Дед сел на траву и закрыл глаза. Вокруг был безграничный мир. Каждая былинка тянулась вверх. Млели на солнце бабочки. Величественный хор звучал вокруг деда. Это гудели пчелы. Миллионы пчел, как одна стоголосая кобза. Полтораста ульев — синих и зеленых, красных и желтых — рассыпались на косогоре.

Дед сидел с закрытыми глазами. Недалеко, внизу текла река. Дед слушал. Прошел пароход, и волны шумели, набегая на берег. Солнце припекает. Время идти домой обедать.

Вы уже узнали деда, его каждый узнает. Это не какой–то там дед. Это — Галактион. Не узнали? Тем хуже для вас. Сразу видно, что никогда не были в Млинках. Там деду Галактиону каждая курица уступает дорогу, каждый подсолнух снимает шляпу.

Этот дед — лучший пасечник во всем районе. Каждый улей он знает, как свой кисет для табака. За свой век дед перебрал сотни роев, выкачал столько меда, что в нем можно было бы всем нам утопиться. Дедовы карманы всегда оттопыриваются. В каждом он носит по несколько проволочных клеточек для пчелиных маток. Он будет рассказывать вам о пчелах тысячу и один день, и вы будете слушать это, как волшебную сказку. Он расскажет вам, как «кричит» в улье матка, как вылетает рой и садится где–то на ветке черной лохматой шапкой. Вы услышите о трутнях–бездельниках и хулиганстве пчел–воровок.

Каждый вечер дед Галактион появляется у председателя колхоза и рапортует:

— За прошедший день никаких событий не было. На вверенной мне пасеке все благополучно. Вылетели два роя, которые взяты без помех. Кроме того, нужна синяя и зеленая краски для новых ульев.

Между собой млинкивская детвора зовет деда Галактиона «Сладким дедом». Почему его так прозвали, догадаться очень трудно.

Только дед поднес ко рту первую ложку, чтобы наскоро пообедать и снова на пасеку, как с улицы крикнул почтальон:

— Дед Галактион! Вам письмо!

Это была торжественная минута. Дед принял письмо гордо и независимо, словно грамоту лучшему ударнику. Пусть все знают, какие письма получает дед Галактион!

Письмо было от сына Порфирия, известного водолаза Европы. Он писал, что пришлет в Млинки свою дочку Олесю в гости к деду и бабе и просил встретить ее на пристани.

Первой всхлипнула баба Лизавета.

— Внученька… Семь годочков не видела…

Дед незаметно смахнул счастливую слезу:

— Радость какая… Барышней, пожалуй, стала. В шляпе розовой…

— Лента шелковая в косе, — добавила, всхлипывая, баба.

— Ботиночки из желтого хрома, — дорисовал дед.

Это был идеал «барышни» из города. И такой, бесспорно, должна быть внучка Олеся.

* * *

Кузька лежал на горячем песке. Здесь, у Днепра, множество развлечений. Можно бросить камень в воду, и тогда дрожащие круги разбегутся вокруг — маленькие и большие, а дальше еще больше, а последний, самый большой круг, добежит до берега. И тогда прилетают глупые чайки, жалуются, думают, что вскинулась рыба на прибрежной отмели. Можно схватить черепашку, ползущую у воды, оставляя на сыром песке длинную бороздку. И тогда черепашка быстро спрячет в створки скользкую мякоть, похожую на кончик языка. Можно пускать кораблики из коры, и они беззаботно отправляются в Америку.

Чистый песок испещрен удивительными следам. Кузька читает их, как раскрытую книгу. Вот отпечатки, похожие на неизвестные листочки. Это важно прошлась ворона. Длинной цепочкой оттеснены лапки какой–то зверюшки. Вечером приходил к воде хорек.

Но Кузька думает сейчас не о хорьке. Сердце следопыта неспокойно. Что делает Павлик в своем сарайчике? Почему он никого туда не пускает?

Тайну надо раскрыть. Это может сделать только он, школьник и пионер, Кузька Ефимович Пичкур.

