Виталик проснулся с похмелья с дикой головной болью и ощущением, что совершил что-то грязное и гадкое.

Марина уже проснулась и ходила по квартире, завернувшись в махровый халат. На столе закипала вода в электрочайнике.

— Чай будешь или кофе? — спросила она.

— Минералку, — хрипло ответил Виталик.

…Марина жила отдельно от родителей в однокомнатной квартире, доставшейся ей от бабушки, в одном из спальных районов на окраине Москвы.

Нетвёрдой походкой Виталик вышел из её подъезда и поехал на работу.

…По статистике, ежедневно Московский метрополитен перевозит более восьми миллионов пассажиров — в городе, насчитывающем официально двенадцать миллионов, а реально, по разным оценкам, от пятнадцати до двадцати двух — и это без учёта Московской области, большая часть населения которой также работает в столице. Точное количество официальных и неофициальных жителей Москвы и пригородов в середине нулевых годов, когда она стала оазисом относительного благополучия посреди всеобщей российской нищеты девяностых, вряд ли можно установить более-менее достоверно. Миллионы людей из городов и посёлков с разрушенной за годы демократии промышленностью, из ещё глубже проваливающихся в яму всеобщей катастрофы стран СНГ, тянутся сюда в попытке хоть как-то свести концы с концами. Всех их каждое утро поглощают автобусы, электрички и, конечно, метро. Московское метро, как громадный зверь, как подземный монстр, каждое утро затягивает в каменные переходы и металлические вагоны миллионы спешащих людей, переваривает их, прижимая друг к другу в давке; осторожно, двери закрываются! — и несут переполненные поезда из района в район миллионы судеб и чувств, огромная система, работающая, как часы, перемешивает их и вновь выплёвывает на улицы чужого и равнодушного города, в пустую и безразличную жизнь середины двухтысячных. И вечером точно так же несёт их, усталых, домой, по тесным углам, по бесконечным съёмным квартирам, и завтра утром будет то же самое, и послезавтра тоже…

А пока ноги несли невыспавшегося Виталика вниз по ступеням, за стеклянные двери, за турникеты, делая его частью этой безликой массы. Марина жила в трёх станциях от конечной, и на её станцию утренние поезда приходили уже переполненными, в них едва можно было втиснуться, не говоря уж о том, чтобы упасть на сиденье и подремать лишние полчаса до пересадки — для этого многие едут в обратную сторону до конечной, чтобы занять места. Но сегодня у Виталика уже не было времени, он и так опаздывал, и в вагоне, стоя в толпе, где не за что было держаться, но и падать было некуда, он то дремал, то думал.

Он пытался убедить себя в том, что ни в чём не виноват перед Любой. Ведь их отношения никогда не выходили за рамки дружеских, и общались они в основном на политические темы.

Но всё равно ему было неловко перед ней за то, что он связался с Мариной Шаниной.

…Через два или три дня проходило очередное собрание. Виталик появился во дворе возле штаба под руку с Мариной, которая, будучи членом другой организации, никогда прежде не посещала собрания Альянса. Из-под густо накрашенных тушью ресниц светился её торжествующий взгляд.

Люба была уже на месте. Она спокойно смерила их взглядом, по-товарищески поздоровалась и подала руку Виталику, затем Марине. После рукопожатия Люба отвернулась и начала с кем-то болтать, делая вид, что её всё это не касается. В этот день она особенно внимательно слушала выступление Маркина. Совместная акция с новыми союзниками под лозунгом «Россия без Путина» должна была состояться уже на этой неделе, и он был полностью поглощён её подготовкой.

После собрания она неожиданно подошла к Виталику.

— У меня к тебе просьба, — сказала она, и Марина удивлённо вскинула брови, — можешь дать мне на несколько дней материалы твоего отца? Я их хочу показать одному человеку в нашем институте.

— Хорошо, — кивнул Виталик, — только с очень жёстким возвратом. Сама понимаешь, это память.

— Конечно, — ответила Люба, — мне буквально на пару-тройку дней.

— Ладно. Я тебе принесу на «Россию без Путина».

— Нет, — покачала головой девушка, — на «Россию без Путина» не надо. Там могут забирать. Слишком большая ценность. Лучше на следующее собрание. Да и как раз тот научный сотрудник из отпуска выходит.

— Договорились, — согласился Виталик.

…Акция была назначена на субботу, на три часа дня. Однако уже к двум Пушкинская площадь была оцеплена, а у входа в метро, на Тверской улице и на бульваре стояли милицейские автобусы.

