Таиланд. Бангкок.

Гостиница «Бангкок—ной вилладж».

Два месяца после приезда Брата—Которого—Нет

1

– Очень приятно, Денисов Кирилл.

– Очень приятно. – Брат знакомится с моим новым приятелем и недоуменно на нас поглядывает. – А зачем вы друг другу морды набили, я извиняюсь? А, понял… Я тоже не сразу договариваюсь с соседями, которые кладут локти на подлокотник в самолете… Ну и рожи у вас…

Мы сидим в гостинице. Теперь мы все трое в этой стране – фаранги. И надпись на окнах такси «Ай лав фаранг» – это про нас.

– Страшная история, Брат. Мне звонила маман из Ярославля…

– Моя маман?

– Нет, моя…

– Моя просто сейчас тоже должна быть в Ярославле в отпуске… Ну и что она тебе звонила?

– Страшная история, чуть не стали и мы жертвами деревенских страстей. Тоже могли погибнуть в этой мясорубке.

– А что случилось, Брат? Межнациональная резня?

– Да нет… К дяде Коле ходили рабочие—чурки, ты, наверное, заметил это, пока там жил. Так вот, какой—то чурка появлялся у него особо часто. Он приносил с собой чупа—чупс, Брат. И самое страшное – он не давал его дяде Коле.

– Действительно страшная история, Брат. Вот ведь что эти чурки с нами вытворяют. Хорошо, что мы уехали, а то тоже подверглись бы этим издевательствам. Зная о твоей любви к еде, я не уверен, что ты бы выжил, Брат.

– Ты закончил, Брат?

– А ты разве нет?

– У меня еще пара деталей, Брат. Вместо дяди Коли он угощал чупа—чупсом соседскую девочку. Ты помнишь Вику, ты же торчал там четыре месяца. Она была совсем маленькая, да? Сколько хоть лет—то ей было?

– Лет семь… или шесть. Вроде шесть – еще в школу не ходила.

– Вместе с шариком на палочке ласковый киргиз угощал ее и своей палочкой, заставляя облизывать и, как она говорила, «проглатывать совсем».

– Меня не интересуют наркотики и детское порно – зачем ты рассказываешь мне это, Брат?

– Просто развитие сюжета интересное. Ворвались мужики, их собрал Викин папа, стали бить этого чурку. Мужики были пьяные, били долго, а потом вдруг обнаружили, что избивают труп. Чурка уже давно повесился. А дядя Коля исчез. То ли он его повесил и убежал, то ли убежал, его не вешав… Тогда зачем было бежать. Сейчас его милиция ищет, хочет распутать эту страшную историю.

– Просто Шекспир какой—то… – сказал я. – Разве у Вики был папа?

– Ну, видимо, каждые два месяца у нее был новый папа. Факт остается фактом – чуть—чуть мы не дожили, чтобы стать свидетелями этой драмы.

– Каково это, интересно, избивать висящий на веревке труп?

– Не знаю. Я ведь не избивал. А тебе что, правда, это интересно?

– Нет, неправда.

2

Мы сидели в гостинице и выпивали. Для Брата это было делом привычным – знакомить приезжающих впервые с особенностями отдыха в Таиланде. Главная его черта – он четко отделял действительно интересные и знаковые места от туристического бодрого прилива идиотизма, который охватывал большинство вновь прибывших в эту веселую страну.

Сниче была гибридом тайки и японки. Модельером начинающим и фотографом уже среднего уровня успеха, во многом обязанного имеющемуся доступу к телам русских и украинских моделей. Еще она помогала Брату с различными поездками в его отсутствие.

Большинство приезжих к Сниче манекенщиц были из сибирских и дальневосточных районов. Например, фраза «к нам приехали на работу двенадцать супермоделей мирового уровня из Благовещенска» здесь никого не удивляла.

Попавшего со мной сначала в один самолет, затем в одно такси, а теперь и в один гостиничный номер Денисова при слове «модели» с главной цели визита – тайских женщин – быстро переключило.

Уже через двадцать минут в номере появилась одна из подопечных Сниче – длинноногая Галя из Хабаровска.

Денисов получил сразу сто бонусных очков вперед моего Брата, ибо был в командировке в Хабаровске дважды по продажам своего дерьма в мелкой фасовке. Поразительно, но я так и не узнал, чем он торговал. Ибо никак по—другому в его рассказах данный продукт не именовался.

Поскольку Галина обладала почти метровым разлетом огромных грудей, диковинно торчащих в противоположные стороны, как дыни, Брата постигла крайняя степень разочарования. Но нельзя сказать, что он сильно переживал. Если бы, забежав в Макдональдс, он услышал, что закончились бигмаки, а есть только роял чизбургеры, он испытал бы эмоции, сравнимые с характерной для него наивысшей степенью расстройства из—за особы женского пола.

Через три часа, слушая словесный понос, которым обдали друг друга Галя и Денисов, вспоминая улочки Хабаровска и почему—то строительные и хозяйственные магазины этого гостеприимного края, все вздохнули с облегчением, когда они ушли купаться в маленький бассейн, принадлежащий отелю.

3

– По первости ты мне сильно поможешь, если будешь находиться в Таиланде. Эта страна с дешевой блядской продажной душонкой и, как ты выражаешься, с христьянской хитринкой в жопе.

– С крестьянской.

– А, ну да – хе—хе—хе. Я жил здесь из—за привлекательных цен на еду…

– И шлюх…

– Но в данный момент деловой потенциал Китая, конечно, прельщает меня гораздо больше, и я потихоньку перевожу дела на родину Мао… Китай – страна с богатым потенциалом… они могут сшить любой продукт любого заявляемого качества. Ты увидишь их фабрики… Это поразительное зрелище… А пока два дня потусим в Бангкоке, и я познакомлю тебя со Сниче. Она будет возить в разные места, а ты будешь надувать щеки и недовольно теребить товар. Сниче будет переводить тебя с русского на тайский, можешь нести любую херь, дело в том, что русского Сниче не знает.

– Роль надувателя щек – не самая сложная, и она будет как—то оплачиваться?

– Я дам тебе поесть и трахнуться, – сказал он и добавил, заметив тоску в моих глазах: – если захочешь.

Цель моих поездок со Сниче была исключительно политической, не без – как и всё у моего Брата – эротического подтекста. Дело в том, что его бывшая тайская девушка—подружка Джун, из—за которой он и проторчал в Таиланде больше, чем положено, входила теперь в серьезный семейный холдинг. Она была дочкой богатого папы, имевшего четыре вполне законные жены и, по странному математическому совпадению, столько же заводов. Заводы были заточены на производство оптики, но в планы папика входила диверсификация бизнеса.

Новый заводик, а точнее фабрику, планировали покупать под выучившуюся и хорошо говорящую по—английски Джун.

– Я люблю тебя, Джун.

– Я люблю тебя, Дэн.

– Когда мы поженимся?

– Скоро, Джун, скоро. Наверное, тогда, когда твой папа купит тебе (нам) фабрику. Мы должны обеспечить свое будущее материально, построить большой дом с большим бассейном (по цене московской хрущевки), наши дети будут учиться в Санкт—Петербургском университете. Они будут похожи на Киану Ривза. Там нам тоже нужна квартира. Да—вайте купим ее быстрее, пока не подскочили цены, как в Москве.

Сложный ответ на, казалось бы, простой вопрос – когда мы поженимся.

Шахматная пауза тянулась полгода. За это время Брат должен был продолжать делать вид, что вовсю занимается бизнесом в Таиланде, держа в напряжении местных производителей точечными мелкими заказами.

Он уже обзавелся любовью в Китае, естественно, шил все крупные заказы там – ибо дешевле и надежней. Трудолюбие китайцев не шло ни в какое сравнение с распиздяйским настроем тайской нации.

Моя функция, напомню, была простой – надувать щеки. Брат, как говорит, сам начинал с этой работы, числясь на зарплате у одного из крупных московских дистрибьюторов.

– Теперь время зарплат проходит, Брат! Каждый человек должен сам платить себе зарплату.

При этом я не должен был выражать радостных или откровенно грустных эмоций, ощупывая те или иные ткани. Всю объясняловку брала на себя Сниче. На кой хрен она таскалась в эти командировки, я не знал. Вряд ли ей платили хоть центик.

4

Русские туристы, сходившие с ума первую неделю от того, как все дешево в Паттайе, на вторую уже сходили из—за скорости исчезновения бабок. Здесь ощущался страшный запах моря, заполненного телами соотечественников. Атмосфера свального греха. И как диссонанс – гуляющие с выпученными глазами пожилые пары, отправленные сюда по злому и беспощадному недоумству туроператоров.

Никогда не забуду страшную картину: шесть пузатых средней руки коммерсантов подмосковного разлива затащили в комнату страшную тайскую проститутку, такую же пузатую, как они, и с гнилыми зубами. Дверь была открыта настежь, и, проходя по коридору заделанного под корабль отеля, я оглянулся на ее вопли, нечто среднее между смешками Петросяна и криком самки жирафа. Вокруг пыхтели подмосквичи, и это создавало фон: словно на сковородке жарили шкварки. Клубок тел перекатывался с пола на диван и обратно, при этом каждый, как писал Михаил Булгаков в своем знаменитом романе, «норовил поцеловать Маргариту в колено». В связи с этим иногда завязывалось недолгое параллельное действие с элементами борьбы и беззлобного мордобоя. Из двери вдобавок бил устойчивый запах двухнедельного шестигорлового запоя, выделений и пота. Вот так, подумал я, какой—нибудь юный менеджер, приехавший в Таиланд изменить своим чувствам, увидев подобное, навсегда станет верным и отзывчивым семьянином.