Павлик Голуб ходит веселый и задиристый, и это после того памятного дня, когда его стукнуло солнце. Такое состояние пациента вполне противоречило врачебной практике Натальи. Здесь было нечто другое. И это другое заметил Кузька. На лице у Павлика за его веселостью ярко отражалась большая тайна. Здесь уже никакая Наталья ничем не поможет. Настала пора действовать Кузьке. Тайна — это уже вполне в его компетенции.

Около недели Павлик что–то делает в своем сарайчике. Все попытки детей разоблачить секрет Павлика неизменно разбивались о запертую дверцу сарайчика. И тогда Кузьке пришла в голову блестящая, гениальная мысль. Такая мысль может появиться только в любознательной голове следопыта.

Возле сарайчика Павлика рос старый вяз. На этот вяз взобрался Кузька. Для этого он принес в жертву свои новые штаны. Одна штанина зацепилась за сучок и разорвалась сверху вниз. Жертва была большая. Брюки Кузьки вызывали зависть у его товарищей. Вы не знаете, что это за штаны! Они пошиты из великолепной материи, из совершенно необычной материи. Она имеет нежное лирическое название «чертова кожа». Для Кузьки мать выбирала в кооперативе самый прочный товар. Этому научил ее глубокий жизненный опыт. Мать прекрасно учитывала тонкие психологические особенности сложной натуры сына. Цельнометаллических штанов в продаже она не нашла. Пришлось взять из «чертовой кожи». Однако оказалось, что острый сучок старого береста прочнее. Штанина разорвалась с таким потрясающим звуком, что петух на перелазе испуганно проглотил свое «ку–ка–ре–ку».

Но отважного исследователя это не могло остановить. За какую–то минуту он уже перебрался с дерева на соломенную крышу сарайчика. Пальцы быстро разрыли в соломе дыру. Кузька припал к ней любопытным глазом, и перед ним открылся тайный неведомый мир. Просто внизу Павлик строгал на самодельном верстаке доску. Он тайно строгал и напевал себе под нос песню:

На верстаке Кузька заметил подозрительную сумку и развернутую карту, а около верстака колесо. Нет, это было не обычное колесо. Таких колес не бывает. Скажем коротко — колесо тоже имело все признаки таинственности.

В тот день млинковские пионеры были глубоко взволнованы слухом о неизвестной машине, которую изготавливал Павлик. Это нечто среднее между велосипедом и самодельным автомобилем. От Павлика можно ждать всего. Сделал же он в прошлом году дудку, которая испускала неприличные звуки. Еще дед Галактион прилюдно поломал ту игрушку и, плюнув, забросил ее на крышу.

Теперь дело было намного сложнее. Кузька готов был землю есть, чтобы убедить ребят в необычных намерениях Павлика Голуба. Павлик, несомненно, задумал убежать из Млинков на своей таинственной машине. Этому есть множество доказательств: во–первых, сама машина, во–вторых, карта, в-третьих, сумка с продуктами на дорогу.

Кузька так ярко рассказывал об этом, так убеждал, что никаких сомнений в назначении Павликовой машины не осталось. Если она не поломается сейчас же за воротами, то Павлик действительно осуществит свое тайное намерение устроить автопробег через всю Украину. Какие же намерения у него еще могут быть?

Этот замысел ребята восприняли по–разному. Пронька (он же Сорока) с восторгом выразил желание присоединиться к путешественнику. В дороге он, Пронька Сокол, безусловно, будет очень полезен Павлику. Ведь он, Пронька, является собственником единственной и известной на весь колхоз подзорной трубы. А какой же путешественник может обойтись без такой трубы?

Очень жаль, что Кузька не узнал, сколько мест будет в машине. Если одно, то Проньку все равно это не остановит. Он пойдет за машиной пешком, поедет верхом на чем хотите — на коне, на теленке, на колхозном хряке Петьке…

Евгешка Зуб не разделял этого Пронькиного энтузиазма. Он осторожно заметил, что не мешало бы Павлику взять какое–нибудь оружие. В дороге все может случиться, в том числе и густые леса. Другое дело, если бы путешествовал сам Евгешка. Он ничего не боится и спокойно обойдется без оружия.

Надо сказать, что Евгешка только притворялся спокойным. На самом же деле в его сердце бушевала буря. Дело в том, что Павлик был его лучшим другом, и вот, оказывается, что Павлик втихаря сооружает какую–то машину и ни слова не сказал об этом Евгешке! Делают ли так друзья?

