. Она невольно зажмурилась в ожидании, что ей прямо сейчас перережут горло или, что ещё хуже, изуродуют лицо. Не почувствовав холодного лезвия на коже, она приоткрыла глаза и тихонько застонала — король в несколько приёмов обрезал её роскошные волосы. Грубо, какими-то обдерганными перьями, коротко, чуть ли не до самого затылка.

— Вот теперь ты настоящий паж, — довольный своей работой, констатировал Генрих, — а сейчас будем делать из тебя фаворита.

Регина задохнулась от ужаса:

— Вы не посмеете ничего мне сделать!

Но король её уже не слушал. Он толкнул её на кровать лицом вниз, разрезал ножом платье на спине и шнурки корсета, сдёргивая и разрывая дорогое нарядное платье. Он делал это грубо и торопливо, с такой злостью, что на нежной бело-розовой коже оставались порезы и синяки. Регина почувствовала его холодные руки, снимавшие с неё нижние юбки и скользившие по бёдрам, и едва сдержала истошный визг. Она пыталась сопротивляться, но руки были связаны крепко-накрепко, так что веревки с каждым рывком всё сильнее врезались ей в кожу. Регина брыкалась изо всех сил, извивалась змеей, но не кричала, а только рычала и шипела, как разъяренная кошка. Но все было бесполезно, на помощь королю поспешил Шеманталь. Он крепко держал её за плечи, пока Генрих лапал её своими вспотевшими руками и кусал слюнявым ртом шею и плечи. Регина билась до последнего, она вырывалась даже тогда, когда король впихнул своё орудие мести между её ягодиц. Регина завизжала тонко и дико, как кричат лошади, которых рвут волки, но Шеманталь пригнул ей голову вплотную к постели, так что она едва не задохнулась. От боли, ужаса и унижения ей невыносимо хотелось плакать, но слёзы колючим каменным крошевом застревали где-то в горле, не давая вздохнуть. В голове начинало всё мутиться; хриплое дыхание короля, его жадные липкие руки на коже и яростные движения внутри её тела, приторный запах цветов, омерзительные комментарии Шеманталя и его истекающий слюной рот на её шее, тупая непрекращающаяся боль и бессильная, отнимающая последние силы ярость смешались в какой-то огненный болезненный клубок, застилавший глаза кровавой пеленой. "Луи! Луи!" — раненой бескрылой птицей билась в голове одно-единственное имя.

Когда король наконец-то скатился с Регины, она уже не сопротивлялась, только дрожала, как в лихорадке, и хрипло, со всхлипами дышала.

— Ну вот, я и поимел де Бюсси. Надо сказать, ни с чем не сравнимое удовольствие, — король зашелся каркающим смехом душевнобольного.

Шеманталь продолжал жадно тискать обессиленную девушку. Король кивнул ему:

— Как щедрый государь, я привык делиться со своими верными друзьями. Можете поскакать на этом норовистом жеребёнке, только не во всю прыть, не то мне к утру достанется загнанная кляча. А я люблю хорошо объезженных, но красивых и породистых скакунов благородных кровей!

С этими словами, омыв руки в блюде с розовой водой, Генрих вышел из спальни. Напротив дверей, сжавшись в комок, стояла насмерть перепуганная его несчастная бесправная жена, которую разбудил шум в спальне короля и женский крик. У королевы сердце рвалось на части от жалости к очередной жертве своего мужа, она всё слышала, стоя в коридоре, но, увидев мужа, опустила глаза и пошла прочь, как будто ни о чем не догадываясь. Страх и покорность судьбе клонили её к земле, начисто стирая в душе всякое воспоминание о собственном достоинстве и королевской чести. Генрих криво усмехнулся ей вслед и направился в Большой зал — продолжать веселье. Надменное и прекрасное лицо графини де Ренель больше не портило праздник.

Тем временем в спальне короля жизнь Регины висела на тончайшем волоске. Шеманталь, сияющий в предвкушении забавы, перевернул графиню на спину и хотел уже продолжить расправу, начатую королем, но наткнулся на холодный пристальный взгляд девушки. В её взгляде не было ни мольбы о пощаде, ни страха, ни жертвенной обречённости. В серебристом озере её глаз, словно покрывшихся льдом, сверкало обещание скорой и неотвратимой смерти обидчикам. Избитое лицо графини не потеряло ни своей красоты, ни высокомерия, и это всего сильнее взбесило барона. Торопливо стягивая с себя штаны, он попытался подмять хрупкое тело под себя, но нарвался на ожесточённое сопротивление. Регина, собрав жалкие остатки сил, лягнула его коленом точно в солнечное сплетение и Шеманталь на несколько минут перегнулся пополам, не в состоянии ни вздохнуть, ни двинуться.

