В полночь, когда луна повисла над селом, Явдоха обулась, перекрестила спящую Горпинку, взяла мешок и коловорот, оставшийся после покойного мужа — столяра, и вышла из хаты. Было начало марта, днем солнце пригревало и на улицах поблескивала грязь, а ночами подмораживало и но тонкому льду, сковавшему лужи, скользила желтая луна.
Явдоха замкнула хату и постояла, прислушиваясь. В селе было тихо. Только где-го у околицы сонно лаяла собака. Женщина пошла. Под ногами ломался и похрустывал ледок. Громко колотилось сердце. .В доме Кочубея светилось. «Не спится, рыжему, видать воров боится». Свернула в переулок и еще раз подумала про Кочубея: «А ведь он таких, как я, боится...» И уже пошла смелее, не оглядываясь, как вначале, через каждый шаг, хотя сердце стучало точно бешеное.
Сама не заметила, как вышла на окраину. Навстречу из серого тумана выплыли два приземистых склада, в которых хранился запас зерна на случай недорода или какого-нибудь стихийного бедствия.
Явдоха остановилась, положила руку на сердце, вздохнула глубоко, во всю ширину легких. И тут ощутила в руке что-то тяжелое и холодное... Коловорот!
Повеял ветерок, порывисто обернувший вокруг ног подол юбки. Ударило запахом весенней пахоты, и женщина вспомнила, что тут же за амбарами начинается поле. Ветерок как бы разбудил Явдоху. Она обошла издали амбары и убедилась, что сегодня их действительно никто не охраняет.
Дальше все происходило, как во сне. Явдоха забралась под ближайший амбар. Легла на спину и приладила коловорот. Ввинчиваясь в дерево, коловорот заскрипел, но этого женщина не слышала. Будто сотня молоточков застучали в висках. Сцепив зубы, напрягая все силы, Явдоха сильнее и сильнее нажимала на коловорот...
Но что это? Когда толстая доска в полу амбара была просверлена насквозь, из дырки вместо зерна посыпалась пушистая мука. «Боже мой, боже, — встрепенулась от радости Явдоха. — Да ведь это и молоть не понадобится. Завтра же буханку испеку... Можно будет и бублики сделать...»
На мгновение в воображении женщины встают горячие, посыпанные маком, румяные бублики. Она торопливо подставляет мешок. Мука сыплется и сыплется, Явдоха ощущает ее волнующий запах, чувствует, как она оседает на губах, на ресницах, веках...
«Не иначе как крупчатка»,— радостно думает Явдоха. Она раскрывает рот и жадно припадает к отверстию. Пушистая, теплая мука сыплется на язык, забивает рот, гортань, но Явдоха глотает ее, как ни с чем не сравнимое лакомство. «Крупчатка, настоящая крупчатка... Не иначе как нулевка...»
Внезапно женщину бросает в жар. Жгучий стыд заливает лицо. «Горпинка! Может, она проснулась и, голодная, дожидается матери...»
Долго лежит Явдоха под амбаром. Спина одеревенела, затекли руки. Еще немного, и мешок наполнится. Хватит... Струйка муки продолжает сыпаться на землю. Нельзя допустить, чтобы зря пропадало такое добро! Женщина загребает рукой горсть холодной комковатой грязи и аккуратно заделывает ею отверстие.
До чего же тяжел мешок! Ломит спину! Явдоха даже не помнит, как она тащила свою ношу. Но вот уже наконец и дом. Хоть бы никто не заметил! Ночь глухая, село спит. Кто увидит?
До утра возится Явдоха, замешивая тесто, растапливая печь, а перед обедом отодвигает заслонку печи и на лопате начинает вынимать одну за другой душистые булки... Горпинка сидит на лавке и бьет в ладоши:
— Белый хлеб! Мама, белый хлеб!..
...Вдруг коловорот дернулся и провалился в пустоту. Явдоха вздрогнула и вернулась к действительности. Она лежала спиной на земле. Ледяной холод пронял ее всю. Вокруг темнота. В руках что-то холодное и тяжелое. Коловорот! Дрожащими руками потянула его на себя. В ту же минуту тонкая струйка зерна защекотала женщине лицо... Поняла, что отверстие просверлено. Стало страшно. Затаив дыхание, вслушивалась в тишину. Шуршала тоненькая струйка зерна...
Нащупала мешок, подставила к отверстию. Порою зерно переставало сыпаться. Тогда Явдоха ударяла кулаком по доске и жадно вновь слушала тихий шорох незримой в темноте сухой струйки. Иногда женщине казалось, что она слышит приближение чьих-то крадущихся шагов. Тогда замирало сердце и судорожно сжималось все тело: не Яким ли? Нет, вокруг ночная тишина. Кабы не этот лютый холод... Сил нет больше терпеть. И почему не захватила какую-нибудь ветошь для подстилки?
Зерно текло очень медленно. «Топором бы рубануть, — подумала Явдоха, — но в этой тесноте и размахнуться негде». Вдруг ей показалось, что начинает светать. На дороге появятся люди, заметят... Пора кончать. Зерна в мешке уже хватит на добрых три буханки. «Можно будет испечь просфору на приношение о здравии болящей Горпинки... Ой, нет, грех-то какой! Ведь просфора будет из краденой пшеницы!..»
Явдоха вылезла из-под амбара, держа, как драгоценнейший клад, мешочек с зерном. «Фунтов десять будет, — взвесила она в руке. — И то какое счастье...»
Внезапно она вскрикнула. Жутко прозвучал этот крик на тихой ночной окраине. Из рук выпал коловорот. Явдоха с ужасом смотрела на распростертое неподвижное тело. При тусклом свете луны она узнала Якима. Он лежал на спине, без шапки, раскинув руки и ноги. Ружье валялось около него. Яким был мертв.