Наталья выразила энергичное пожелание, чтобы путешественник взял йод, бинты, аспирин и хинин. Если останется место после этого груза, не мешало бы захватить и противогаз.

Только Быцык молчал. Он был подавлен неудачей. Сом деда Галактиона проявил себя не только страшилищем. Он ярко демонстрировал черную неблагодарность. Он старательно избегал встречи с крючком, который с такой любовью выковал для него дядя Никон.

Но настроение Быцыка не имело решающего значения. Детвора была страшно заинтересована. Здесь же родилось постановление немедленно идти к Павлику. Он — пионер и не имеет никакого права таиться от товарищей.

Тонкие дверцы не выдержали взбудораженной стихии детского любопытства. Первым в сарайчик вскочил Кузька.

— Мы все знаем! — твердо заявил он встревоженному Павлику. — Машину делаешь? Путешествовать собираешься? Показывай маршрут!

Это шипящее слово Кузька произнес как победитель. Оно должно доконать изобретателя. Слово это стоит первым в Кузькиной тетради. В той синенькой тетради, где на обложке напечатана таблица умножения и метрические меры. На первой странице Кузька записал на память прекрасные, поразительные слова: «Маршрут. Парашют. Мосхимтрест. Финиш».

Ошеломленный Павлик попытался возразить:

— Какой маршрут? Никуда я не собираюсь путешествовать!

Такой наглости не ожидал никто. Вещественные доказательства были тут же, у всех на глазах.

— А это что? — Кузька торжественно ткнул пальцем в странное колесо. — А это? Карта? А это? Сумка с продуктами на дорогу?

Павлик молча схватил котомку за узел и из нее посыпались… что вы думаете? Вкусные колбасы или сало? Или, может, пампушки или пирожки с присыпкой? (С той присыпкой, что ее мать делает из муки, жаренной в смальце). Или, может, румяные сухари, натертые чесноком, — запас в дальнюю дорогу путешественнику? Нет, из сумки посыпались гвозди. Самые обыкновенные гвозди. С длинной ножкой, с широкой головкой и без никакой таинственности.

— Вот вам сумка, а это маршрут!

И Павлик поднес карту к самому носу Кузьки. И тут все увидели, что это вовсе не карта, а рисунок. Ребята притихли, а Павлик вдохновенно сказал:

— Я скрывал, потому что думал, что не сделаю машину. Она будет ездить по воде. Это будет водный велосипед. Я его название «водоходом». Смотрите: здесь будут педали. Это — лопастные колеса. Сегодня в лесу срублю березу для коленчатого вала. Кто пойдет со мной? Все молчали, и только Наталья укоризненно посмотрела на Кузьку:

— Эх, ты! Следопыт! Провалился!

— Ну вот, никакого автопробега нет, — глубоко вздохнул Пронька.

И всем детям показалось, что Павлик Голуб глубоко оскорбил их, неожиданно разбил их веселые надежда и мечты. Все мрачно молчали. Тогда Кузька вдруг сказал:

— Водоходом, назовешь? Ходивод несчастный! Ничего из этого не выйдет. И он утонет, твой водоход! Вот и весь финиш!

— А ведь действительно утонет! — поддержал Быцык. — Это тебе не поплавок на удочке!

И после этих слов всем как будто раскрылись глаза. Все ясно увидели, что такой машины не может быть, что она действительно немедленно утонет вместе со своим владельцем. Какой, действительно, этот Павлик чудак! Да. Просто чудак! Недалеко он откатился от сельского парня, дурака Тодосика, который перевязывает себе вихры цветными тесемками и, увидев где–то курицу, клохтит к ней, как петух.

Павлик стоял смущенный. Он не ждал насмешки. Его пучеглазые, словно два голубых пузыря, глаза затуманились.

И тут вмешался Пронька.

— Павлик, послушай меня, — сказал он уверенно и рассудительно. — Послушай, Павлик, мой совет.