Трезвеющий на глазах Жуайез удивлённо охнул. Он впервые в жизни видел женщину, способную наравне с мужчинами сражаться до конца. Она походила на маленькую, наголову разбитую и смертельно израненную армию, устлавшую бездыханными телами своих солдат поле вокруг себя, но упрямо отказывающуюся спускать свои изорванные флаги. Подобное мужество не могло не вызвать его восхищения.

Между тем д'Эпернон, возбужденный обнажённым телом и шёлковой кожей графини до такой степени, что напрочь забыл про все свои страхи, в кои-то веки проявил свою несуществующую храбрость и бросился на помощь Шеманталю. Вдвоём они успешно справились бы с сопротивлением девушки, если бы к ней не пришла подмога с совершенно неожиданной стороны.

— Довольно, господа, — громом среди ясного неба прозвучал над головами насильников спокойный голос Анна де Жуайеза, — ваша сила и храбрость, по-моему, достойны лучшего применения, нежели эта необъявленная война со слабой женщиной. Неужели во Франции нет ни одной более-менее приглядной дамы, которая была бы согласна отдаться вам добровольно, если вы вдвоём пытаетесь столь грубо овладеть этой юной дикаркой?

Шеманталь и д'Эпернон с неподдельным изумлением уставились на товарища. Они не верили своим ушам. Жуайез, который никогда не дрался на дуэлях из-за женщин и вообще считал их бесполезными и малоинтересными созданиями, всю свою сознательную жизнь предпочитавший зрелых мужчин и бесподобно изображавший страстную любовь к королю, насмешливый и бессердечный фаворит Генриха III вступился за графиню де Ренель!

— Вы в своем уме, Жуайез? Вы что, не слышали слов короля? — д'Эпернон от удивления начал заикаться.

— Слышал. Его величество много чего говорит. К примеру, на прошлой неделе он объявил содомский грех самым страшным недостатком нашего века и помчался к своей жене зарабатывать доступ в райские кущи после смерти. Его благочестия хватило ровно на два дня. Как вы думаете, сколько продлится его уверенность в собственной безнаказанности со стороны Бюсси и Гизов? И кто останется, в таком случае, крайним? Вы как хотите, господа, а меня вовсе не радует скорая и мучительная смерть от руки де Бюсси или де Лоржа. Так что мой вам совет — оставьте несчастную в покое.

Д'Эпернон колебался. С одной стороны, он панически боялся неотвратимой расправы Бюсси, с другой стороны, когда ещё представится случай заполучить в свою постель самую красивую женщину Франции. Шеманталь, напротив, упёрся в своем необузданном желании, как бык. Его буквально трясло от возбуждения. Регина же ничего не слышала — все её силы и мысли были направлены на попытку удержать ускользающее сознание. Она не имела права впасть в спасительное забытье, потому что должна была запомнить всё, чтобы в будущем воздалось каждому. Потому она и пропустила тот самый момент, когда сверкающая шпага Жуайеза оказалась между её грудью и горлом Шеманталя.

— Господа, я вынужден повторить: оставьте в покое эту девушку! — голос герцога зазвенел не то капризно, не то гневно, однако д'Эпернона из комнаты как ветром сдуло (он вообще имел талант исчезать бесследно при малейших признаках опасности).

В глазах Шеманталя загорелись бешеные искорки одержимости. Он был не из тех, кто так просто соглашался отпустить добычу из рук. Регина не успела опомниться, как барон отшвырнул её в угол кровати, сам соскочил на ковер и, схватив шпагу д'Эпернона, бросился на Жуайеза. Графиня довольно быстро сообразила, что другого случая бежать не будет, но от боли и сотрясавшей всё её истерзанное тело дрожи не смогла подняться. Кое-как она доползла до края постели, скатилась на ковер и тут же попала под ноги отступавшего барона. Шеманталь запнулся за неё и с грохотом свалился, попутно опрокинув тонкий позолоченный канделябр. Жуайез не дал ему подняться, вонзив острие шпаги в горло противника. Барон захрипел, задергал ногами, алый фонтанчик крови брызнул на плечо не успевшей отстраниться Регины и Шеманталь затих, нелепо вытянувшись на ковре.

Второй раз за вечер девушка в ужасе смотрела на мёртвое тело у своих ног. Но если смерть Мишеля наполнила горечью её сердце, то теперь, едва схлынула первая волна страха, на её место пришло отвращение и неиспытанное ранее чувство злорадного удовлетворения. Человек, чьи мерзкие губы и потные руки смели прикасаться к ней, бился в предсмертной агонии у ног своей недавней жертвы. Жаль, недолго мучился. Гораздо меньше, чем сама Регина в их с королем власти.