5

Главным местом нашей дислокации в Таиланде был остров Ко Чанг. Бунгало по дешевым ценам. Без кондиционера и горячей воды. Зато в двух шагах от моря.

– Ты чего—нибудь боишься, Брат?

– У нас под домом живет метровый варан, он очень страшен.

Я повадился ходить на дискотеку, где проводила время практически вся европейская молодежь. В отличие от других заведений, где под попсу с МТV выплясывали трансвеститы, здесь вообще никто не танцевал, а в основном кивали в такт жесткому «хаосу» и вели неоживленный разговор.

Каждый вечер я выцеживал уан пакет водки с редбуллом, вываливая в конце остатки льда на голову. Это давало какие—то шансы на сон.

6

Они называли эту боевую операцию «Атака на женщин из племени Мон».

В целях подготовки к ней они глотали «Виагру» и запивали ее пивом.

– Сердце стучит? – спрашивали они друг друга.

– Стучит, – довольные, сами себе отвечали.

Пятьдесят женщин на троих в течение двух дней.

– Это была славная атака! – говорили они. – Атака, которая войдет в историю боевых операций.

У женщин племени Мон были удивительные дугообразные шеи и выставленный, словно подставка, зад. Это они носят на голове тяжелые баулы на известных всему миру картинках.

Я сходил с ума от скуки на протяжении всей операции. В гостинице все смотрели на меня как на идиота, пока я не вышел во двор, выложенный плиткой, как большая ванная, и не стал отжиматься под палящими лучами солнца.

Первые сорок, вторые сорок, третьи… Когда счет пошел на второй десяток, мужчины из обслуги аплодировали мне уже не меньше, чем бойцам невидимого фронта, выводившим вниз пленниц и кричавшим:

– Мо вумэн, камон, мо вумэн. Мани, мани, мани… Камон мо вумэн…

Все действия белых вызывали восторг и бурные овации. Потому что здесь платили зрителям.

7

Но главным было другое – меня радовало Движение. Я понял, что, именно когда двигаюсь, мобилизован и сосредоточен, могу думать и находиться в равновесии. Как только я получал хоть какое—то пристанище – тоска и уныние ватой заполняли мою душу и голову, я словно становился в скучную очередь за ненужным мне товаром.

Я назвал это чувство синдромом Кочевника. Спокойствие в дороге. Гармония в пути.

Я стал проситься в вояжи. Лаос. Вьетнам. Нельзя ходить, где нет дороги. Везде пехотные мины. Везде люди с оторванными ногами.

Помню, я сидел четыре с половиной часа напротив монаха, пытаясь постигнуть основы медитации. Заразиться его мудрым созерцательным биополем. Первые полчаса я представлял, как занимаюсь любовью ночью на ступеньках этого монастыря со своей Джульеттой. Затем, погрузившись в более глубокие картины подсознания, стал представлять, как ночью на этих ступенях занимаются друг с другом любовью сами монахи. Вряд ли они здесь обходятся только об—щением с Махой Кулачковой, наверняка вкладывают в свои мантры нечто большее.

Час я провел за довольно философским размышлением, являюсь ли я самой озабоченной и похотливой скотиной на земле, и в чем причина моей неполноценности. Закончилось все примерно тем, с чего и начиналось. Я, преисполненный буддийского отрешения, живо представлял, как пилю свою А. Корчагину на глазах всего братства, под одобрительные улюлюканье и свист. Пилю преимущественно сзади и у стены.

Но в целом процесс медитации прошел довольно вдохновенно, на одном дыхании. Монах весело улыбался, хлопал меня по плечу и хитро подмигивал. И я был уверен на все сто процентов, что в его стриженой башке проносились еще более дикие картинки, чем в моей. Именно на этом и строилось наше взаимопонимание на созерцательном уровне. Дескать, мы тут с тобой сидим медитируем, а была б наша воля, мы здесь – УХ И ПОНЕСЛАСЬ!

8

Бангкок.

Восемь месяцев после приезда Брата—Которого—Нет

Самолет Брата задерживался, и я более шести часов смог провести в городе. Вырвался из провинциального заточения. Бродил по Бангкоку, в основном по жаркой, тесной и любимой иностранцами улице Као Сан.

Посетил кафе, именуемое в народе «Заправкой». Дело в том, что оно действительно располагалось на месте заправки. Просто к вечеру там появлялись стулья и столы, а также небольшая эстрада. Курить можно было смело. Техникой безопасности и прочей ерундой здесь никто не заморачивался.

Встретил компанию немецких туристов, с которыми неожиданно для себя легко разговорился по—немецки. До этого мне казалось, что разговаривать я на нем могу только со своими старыми школьными друзьями. Так сильно отличался тот язык, на котором мы сдавали зачеты в школе, от того, которым изъяснялся немецкий канцлер.

– Ви майн фатерлянд? – с тревогой я поинтересовался у немцев.

– Аллес гуд. Русиш ист аллес гуд, – успокоили меня немцы.

Правда, приятно это слышать? Живя в своей стране, такого ответа не дождешься.

Потом меня увлекли на показ моделей в одном из торговых центров. Говорили, что там будут русские. После показа был концерт. Именно на него и спешили немцы. Я поразился возрасту выступающих со сцены. Видно, что одна за другой поют известные группы и исполнители. Публика с овациями подпевала их текстам. А было звездам по семнадцать—восемнадцать лет. Они искренне радовались и пели. А не делали вид, что радуются и поют.

Я не смотрел на родине праздничные концерты. Новогодние огоньки, дни милиции, конституции и так далее. Но я все равно их видел. Скрыться от этого маразма невозможно. Приходилось же иногда навещать, например, маму. Увиденное ужасало. Кто—то нам убедительно втюхал, что эстрада – это сорокалетнее бабье в мини—юбках и пятидесятилетнее местами в том же.

Оказывается, смысл посещения концерта немцами был, и довольно практичный. Я бы даже сказал – это был визит с типичной тайской практичной сверхзадачей.

Немцы, чьи имена я и не старался запомнить, интересовались, как и положено, молодыми тайками. Эти немцы поднялись на ступень повыше. Их интересовали тайки, но не из гоу—гоу баров, а из числа творческой молодежи. Играющие на скрипках, бас—гитарах, веселые и обаятельные. Видимо, это был секс с музыкальными паузами.

Тайки охотно знакомились. Они тоже были в восторге от немцев, воспринимая ухаживания последних как сценический успех, возможность совершенствовать иностранный язык и получать сексуальный опыт общения с европейцами.

Кроме меня в этой кампании был еще один явно лишний – немецкий путешественник Маркус.

– Найн секс, – сказал он мне.

– Найн, – гордо ответил я.

– Их – аух.

Маркус был, несмотря на свои молодые – едва за тридцать – годы, весьма плешивым и ослабленным человеком. Очень худой, он при этом тяжело дышал, поднимаясь по лестнице. Сильно потел, когда ел, болезненно кашлял и пил очень много воды.

Он путешествовал уже семь лет. Так и ослаб. Сначала институт, затем три года работы в банке, которые позволили ему накопить денег на эти поездки. Точнее, на одну большую семилетнюю поездку. Денег оставалось еще на два года, и он переживал, что не успеет посмотреть все, что задумал.

Его методика сбора наблюдений предполагала проживание в каждой стране минимум полгода. Меньше – нельзя, шлехт, нихт ферштейн.

Он перечислил мне те четырнадцать стран, где уже прожил. Многие я не смог перевести с немецкого, но точно понял, что на долю Питера и Москвы пришлось по три месяца.

Я спросил, где он жил в Питере. Оказалось, что рядом с Сосновкой на Тореза. И он каждое утро гулял в Сосновке, считая, что это настоящий «руссиш вальд».

Естественно, Питер понравился ему больше Москвы. Еще бы – ведь он хитрый и опытный путешественник, тщательно планировавший турне. В Питере он прожил весь сезон белых ночей. Еще бы не понравилось, попробовал бы он там заработать на десять лет путешествий – восторга было бы меньше. Но это я говорить не стал.

Но более всего его вдохновила Индия. Там интереснее для моей головы – объяснял он и стучал себя по потной проплешине.

Я ощутил поразительную внутреннюю тягу к этому человеку, вдруг поймав себя на мысли, что почти свободно общаюсь с ним на немецком – языке, который я все—таки знал достаточно средне. Наверное, за долгие годы путешествий Маркус научился говорить на немецком и на английском предельно просто и понятно.

Я спросил, записывает ли он свои мысли. Он строго покачал головой и убедительно показал на нее пальцем: «Аллес хир! Нур ин майн копф!» В этом его копф был гораздо сильней моего. У меня вся ахинея там не держалась и рвалась на бумагу. А уж про описания собственных страданий и говорить нечего.

Принялся объяснять, что меня бросила баба и с этого началось мое путешествие.

