Оставшись в келье одна, Лукия ощутила, как ее охватило чувство страшного одиночества, тоски и ужаса. Все казалось чужим, удручающим, тягостным. Она вспомнила сегодняшнее чудо и начала молиться. Это было настоящее чудо — богородица покарала богохульника, лишив его языка. Об этом говорили сотни очевидцев. Когда прекратились судороги, человек в красных галифе, поднявшись с земли, хотел что-то сказать, но не смог — в его разинутом рту болтался отнявшийся, опухший язык.

Был вечер, за открытым окном сонно шелестели густой листвой каштаны. Из-за колокольни выкатывалась ущербная луна. Теплая тихая ночь стояла уже у монастырских ворот.

Лукия помолилась, но грусть не проходила. Прогудел жук, ударившийся о стену, что-то зашелестело в кустах, что-то тихо зашуршало под окном, должно быть, кошка. Все выше и выше поднималась над монастырем луна, от уснувших каштанов по двору побежали длинные тени.

Лукию потянуло в монастырский сад. Правда, послушницам строго запрещалось туда ходить, садом пользовались игуменья, экономка да еще две-три монахини, которые уже заработали себе у бога «высший чин». Но Лукия знала в огороде пролаз. Она вышла в коридор, на цыпочках прокралась мимо спальни игуменьи. Знакомый голос за дверью поразил ее. Да ведь это тот, в алых галифе, тот самый, у которого богородица отняла язык!

Схватившись за сердце, которое слишком громко застучало, Лукия прислушалась к голосам за дверью. О-го, да там и косоглазый.

— Разыграли — лучше не надо, — прогудел басок игуменьи.

— Весь народ говорит сейчас о чуде, — сказал косоглазый. — Покарала, дескать, богородица.

Игуменья басовито засмеялась.

— Вы артист, Микола Герасимович, — прогудела она, — Такую комедию разыграть перед народом. Талант.

Человек в красных галифе прокашлялся и ответил:

— Рад служить. И вообще когда потребуется... Не откажусь...

— А чего же отказываться? — сказал косоглазый. — Ведь вам неплохо заплатили?

— Премного благодарствую...

Лукия была как во сне. Словно весь свет повернулся к ней другим боком, и она, как малое дитя, ощупью распознавала его. Чувство растерянности овладело ею. Она не впервые встречалась в жизни с грубой ложью, но история с «чудом» ее ошеломила. Вскоре, однако, растерянность миновала. Лукия подумала о том, что ей следовало бы немедленно, тут же созвать народ, закричать перед ним, что никакого чуда не было, что все это проделки косоглазого и игуменьи. Но тут же возникла другая мысль: толпа наверняка не поверит ей. Лукия упала на деревянную кровать и всю ночь провела без сна, но так ничего и не придумала. Уже перед рассветом забылась в тяжелой дремоте. Но тут же проснулась. Во дворе цокали подковы, а где-то вдали гремели выстрелы пушек. Коридором пробежала игуменья. Из ее спальни выносили длинные ящики с церковным имуществом. Один из носильщиков зацепился за порог и уронил ящик, боковая доска отскочила, и Лукия увидела, как из ящика вывалилось несколько винтовок.

Во дворе строился офицерский эскадрон. Разномастные кони настороженно прядали ушами. В городе шла стрельба. Из трапезной вышла игуменья с косоглазым. К ним подскочил на коне офицер с серебряными погонами и воскликнул:

— Начало удачное! Можно считать, что город в наших руках.

— А стрельба? — спросил косоглазый.

— Во дворе военкомата засела комендантская рота — около полусотни красных. Глупости. Долго не продержатся...

— Мы войдем в город с чудотворной иконой, — сказал косоглазый.

— С нами бог! С нами бог! — повторяла матушка игуменья. — Ждем от вас подвигов.

Косоглазый поднял к серому небу свое лицо:

— Вижу торжество христовой веры и монарха на троне, — торжественно провозгласил он.

— Вы прозорливец, вам виднее, — усмехнулся офицер. — Недаром Киево-Печерская лавра прислала вас в помощь...

Косоглазый вздрогнул и быстро оглянулся вокруг.

— Не все подлежит оглашению, — сурово бросил он офицеру, — Почему вы не там? — махнул рукой в сторону города.

— В резерве, — офицер достал папиросу. — Жду приказа.

Лукия прислонилась к стволу дерева, чтобы не упасть. В голове шумело. Широко раскрытыми глазами глядела она на косоглазого. Он! Тот же голос... Те же косые глаза... «Знаю, что звать Лукией... Надо идти в святой монастырь...» Он! Отец Памфил! Прозорливый монах Киевской лавры...

Лукия почувствовала, как голова у нее пошла кругом, как цепенеют ноги. Она не ошиблась — косоглазый — это действительно монах Памфил. Он сбрил бороду, снял черную рясу и отбыл из лавры, выполняя секретное поручение руководителей «штаба господа бога».

В городе кучка красноармейцев боролась с восставшими белогвардейцами. В монастыре на двери кельи игуменьи белел лоскут полотна с вышитыми черными буквами (заблаговременно вышили монашки):

«Штаб первого повстанческого полка св. девы Марии»

После обеда стрельба утихла и стало известно, что город захватили белые.