Графиня вскинула на Анна де Жуайеза признательный взгляд, в котором явно отражалось искреннее удивление. Тонко вырезанное, породистое лицо герцога было сейчас бледнее, чем лицо самой Регины. Но обмениваться взаимными комплиментами и благодарностями времени не было. Юноша торопливо вытер шпагу о шёлковые королевские подушки, рывком поднял с пола Регину, которая никак не могла унять предательскую дрожь, и наспех завернув её в чей-то плащ, потянул прочь из спальни.

Графиня, справедливо полагая, что хуже уже не будет, послушно следовала за своим молчаливым спасителем. Они бегом миновали ярко освещенный коридор, совершенно безлюдный в этот вечер, потом герцог резко свернул к нише, в глубине которой стояла мраморная статуэтка работы Челлини. Осторожно просочившись между каменной нимфой и стеной, он отдернул спускавшиеся до самого пола пыльные бархатные занавеси и поманил за собой Регину. Искусная драпировка и статуя скрывали узкий, пропахший пылью и пустотой проход. Юноша растворился в темноте и Регина, чью руку он сжимал мёртвой хваткой, шагнула следом.

В кромешной тьме она видела только блеск глаз Анна, когда он изредка оборачивался, чтобы подбодрить её. Проход довольно круто спускался вниз, Регина то и дело ударялась то локтём, то коленом, то лбом о каменные стены. Потом пол под её ногами резко выровнялся, казалось, что блужданиям по этому каменному лабиринту не будет конца, в довершении всего воздух стал сырым и затхлым.

— Где мы? — наконец, смогла произнести Регина.

— Этот потайной ход ведёт за пределы замка, до самого леса.

— Что?! — видимо, в этот вечер графине было суждено пережить весь причитающийся ей по жизни ужас.

— Мы с вами идём сейчас где-то под Большим залом. Этот ход был устроен ещё Шатийонами, или Луи Орлеанским. Не спрашивайте меня, откуда я про него знаю. Я вообще очень много чего знаю, в том числе лишнего.

— Меньше всего меня сейчас волнуют чужие тайны. Я просто хочу добраться до дома хотя бы живой, — от жалости к себе и боли она готова была разрыдаться прямо в этом проклятом коридоре, вот только совсем не была уверена в том, что герцог станет тратить время на утешения.

— Я рад, что чувство юмора вас не покидает. Это значит, что вы умрёте не сегодня. Не волнуйтесь, графиня. Вы единственная женщина в Европе, которая вызвала моё искреннее уважение, так что в этот раз я намерен вас спасти.

Про следующий раз Регина спросить не насмелилась.

А проход всё не кончался, напротив, становился только уже, воздух тяжелел, а пол забирал вверх. Казалось, этой ночи не будет конца и они целую вечность бредут в темноте. У Регины подкашивались ноги и, в конце концов, она не выдержала и упала на колени.

— Я больше не могу. Я тут умирать буду.

— В таком случае пышных похорон и душераздирающих богослужений вам не дождаться, ваше сиятельство, — резко ответил герцог, но убедившись, что девушка действительно обессилена, обречённо чертыхнулся, — у вас талант, мой друг, толкать меня на несвойственные мне безумства вроде дуэлей за честь женщины. Теперь мне ещё и придётся тащить вас на себе.

— Некоторые полжизни бы отдали, чтобы оказаться на вашем месте, — парировала Регина.

— Не пытайтесь причислить меня к армии ваших поклонников, графиня. При всём моём уважении к вам, нести вас на собственном горбу по этой крысиной норе — весьма сомнительное удовольствие!

Но Регина уже не обращала внимания на его колкости. Она сидела на холодном пыльном полу и горько, молча плакала. У герцога просто сердце оборвалось от жалости. Он сгрёб плачущую девушку в охапку, как ребёнка, и понёс к выходу, не пытаясь утешить, потому как не знал, чем сейчас можно ей помочь.

Когда они, наконец, выбрались из этого бесконечного перехода, Регина уже теряла сознание. Она успела только увидеть высокие деревья и глубокое тёмное небо и уплыла в душном, захлестнувшем её с головой, жарком потоке.

Очнулась она от того, что кто-то положил ей на лицо смоченный в холодной, горько пахнущей травами воде платок. Регина резко вздохнула, закашлялась и смахнула его. Чьи-то руки подхватили её за плечи, помогли сесть. Она подняла глаза и в неверных отблесках свечи разглядела лицо Этьена Виара. С бледного, взволнованного лица юного священника ей сияла нежностью и жалостью его улыбка. Регина огляделась по сторонам: находилась она, судя по всему, в охотничьем домике, мимо которого проезжали утром с Филиппом и Гизом.