– Сколько оно продлится? – серьезно спросил Маркус.

– Не знаю, майн копф капут!

– Надо точно знать, сколько, – покачав головой, неожиданно строго сказал он.

Затем мы вернулись к теме баб. По его мнению, секс в путешествии все портит. Он не трахался семь лет.

– Молодец, – сказал я. И попытался объяснить, что я вот иногда срываюсь, особенно в плане орального секса, но в целом разделяю его точку зрения. Ввиду ограниченности словарного запаса большинство из сказанного мне пришлось изображать с помощью жестов.

Маркус сказал, что оральный секс совсем плохо для настоящего путешественника, и что я зря трачу на это свое время. Он схватился за голову, когда узнал, что я этим занимался. «Этого нельзя было делать, – шептал он, заламывая руки. – Нихт концепт… нихт концепт…»

Я пробовал спорить, доказывая, что секс за деньги портит путешествие гораздо больше, чем оральный секс за бесплатно.

– Филляйхт, – сказал Маркус, что в переводе с немецкого означало «возможно», или: «Ты, скорее всего, прав». Маркус согласился, что это интересная мысль, и он обдумает ее в ближайшее время.

Следующей его страной будет Китай. Я обрадовался. Мой Брат переводит в Китай все свои бизнес—дела. Причин для маскировки под активную экономическую деятельность здесь больше не было. Его богатая невеста уже давно заподозрила корысть в любовных объятиях. Я, может быть, тоже окажусь в Китае.

Он нацарапал мне свой электронный адрес. Телефона у Маркуса не было так же давно, как и женщин.

Он планировал еще раз вернуться в Россию. В какой—нибудь старый маленький город. Где вокруг еще много разных стареньких и маленьких городов. Я посоветовал Ярославль, если нужно еще меньше – Рыбинск или совсем маленький Ростов Великий. Он сказал, что знает Ярославль и Ростов, но, наверное, поедет в Сибирь.

Остальные четверо немцев уже тащили куда—то группу таек и кучу музыкальных инструментов.

– Ду вист вас зинген зи? – кивком указал я на девушек.

Маркус сказал, что тоже думает об этом. У нас даже не было никаких предположений. Пришлось обращаться к Брату. Мой звонок его ничуть не удивил.

– Я сам задавался этим вопросом. Столько поющей молодежи. Все оказалось очень банально: есть две версии песен – мужская и женская. Женская версия – история о том, как девушка покинула деревню и оставила своего парня, пораженная огнями большого города. У мужчин своя версия этой истории: я простой деревенский парень, душевный такой, моя возлюбленная уехала в Бангкок и бросила меня, но я все равно буду ждать ее, верить, что моя любовь ярче городских огней. Ты плачешь?

– Я? Нет!

– Почему ты не плачешь, я же поэтично поведал о чужой беде? Сентиментальные люди должны плакать. Как дела на производстве? Там все шьется, Брат?

– Я надувал щеки очень хорошо, они чуть не лопнули!

Красивые песни. Содержание адекватно исполнению.

По моим наблюдениям, часть местных парней тоже перебирается в город. Большой души люди! Как—то в туалете у писсуара мне кто—то начал массировать плечи. Я оглянулся в ужасе, ожидая увидеть трансвестита: тогда я еще не знал, в какие туалеты они ходят. Ничего подобного. Там стоял и улыбался деревенский увалень – охранник в форме. Просто по доброте душевной делает людям массаж. Работа у него в основном стоячая, скучная, вот и оказывает прохожим незнакомым людям маленькую услугу из добрых – я настаиваю на этом – побуждений. Никакого эротического подтекста.

Пошли с Маркусом в тату—салон. В итоге на моем теле появились еще четыре татуировки. Тайский иероглиф, означающий «кочевник», а точнее, «человек в пути», был повторен четыре раза на предплечье ниже локтя.

Пора в аэропорт. Хороший человек, жалко расставаться. Надо будет познакомить Брата с Маркусом. Может, объяснит ему на английском с немецким акцентом что—нибудь про секс.

9

Во время посещения острова Брат вел себя как хозяин. Всех знал. Все его знали. Кроме, естественно, туристов. Вообще, у него был уникальный дар – везде, где он был хотя бы раз, возвращаясь, чувствовать себя по—хозяйски.

– Эта нация поражает меня своим раздолбайством. Русские были бы такими же при наличии круглогодичного лета. Вон пойдем дальше по этой тропинке. – Мы остановились у самодельного фонаря из скорлупы кокосового ореха. – Смотри.

Он указал мне на крупные осколки разбитой пивной бутылки.

– Это я разбил год назад. Вон в том доме часто живет немецкая семья с детьми. Дети бегают везде. Но тайцам – все по барабану. Два раза я ради прикола писал жалобы их администратору. Бесполезно. Когда он меня видит, улыбается еще шире и радостно кивает головой. «Читали, что вы пишете, спасибо, очень познавательно, очень…» А бутылку никто не убирает.

– Знаешь их высшее достижение в научном прогрессе? Ты в туалете здесь чем подтираешься, бумагой? Ее же нет почти нигде… Они переняли для этого дела у американцев специальный шланг для мытья посуды. С таким серьезным напором воды. Струя бьет – будьте нате. Так вот, они довольно быстро стали монтировать его не к раковинам, а к унитазам. Приспособили для мытья задниц. Гениально, правда? Мощный удар холодной струей по анусу. Попробуй! Великое научное открытие! На хрен тратить это на посуду, когда можно получать удовольствие. Сходи—сходи. Ты ел, кстати, чего—нибудь сегодня?

– Я не хочу есть…

– Мне рассказывают, что ты каждую ночь танцуешь тут до трех часов утра.

– Ночью невозможно бегать, а отжиматься надоело. Только для нагрузки перед сном. Ну и чтобы алкоголь выходил.

Ему не нравится, когда я смотрю футбол, не нравится, когда я сохну по своей бабе, теперь еще ему не нравится, что я танцую… Боже милостивый, как я вообще с ним уживаюсь? И почему при всем при том я чувствую себя с ним комфортно, как у Христа за пазухой?

Он смотрел на меня долгим изучающим взглядом.

– Просто когда кто—то танцует один… как бы это сказать… – Он бросил на меня быстрый испуганный взгляд. – Последний раз здесь во «Фри—хаусе» танцевали два негра из Нью—Йорка. Бармен рассказывает. А теперь ты. Они называют тебя за этот танец «русский гангстер». В том году были гангстеры из Нью—Йорка, теперь из Москвы. Танцуй—танцуй, никто не против…

10

Мое пребывание на острове в одиночестве затянулось месяца на два. Деньги давно кончились. За американ—брэк—фаст и бунгало надо было чем—то платить.

Европейская молодежь, тусовавшаяся по полгода во Freehousе, ночевала по два—три человека в бунгало три на три. Да и после разъездов с Братом на джипе будет странно, если «русский гангстер» обратится к ним за помощью.

Телефон Брата молчал. Сниче в командировки не звала. Что было делать, я не представлял.

Тут в голову пришла отличная идея. Образцы. Более двадцати штук. Из которых семь экземпляров штанов раз—ной модификации (превращающихся в шорты элегантным движением руки).

Как—то раз в поселок заглянули белорусы. Полчаса меня мучил вопрос, уместно ли России идти с протянутой рукой к братскому народу. В итоге Россия предпочла медленное умирание от голода и слаборазвитые внешнеэкономические связи с развитыми капиталистическими державами.

Продавать штаны было легче всего. Я придумал небольшую презентацию, которая начиналась со слов:

– Май мани, докьюментс, аллес аусвайс (это если у меня было подозрение, что передо мной немец) ин море… ин зе сии… капут… ол финиш…

Небольшой актерский этюд, посвященный тому, как я беззаботно плаваю в море с рыбками, а затем с ужасом обнаруживаю пропажу документов, выбегаю на берег и заламываю руки в отчаянии – здорово облегчал понимание. Тот, кто отучился на первом курсе актерского факультета, посвященном работе с невидимыми предметами, не пропадет нигде.

– Ай вонт ту кам бэк… – подытоживал я.

– Ту раша? – с ужасом спрашивали меня иностранцы.

– Ноу, ноу ту раша, – отмахивался я руками от слова «раша», как от назойливой мухи. – Ай вонт ту кам бэк ту Бангкок.

Один раз, будучи в состоянии серьезного алкогольного опьянения: добрые канадки из Ванкувера накачали меня водкой после трех выкриков «Павел Буре», – я с удивлением для себя выдал фразу:

– Ай вонт ту кам бэк ту Бангкок… – и, всхлипнув, добавил: – Ту май чилдрен…

Горькая слеза скатилась по моей щеке. Пожилая пара дала двадцать баксов супротив обычных пяти—десяти.

Один композитор, живший на острове, купил у меня штаны и сказал, что заплатит столько, сколько стоят такие штаны в магазине около его дома в Зальцбурге. И дал мне сто баксов. Этого хватило на пять дней.

Жрать приходилось с трансвеститами. По вечерам они жарили барбекю в собственном баре. Продавалось далеко не все. После трех часов ослепительных танцев, во время которых я в ужасе скидывал их мускулистые руки со своей талии, можно было пожарить в угаре вечеринки мясо.

