— А это помещение существенным образом отличается от гостиной любезного начальника полицейского управления, — сказал Иван Иванович, щупая серые каменные стены.

— Называй, отец, вещи своими именами. Просто — жандарм Куронума, — мрачно отозвался Володя.

Он сидел на сосновых досках, положенных на каменный пол.

— Не возражаю, но надо прибавить: жандарм, дедушка и папа которого похоронены в Токио рядом с родственниками медного короля… тьфу, я напутал! Рядом с самураями, князьями и графами. А впрочем, графского титула в императорской Японии, кажется, нет.

Минуту оба помолчали. Издалека, из-за стен, доносили глухие гудки маленького паровоза узкоколейки.

— Здесь у них — нефть, — промолвил со временем Иван Иванович. — Помню, как я в пустыне… Да-а, нефть… А чем ты огорчен, сын? Не удовлетворен нашей новой квартирой? Но зато ты побывал на завтраке у японского господина жандарма…

— Я думаю, отец. Здорово ты сказал: «Я никак не могу предложить господину Куронуми подданство моей страны… Я не имею на это полномочий…»

Иван Иванович долго щупал стены.

— Не расшатаешь, отец, — сказал Володя.

— Да нет, я же все-таки геолог. Интересуюсь. Хороший камень. Здесь где-то, наверное, у них каменные карьеры… Знаешь, я думаю, что у нас на родине действительно не знают, в чьих лапах мы оказались.

— Отец, это — страшно. Мы должны дать о себе знать.

— Милый мой, тут не позовешь. Я сам думаю об этом… И пока что не вижу выхода. Единственное — это положиться на самых себя. На свою стойкость…

Иван Иванович замолк и глубоко задумался. Задумался и Володя. Мыслями он полетел далеко к родному краю. На миг забылись тюрьма, начальник полиции, жандармы…

Прямо из гостиной господина Куронуми несколько полицаев повели геолога и его сына в тюрьму. Это было небольшое одноэтажное здание из камня, обнесенное высокой изгородью из толстых сосновых бревен.

…Иван Иванович вдруг глухо сказал:

— Володя, ну-ка, стань мне на плечо и посмотри, что там делается за решеткой. Надо же знать, что нас окружает.

Зарешеченное окошечко располагалось высоко, и Володе действительно пришлось влезть отцу на плечи.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил геолог.

— Ты, отец, так спрашиваешь, будто хочешь убежать отсюда. Но с твоей больной ногой никуда ты не… Я вижу Хирату с жандармом. У жандарма заступ…

— Ну? Заступ?

— Да. И сейчас… он копает яму…

В самом деле, на небольшой тюремный двор пришел офицер. Жандарм выкопал яму. Удивленный Володя видел, как Хирата собственноручно бросил в яму зеленый мяч. Жандарм начал забрасывать, а офицер, не жалея ни своих ботинок, ни желтых блестящих краг, ногами втаптывал землю. Потом оба ушли.

— Ни черта не понимаю! — развел руками Иван Иванович. — Почему они так испугались этого невинного мяча? Чума в нем, что ли? И тут… я припомнил эту загадочную смерть на «Сибиряке». В самом деле, все это похоже… на какую-то чуму.

Но к тому времени собственное положение, в конце концов, гораздо больше интересовало геолога и Володю, чем эта история с зеленым мячом. Оба скоро о нем забыли.

В каменном мешке быстро вечерело, хотя на улице еще, наверное, догорал день. Отец и сын легли на доски, что служили им кроватями. От досок пахло сосной, и к этому запаху присоединялся тяжелый запах плесени от стен и пола.

— Наши стражники, наверное, считают, что после завтрака у Куронуми нам не захочется есть. Нам не дали ни обеда, ни ужина.

— Подождите еще немного, отец. Может, принесут жареных рябчиков.

— … И ананасов с Формози, которые получил карафутский губернатор.

— Я, отец, согласный даже на морскую капусту и сою.

— А я, сынок, даже на вареного осьминога. Наверное, надо-таки быстрее уснуть. Утром нас обязательно покормят — такой международный обычай.

Ночью сквозь сон геолог почувствовал, что его толкают. Он схватился и увидел свет карманного фонарика, направленный ему прямо в лицо.

— Вставай! Надо ходить! Надо ходить начальник Куронума! — повторял, перекручивая язык, полицай.

Иван Иванович поднялся. Проснулся и Володя.

— Куда, отец? — спросил он тревожно осипшим спросонья голосом.

— Зовет Куронума. Что за гадость? Ночь на дворе, никуда я не пойду! Передайте, пожалуйста, господину начальнику, что если он хочет извиниться, то пусть, во-первых, придет ко мне сам, а во-вторых, — это делается не ночью. Подумаешь, как припекло!