Из объяснений Этьена девушка поняла, что он спал в отведённой ему комнате во флигеле Гиза, когда услышал тихий стук в дверь. Незнакомый голос ругался на чём свет стоит и требовал открыть. Поняв, что дело действительно серьёзное и срочное, он зажёг свечу и пошёл открывать. В дверях стоял перепачканный, как чёрт, герцог Жуайез. Ничего не объясняя, он велел Этьену захватить что-нибудь из одежды и немедля ни секунды следовать за ним. На все вопросы Этьена он отвечал только, что от его молчания и расторопности зависит человеческая жизнь. Взяв из конюшни лошадей, они как можно незаметнее выбрались из замка и помчались к лесу. Здесь, в охотничьей избушке Этьен и увидел лежавшую в глубоком обмороке, избитую графиню, закутанную только в модную, расшитую золотом рубашку Жуайеза.

Герцог велел ему позаботиться до утра о графине, а на рассвете выезжать в Париж и окольными дорогами, ни в коем случае не попадаясь на глаза людям короля. Рядом с Шатодюном был небогатый постоялый двор, где они должны были дожидаться Жуайеза, чтобы в его сопровождении добраться до Парижа.

— А где сейчас его светлость? — слабым голосом спросила Регина.

— Вернулся в замок. Сказал, что поехал выяснить обстановку и замести какие-то следы. Я плохо понял, что он имел в виду.

— Кто бы мог подумать, что в ближайшем окружении короля есть добрый и благородный человек. И уж меньше всего я ожидала помощи от королевского любовника, — непослушными губами пробормотала Регина.

— Может, вы скажете, что случилось? Кто вас обидел? Я ваш духовник, мне вы можете всё объяснить, — мягко начал уговаривать графиню монах.

— Что объяснить? — резко вскинулась девушка, — Рассказать о том кошмаре, который я пережила? О своём позоре? О человеческой трусости и подлости? Обо всей той мерзости, которая от пола до потолка затопила Блуа? Зачем? Через несколько лет вы станете таким же продажным лицемером, как и все!

Неожиданная выходка Этьена заставила её замолчать: монах осторожно взял её лицо в ладони и начал тихо целовать заплаканные глаза и бледные щёки. Так целуют больного беспомощного ребенка. Силы окончательно оставили девушку и она разрыдалась, обхватив Этьена руками за шею, а проплакавшись, забылась беспокойным, тяжёлым сном на коленях у него.

Утром, едва забрезжил рассвет, Этьен помог Регине сесть на коня и они лесными окольными тропами поехали к Шатодюну. Графиня молчала всю дорогу, лишь изредка односложно отвечая на вопросы священника. Этьен то и дело обеспокоено поглядывал на неё, и его сомнения в том, что она едва ли выдержит дорогу до Парижа, крепли в нём с каждым лье. Регина выглядела ужасно: обезображенное синяками лицо, коротко обкромсанные волосы, глубокие тени под глазами и горькие складки в углах обескровленных губ. Это был призрак прежней гордой и яркой красавицы, тень графини де Ренель. Но больше всего пугало Этьена застывшее немое отчаяние в её глубоких глазах. И он не мог понять, какая сила продолжала удерживать в седле измученно тело, какой стальной стержень не позволял склониться этой гордой голове и сгорбиться этим прямым плечам. Закусив побелевшие губы, графиня упорно ехала следом за Этьеном до самого постоялого двора, не жалуясь и не плача. Возможно, если бы рядом были Филипп или Луи, Регина позволила бы себе слабость. Без них же, в одиночестве — ибо компания священника в её случае в расчёт не принималась — она не имела права сломаться.

Но дорогу от Блуа до Парижа она потом знала только по рассказам Этьена и Жуайеза. Сама же не помнила ничего. Ни постоялый двор в окрестностях Шатодюна, ни приезд Жуайеза, ни весь оставшийся путь и ночёвки в придорожных тавернах. Всё это превратилось в один сплошной туманный сон, мучительный и страшный. Болело её оскорблённое тело, над которым скотски надругались, болела её избитая душа, болело измученное, напуганное сердце. Понимая, что падает в бездну помешательства, она уцепилась за мысль о том, что дома её ждёт Луи. Он встретит её у ворот города, возьмёт на руки, принесёт в дом и она, свернувшись калачиком, выплачет в его объятиях свою беду. Только эта мысль согревала её и держала до самого Парижа.

И когда в утреннем тумане она различила городские ворота и не нашла взглядом знакомого силуэта, силы покинули её. Без единого звука она соскользнула с седла и упала бы на пыльную дорогу, если б Жуайез, ехавший с ней бок о бок, не подхватил её. Держа в руках бесчувственное тело, он беспомощно посмотрел на священника:

— И куда нам теперь её везти?