Три раза в шутку резким незаметным движением с меня стягивали штаны и радостно глазели на мой член и задницу. Приходилось обижаться и давать себя долго уговаривать вернуться.

– Нот фак, айм э фрэнд, – грозил я им пальцем.

– Сорри, сорри…

Много жареного мяса.

В принципе, еще месяца три, и я бы стал прилично зарабатывать. На этом острове было много легенд. Осветитель из Голливуда, который освещал самого Гарри Поттера в первой серии. Итальянская писательница, живущая в своем ресторане на пирсе, – каждый, с кем она разговаривала, надеялся, что он уже попал в книгу.

Русский гангстер, скрывающийся от полиции за убийство пятерых человек и просящий денег. Лучше дать, пока он не начал никого убивать на острове. Это стало бы одной из необременительных традиций островной жизни. Но тут появилась Сниче с очередной поездкой.

11

Не сказал бы, что поездки по фабрикам доставляли мне удовольствие. Выходящие навстречу с улыбкой на устах хозяева. Послушные болванчики—менеджеры, у них на лице написано «ноу проблем». Научились. Если тайцы морщат лоб, перестают улыбаться и задают вопросы – значит, скорее всего, с вашим заказом попробуют сделать то, что вам хочется. Если таец на все реагирует «ноу проблем» – бегите от такого производителя. Это будет как в песне Аллы Борисовны про горе—волшебника.

Брат рассказывал, что в Китае все то же самое.

На фабриках Таиланда работало много китаянок. Местные женщины предпочитали другой бизнес. На одной из фабрик я увидел нетипичную китаянку – высокую, даже слегка долговязую, что для этой ладно и пластично скроенной нации было редкостью. Красный платок на комсомольский манер, белая блузка и черная юбка. Вариант с плаката двадцатых—тридцатых годов. Почудилась некая схожесть с моей ненаглядной Джульеттой.

Сердце защемило неожиданной болью. Где—то я слышал, что долгие сексуальные воздержания плохо сказываются на работе сердечной мышцы. Именно как к средству продления жизнедеятельности организма я и относился ко всем своим однообразным сексуальным происшествиям, не по моей инициативе, как правило, случавшимся. Это был первый случай за долгое время, когда я сам подошел к девушке. Она ссутулилась, когда я оказался с ней рядом, и, скромно потупив глаза, ждала, когда я с ней заговорю.

Человек не может существовать безотрывно от сложившихся вокруг него устоев. Я тоже был частью мира FFF. Я не мог влюбляться каждый раз, когда трахаюсь. Чувство, что я обречен на поступки, противоречащие убеждениям, вызывало раздражение и садистские помыслы по отношению к окружающим девушкам.

Всему виной Джульетта, столкнувшая меня в болото, в котором не выжить без резиновых сапог. И трех больших презервативов. Один на член, другой на голову, а третий на сердце. Предохраняться так предохраняться.

Я был как Ленин, писавший о голоде пролетариата в швейцарских ссылках. Как проедающий продовольственные запасы армии втихаря в компании с Плохишом Кибальчиш, которого считали героем дети.

Я подошел и заговорил с китаянкой. В Таиланде их трудилось много, и они отличались от фальшивых таек с их готовностью вытирать вам сопельки, развязывать шнурки и вылизывать в душе анальное отверстие, как только вид кредитной карточки промелькнет в зоне их обозрения.

Китаянку звали Линь Цзы. По словам и манере говорить я понял, что большого опыта в общении с мужчинами у нее, наверно, нет, но знаки внимания ей льстили и были уже известны.

Я попробовал с ней договориться, узнать, когда заканчивается ее рабочий день. Но тут прибежал хозяин с лицом, счастливым необычайно. Скорее всего, в его голове включилась привычная схема: прием заказа – сводничество – производство и легкая сдача любого дерьма. Вряд ли он добросердечно хотел, чтобы его работницами пользовались уставшие с дороги гости: я не верил в искренность его потных ладоней.

За мной стояло имя Брата, за тем, в свою очередь, имя крупнейшего российского дистрибьютора, повторяя которое постоянно, можно ходить по цехам с требованием всех немедленно раздеть и выпороть. Может, Линь Цзы и собиралась мне вежливо отказать или завязать более романтические отношения, но здесь она была не просто китаянка, а китаянка, работающая в Таиланде… А значит, личное и коммерческое разделять нельзя – «одно другому помогай». По крайней мере, ее руководитель долго и гневно что—то ей выговаривал. На миг она погрустнела, но затем вышла мне навстречу с улыбкой.

Сниче была девушка умная. Она сделала вид, что ее не удивляет мое решение и за фразой «посмотрим город» ничего особенного не стоит. Может ведь такой долбанутый напарник, как я, просто пойти посмотреть город и вернуться как ни в чем не бывало?

12

По дороге мне вспомнился рассказанный когда—то режиссером Степаном анекдот. Он очень четко выражал мое внутреннее состояние.

По всему городу расклеены афиши: «Внимание, в нашем цирке мировая сенсация: говорящая кобыла! Не пропустите! Только в эти выходные! Безо всякого обмана. Кобыла говорит человеческим голосом! Спешите!»

Билеты разлетаются мгновенно – посмотреть на говорящую кобылу желающих хоть пруд пруди.

В цирке аншлаг, идет представление. Все своим чередом. Акробаты, клоуны, жонглеры, дрессировщики с медведями, собаками и даже морским котиком. Только говорящей кобылой и не пахнет. В зале начинаются волнение и нервный ропот. Вышедших в очередной раз клоунов уже встречают практически свистом.

И тут наконец появляется бодрый конферансье с розовой лысиной. Объявляет: «А теперь событие, которого вы так ждали!» Зал начинает аплодировать. «Говорящая кобыла!» Зал взрывается овациями. Под бодрую представительную музыку на арену выводят старую серую клячу с торчащими ребрами и мутным грустным взглядом.

Все с нетерпением прислушиваются. Раздается барабанная дробь. Двое бодрых молодцев привязывают к задним ногам кобылы по канату. Под несмолкающие звуки барабанов кобылу вздергивают за задние ноги вверх, под самый купол цирка. Зрители в недоумении смотрят ввысь. Вдруг дробь прекращается, и в луче прожектора кобыла резко падает вниз. Раздается страшный грохот. В звенящей тишине цирка кобыла с трудом поднимается на ноги и говорит человеческим голосом: «Блядь, когда ж я сдохну?..»

13

Наш разговор состоял из обмена очень простыми фразами.

– Do you like sports?

– No, I like money.

– I don’t like money.

– Really?

– Yeah.

– Do you like beer?

– No.

– Do you like vodka?

– No.

– Just women?

– What?

– Just to fuck women?

– I don’t fuck women.

– You don’t fuck women? (С наигранным ужасом.)

– I like to fuck men.

– Wow! (С бешено наигранным ужасом.) I’m not a man! (Стуча себя кулаком в грудь.) I’m a woman…

– So you are… – останавливаюсь с полными ужаса глазами, играю мхатовскую паузу и спрашиваю с гамлетовской серьезностью: – A woman???

Падает на меня всем телом от смеха. Хватает меня за задницу.

Все это говорится на ходу. С минутными паузами и двумя бутылками пива. Вот она, замена интеллектуальной жизни.

Линь Цзы почему—то уже пьяна с одной бутылки пива.

Я встретил Брата—Которого—У—Меня—Нет в середине пути.

Он сидел на ужасно грязной площади маленького городка, располагавшегося на пути к острову Ко Чанг. Вокруг передвижных, похожих на походные, кухонь воняло вполне съедобными похлебками, именуемыми то ли баминапами, то ли баминамами.

Смотрелся Брат в этом убогом местечке явно инородно, но, судя по тому, что окружающие не обращали на него никакого внимания, сидел он тут давно. Даже иногда доставал фотопушку и стрелял по окружающим через мощный ствол объектива.

Причем фотографировал этот маньяк детей. Чем закончится подобное художественное пристрастие – я боялся даже подумать.

Увидев меня, он как всегда не показал никаких эмоций – ни радости, ни вины, ни удивления.

– Третий раз еду к тебе, доезжаю до этой площади, покупаю билеты на паром, проверяю почту и – срань господня, нужно срочно возвращаться в Китай. Третий раз. Сколько денег я потратил – уму непостижимо. А сколько драгоценного места в паспорте… Ты куда направляешься с этой пионеркой?

– I’m going to have fun today.

Я не знал, куда иду. И зачем – тоже. Шел, чтобы потом задавать самому себе эти вопросы. А вот мое тело шло развлекаться. Оно весело болтало по дороге, оно все это затеяло, и его было не остановить. Лучше оно сделает это, чем набедокурит в другом месте и другим способом. Пусть себе идет и держит за руку китаянку.

– My body needs…

– Да я вижу…

Мой английский явно прибавил за это время. Просить милостыню – лучший лингвистический тренинг.

– Неплохой такой fun. На четверочку.

– I was waiting for you so long…

– А ты чего со мной по—английски—то разговариваешь, ебнулся совсем на солнышке?

Линь Цзы с нетерпением ждала, чем закончится эта встреча.

Как бы бедняжка не подумала, что мы собираемся назначить ей свидание вдвоем. Похоже, такие мысли действительно посетили моего Братца.