«Либо кто-то сдал, либо прослушивают штаб», — подумала Люба, подходя к площади со стороны кинотеатра «Россия», — «А может — и то, и то, кто знает…»

Тем не менее, десяти или пятнадцати активистам разных организаций, в основном из незасвеченных ранее, удалось просочиться на площадь. Как ни странно, удалось это и самому Маркину, хотя уж его-то, кажется, должен был бы знать в лицо весь личный состав московской милиции.

Сгруппировавшись возле памятника Пушкину, они развернули чёрный транспарант с большими белыми буквами «РОССИЯ БЕЗ ПУТИНА!» и зажгли файеры.

К собравшимся бросились омоновцы, но ещё быстрее — журналисты.

— Россия без Путина!.. Россия без Путина!.. — кричал Маркин в портативный мегафон под прицелом десятка видеокамер, через несколько секунд уже фиксирующих, как его хватают и ведут к автобусу.

Виталик чуть было не опоздал к началу акции. Вдвоём с Мариной они вышли на площадь из подземного перехода. Увидев, что действие уже разворачивается, он выпустил её руку и помчался к товарищам. Он был одет в футболку с портретом Че Гевары, и это ни у кого не могло оставить сомнений, кто он и зачем он здесь. Когда двое омоновцев подхватили Виталика под руки, он ещё попытался вывернуться, чтобы увидеть, что с Мариной, но ему это не удалось, и только в автобусе, по пути в отделение милиции, он узнал, что среди задержанных её нет.

— Обрати внимание — не было ни одного красного флага, — сказал Виталику Димка Серёгин, когда они сидели в «обезьяннике» в ожидании оформления протоколов, — и вообще ни одного флага. Только растяжка про Россию без Путина. Как выйдем, интересно будет посмотреть в Интернете, что напишут журналисты. Я почему-то уверен, что про коммунистов не напишут ничего.

— Посмотрим, — кивнул Виталик, — хотя в любом случае, такие акции нужно, конечно, проводить под своими знамёнами. А то сидим непонятно за чью тему.

— Какая разница? — вмешался незнакомый сосед по камере. — Главное — скинуть Путина, а там уж между собой как-нибудь разберёмся! Или для вас главное — не Путина свалить, а свою организацию прорекламировать?

— Не организацию, а красную идею, — уточнил Виталик.

В клетке было человек семь. Сергея Маркина среди них не было. Его в самом начале отделили от соратников и увели оформлять отдельно. Напротив, в другой клетке, сидели задержанные девушки, и среди них — Люба Измайлова.

Она подошла к решётке.

— Извините, что перебиваю, — серьёзно сказала она, — разница есть, и очень-очень большая. Иногда мне кажется, что вместо Путина нам хотят подсунуть тех, кто уже был у власти в девяностых и кого сейчас оттеснили от кормушки. Разницы между ними и нынешними я не вижу.

— Не видите разницы между Путиным и демократами? — изумился собеседник.

— Никакой, — чётко ответила Люба. — Для меня и те, и другие — разрушители страны и враги народа.

— Как Вы можете так говорить! — возмутился сосед. — Демократы девяностых принесли России свободу слова и собраний, а Путин — это второй Сталин…

— Путин Сталину в подмётки не годится, — так же отчеканила Люба, — Сталин дважды поднимал страну из руин, а Путин продолжает разрушительный курс Ельцина, только припудривает его патриотической фразой. Что же касается свободы слова, обернитесь вокруг себя и посмотрите где мы с Вами находимся…

— Вот и я об этом говорю, — радостно закивал демократ, — при Путине…

— При Путине, — прервала Люба, — мы сидим по клеткам, и нас сегодня отпустят — а при Ельцине в нас стреляли. Например, в октябре девяносто третьего…

— Не смейте сравнивать! Тогда в Белом доме были фашисты…

— Там были мои отец и мать, — ответила она тихо, но твёрдо, — они советские люди и фашистами не были никогда.

Виталику показалось, что только разделявшие их две железные решётки помешали в этот момент спорщикам вцепиться друг другу в волосы.

— Давайте хотя бы познакомимся, что ли, — сказал он, — всё же находимся в одной лодке, то есть клетке. Виталий, Молодёжный альянс революционных коммунистов.

— Дмитрий, оттуда же.

— Павел, движение «Оборона», — представился собеседник.

— В одной клетке, да, но не в одной лодке. Любовь Измайлова, Молодёжный альянс революционных коммунистов.

Политическую дискуссию прервал сержант милиции с ключами от камер и паспортами задержанных.

— Нецветов, Серёгин, на выход.