— На улицу Де Шом, к герцогине де Монпасье, — не раздумывая ни минуты, ответил Этьен.

Они ехали по маленьким узким улочкам окраин, стараясь как можно незаметнее выбраться в квартал Тампля, и уже оттуда выйти к дому Гизов. Глаза редких ранних прохожих скользили мимо странной компании. Судя по всему, молодой дворянин в сопровождении священника вез больного или раненого, а может, просто очень пьяного друга или брата домой.

Дверь после долгого упорного стука открыл недовольный дворецкий Гизов, но узнав в больной женщине любимую подругу хозяйки, бросился вверх по лестнице в покои герцогини, забыв даже пригласить Этьена и герцога войти. Жуайез внёс графиню до угасающего камина и осторожно уложил в кресло. Этьен тем временем взял с каминной полки и начал приводить Регину в сознание. Пока Жуайез искал нюхательные соли, он смочил губы девушки вином, снял с озябших ног туфли и принялся растирать ей ступни.

Эту трогательную сцену и застал с грохотом вломившийся в дом младший Гиз, от которого за версту разило выпитым за ночь бургундским. Сказать, что он был пьян, значило ничего не сказать. Судя по его виду, изо всей жидкости, присутствующей в человеческом организме, в нём плескалось одно вино. То, что с ним произошло при виде Регины, могло быть не иначе как чудом. Этьен в первый и в последний раз в жизни видел, как смертельно пьяный человек трезвеет на глазах за считанные секунды. Только что в дверях висел, держась за косяки, совершенно невменяемый мужчина и вот уже к ним подходит иссиня-бледный и растрёпанный, но вполне трезвый герцог Майенн.

Он опустился на колени перед графиней, отодвинув плечом Этьена, и несколько бесконечно долгих мгновений смотрел на обезображенное синяками и кровоподтёками нежное лицо. Потом он растерянно начал гладить дрожащими пальцами жалкие остатки локонов и крупные слёзы медленно катились по его щекам.

— Господи, Регина, ангел мой, что всё это значит? — охрипшим голосом спрашивал он, — Кто посмел так бесчеловечно с вами обойтись? Куда исчезли ваши роскошные волосы?

Девушка, наконец, очнулась от долгого обморока и подняла на него мутные, не узнавающие глаза.

— Где я? Где Луи? — еле слышно спросила она и уткнулась лицом в плечо Шарля.

— Регина! Что случилось? — раздался с лестницы неузнаваемый голос Екатерины-Марии.

Запахивая на бегу какой-то немыслимый, видимо, восточный халат, она, сильно припадая на хромую ногу, спускалась вниз, рискуя оступиться, и её распущенные волосы чёрным полотнищем плескались у неё за спиной. Растолкав мужчин, Екатерина-Мария подбежала к подруге и начала трясти её за плечи.

— Что с тобой? Почему ты здесь? Откуда? Бог мой, что у тебя с лицом? Что с твоими волосами?

— Ваша светлость, вы задаёте слишком много вопросов, — тихо сказал Этьен.

Жуайез действовал более решительно. Он довольно бесцеремонно отодвинул герцогиню, наклонился к Регине и начал поить её вином, чтобы она снова не потеряла сознание.

— Ваша светлость, нужно немедленно послать за лекарем. Графиня де Ренель больна, — распорядился он.

Момент был явно не тот, чтобы удивляться тому, как в доме Гизов оказался фаворит короля, и потому Екатерина-Мария первым делом послала за Амбруазом Паре и велела принести её шкатулку с лекарствами. Пока она приводила подругу в чувства и искала в шкатулке необходимые снадобья, Жуайез рассказал обо всём, что произошло на том злополучном пиру.

К концу его объяснений Екатерина-Мария сама едва не лишилась чувств, придя в ужас от королевской извращённой жестокости. Конечно, она была прекрасно осведомлена обо всём, что творилось в Лувре, да и вся её семья без исключения довольно часто также беззаконно расправлялась с неугодными людьми. Но никогда ещё это не касалось близких людей, тем более что графиня де Ренель, казалось, в силу своего положения была лучше многих защищена от подобных несчастий. То, что так обошлись с первой красавицей двора, сестрой великолепного Бюсси, просто не помещалось ни в какие рамки. Это было дико до нелепости. Майенн схватился за голову и тихонько подвывал: он во всём винил себя одного.