И все замолчали. Все начали слушать Проньку. Известно всем, что Пронька не привык бросать слова на ветер. У него всегда есть свое твердое, самостоятельное мнение. Пронька — натуралист и исследователь. У него на опытном огороде возле хаты–лаборатории есть своя грядка, а на ней аж пять сортов огурцов. Он посадил тыквы, и они растут такими темпами, крутые, огромные, что колхозники только чмокают губами: «Нда, тыковки, ничего себе». А Пронька ежедневно добавляет своим воспитанникам новые и новые порции удобрения. Он не идет старыми дорожками. Пронькино удобрение составляется по новым рецептам, это совершенно особенное, необычное удобрение. Исследователь готовит его так, словно первоклассный повар какую–то заморскую подливу. Это животворная смесь из пепла, дубовых опилок, куриного помета, торфа, гнилой капусты и тухлого яйца. Прекрасное удобрение, к сожалению, оно и до сих пор еще находится в стадии изучения, и поэтому вам, дорогие читатели, употреблять его на своих огородах пока еще не рекомендуется.

Но это еще не все. Пронька безошибочно, с первого взгляда может отличить сорочье яйцо от вороньего, ласточкино от воробьиного. Для этого нужен большой опыт и наблюдения. Недаром Пронька получил от детей прозвище «Сорока»!

— Павлик, — сказал Пронька, — твоя машина — всемирный переворот в технике. И я сам хотел с тобой поехать путешествовать.

У Павлика сверкнула в зрачках искорка надежды. Он забыл на мгновение, что существует на свете грозный, неумолимый «но».

— И нечего смеяться, ребята… Но… (Пронька поднял вверх палец). Но… ничего не выйдет из этого. Такой велосипед сделают без тебя, Павлик, инженеры на заводе. Наше пионерское дело — охранять урожай от жучков–вредителей, колоски собирать, кроликов разводить…

— И гусей! — добавил Евгеша. — Таких, как гусь Капитан Капитаныч.

— Таких, как гусь Капитан Капитаныч, — повторил Пронька.

Евгешка был самым ярым любителем птицеводства. Это он вырастил в колхозе премированного на районной выставке гуся Капитана Капитаныча. За этого гуся между Евгешкой и Павликом всегда велись жаркие споры. Да разве можно не спорить с этим Павликом? Он не может понять простейшей вещи, что высшее наслаждение для каждого пионера — это присматривать за инкубатором! Какое поле для деятельности! Какие возможности! Он кладет в инкубатор яйцо. Обыкновенное куриное яйцо, а через три недели оттуда — пи–пи! Цыпленок! Живехонький цыпленок! Вы кладете яйца, десятки, сотни яиц, а из инкубатора — гуси, индюки, страусы!.. В саду появилась гусеница. Тревога! Вы скорей несетесь к инкубатору. Вы кладете туда три тысячи двести двадцать пять воробьиных яиц. И вскоре три тысячи двести двадцать пять воробьев выпускаете в сад. Деревья спасены! Только такой упрямый и безнадежный пессимист, как Павлик Голубь, не может представить этого величественного триумфа птицеводства.

Ох и обрадовался же Евгешка, услышав мудрое слово Проньки. Не теряй пионерское время над неподвижной доской, над зыбкими водоходами. Берись скорее за живое пионерское дело. Тебя ждут зловредные жучки–вредители. Они есть везде: на ржи, капусте, свекле. Они есть в саду и в лесу. Возможно, что они нашли приют даже в голове Проньки.

Ох и обрадовался же Евгеша Зуб!

— Я не говорил тебе, Павлик! Не слушал меня!

А Павлик… Знаете, что он ответил? Он и теперь не послушался. Он сказал:

— Чего вы издеваетесь? Когда надо, я собираю жучков. Я умею это делать. Так же, как и каждый из вас. Но кто из вас сделает машину? Попробуйте сделать водоход!

И знаете, когда Павлик сказал эти слова, все заметили у него на глазах слезы. Он глотал их, как сливы, а они все наворачивались на глаза, все наворачивались…

Понимаете? Ему, наверное, было стыдно, что он такой упрямый и непослушный мальчишка. Удивительно, как такого недисциплинированного пионера держат в отряде? А таки держат.

Пронька только рукой махнул.

— Пусть делает машину. Может, и в самом деле что–то путное выйдет. Он же у нас изобретатель!

Но если бы он знал, какая история приключится с водоходом и вообще с Павликом, он не махнул бы вот так рукой. И никто из ребят не махнул бы.