Полицай постоял, посветил фонариком и вышел.

— Не дают даже спать человеку! — брюзжал геолог.

В темноте не видно было его лица, но Володя почувствовал, что отец очень взволнован, хотя старается это скрыть.

Не успели отец и сын снова уснуть, как пришел тот же полицай с фонариком.

— Господин начальник Куронума просит извинить, господин начальник получить телеграмма с Советский Союз. Надо ходить господин Куронума, надо читать телеграмма.

Надежда придала геологу юношеской живости. Где-то глубоко, в дальнем уголке сердца, шевелилось сомнение, но Иван Иванович гнал его от себя. Бесспорно, телеграмма. Как же иначе? Зачем бы Куронума звал к себе ночью? Определенно, что-то очень важное.

— Пошли, Володя. Надо идти. Телеграмма. Не я говорил — японский самурай будет извиняться!

Но полицай решительно запротестовал:

— Один! Один ходить! Господин начальник говорить — один!

— Ну что ж. Оставайся, Володя. Не будем гусей дразнить. Надеюсь, скоро вернусь.

Уже в дороге, идя в сопровождении двух дежурных, Дорошук подумал, что если в самом деле пришла телеграмма с родины, то почему Куронума позвал его одного? Почему, в конце концов, не отдал приказ об их освобождении из тюрьмы? А впрочем, самураи, кажется, не с большой охотой освобождают советских граждан.

Тьма стояла вокруг такой густой стеной, что слабенькие одиночные фонари совсем утопали в ней, оставляя только тусклые желтые пятна. Было, наверное, далеко за полночь, на улице — ни единого звука. В ночной тишине только стучали сапоги двух часовых, что шли рядом с геологом.

Ивана Ивановича привели в полицейское управление. Несколько ступенек вели в полуподвал. Яркий свет ударил в глаза. Геолога встретил знакомый ворчливый голос господина Куронуми.

Начальник полиции сидел за столом рядом с белогвардейцем Лихолетовым. Оба теперь были в форменных черных мундирах с наплечниками. Пучок волос на блестящем черепе начальника полицейского управления воинственно торчал вверх, черные лакированные усы топорщились, как ежовые иглы.

— Господин Куронума просит присаживаться, — перевел Лихолетов. — Никакой телеграммы нет, это был дипломатический ход, чтобы не поднимать лишний шум.

Дорошук стиснул зубы и молча сел на деревянный стул.

— Губернатор утвердил решение, — переводил штабс-капитан слова начальника полиции, — отдать вас с сыном под суд.

Дорошук быстро глянул на Куронуму.

— Вам инкриминируется шпионаж, — продолжал Лихолетов, — убийство японского гражданина, который хотел вас задержать и труп которого найден на острове, и — последнее: вы укрывали политического преступника Хагимуру.

В первое мгновение Иван Иванович не знал, что сказать. Он приготовился к разным неожиданностям, но не ждал, что самураи прибегнут к таким неслыханным методам провокации.

— О каком убийстве вы говорите? — в конце концов спросил он, стараясь быть вполне спокойной. — Не советского ли гражданина японца Хотту, мертвое тело которого выбросило на берег волной после аварии с пароходом «Сибиряк»?

— Э, бросьте пороть ерунду, — скривился капитан Лихолетов. — Этого Хотту уже узнали родственники. Он японский подданный, рыбак, и зовут его совсем не Хотта. Мы уже имеем об этом официальные документы.

— Уже сфабриковали?

— Вам с сыном светит каторга. Эдак… лет на двадцать, если…

— Ну?

— …если вы откажетесь подать заявление о переходе в японское подданство. Если вас беспокоит судьба вашей семьи, оставшейся в СССР, то…

— Нет, судьба моей семьи меня не беспокоит, так как она осталась в СССР. И отвечать на ваши мерзкие предложения я не буду.

Штабс-капитан быстро перевел ответ господину Куронуми. Начальник полиции отдал какой-то короткий приказ. Лихолетов медленно встал из-за стола и подошел к геологу сзади, расстегивая на ходу кобуру револьвера.

— Это твое последнее слово? — услышал над собой его голос Иван Иванович.

— «Твое»? «Ты»? Очень удивительно! Если память мне не изменяет, я никогда ни с одним мерзавцем не пил на «брудершафт».

Удар револьвером по главе оглушил Дорошука. Падая со стула, будто в тумане, он услышал слова Лихолетова:

— Мы выбьем твою память!

На геолога посыпались удары сапогами.