— Это моя вина! Мне не нужно было уезжать. Я не должен был оставлять её одну! Господи, какой же я идиот, ведь я же видел, как король смотрел на неё. Мне следовало догадаться обо всём, когда он так внезапно сорвался на де Лоржа. Бог ты мой, он ведь просто избавлялся от нас, чтобы добраться до Регины! Это всё из-за меня, всё из-за меня. Ничего бы этого с ней не случилось, если бы я хоть раз в жизни наплевал на наши семейные разборки и ослушался кардинала!

— Шарль, прекрати истерику! — яростно зашипела Екатерина-Мария, которой надоело это полупьяное нытьё, — нашёл время посыпать голову пеплом! Ступай к де Лоржу и, если он ещё в Париже, тащи его сюда. Надо что-то делать.

— А вам не кажется, ваша светлость, что уже поздно что-либо делать? У графини нервная горячка и ей может помочь теперь только доктор. А мы все несколько опоздали с помощью, — подал голос Жуайез.

— Вашего совета, милостивый государь, здесь никто не спрашивал! — огрызнулась Екатерина-Мария.

— Как не спрашивали и его помощи в Блуа, когда он оказался единственным, кто спасал Регину! — взвился Шарль.

Екатерина-Мария промолчала, но одарила обоих таким недобрым взглядом, что они сочли за лучшее не вступать в дальнейшие пререкания.

— Что потом было в Блуа? Ведь вы же оставались там ещё на день? — наконец, спросила она герцога.

— Ничего. Там не было ничего. Неужели вы думаете, что это было первое изнасилование в стенах королевской резиденции? Король со своими вассалами просто развлёкся с красивой женщиной. Что с того, что эта женщина оказалась одной на четверых, что её избили и унизили, что убили какого-то мальчишку-пажа? Тем более, что про пажа никто ничего не узнает, никто ничего не докажет. Слово графини против слова короля и его людей. Найдётся десяток видоков, которые подтвердят, что Мишель покинул Блуа вместе со своей госпожой задолго до начала пира. Куда делся мальчишка и с кем была в ту ночь графиня, останется пищей для домыслов. Даже если и найдётся человек, который поверит графине и мне, это ничего не изменит. Если вы сейчас развернёте военную кампания против короля или Бюсси ринется в бой добиваться справедливости, все скажут, что мятежникам нужен был только повод для переворота. Имя графини вываляют в грязи, а король останется белее ангелов небесных.

— А как же Шеманталь? Разве вас не взяли под арест за убийство?

— Какое убийство? — Жуайез насмешливо вздёрнул брови, — король видел, что я был мертвецки пьян. После его ухода мы по пьяни что-то не поделили с Шеманталем, возможно, как раз женщину и не поделили. И я убил своего товарища и соратника на честной дуэли. Подробностей я не помню, а доблестный д'Эпернон подтвердит что угодно, лишь бы не встречаться с моей шпагой, не говоря уже о шпаге Бюсси. Что касается графини де Ренель, то она исчезла по шумок в неизвестном направлении. Вот и всё. Конечно, его величество не поблагодарил меня за эту "дуэль", но самое страшное, что мне может грозить — это несколько недель опалы.

Майенн безбожно выругался и ушёл, хлопнув дверью. Нетрудно было догадаться, что он отправился к Филиппу. Этьена герцогиня послал за кардиналом Лотарингским, а сама с Жуайезом осталась ухаживать за подругой до прихода лекаря.

То проклятое утро для Филиппа останется кошмаром до конца дней. Его разбудил бешеный стук в двери и вопли герцога Майенна. Когда Филипп, едва разлепив глаза и проклиная на чём свет стоит своего слугу и семейку Гизов, открыл ему, сон слетел мгновенно. Ещё до того, как Шарль произнёс царственное имя, он угадал по его обезумевшему взгляду, по искривлённым губам, что случилось непоправимое. И обмер.

— Регина, — выдохнул Майенн и обессилено сполз по косяку.

— Что? — одними губами спросил Филипп.

— Беда. Она… Её…О Боже! Я не могу этого произнести.

И герцог заплакал! Потрясённый Филипп сел рядом. Шарля всего трясло.

— Прекратите истерику, ваша светлость, — каменным голосом приказал Филипп.

Тот вскинул на него отчаянный взгляд:

— Этот ублюдок Генрих Валуа скотски надругался над ней, — наконец, выпалил Шарль и сжал ладонями виски.

В комнате повисла нехорошая тишина. То, что он сказал, не укладывалось в голове. Это было страшным сном, который должен был исчезнуть с первыми лучами солнца. Но не исчезал. И Филипп понимал, что это — уже навсегда.

— Надо идти в Лувр, — побелевшими губами сказал он.

— Нет, — отчеканил Шарль, — теперь надо идти к нам. Сначала надо спасти Регину, а уж потом мстить. Или ты хочешь, чтобы назавтра весь Париж знал, что король обесчестил графиню де Ренель?

