Володя проснулся. В комнате было темно, и он решил, что на дворе еще ночь. Но тонкий солнечный луч несмело простирался по полу.

Володя подошел к окну. Оно было закрыто со стороны двора, и луч пробивался сквозь единственную небольшую щель. Итак, ночью, когда юноша спал, окно закрыли. Это, ясное дело, было сделано для того, чтобы он не мог видеть, что делается во дворе.

Юноша снова ощутил себя узником. У него отобрали не только свободу, а даже дневной свет.

Ночь прошла тревожно. Володе виделись кошмарные сны. Но утром, обнаружив заслоненное окно, он снова ощутил, что кровь у него горячая и бушующая и что он имеет достаточно сил, чтобы не стать на колени перед самураями.

Целый день просидел Володя в темной комнате. Дважды дежурный приносил пищу, но юноша почти ничего не ел. Мучила неизвестность. Наверное, самураи узнали, кто он. Что его ждет?

Беспокоили мысли: куда он попал? Можно ли верить офицеру, что это не концентрационный лагерь? Какая, в конце концов, разница! Все равно он схвачен самураями! Удастся ли ему теперь убежать?

Какая досада! Вырваться на свободу и снова попасть в плен!

Были минуты, когда его душили слезы. Потом подкралось отчаяние. И тогда невольно появлялась мысль о том, не лучшее ли все кончить? Очень просто — разбежаться, наклонить голову и с разгону — теменем об стену!

Володя упрекал сам себя, ругал себя.

— Трус! — шептал он. — Ты испугался? Отец надеется на твою помощь, а ты думаешь о самоубийстве!

Он искал самые острые и способные всколыхнуть его слова. Он кусал губы, проклинал свое слабодушие.

И отчаяние отступало. Было хуже, когда он лежал после пыток в самурайской тюрьме, когда так далеко были всякие надежды на спасение. Появлялась уверенность, что все можно преодолеть.

И юноша готов был достойно встретить офицера. Еще в коридоре услышал он его шаги и громкий разговор с дежурными.

Офицер вошел веселый, с не сходящей с лица улыбкой. Тотчас в комнате вспыхнула электрическая лампочка.

— Вам придется извинить нас за некоторые неудобства, которые вы испытывали, — офицер показал на окно. — Я уже отдал приказ убрать завесу…

— Какое вы имеете право издеваться надо мной? — сказал Володя.

Офицер подал юноше папиросу.

— Не курите? Напрасно. Волнуетесь тоже напрасно. Я исполнял соответствующие инструкции. Должен вам сказать, что мы справлялись о вас в главной конторе лесоразработок Фуксимо. Вы самовольно оставили роботу и даже не захотели получить жалованье, которое контора удержала из вас как штраф. Теперь все хорошо, хотя вашу личность проверит еще представитель полиции. Я могу возвратить вам документы.

Офицер подал удостоверения и жетон.

— Деньги вам тоже возвратить, или, возможно, вы надумаете отдать часть мне на сохранение?

Володя понял. Офицер требовал взятки.

— Господин офицер, — ответил юноша, — бесспорно, вы можете оставить на сохранение пятьдесят иен.

Володе не жалко было отдать все деньги, лишь бы офицер выпустил его отсюда. Но назвать большую сумму он побоялся, это могло вызвать подозрение.

Офицер с очаровательной улыбкой отсчитал Володе сто пятьдесят иен. О серебряных деньгах он «забыл».

— Понимаю, — сказал он, — что такую сумму, как у вас, обычный дровосек не заработает. О! У вас есть другой надежный заработок.

Володю очень обеспокоило, что его будет проверять полиция. Возможно, что это будет сам Лихолетов. Если даже и не он, то все равно опасность разоблачения весьма высока.

— Если у вас нет для меня работы, — сказал Володя, — то, я думаю, мне можно свободно покинуть ваши владения, господин офицер.

— Владения! Ха-ха-ха… Это вы сказали чрезвычайно метко. Действительно, я — комендант этих… владений. Будем друзьями. Я — Фудзита.