– Я думал, у тебя денег давно нет. А ты вон и с бабой, и с пивом каким дорогим по стране путешествуешь…

Хихикает, и глаза светятся нездоровым похотливым огнем.

– Ладно, иди, отвлекись от своих страдальческих мыслей: вдуй ей раза четыре и помни, о чем я тебе говорил! А я наконец—то доеду до этого чертова бунгало. Надеюсь, мои вещи не проданы?

– Частично…

– Давай—давай, по—быстренькому, тебе уже пора покидать эту страну.

– Как покидать эту страну? – Я не мог сказать, что мне здесь очень нравилось, но и уезжать никуда не хотелось. Тем более в зимнюю Россию. Здесь хоть солнце жарит беспощадно, выжигает из твоей головы дурные мысли и скверные предчувствия.

– Так, чтобы потом возвращаться обратно. Съездим на ночь в Камбоджу. Иди, герой—любовничек…

14

Я держал Линь Цзы за руку, ловя себя на мысли, что она идет куда—то очень целенаправленно. Инструкция, полученная от владельца фабрики, была, видимо, максимально конкретной. Прямиком через грязную площадь, с воняющими передвижными кухнями и невероятной транспортной суматохой, она вывела меня к дешевой пятиэтажной гостинице.

Поговорив с двумя грязными, в футболках «Реала» и «Барселоны» портье, она сказала мне:

– Секс хандрит.

Я не сразу и понял, что это значит «шестьсот». Английский у нас у обоих был не на высоте. Язык Байрона нужно изучать на родине Байрона, а не в туристических поездках. Я сначала так и понял ее – «секс хандрит». Ну, например, что ей не очень хочется трахаться сегодня, а предпочла бы вариант посмотреть альбомы с живописью. Я бы с радостью ответил, что «май секс хандрит ту». Я уже давно был не рад, что все это затеял.

Мы поднимаемся в номер на четвертый этаж. Линь Цзы бежит впереди меня, словно куда—то торопясь, тянет за руку.

Мой секс здорово хандрит. От пива на жаре, от ходьбы, от пустой болтовни, от того, что в принципе хандрит он уже давно и серьезно. Тем не менее, китаянка выглядит все симпатичнее и симпатичнее. В ее угловатой некогда пластике появляется все больше женских движений, словно танцевальных и зазывающих. Далее я слышу от нее только «камон».

Красный платок сбился на шею и превратился в алый пионерский галстук. Босоножки на каблуках – а—ля восьмидесятые – делали ее восхитительно высокой. Вся она словно из междувременья. Без ярко выраженных привязок к материку, к какой—то нации, к какой—то эпохе. Я назвал ее про себя Зойкой.

Зайдя в комнату, меблировка которой состояла из двух неудобных односпальных кроватей, подозрительного цвета занавески на окне и двух аскетичных стульев, Зойка задернула окно и подошла к стене. Сложила руки, уперлась локтями в стену и опустила голову вниз.

Это было похоже на попытку уклониться от общения. Но в этом был какой—то смысл. Глубокий и поверхностный одновременно.

– Камон… камон… – раздавался призывный шепот.

Она стянула со своей задницы юбку, оголив две трети аккуратных ягодиц.

И продолжала стоять в этой позе лицом к стене. Словно ожидая укола.

Мой солдат поднялся из могилы. Я снял штаны и приблизился вплотную. Провел членом по ее ягодицам. Громко хлопнул по ним несколько раз.

– О—о—о! – пропела она. – Кул бой…

Мой член уткнулся под ее задницу и внезапно утонул в неге ее гостеприимного тоннельчика. «Мы рады в этом темном тоннеле любой машине—иномарке». Я был удивлен анатомической легкостью произошедшего. Вспомнилась болтовня Брата про то, что дырки азиатских женщин находятся намного ближе к заднице, чем дырки европейские. И поэтому трахаться раком для азиаток – занятие с малых лет программное, а импровизацией является все остальное. Брат рассказывал, что, проверяя свою теорию, некоторое время не расставался с линейкой.

– К этому быстро привыкаешь, – с буддийской мудростью говорил он. – Как и ко всему хорошему, что есть в Азии.

Мне вспомнилось, как один раз он вынырнул с длинной линейкой из набора «Прилежный менеджер» из раскисшей от возбуждения азиатской впадины, хотя уместнее было бы сказать не вынырнул, а нос оторвал, и с восторгом практикующего патологоанатома зашипел:

– Еще, по—моему, и правее от центра. Гораздо правее. Нет, правда. Иди, посмотри…

…Она пищала, даже не думая поворачиваться. Видимо, в таких скромных рамках представлялся ей секс с незнакомцем. С европейцем. Как обязательный укол в школе, встать лицом к стене и спустить штаны на половину попы.

В какой—то момент она повернула ко мне свое лицо и спросила:

– Are you happy?

Я застыл, как вкопанный.

– Are you happy? – еще раз спросила она, пытаясь найти ответ в моих глазах.

Тяжелый вопрос, ставивший в тупик все живое и человеческое. Что на него ответить?

Тогда я еще не понял, что в Таиланде вопрос «а ю хэппи?» лучше переводить как «поменяем позу?». И философствовать на тему счастья и смысла существования человека на земле здесь ни к чему.

15

Мне было так хреново, что я хотел уйти сразу. Но в итоге остался с ней до утра. Не знаю, что на меня нашло. Видимо, накопленная солнечная энергия дала кумулятивный эффект.

Нашел в тумбочке «Панасоник Бумбокс» и достал диск с песнями Тома Уэйтса и сборником из наших спектаклей. Заиграет или нет? Раздался «Блю Валентайн».

Она уже была одета в свой бесхитростный комсомольский наряд.

Я подошел к ней и сказал: «Let’s dance».

Танцевать под эту музыку одетым было кощунственно, по крайней мере, с моей стороны, и я снял майку и штаны. Ее обнаженность мне была не нужна.

Она положила мне руки на голые ягодицы и медленно водила по ним ногтями, задумчиво и меланхолично – в такт звучащей музыке.

Развернул ее и приставил к подоконнику.

– Yeah, I’m happy.

Заиграла песня из фонограммы к «Москве—Петушкам» Гарика Сукачева.

«Был бы рубль сорок семь – было б весело совсем».

Как эта песня могла заиграть сейчас? Наверное, снова стоит программа случайного выбора. Почему я постоянно нарываюсь на эту функцию во всех магнитофонах? Как там она называется на английском?

– О! Рок—н—ролл! – завизжала она.

В ритме бодрого ритм—энд—блюза я пытался разорвать ее худое тело на две половины. Так мы танцевали и трахались восемнадцать часов. Как же мне не хватает моей Джульетты…

Это был не секс, а какая—то истерия. Вдохновение никому не нужных стихов. Прослушивание всех любимых мелодий жизни одним залпом. Первые четыре раза я кончал довольно быстро, пока не наступил окончательный и бесповоротный «сухостой». Я перебрал все позы, в которых любил Джульетту. Все, что всплыли из памяти совокуплений в здравом уме.

Затем я попробовал исправить программу в старой допотопной магнитоле.

Вместо этого заиграл «Blue Valentine» подряд. Как называлась эта функция – я тоже не помнил. Когда подряд играет одна и та же песня.

В пустом ящике тумбочки нашел наклейки в форме сердечек, бонусные вкладыши из каких—то жвачек или презервативов. Наклеил по пять ей на каждую половинку попы. Одна маленькая попка развалилась на тысячи крошечных сердечек.

Затем спокойно, без импульсивных телодвижений трахал Зойку, стоящую на полу на четвереньках, ибо кончить уже, казалось, было не судьба.

Отходил и писал вольный перевод песни. Линь Цзы в это время курила на полу. Когда вдохновение пропадало, я поднимался с неудобного стола, а она послушно занимала удобную позицию.

В конце концов музыка и сексуальный марафон добили и ее. Она расплакалась и кончила одновременно. Судя по гамме ощущений из растерянности, восторга и сожаления – уж не в первый ли раз в жизни.

– You’re not happy. You’re a liar. You’re not happy!

Я погладил ее по зареванной щеке и поцеловал в полные слез глаза.

– You’re ready… a beautiful woman…

Я лег на спину. Она пососала, а затем залезла на меня сверху.

«У них и слезы на вкус другие», – подумал я, смакуя с недоумением.

Тьфу ты, блин. Никакой в жизни романтики.

Это ж я после кульминации в третьем акте в порыве эротического идиотизма сорвал с Антона Павловича презерватив и обрызгал ей все лицо. Со мной такое бывает.

Я понял часов через девять—десять: главная ошибка русских секс—туристов в том, что они используют европейские стандарты. Торопятся, суетятся. Привыкли на Родине, что за каждый час – бабки капают.

– А может, лучше еще вызвать…

– Нет, этих оставляем! – Кто—то всегда доволен происходящим больше других.

– А может, лучше еще к этим других вызвать?

Азиатские девушки хороши при долгом использовании. Сутки, другие. Тогда они расслабляют тебя до потери рассудка. Говорить с ней не о чем, и водишь, водишь членом ей по лицу, по губам с утра до вечера. А она счастлива. Это не русские телки. У азиатки – у нее лицо не для косметики.