В кабинет заводили по двое, где на задержанных составляли рапорта, протоколы и объяснения, написанные, как водится, под копирку, выдавали квитанцию на оплату штрафа в пятьсот рублей и отпускали на улицу.

Усталый сотрудник в форме с видом, демонстрировавшим, как ему всё это надоело, переписывал данные ребят и показывал им, где расписаться в протоколе об административном правонарушении — участии в несанкционированном митинге. Рядом с ним сидел мужчина неопределённого возраста в штатском с ничего не выражающими белёсыми глазами, который в оформлении не участвовал и только писал что-то себе в блокнот.

— А если я не согласен? — спросил Виталик. — Меня вообще на выходе из метро задержали.

— Пиши «С протоколом не согласен», в понедельник поедешь в суд, — последовал такой же усталый и равнодушный ответ.

— Тебе делать больше нечего? — тихо сказал Виталику Димка Серёгин, — был бы вопрос принципиальный, а то сколько мороки из-за пятисот рублей…

— Ладно, — махнул рукой Нецветов, — подпишу.

Они вдвоём вышли из отделения и сели на скамейку ждать остальных товарищей.

— Видел того белобрысого, который рядом с ментом сидел, когда протоколы составляли? — спросил Димка.

— Видел, но внимания не обратил. А что?

— Его зовут Артюхин Владимир Иванович. Он из ФСБ. Я его знаю. Запомни на всякий случай.

— Спасибо, — Виталик кивнул. Они ещё пару минут сидели молча.

— Интересно, где Маркин? — сказал Виталик вслух.

— Так можно ему набрать на мобильный, — Димка вытащил из кармана сотовый телефон и набрал номер. Через минуту он сообщил Виталику, что лидера организации отвезли в другое отделение, и он уже на свободе.

— А я тебе всё-таки скажу, пока никого нету, — добавил Дмитрий ещё через некоторое время, — это моё мнение как друга. Зря ты всё-таки променял Любку на какую-то шалаву.

— Никого я не променял, — огрызнулся Виталик, — я с Измайловой никогда не встречался. Мы с ней товарищи по партии, и всё.

— Ну и дурак, — ответил Дима вполне, впрочем, дружелюбно.

…От момента задержания на Пушкинской площади до выхода на свободу последних задержанных прошло часов около четырёх или пяти.

Вечером Виталик смотрел телерепортаж о случившемся. Как и предполагали, в новостях сказали о «протестах оппозиции против Путина», не уточняя, кто имеется в виду и ни словом не упомянув о коммунистах.

…Примерно через неделю в одном из помещений в центре Москвы проходил координационный совет левых молодёжных организаций. Обсуждали проведение новой акции — «Марша Мёртвых», или, если не удастся согласовать с властями шествие, «Митинга Мёртвых». Идея принадлежала лидеру комсомола Егорову. Марш должен был проходить в полном молчании, без скандирования лозунгов, его участники должны были изображать из себя мёртвых, не доживших до нынешнего времени в результате полутора десятилетий реформ.

Маркин на заседании присутствовал, его организация входила в состав координационного совета, но, поскольку планирующаяся акция имела социальную окраску, своих новых либеральных союзников он не приглашал. Да они бы, наверное, и не пришли.

— Я тебя очень прошу, Сергей, — говорил Маркину Егоров, — акция должна пройти полностью в легальном формате, независимо от того, будет шествие или только митинг. Мы подаём уведомление, мы отвечаем за общественный порядок, и вы не должны нас подставлять. И вообще… Мы будем изображать мёртвых, а мёртвые — они не кричат, не прыгают, не перекрывают уличное движение, не поддаются на провокации… Они спокойно и организованно проходят на митинг.

— Я всё понял, — кивнул Маркин.

Акция была ориентировочно запланирована на конец августа или самое начало сентября, но в любом случае так, чтобы оставалось ещё достаточно времени до «Антикапитализма-2005» — традиционного осеннего смотра левых сил, к которому нужно было успеть подготовиться как следует.

…В воскресенье Виталик и Дима долго гуляли по одному из подмосковных рынков, где были в изобилии представлены камуфляж, военная атрибутика, пневматическое оружие, ножи, бинокли, фонари и множество других подобных вещей. В таких местах Виталик часто стоял у витрин, затаив дыхание, и думал о том, сколько всего он купил бы себе, будь у него деньги. Но денег не было или почти не было, и приходилось довольствоваться малым. Дима купил себе складной нож, а Виталик — новую камуфляжную футболку, и, с тоской оглядываясь на остающиеся палатки, они направились в сторону железнодорожной насыпи. Если на неё вскарабкаться и пройти пару сотен метров по рельсам, можно было попасть на платформу, минуя турникеты, и доехать до Москвы бесплатно.