И они поехали на улицу Де Шом.

Ничего страшнее того, что он увидел в Синей спальне особняка Гизов, в жизни Филиппа больше не было. Избитое до неузнаваемости, опухшее от побоев лицо. Уродливо обстриженные клочья волос. Исцарапанные руки с обломанными ногтями. Фиолетово-багровые синяки на прозрачной коже. Растоптанная и уничтоженная красота. И сразу стало понятно, отчего так плакал Майенн.

Регина в бреду металась по постели и с губ её срывались то мольбы о помощи, то дикие крики боли и страха, разрывавшие сердце, но чаще всего слышалось имя Луи, наполненное такой трепетной любовью, что слёзы сами собой закипали на глазах. Графиня свалилась в нервной горячке и её жизнь и рассудок были под угрозой. Трое Гизов, Филипп де Лорж, случившийся с утра неподалеку (а точнее, оставшийся в доме с вечера) Гийом де Вожерон, Этьен Виара и — кто бы мог такое предположить! — герцог де Жуайез держали военный совет. Именно тогда Екатерина-Мария де Монпасье поклялась уничтожить семейство Валуа и отомстить Генриху III самой страшной местью, на которую только был способен её извращенный ум.

На совете решалось, что делать дальше с Региной и как защитить её и обезопасить всех от преследования со стороны короля. Во-первых, нужно было спрятать девушку на какое-то время от греха подальше, находиться в Париже ей сейчас было небезопасно. Кроме того, всё происшедшее нужно было любой ценой сохранить в тайне от Луи. Можно было не сомневаться, что раз уж вызвать короля на дуэль невозможно, то Бюсси развяжет кровавую войну против него, подняв восстание, и эта жажда мести могла привести к любому, самому непредсказуемому и страшному исходу. Открытый военный конфликт с королём не входил пока в планы Гизов, в случае же гибели самого Бюсси Регина просто не пережила бы его. И нужно не спускать глаз с короля — кто знает, что ещё взбредёт ему в голову и какие последствия будут у трагедии в Блуа. Реакция одержимого злобой на Клермонов Генриха III могла быть какой угодно. Регину могли обвинить бог знает в чём, миньоны и Летучий эскадрон могли распустить самые нелепые и грязные слухи. Даже проницательные и хитрые Гизы находились в полном замешательстве. Самой же Регине прежде всего требовалось основательное, серьезное лечение.

Этьен предложил укрыть графиню, пока всё не утрясется, в каком-нибудь дальнем монастыре.

— Да вы с ума сошли! — всплеснула руками герцогиня, — там она точно либо с ума сойдёт, либо угаснет, как свеча на ветру.

Этьен непонимающе посмотрел на неё.

— Графиня всё детство провела в обители урсулинок и у неё остались не лучшие воспоминания об этих годах, — пояснил Филипп.

— Да пусть она остается в нашем доме! Здесь она будет в полной безопасности, как в укреплённой крепости! — Майенн был полон решимости защищать юную девушку не то что перед королем, ему и Папа был не указ (ко всему, он хотел под шумок исцелить красавицу от душевного расстройства и завоевать её любовь).

— Наивное создание, поумнеешь ли ты когда-нибудь? — иронично хмыкнула его сестра, — по-моему, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить: более неудачного места не найти во всей Франции.

— Почему ты всегда выступаешь против, чтобы я ни предложил? — он вновь вытащил на свет давнюю внутрисемейную распрю.

— Потому что за 25 лет, сколько я тебя знаю, ты ещё ни разу не предложил ничего путного, — отрезала Екатерина-Мария, — но, так и быть, для людей недалекого ума поясняю: во-первых, Бюсси может вернуться в любой момент и первым делом заинтересуется, с какой такой стати его сестра живет нашем доме. И что будет, когда всплывет правда? Война всех протии всех? Вторая Варфоломеевская ночь? Во-вторых, если его величество недалеко ушёл от тебя в умственном развитии, то старая змея ещё из ума не выжила и быстро сообразит, где прячется ушедшая из её лап графиня. Не думаю, что мы сейчас можем ей противостоять. Или тебе напомнить историю с неудавшимся генеалогическим древом, почти подлинным, когда наш старший братец рвался на престол? Подкупить врачей и отравить Регину для Медичи не составит труда. Я хотела бы услышать, что нам посоветует герцог де Жуайез?