16

TOM WAITS Blue Valentine

Как я не догадался перевести эту песню раньше? Хотя, наверное, только сейчас я набрал нужную концентрацию и сгенерировал внутри себя такую мощную творческую энергию, что смог перевести свой вечный гимн. Гимн нашей разрушенной любви. Может, перевод получился несколько вольным, но я был уверен в те минуты, что наконец—то понял, о чем эта прекрасная грустная песня. По крайней мере, что значит она для меня…

«Йес, ай эм хэппи!» Я только что перевел самую важную песню в своей жизни.

Молодые ягодицы других женщин

Несколько вольный перевод всемирно известной песни Тома Уэйтса, выполненный в период бесконечно долгого секса и нескончаемо глубокого отчаяния, охватившего меня в феврале этого года неподалеку от парома, перевозящего туристов на остров Ко Чанг в маленьком городке в весьма и весьма непривлекательной с точки зрения имиджа гостинице.

Я лежал в отключке с вечной эрекцией, а Линь Цзы плакала и кончала, казалось, без перерыва, и было уже непонятно, где заканчивались рыдания и начинался оргазм.

Когда я проснулся, она спала, положив голову мне на бедро. Ее рот был приоткрыт. Видимо, наконец—то уставший член выпал из ее губ несколько минут назад.

17

– Ну и как она трахается? Пищит во время секса?

– Да.

– Тебя хвалит?

– Она плакала и говорила, что я трахаю ее очень эффективно.

– Правда? Это что—то новенькое. – Брат с удивлением посмотрел на меня. В его глазах заиграл огонь ревности к чужому успеху. – А как она это сказала, можно узнать, простите за интимные вопросы: чисто лингвистический интерес.

– Она говорила, что я очень эффективен – вэри эффекшенел.

Брат опять гаденько захихикал, лавры главного ловеласа Азии были возвращены законному владельцу. В комплименте таился подвох.

– Аффекшент – значит любящий, – сказал мне Брат.

18

– Нет, ну надо ж из—за такой ерунды весь заказ забраковать. – Брат с расстройства ринулся к бару и открыл бутылку виски уже с утра. Мне почему—то он налил целый стакан – видимо, задумался. – На, выпей. Раздели со мной мое горе.

Речь шла о военной амуниции, которую он шил для Штатов. Военные шорты, штаны, рубашки, куртки, немыслимые милитари—шляпы, кепки и прочая лабуда… Настроение у Брата скверное. Этот заказ был ему важен, похоже, не только с коммерческой, но и с имиджевой точки зрения.

Косяк заключался в том, что карман для ножа, находящийся в области паха, был хоть и расположен под углом, как на образце, но не от яиц, а, наоборот, в их сторону.

– Ну и что, что к яйцам. У них же складной нож. Я на DHL только потратил четыре с половиной штуки, на утверждение ткани и образцов. Уроды, подонки… – распинался он голосом Жириновского.

– Наверное, они боятся во время боя поранить яйца…

– А то я сам не догадался, чего они боятся. Но я ж тебе говорю – нож складной.

– А если во время боя придется засунуть его раскрытым?

– Все равно он до яиц не достанет, ты пойми. Он же не у яиц, карман—то, заканчивается. Вот смотри, сколько еще расстояния – шесть… восемь сантиметров!

– А если ранили бойца? Легко ранили шальным снарядом. А он при неловком падении в состоянии контузии еще и яйца себе обрежет?

– Это как упасть надо. Ты глаза—то разуй свои пьяные.

Через двадцать минут мы оба были в несостоявшихся военных штанах, с ножами в карманах, и мы падали на землю, пробуя различные варианты.

Зрелище, наверное, весьма странное. Мы катались по земле, делая волнообразные движения бедрами, словно в области паха нас обуял дикий зуд.

– Good drugs! – кричали нам живущие через дом датчане.

Но мы были слишком увлечены практической составляющей эксперимента.

– Не достает. А у тебя?

– У меня тоже нет. Ну конечно – ведь мы испытываем форму на ровной поверхности! А сейчас все войны ведутся где?

– Где? В окопах?

– В горах! Поэтому нужно катиться с холма. Ясно тебе?

Пошли и испробовали этот вариант тоже. Кубарем скатились по два раза с крутого холма, благо гор на острове было немерено. Я так переусердствовал, что чуть не свернул шею.

Датчане смотрели на нас с нескрываемым ужасом, волнуясь за состояние нашего рассудка.

Тест—драйв вновь дал положительные для Брата результаты.

– Ну что, выходит, ты полностью прав: бюрократы они вонючие, – успокоил я его.

Штаны мне понравились. Что же делать с этой партией?

– Судя по тому, как часто они собирались обновлять коллекцию, нормальная у них текучка в Ираке. Ни фига их там не шесть человек в месяц гибнет. Жалко, в России милитари не пойдет… До фига там этого дерьма и так…

Блин! «В России не пойдет милитари!» Я вспомнил агрессивные толпы у Чистых прудов, фанатскую армию «Спартака», ЦСКА и «Зенита».

По крайней мере, в Москве—то они не ходят между играми в клубной атрибутике? Во что—то в школу им надо же, в конце концов, одеваться?

– Отдай мне эту тему. С военной одеждой для России.

Я поменял с помощью Сниче по выгодному курсу часть американской одежды на одежду тайской и китайской армий. Были вещи просто улетные. Особенно тайские шорты. Прекрасно сядет среднетайский размер на храбрые российские девичьи задницы.

Название для торговой марки тоже раздалось спонтанно. Из глубины подсознания.

«Russkie idut».

19

Двадцать восемь месяцев до приезда Брата—Которого—Нет

Иногда я вспоминал про солнце, которое было у нас с ней… Совсем не такое палящее… Безмятежное и долгое, как детство…

Мы снимали с ней домик на юге. В Лазаревском… Просто приехали туда дикарями практически без денег. Просто дошли до моря и завернули в первый попавшийся деревянный дом. Спросили у хозяйки, где можно остановиться подешевле. И та ответила без надоевшего еще в поезде акцента: «Вы не из Ленинграда?»

Эта женщина получила сильную контузию в блокаду. Врачи посоветовали ей уехать к морю, поменять климат, чтобы спастись от перепадов давления или чего—то там еще. Она была твердо уверена, что, как только приедет в родной Ленинград, даже погостить на пару дней, сразу умрет. Да и ехать ей, собственно говоря, не к кому – от того взрыва погибла вся семья.

А она все живет и живет, а зачем живет – не знает.

Мы могли – если на сеновале – жить у нее и вовсе бесплатно, а уж комнаты она сдает за деньги, не серчайте. Вот так после пятнадцати минут пребывания на юге нам предложили жить на сеновале. Ромео и Джульетта – мы три дня назад играли этот отрывок на экзамене по актерскому мастерству. Это был последний отрывок – на сладкое. И кто—то приезжал на нас смотреть даже из московского театра.

На сеновале… У нас тоже было много солнца… И секса… Вместо двух недель мы провели там два месяца с небольшим…

Мы не ответили на открытку, которую нам прислала добрая старушка… В надежде, что у нее кто—то теперь есть в Питере, она выводила каракули на открытке почему—то с видом Новороссийска: солдат с ППШ в руках. Мы даже не помним, как ее зовут… Так мы трахались в то время… Могли бы и накарябать старушке ответ – на открытке с видом ее любимого Питера, в котором она не была столько лет и никогда уже не будет… Дурацкая черта моей молодости – не отвечать на письма, звонки, приглашения… Быть счастливым и слепым…

Набирая темы для статей в долбаное эротическое приложение журнала «Вне законов», мы, наверное, не первыми, но одними из первых поняли незаменимую ценность спорттоваров при их грамотном использовании в сексуальной жизни молодоженов. Особенно пригождались наколенники и налокотники для скейтбордистов. Мы гуляли по ночному каменному пляжу в этом снаряжении, и десятки людей острили на тему альпинизма, боксерского спарринга, спрашивали с идиотским акцентом: «А вы че, в хоккей ходили играть?..» Это была южная шутка, и в этом месте можно было смеяться.

Да нет, не в хоккей. Ни одного правильного ответа за все лето. Ладно, читайте осенние номера желтой прессы, для вас, параноиков, эта лабуда и издается.

Не таскать же в условиях русского юга одеяла… Ваша подруга всегда может встать на колени перед вашим величеством для выполнения королевского обряда, так же как и на четыре прославленные точки, и тогда уже наколенники пригождаются вам. Незаменимая вещь в условиях русского пляжа с галькой, щебнем, камнями.

Спортивная защищенность от ссадин и синяков. Но они у нас, правда, все равно появлялись.

Такое уж горячее было время. Такое солнце…

Вы знаете, что такое «палка на всю ночь»? Это тоже мое изобретение.

Вы сзади самоотверженно имеете свою подругу, прежде чем закончить – останавливаетесь и уплываете в море, возвращаетесь, даете в рот для поднятия настроения и снова пристраиваетесь сзади, и так по кругу… Попробуйте… Процесс станет цикличным и естественным, как сон, как звезды, отражающиеся в воде… Пусть она тоже поплавает… Не будьте бесчувственным мужланом…

20

Еще две тысячи штанов успешно отправлено на Родину вместе с футболками цвета хаки, также залейбованными под новую торговую марку. Кто—то их обязательно купит.