— Господин Фудзита, я помню ваш совет не интересоваться местом, куда я попал. Но я повторяю свой вопрос: свободен ли я…

— Извините, — перебил офицер, — я совсем не думал оставить ваш вопрос без ответа. Вы, конечно, свободны, но вам не свободно выйти отсюда. То есть я хотел сказать, использовав ваше остроумное выражение, — не свободно оставить мои владения. Это зависит, к сожалению, не от меня, закон нарушать нельзя.

Володя понял, что офицер хитрит. Никакой свободы не было. Он, Володя, остался узником.

— Я очень удивлен, — сказал он. — Ваши слова противоречивы.

— Я вам скажу одно слово, несмотря на то, что нарушаю инструкции, — улыбнулся Фудзита, — и вы перестанете удивляться. Это слово — «лаборатория». Далее прошу меня не расспрашивать, хотя, поверьте, мне досадно обращаться к вам с такой просьбой. Но инструкция превыше всего. В том числе и собственного чувства личной симпатии к вам. Тем паче, что нам пора идти.

Володя с трудом понимал быстрый и путаный язык офицера, но последнее предложение его взволновало.

— Идти? Куда идти, господин Фудзита?

— О, не беспокойтесь. Это совсем близко. В этом же помещении и даже на этом же этаже. Господин профессор Аюгава хочет вас видеть. Я говорил нему о вас. Вы появились у нас очень кстати. Господину Аюгава давно требуется помощник. О, это очень легкая работа. Речь идет о техническом помощнике, который был бы достаточно грамотен и знал бы кое-что из химии. Надеюсь, что вы…

— Кое-что знаю.

— Чудесно! Господин профессор скажет вам свое последнее слово, которое, надо думать, так же будет приятно для вас, как и для меня.

В сопровождении офицера Володя вышел в коридор. Часовой находился у двери, обитой черной кожей. Фудзита прошел мимо него. Коридор был очень длинный. Вокруг стояла тишина. Казалось, что в здании никто не обитает.

Ноги мягко ступали по циновкам, которыми был застеленный пол. В конце концов офицер остановился возле низенькой двери, совсем незаметной в глубокой нише.

— Мы пришли, — сказал он. — Квартира профессора Аюгавы.

Шаркнув ногами перед дверью и стукнув каблуками, Фудзита осторожно нажал кнопку.

Дверь распахнул сморщенный старик, небольшой и бодрый, с цепкими руками. Верхняя губа не прикрывала желтых лошадиных зубов, и казалось, что старик все время улыбается.

Открыв им, он быстро и бесшумно побежал назад. Володя заметил, что старик был обут в мягкие сандалии из черного войлока.

Фудзита, не переставая на ходу шаркать и пристукивать каблуками, пошел следом за стариком.

— Профессор Аюгава, — шепнул он Володе.

Старик уже сидел за письменным столом и кивал оттуда голым блестящим черепом. На профессоре было теплое ватное кимоно — дотеро, но он все время ежился, словно ему было холодно.

Володя быстро осмотрел комнату. Она была устелена циновками, в угле стоял письменный стол и несколько бамбуковых кресел. Под их ножки были подбиты широкие дощечки, чтобы не портить циновки. Голубые стены были голыми, их украшала только большая карта Азии.

На столе перед стариком стоял письменный прибор из желтого камня и статуэтка, изображающая трех обезьян — слепую, глухую и немую. В большом беспорядке по всему столу были разбросанные книжки, некоторые раскрыты, другие с закладками из шелковых цветных лент.

Фудзита поклонился и указал на Володю.

— Вот тот молодой человек, о котором я говорил вам, господин профессор.

Аюгава приложил ладонь к уху — он был глуховатым. А так как офицер больше ничего не говорил, то надел очки и пристально и долго смотрел на Володю, изучая его, словно какое-то невиданное существо.

Вероятно, осмотр удовлетворил старика. Он быстро закивал головой и, кутаясь в дотеро, указал Володе на кресло. Юноша сел, а Фудзита, извинившись и шаркнув ногами, вышел.

Аюгава потянулся к раскрытой книге и начал читать, больше не обращая внимания на Володю. Свет лампы, затененной абажуром, падал на нижнюю половину лица профессора, оставляя лоб, глаза и полноса в тени. Но это не мешало юноше хорошо рассмотреть старика.