На сэкономленные на билетах деньги Виталик повёл Димку в свой любимый тир, накупил пулек и учил его стрелять из пневматики. Тот оказался способным учеником.

Серёгин Дмитрий Дмитриевич. Двадцать лет. Житель Северного административного округа столицы. Студент третьего курса Московского института инженеров транспорта.

* * *

Когда Моррисон вёл машину по Тверской улице к Триумфальной площади, он чуть было не сбил двух человек на светофоре.

Виноваты были пешеходы — всегда и во всех странах Моррисон неукоснительно соблюдал правила дорожного движения. Молодой человек и девушка вышли из «Ростикса» возле метро «Маяковская» и побежали, держась за руки, через дорогу на красный свет, решив, видимо, сократить путь до метро и не рассчитав расстояние до его автомобиля.

Моррисон резко ударил по тормозам, услышав отчаянный скрежет шин по асфальту. Парочку спасли его опыт и прекрасная реакция — в какой-то миг между ними и автомобилем оказалось всего несколько сантиметров, и он чудом не зацепил их зеркалом заднего вида.

— Смотри, куда едешь, козёл! — крикнул парень, оборачиваясь к нему.

Моррисон вздрогнул.

На мгновение ему показалось, что на него глянули исподлобья глаза Георгия Нецветова — упрямые, весёлые и злые, как на студенческих фотографиях из его досье.

Но прежде, чем он пришёл в себя, видение скрылось в подземном переходе метро.

«Больше нужно отдыхать», — подумал Моррисон.

…Долгими ночами, утомившись за день, он страдал от бессонницы и нередко вёл молчаливый мысленный диалог со своим мёртвым противником — таким, каким он себе его представлял по документам и фотографиям.

«Я признаю нашу вину перед Вами, Джордж», — так он для себя всегда называл Георгия Ивановича, — «мы не имели права разбрасываться такими людьми, как Вы, и пускать Вашу судьбу на самотёк. Победив Россию, мы недостаточно внимания уделили её главному ресурсу — её людям. Мы должны были предложить Вам лучшую работу по специальности, и Вам не пришлось бы заниматься сомнительными предприятиями, и Вы были бы живы, и жили бы на вилле где-нибудь в Европе, и у Вашей семьи было бы блестящее будущее…»

«С чего Вы взяли, Уильям», — отвечал ему с ухмылкой вечно тридцатипятилетний Нецветов, — «что я согласился бы на подобный вариант? Неужели я похож на человека, способного продать свой талант тем, кто разрушил мою Родину?»

«Вы же ушли из науки, Джордж», — возражал Моррисон, — «Признайтесь честно, Вы выбрали путь преступника. А могли бы реализовать себя в профессии, создавать красивые технические решения. В конце концов, у Вас семья, и так ли Вы отличаетесь от миллионов людей, которые вступали в Коммунистическую партию ради карьеры и благополучия?»

«Вам может быть трудно это понять, Уильям, но я вступал в партию по убеждениям, такие люди тоже были, хотя их было меньшинство. И если я оставил любимую работу и был вынужден зарабатывать деньги для моей семьи так, как диктовало жестокое время — это совершенно не значит, Уильям, что я принял бы Ваше предложение…»

«Я уважаю Вас, Джордж», — пытался убедить оппонента Моррисон, — «но Вашей страны больше нет и никогда не будет. Поэтому стоит жить сегодняшним днём. Мне очень жаль, что так всё сложилось, Джордж, я был бы очень рад пригласить Вас в Европу и обеспечить достойную работу и жизнь Вам и Вашим близким…»

Нецветов рассмеялся страшным смехом.

«У Вас ничего не получится, Уильям. Так и знайте. Мне отсюда всё видно. Я знаю, что Ваше руководство хочет запустить образцы в серийное производство не позднее девятого года. Вам это не удастся. Вы опоздаете. И серия не будет готова к началу десятого года…»

«Откуда… откуда Вы знаете, что производство должно начаться в девятом году?!» — в ужасе воскликнул Моррисон и проснулся.

Он даже не отфиксировал того момента, где мысль переходит в сон.

Он и сам не знал, почему для реализации проекта поставлены именно такие сроки. И не считал нужным интересоваться, полагая, что обо всём, что касается его зоны ответственности, начальство проинформирует его, когда сочтёт нужным.

Моррисон зажёг лампу и достал из ящика снотворное.

В последнее время ему всё чаще начали сниться сны на русском языке.