«RUSSKIE IDUT» совершенно неожиданно пошли. Точнее будет сказать – они полетели с прилавков самых разных по ценовой категории магазинов.

– Откуда у тебя такой патриотизм, Брат?

– Брат, достаточно того, что я был на матче «Спартак» – «Наполи» в девяностом. Этот патриотизм имеет под собой серьезную почву. Мы сидели в снегопад, нас было сто тысяч, и мы победили Марадону. Если будет устроена вечерина по поводу двадцатилетия этой победы – я думаю, все сто тысяч придут.

– А—а—а… – зевнул Брат.

– И потом, я всегда плачу, когда нашим бабам вручают какие—нибудь медали. Олимпийские, например.

– А когда мужикам?

– А разве им вручают? Золотые? Чего—то я ни разу не видел. По—моему, у нас уже давно золотые вручают только бабам. Надо бы попросить статистику. Но не суть. Мне попадаются бабы.

Что самое интересное – проект шел не только среди скинхедов. Во многих городах у девушек стало модно появляться в клубах в каких—нибудь шортиках камбоджийской армии. Стране нужна была национальная идея, это чувствовалось…

«RUSSKIE IDUT».

– Ну, хорошо. Будешь у меня заместителем директора по патриотическому маркетингу. Напечатаю тебе завтра даже визитку.

21

В следующий раз, когда меня надолго оставили на острове Ко Чанг одного, я снова влип в нереальную историю. С деньгами было все нормально, мало того, появился свой ноутбук, и я мог жаловаться по электронной почте на их недостаточное количество. Затем бежать к банкомату и спокойно засовывать в него кредитную карточку, на которую Брат только что кинул от пяти до шестидесяти долларов. До чего дошел прогресс! Видимо, примерно за такими же чудесами и уехала в Москву моя баба.

Гимор случился на почве тоски и боли, которые разъедали меня изнутри. Может, еще алкоголя, а именно – половины бутылки водки, смешанной со льдом и редбуллом, употребляемый еженощно перед сном. Может, и жара сказалась. Тело аккумулировало энергию, а выходить ей было некуда: ни волейбола, ни секса. После той истории с Линь Цзы я трижды победил искушение ехать за ней вновь, ибо все равно это был не секс, а истерия, после которой только хуже. Словом, оправданий этой истории можно найти много, хотя надо признать, что протекала она настолько легко и естественно, словно так тому и было свыше предписано.

Тогда я в очередной раз отправился к туалету, а вместо этого вышел к фигвамам. Постоял, отдышался. Вокруг тьма. Где—то вдалеке в море сверкал огонек пришвартованной яхты. Оказывается, ходить ночью пьяным по тайскому пляжу тяжелее, чем бегать по самому пеклу трезвым.

Я постоянно забывал дорогу к туалету, а мочиться на чью—то хижину мне не позволяла жизненная эстетическая позиция, запрещавшая помимо прилюдного испражнения принимать наркотики и ходить ежедневно на работу.

Ну что ж, если пойти по направлению к горящему костру, то, по крайней мере, можно прийти к бару, где так любят танцевать трансвеститы. А там есть сортир.

Я пошел по тропинке и вновь увидел американского мачо. В непроглядной тьме он казался вылитым Каблуковым.

– Раша турак – меня не понимай, – приветливо крикнул он, – раша фак ошень хорошоу. Ай лав раша!

Всю дискотеку, когда мы встречались с ним взглядом, он делал непристойные жесты и сопровождал их словами «раша фак». Да еще был при этом похож на артиста Каблукова.

– Йес—йес—йес, – удивился я своему ответу. Мой мозг думал абсолютно другое. Это раша дурак? А представители нации, убившей весь мир гамбургерами и сандвичами, называющие футболом самый дурацкий вид спорта и запивающие колой конфеты, люди – восемь ток—шоу в день и есть прообраз нашего будущего? Почему раша—то дурак? Вы как судили нас на Олимпиаде, суки? Так думал мой мозг. А мимика между этим улыбалась и отвечала: «Йес—йес, каффно!» Все, блядь, из—за того, что я прочитал в одиннадцатом классе Карнеги. Вот оно когда аукнулось…

Я обнимал за плечи этого бугристого урода. Несмотря на то что я еще не разобрался даже с собственной бабой, вступиться за страну очень хотелось.

– Ай факт раша эври дэй! Ноу – эври ауэ! Ту фак раша – хорошо!

Какой он был здоровый и крепкий! Машина голливудская, а не человек. Мимика общалась о чем—то самостоятельно, абсолютно убежав из—под контроля. Но мозг взрывался в пьяной голове. Воздух был наполнен порохом, а в морском пиратском деле… Ведь у этого красавчика прибита яхта недалеко от берега. В морском пиратском деле главное – АБОРДАЖ! И мозг дал команду.

Одной рукой опираясь на американца, продолжавшего выливать какие—то гадости про мою страну, называя фамилии олигархов, наших ребят—олигархов, которые за свою страну и в огонь, и в воду, другой рукой я поднял с земли булыжник и залепил им негодяю куда—то в область лба.

Динь—дон, – пропел лоб. А ты, сука, думал, я совсем пьяный. Булыжник – дело хорошее. Булыжник – оружие революционера.

Клак—клацк… Могучий удар наполнил солью мой рот и отбросил меня далеко назад.

А вот он и туалет. Оказывается, был где—то рядом. Что это я выплюнул изо рта? Куски языка? Нет, это – зубы. Почему такие мягкие тогда… Зубы могли бы быть и потверже…

Ох—хо… Какой сильный удар прямо в сердце. Долбаной американской сандалью. Грудь мне сломать хочешь? Надо было защищаться, но встать я определенно не мог.

Я почему—то вспомнил историю про то, как в Белграде во время бомбежки организовали дискотеку на площади и всем выдали майки с изображением мишени на спине.

Опять удар сандалью в сердце. Какая некачественная, тяжелая сандаль. Если выживу, не буду носить такие никогда.

Такая же мишень была у меня на сердце. Огромное сердце—мишень. Даже в темноте его было видно. Я люблю тебя… Жаль, что это ни для кого не важно…

Я вспомнил кадры, где югославский баскетболист накануне матча НБА ходил вдоль трибун с плакатом «Остановите войну!». Большой, лысый, угрюмый. А потом играл в игру баскетбол за деньги. Из уважения к контракту. Зато югославы обыграли вашу хваленую непобедимую «дрим тим» несколько месяцев спустя на Олимпиаде. Потому что не могли не обыграть. Ты видел глаза этих парней?

Ооо—х… И мне надо как—то обороняться. Кровь льет по подбородку ручьем. Ты разбил себе руку. Трешь руку и корчишься от боли.

И я придумал прием, спасший мне жизнь. Хотя, может, этот скучный прагматик и не собирался меня убивать.

Озерковская защита.

22

Я изобрел новую защиту. Сев на землю, я закинул ногу на ногу, и та нога, что была сверху, превратилась, образным языком у—шу говоря, в жало скорпиона.

Теперь мое сердце было под надежной защитой жала скорпиона. Когда сандалия пыталась меня ударить, жало наносило встречный удар в голень. Американский мат раздавался теперь уже с выражением дикой досады.

Хорошо, что я перед выходом надел на свое жало кроссовок. Теперь мое сердце под двойной защитой. Жало плюс кроссовок. Доппель—херц.

Когда американец пытался забегать и делать обходные маневры, я легко сдвигался на трех точках (две руки плюс левая нога), и жало, подобно дулу танка, перемещалось вслед за своим врагом. Два раза я ужалил его в живот и в пах.

Это была беспроигрышная позиция. Надо будет рассказать о ней Косте Цзю, когда американская молодежь начнет теснить его с пьедестала.

– Камон, стэнд ап! – орало чудо с отбитыми голенями и залитым кровью лицом.

О’кей, мой дорогой вспыльчивый друг. Хотя, может быть, первым вспылил и я. Но ведь высокомерное отношение к России сквозило в твоем поведении. Я не сторонник лжепатриотических заявлений. И слово «родина» в моем сознании напрочь дискредитировали одноименные кинотеатры. Но Россия – это ведь… вот Питер же я люблю, и многие места в Москве мне начинали нравиться, и в Ярославле, и в Ростове, и в Новороссийске.

– О’кей, ай стэнд ап, – сказал я и начал подниматься из позы скорпиона, ставшей мне родной. Если выживу в этом поединке – буду перемещаться так неделю, во славу этого мудрого животного.

Увидев, что я поднялся, он не торопясь подошел ко мне, готовясь нанести сокрушительный удар.

Мне казалось, его лицо светилось в темноте от счастья.

– Фак оф раша, – за этим должна была последовать моя смерть. Я бы провалялся с проломленной башкой в этом пустынном районе пляжа и помер. Но я же встал не просто так, дружище. Я же встал с огромным булыжником в руке. И изо всех сил запустил его ему в переносицу.

– О—о—а—у—о! – раздался вопль. Сокращенно по—американски «Вау».

Наклоняюсь, беру булыжник – еще «Вау», наклоняюсь и беру еще – третье «Вау». Три «Вау» – это уже хет—трик.