И чем большее Володя наблюдал за ним, за его чтением, тем настойчивее появлялась мысль, что Аюгава ужасно похож на старуху. Вот он пошевелил верхней голой губой с бороздками мелких морщин, будто отгонял муху. Вот почесал пятерней за ухом. Вот подпер подбородок ладонью…

Каждое движение напоминало Володе старух ойроток или тунгузок, и юноша совсем не удивился, когда профессор отложил наконец книгу в сторону и заговорил совсем бабьим, писклявым голосом.

Неожиданным было лишь то, что Аюгава обратился к Володе на чистом русском языке:

— Петр Хабаров? Так, кажется, юноша, тебя звать? И твой отец погиб на границе?

— Да.

Аюгава шевельнул губами, в его глазах мелькнуло какое-то непонятное выражение. Он погрузился в воспоминания.

— Тридцать четыре года тому, — сказал он, — мне не раз приходилось переходить через японо-русскую границу. Перед тем я три года изучал русский язык. Да изучаю и сейчас. Я готов хоть сейчас снова…

— Перейти границу?

Аюгава пристально посмотрел на Володю.

— Ты знаешь, юноша, что отсюда никого не выпускают?

— Слышал. Но не совсем понимаю, в чем дело.

— Конечно, меня, например, если бы я захотел, выпустят. Но я же известный ученый. О моих исследованиях здесь не должен знать ни единый человек. Об этом очень пристально, будь уверен, заботится генеральный штаб армии. Завтра утром ты будешь помогать мне в лаборатории. А сейчас — спать. Постели мне.

— Я должен вам расстилать постель?

— Быстрее, — пискнул Аюгава, приподымаясь из-за стола. — Иди, я покажу, как это делается.

В соседней комнате под стеной на циновках лежал матрас — футон, набитый хлопком. Укрывался профессор теплым ватным одеялом, а сверху клал свое кимоно дотеро.

— Я родом с юга, — объяснил он. — Мне здесь всегда холодно. Моя кровь не греет меня.

Его бабье голое лицо, казалось Володе, посинело, словно от мороза. Когда он показал, как надо стелиться, его цепкие руки метнулись к окнам и занавесили их толстыми шторами. Потом Аюгава возвратился в свой кабинет к письменному столу и нажал кнопку. Пришел Фудзита.

— Он годится, — сказал Аюгава. — Все равно мне уже надоело просить вас.

— Имею смелость снова и снова довести до вашего сведения мою мысль, что это будет замечательный помощник, ибо я никогда не ошибался в людях.

— Можете идти, — махнул рукой Аюгава.

Фудзита снова повел Володю знакомым коридором. Дежурные вежливо расступились перед комендантом.

Спустившись на первый этаж, Фудзита начал осторожно спускаться по крутой лесенке вниз, в подвал.

— Держитесь за перила, — предупредил он, — так как мне больно даже думать, что вы можете упасть и в лучшем случае повредить нос, в худшем, чего я даже в мыслях, смею заверить, не допускаю, — сломать ногу.

Каморка, куда комендант привел Володю, была тесная и душная. Электрическая лампочка спускалась с потолка. Вверху, почти у земли, выступал квадрат небольшого окна. Здесь, наверное, и днем было полутемно. Под стеной лежали матрас и подушка.

— Это ваша комната, — сказал Фудзита. — Здесь вы будете жить. Собственно — будете спать. Все ваше время будет забирать лаборатория. Но сначала я должен обратиться к вам с большой просьбой по поводу одного пустячка, ради которого я даже не осмелился бы беспокоить вас, если бы этого не требовала инструкция, которая предусматривает много кое-чего, что нам с вами, безусловно, кажется не совсем понятным. Прошу, пожалуйста, дайте подписку.

— Какую подписку?

— О, говорю же, что только инструкция заставляет меня беспокоить вас. Подписку, что даже здесь, в пределах лаборатории, вы никому не скажете ни единого слова о том, что здесь увидите и услышите.

Володя медленно взял у Фудзити авторучку, внимательно прочитал заранее приготовленный текст и поставил под ним подпись: Петр Хабаров.