Королевский фаворит между тем, воспользовавшись случаем, производил разведку местности в особняке своих бывших недругов. Конечно, его визит к Монпасье, в первую очередь, был продиктован необходимостью и искренней заботой о графине де Ренель, но отчасти имело место и извечное любопытство Жуайеза. Когда ещё он сможет поприсутствовать на семейном совете первых заговорщиков Франции! К тому же, в свете последних событий, ему просто-таки жизненно необходима была поддержка могущественного клана, поскольку его привилегированное положение при дворе висело на волоске. Для того, чтобы разобраться в семейных отношениях Гизов, проницательному герцогу хватило четверти часа. Остальное время он умудрился использовать на тщательное исследование неприятельского лагеря. Пока Екатерина-Мария выясняла отношения с Майенном, а де Лорж и молодой иезуит беседовали о состоянии Регины, Анн цепким взглядом замечал каждую дверь, каждое окно, каждую сверкающую безделушку в доме, потом тайком прошмыгнул в библиотеку и там — о небывалое везение! — увидел на столе исписанные острым, аккуратным почерком герцогини листы. Переписка с английским дипломатом Фрэнсисом Волсингэмом и послом Испании наводила на определённые мысли. Главным инициатором всех дворцовых интриг были вовсе не кардинал Лотарингский и Генрих Гиз, а Чёрный ангел Екатерина-Мария, впрочем, Анн де Жуайез в этом никогда и не сомневался.

К сожалению, прочитать и запомнить тексты писем он не успел: в дверях материализовался вездесущий, как все иезуиты, Этьен Виара. Видимо, с теми же целями, что и герцог. Наткнувшись на шныряющего по письменному столу Жуайеза, Этьен не счёл нужным изображать удивление. Несколько секунд они внимательно смотрели друг на друга, пока до них не донесся голос Екатерины-Марии, искавшей герцога.

Анн взял с полки первую попавшуюся книгу и с невозмутимым видом вышел из библиотеки, оттерев плечом священника. На лице у него крупными буквами была написана крайняя заинтересованность в выбранной книге. Кое-как оторвавшись от латинского текста, он подал голос:

— Я могу вывезти её в Англию, у меня там есть могущественные друзья, уж там-то до неё Медичи точно не доберутся.

Брат и сестра Гизы переглянулись: идея была не из худших, — но тут молчавший до сих пор Филипп вынес свой вердикт:

— В Англии Регине совершенно нечего делать. Во-первых, неизвестно, какого будет состояние её здоровья в ближайшие две недели. Во-вторых, если даже в Лувре она умудрилась настроить против себя и Марго, и весь Летучий эскадрон, то что будет в Лондоне? Вы хотите, чтобы она у Елизаветы Тюдор, последней английской девственницы, увела всех любовников? Её обвинят в шпионаже либо в заговоре и отправят, в лучшем случае, в Тауэр. Но скорее всего — прямиком на эшафот. Так что, друзья мои, я, на правах жениха, забираю графиню де Ренель в свое родовое поместье. Там она будет под моей защитой, к её услугам будут лучшие лекари Бордо. Во-первых, это не вызовет подозрений у короля, после той злосчастной охоты это будет вполне ожидаемо для всех. Слухов тоже не возникнет — все слышали, что король отослал меня из Парижа, и ничего удивительного в том, что графиня де Ренель последовала за мной, не будет. И Бюсси воспримет это как нечто само собой разумеющееся. Надеюсь.

— Мне кажется, это лучший выход из создавшегося положения, — немедленно поддержал его Жуайез.

Шарль хотел что-то возразить, но поймал злой взгляд сестры и промолчал, всем своим видом выражая непримиримое возмущение.

— Пожалуй, граф де Лорж прав, — подвела итог герцогиня, — как только Регине станет лучше, вы отвезете её к себе в Бордо. Я постараюсь всё уладить в Париже и, если приедет Бюсси, придумаю что-нибудь правдоподобное, чтобы он ни о чем не догадался. Шарль заткнет рот д'Эпернону, а наши святые отцы придумают какой-нибудь способ повлиять на короля, дабы он не вздумал портить репутацию графини и помалкивал о своих забавах. Как только все уладится и графиня придет в себя, мы с Шарлем приедем за ней.

Раздав поручения, Екатерина-Мария поднялась и направилась в комнату к Регине, давая понять, что совет окончен. Мужчины ещё немного посидели у камина, выпили за успех всего задуманного.

Через несколько дней ещё слабая и не вполне выздоровевшая графиня де Ренель ехала в сопровождении Филиппа, двух своих горничных, оруженосцев герцога Майенна и десятка слуг герцогини де Монпасье на юг, в родовой замок де Лоржа. В дом Филиппа.

Едва остались позади малый мост, площадь Мобера и ворота Сен-Марсель, как на другом конце Парижа по улице Сен-Дени вихрем промчался похожий на призрака граф де Бюсси, вернувшийся домой.