Я кидал камни, словно в большую безжизненную тыкву. Ненатуральную. Из театральных декораций детских сказок. Я даже стал выщупывать булыжники с краями поострее – чего зря руками—то махать. От усердия проглотил какой—то острый обломок во рту. Зубы. Обломки зубов. Зубки. Это – мои зубки.

Я показал зубки в этом поединке. Он сдался. Я победил его.

Шатаясь и воя каким—то полумладенческим—полузвериным плачем, американец поперся к своей лодке. Держась за лицо и не обращая на меня никакого внимания. Я полностью разбил его иллюзии о собственном величии и знании восточных единоборств, открыв ему совершенно новое направление рукопашного боя, доселе никому в Америке не известное.

Сев в лодку и не переставая выть, он медленно погреб в сторону яхты. Великий пират Сильвер, лишившийся второй ноги. Обнаруженный и вытащенный на берег капитан Немо. Скольких драматических морских персонажей напоминала его сгорбленная громадная фигура!

Его лодки не было видно, в темноте был слышен лишь плеск весла. И только дурацкое «раша фак» то ли звучало слуховой галлюцинацией в моем пьяном мозгу, то ли по—прежнему доносилось сквозь его плач.

– Ну что ж, фак так фак, – проворчал я, пошатываясь. Стоять на двух ногах было неудобно – все время хотелось принять позу скорпиона.

Я никогда не запарывал решающих подач в волейболе. Если счет был двадцать три – двадцать четыре или игра шла «на больше—меньше», я никогда не ошибался. С семи лет ни в одной игре. Я запевал про себя песню из самого гениального фильма, снятого в Советском Союзе, – из фильма «Офицеры».

«Посмотри на моих бойцов, целый свет помнит их в лицо…» И как бы ни тряслись руки, мяч всегда перелетал через сетку. Надо распространить этот секрет по всем нашим сборным всех игровых видов спорта. Теперь мне его не жалко.

Я взял огромный булыжник и запустил его наудачу. В темноту на плеск. В лучшем случае я рассчитывал попасть в спину.

Раздался странный звук удара, очень короткий крик и падение в воду.

И тишина. Полная тишина. Только вдалеке играет музыка в одном из баров. Во «Фрихаусе» уже все угомонились.

Я даже встал на колени, прислушиваясь. Все, пиздец – «Титаник» потонул!

Зачем я это сделал? Этот последний бросок?

– Фак! Фак! – теперь уже запричитал я. И бросился бежать что есть сил к своему маленькому родному бунгало.

23

Так плохо мне не было уже давно. Даже когда я попрощался с театром в Ярославле.

В своей стоящей на отшибе лачуге я провалялся три дня. Под кроватью орал варан. Громко, всю ночь. Меня кру—тило в каком—то полубреду. Несколько раз я видел полицейских. В белоснежных костюмах с тайскими похотливыми лицами.

Они показались мне знакомыми. Это были трансвеститы из бара, мимо которого я ходил каждый день. Зачем они переоделись в полицейских? Или зачем полицейские притворялись трансвеститами так долго? Лапали меня за задницу и яйца, а сами, оказывается, просто запутать меня хотели.

И целая комната варанов. Кричащих благим матом: хэй—оп. Причем «оп» в конце говорится с такой надменной интонацией животного, взявшего вверх над человеком.

Бог с ними. Пусть себе орут. Главное – пока не кусают.

Как же громко носятся по автостраде машины. Судя по звуку монитора – полицейские. Таких звуков здесь раньше не слышал. А я здесь давно живу.

Я заткнул две самые большие щели тапками. Другие – кроссовками. Но оставалось еще много средних и мелких щелей. Их я уничтожил при помощи разрезанного на куски постельного белья. Через восемь часов работы щелей в полу и стенах не осталось. Постельного белья тоже. И часть одежды пришлось разрезать.

Но тише не стало. Сирены не смолкали. Вараны комнату не покидали. А главное – им теперь и не выйти. Как и мне. Хорошо, что осталось еще две бутылки текилы.

Раздался стук в дверь.

– Эй, что за фигня здесь происходит?

Я спрятался от стука полицейских под кровать к варанам. Но такой хитрости я от них ожидать не мог. Они говорили на чистом русском языке. Скорее всего, это был работник консульства. Но почему он говорит голосом Брата? Засланный казачок, однозначно засланный.

– Ну, ты откроешь, нет?

Я имел право хранить молчание.

– Нет.

Но как похож голос. Я вспомнил песню и пропел:

Это был прием. Хитрый прием. Если там Брат – то он обязательно подпоет.

– Ты чего там, ебнулся совсем? Чего ты там делаешь… Блядь, все щели заткнуты. Ты там трахаешься?

– Нет, – ответил я, а сам подумал: кто о чем, а вшивый о бане. Постойте, так значит, там Брат! Это был Брат! Никто другой не сделал бы такого нелепого предположения.

Я шагнул к двери и открыл ее.

Солнечный свет ударил меня по глазам, и я упал.

Прошло минут двадцать—тридцать. Башка раскалывалась.

– У тебя белой горячки точно нет? Столько выжрать алкоголя…

Брат смотрел на свои вещи, вывалив их из рюкзака.

– Я вижу, что только две мои футболки пошли на дизайнерские работы в комнате. Похоже, я легко отделался, да? А что, так дуло сильно?

– Да… – Тут меня потянуло раскаяться, и я упал на колени с громким драматическим плачем. – Мне казется, я убил его… американса… камнем кинул… слусяйно… и попал…

24

Брат посмотрел на меня гораздо серьезней, чем обычно. Видно было, что эта пустяковая новость озадачила его не на шутку. Казалось, он принимал какое—то решение. Мне оставалось только надеяться, что это была не нравственная борьба между тем, сдать меня в полицию или подождать, пока она сама доберется сюда.

Чтобы выбор состоялся все—таки в мою пользу, я начал тихо подвывать.

– Американца? Почему американца? Кто—то избил яхтсмена, австралийца, и он утонул. Ты никого не избивал? В припадке?

– А—сс—сс—алиец? – Я был в ужасе.

– Чего?

– Посему асс—ссалиец?

– А тебе не все равно было, в кого камнем кидать? Ты совершенно случайно кидал камни в тот день только в американцев? Ну—ка, покажи зубы? Улыбнись?

– Ы.

Мне было запрещено улыбаться, чтобы не вызвать подозрения. Да и не очень—то и хотелось.

Вывозили меня ночью под покровом темноты на дне кузова пикапа, под каким—то тряпьем. Где Брат нашел это тряпье на острове – я не имел ни малейшего представления. Казалось, что его специально обоссали перед тем, как дать мне. Никогда до этого дорога не казалась мне такой неровной, полной ухабов и ям. Меня трясло и било о ребристый пластик, покрывающий кузов.

По тому, что перестало трясти, я понял, что мы плывем на пароме. Главное – выехать из страны незамеченным.

Хуже всего мне пришлось в аэропорту, конечно. Мне сказали, что мелькать своим беззубым ртом уж очень подозрительно. Лучше сидеть в туалетной кабинке. Два часа были мукой в этом замкнутом пространстве. Но потом в соседней кабинке появился Брат с печальной новостью: «Рейс перенесли. И что—то ты подозрительно тихо сидишь. У тайцев так не принято – это вызывает подозрение. Кто—нибудь обязательно доложит в полицию. Как только кто—то войдет в туалет – начинай громко кряхтеть. Как вараны – знаешь – под домом».

Брат поехал в ресторан и обещал купить что—нибудь пожрать и мне. Еще шесть часов мне предстояло мыкаться по кабинкам. Для разнообразия я пробовал их менять, что—то писать на туалетных салфетках. Пробовал обматывать руки и ноги туалетной бумагой, катал из нее комки и, когда никого не было, открывал дверь и кидал их в раковину. Мое отражение выглядело ужасно даже с закрытым ртом. Язык то и дело принимался скоблить осколки зубов, голова болела от голода и переутомления. Восемь часов ада.

Скоро я выбрал всю бумагу и слушал, как, покряхтев, соседи начинали злобно шипеть и кривляться на разных языках. Дважды заходила уборщица, и тогда мне приходилось разыгрывать настоящий акустический спектакль под рабочим названием: «Меня несет – ко мне не суйтесь!» Трижды ответные замечания раздавались на русском языке:

– Не взорвись, сука!

– Глаза не лопнут?

– Вздутие живота – примите мезим…

Единственным утешением было то, что звуки, которые я издавал, были чрезвычайно полезны для моего артикуляционного аппарата. Своеобразный тренинг… Но не в таком же количестве…

За несколько минут до наступления полного безумия из соседней кабинки донеслась наконец—то родная речь:

– Вот, уже профессионально изображаешь туалетную драматургию, теперь похоже. На, бери курицу и бутерброды, здесь жри – скоро регистрация.

Во время проверки паспортов я чуть не описался от страха, но никакой дополнительной бдительности к моей персоне никто не проявил.

В самолете я читал широко развернутую газету, чтобы спрятать за ней свое лицо.

Но люди все равно на меня косились с недоумением. Брат сидел, уткнув лицо в воротник, и, казалось, все три часа, затаив дыхание, бормотал: «Как от тебя воняет, блядь, как от тебя воняет…»

Если бы я был котом, то всегда путешествовал бы только в сумке. Ну его на хуй, везут куда—то и везут…