В начале сентября ночью наскочил урядник с казаками. Стучат, бьют прикладами в дверь. Ни жива, ни мертва открыла им Лукия. Выскочила навстречу непрошеным гостям и старушка Федора. Дрожит, как осиновый лист.

— Сказывай, где сын?

Казаки проворно бросились на печь, заглянули под лавки, открыли сундук. На пол полетели рубашки, кожушки, полотно...

— Да что это вы делаете, люди добрые? — бегала вокруг старушка Федора. — На войне мой сын, а вы его в сундуке ищете... Зачем вы такой ураган подняли?

Должно быть, извещение пришло с фронта в волость или кто-нибудь увидел Лаврина и шепнул начальству на ухо. Казаки, знай, делали свое дело.

— Может, бабушка, ты его на дне сундука запрятала...

Казак не договорил. Лукия схватила его сзади за воротник и рванула с такой силой, что обидчик только вскрикнул. Но подоспели другие казаки. Один из них с размаху хлестнул девушку плеткой по голове. Кончик нагайки, точно хвост змеиный, задел лицо Лукии, оставив на лбу девушки кровавую полосу. Нападение Лукии было столь стремительное, смелое и неожиданное, что урядник удивленно пробормотал:

— Чертова девка, не иначе, как бес ее слепил!..

Но тут же он приказал прекратить обыск.

Лаврина не нашли, но из сундука исчез узелок с деньгами.

(После смерти деда Олифёра старушка Федора вновь начала собирать деньги на корову.) Старушка сразу же обнаружила пропажу, заголосила и бросилась на улицу вслед за казаками. Но куда там, только топот конских копыт услышала она на темной улице.

Лаврин был не одинок. Осенью в окрестных камышах скрывалось, видимо, несколько десятков дезертиров. С каждым днем их число становилось все больше, так как в водненские камыши сходились бывшие солдаты со всех ближайших сел. Однако теперь уже было небезопасно находиться даже в этих камышах. Конный казачий отряд выловил уже нескольких дезертиров. Пойманные предавались военно-полевому суду, который очень сурово расправлялся с дезертирами, посылая их на виселицу.

Зима была не за горами, и на что надеялись дезертиры — неизвестно.

Продолжать отсиживаться в камышах становилось опасно. Лаврин перешел в графский лес, в пяти верстах от Водного. Лес был густой, настоящая пуща. Одно время в лесу работали пленные австрийцы. Под присмотром стражников они заготовляли лес, вывозили его в город. Но дезертиры дважды напали на лесорубов, отняли у них запасы пищи, поснимали теплую одежду. Одного стражника убили. Пленные заявились к старой графине и объявили, что без надежной охраны больше в лес не пойдут. Охраны не было, и графиня распорядилась временно прекратить лесозаготовку.

Лаврин неплохо устроился в заброшенном охотничьем домике. Вокруг простиралась глушь, дремали запорошенные снегом лесные великаны  — дубы. Дважды в неделю Лукия носила Лаврину еду. В начале декабря навалило много снегу, три дня свирепствовала метель, лес потонул в снежных сугробах. Замело все дороги и тропинки. Лаврин достал из тайника винтовку, по пояс в снегу блуждал по пуще, охотясь на зайцев, которых несметное количество развелось в последние годы. Голодать не приходилось, но плохо было без спичек и керосина. Однако это добро трудно было доставать даже в селе — война и начало большой разрухи давали о себе знать.

Старушка Федора тревожилась: каково там сыну в лесу? А тут еще ударили сильные морозы, да такие, что по утрам находили замерзших ворон. Лукия утешала:

— Ничего, мамочка, вот сегодня уже Варвара-великомученица, а там, глядишь, незаметно и сорок святых подойдут, сорок сороковых палочек в гнездо замостят, говорят люди, скоро потеплеет...

— Долго еще ждать, доченька, Варвара ночи укорачивала, а Савка притачивал...

В последнюю неделю филипповки, перед рождеством, Лукия говела. Вечером после службы отец Сидор исповедовал певчих. Лукия положила попу на тарелку свечку за двадцать копеек, как было заведено, положила на столик пальцы и опустила голову.

Окончив установленную исповедь, священник потихоньку спросил:

— В чем грешна? Кайся перед престолом всевышнего...

— Грешна, батюшка. В воскресенье работала...

— А еще?

— На ближних своих зло имела...

— А не слушала от кого богопротивных и лукавых речей? — перебил отец Сидор.

Лукия вспомнила Лаврина.

— Слушала, батюшка.

— Что слушала? Повтори, чтобы отец небесный, который незримо присутствует около пас, услышал и простил грешного...

— Страшно вымолвить, батюшка.

— Говори, не бойся. Ты на святой исповеди...

— Про графов и царей... Пускай, мол, они сами воюют...

— Молиться надо за такого грешника. Господь бог простит его. От кого же ты слышала эти слова?

Лукия заколебалась.

— Не бойся, говори святую правду. Никто не узнает. Страшен грех того, кто соврет на исповеди своему духовному отцу. Ты стоишь перед престолом царя небесного...

— От Лаврина слышала, батюшка.

Глаза у отца Сидора блеснули под епитрахильей:

— А разве он здесь?

— Здесь, батюшка, в лесу скрывается.

— В лесу? В снегу или как? Замерзнет, сердешный...

— Да нет. В охотничьей лачуге. Помолитесь за  него, батюшка. Пускай господь милосердный простит ему грехи...

Но батюшка уже не слушал. Он торопливо крестил голову исповедующейся.

— Аз, недостойный иерей, властью, данной мне от бога, прощаю и разрешаю...

Должно быть, впервые в своей жизни отец Сидор не радовался сегодня большому количеству желающих исповедоваться. Одна лишь дума весело бродила в голове: «Ну, голубчик, попался».

Случилось так, что ему даже никуда не понадобилось ни ехать, ни писать, — нужный человек оказался у него дома. В Водное приехал отряд казаков, и казачий офицер остановился в доме отца Сидора.

Отец Сидор не пожалел ни красок, ни красивых слов, чтобы подробнейшим образом обрисовать офицеру личность Лаврина Строкатого. Неужели господин офицер не слышал об этом висельнике? Ведь это опаснейший преступник! Это вожак всех окрестных дезертиров, бунтовщик против царя, веры и отечества!..

Отец Сидор рассказал все до мелочи о том, что услышал на исповеди от Лукии.

— Нельзя терять время, господин офицер! Ведь место указано совершенно точно: охотничья лачуга...

Офицер улыбнулся:

— Лачуга? Прекрасно! Вот и можно будет отдохнуть после охоты...