1

Наступила неделя, которая должна решить все.

Решить все в моей жизни. И может быть, не только в моей.

Мэй позвонила и сказала, что Александра поставила подпись под предварительным контрактом и приедет на пробы через неделю.

– Красивая и сильная женщина, – сказала Мэй. – Я теперь понимаю, что ее ты и любишь.

Еще она сказала, что Москва ей очень понравилась, что там много мужчин в дорогих костюмах и они очень лояльны к азиатам. Странные выводы. Хотя вполне возможно, к азиаткам, стоящим перед ними на коленях и лезущими к ним в ширинку, большинство мужчин Москвы в дорогих костюмах действительно лояльны.

Я смотрел на себя в зеркало и думал, какое я могу произвести на нее впечатление. Не испугалась бы.

Я стал загорелым, как уголь. Твердым и пустым, как бамбук. Я слишком долго не радовался жизни и накопил в себе достаточно энергии, чтобы посмотреть в глаза любому земному существу. Маньяку, полицейскому, дяде Коле, любому кондуктору, бармену и официанту – и даже этой суке… любимой до невозможности суке… посмотреть в ее глаза…

Что еще, кроме ненависти, помогло мне выжить в эти годы? Мог ли я постоянно думать о ней и вынашивать планы мести, если бы не было чего—то еще бесконечно важного? Ответ прост. Все это время со мной было солнце. Все это пустое и страшное время. Солнце, которое я так ценил и обожал, живя там. Которого было так катастрофически мало. Здесь оно не в дефиците. Большое. Доброе. Честное. Как ребенок, которого мне когда—нибудь родит любимая женщина.

Если бы не оно, я бы не выжил. Умер бы. И, может, к лучшему. К лучшему для многих, кто окружал меня это время. И к лучшему, в первую очередь, для самого себя.

«Идеальных текстов не бывает. Как не бывает идеального отчаяния».

Какой из Мураками это сказал? Мой или ее? Мой бывший/ее теперешний или мой теперешний/ее бывший? Я уже запутался в них. Навсегда и безвозвратно.

Она была так далеко от меня, как оба Мураками. Не бывает идеального отчаяния. Зато бывает идеальное солнце. Об этом знает каждый ребенок в каждой стране. Это когда оно утром восходит над морем. И кроме солнца и моря на горизонте ничего нет.

Если вы живете в сыром промозглом Питере, бегущей куда—то Москве, в любой деревне и в любом городе – постройте свою жизнь так, чтобы не просто побывать у моря, а прожить долгое время с солнцем.

Солнце не может заменить вам любви. Зато любовь может заменить солнце. Но в случае отсутствия любви солнце поможет вам выжить.

Оно навсегда войдет в вашу жизнь. Большим и теплым шаром. И навсегда останется с вами.

Если не можете стремиться к любви – стремитесь к солнцу.

Совсем плохо без того и другого. Не жизнь, а работа.

 

2

Ну что ж – на эту неделю было запланировано много интересного.

В среду я поймал финал Кубка УЕФА по Евроспорту. Мяч прокатился по линии ворот и оказался в руках у Акинфеева, дальше бросок вперед, контратака и гол Жиркова. Я выхватил установленный на крыше российский флаг и все остальное время размахивал им, стоя на ногах. Третий гол бразильца по прозвищу Любовь – и наша победа. Я пустился с флагом вдоль пляжа, выкрикивая: «Россия! Россия!» После стольких дней одиночества мне было абсолютно комфортно радоваться успеху одному. Я был сам себе фан—сектором и сам себе трибуной. Разбуженные соседи выглядывали из своих домов, улыбаясь. Я был им симпатичен, моя радость вызывала у них улыбку. Они понимали, что произошло событие, выходящее из ряда вон. Что это не просто неожиданный всплеск патриотизма в моем сердце на почве алкоголя.

– Вива Раша! – кричали мне. – Раша о’кей!

На этом китайском острове Лантау у моей страны был имидж развитой и крепкой державы. Благодаря мне и Брату—Которого—У—Меня—Нет. Благодаря мне – крепкой, благодаря Брату – развитой.

 

3

Через два дня я сдавал сам себе норматив по триатлону. Короткая дистанция. Я волновался, как на экзамене. Из—за этого нахлебался воды и был вынужден перейти с кроля на брасс. Проплыл полтора километра за сорок две минуты и, усталый, сел на велосипед. Неожиданно и тут появились проблемы. После плавания ноги устали еще больше рук и отказывались крутить педали. Но кое—как я набрал нормальную скорость и уже поддерживал ее как мог на протяжении всей дистанции. Странно – я практически не потел и не хотел пить: тренировки под палящими лучами солнца сделали свое дело. С велосипеда я все—таки свалился полумертвым.

Я сделал вид, что пустился бегом, – хотя у меня было стойкое ощущение, что топчусь на месте. Посмотрел по сторонам – вроде есть какое—то движение. Деревья, словно приборы, показывают, что я бегу. Но мышцы давали обратный сигнал – ты просто топаешь на месте. Кому верить? Тяжелые ноги Арнольда Шварценеггера приклеились к моему худому телу и заставляли его подпрыгивать в такт своим меланхоличным покачиваниям.

Я пробовал отвлекать свое сознание. Все стихи Бродского, которые я знал, – уже перебрал на велосипеде. Оставались детские песни. С ними я пробежал полдистанции.

Тело останавливалось. Воля твердила: «Терпи!!!!» И сама у себя спрашивала: «А зачем???»

Главная заповедь триатлона. Я понял, что она значит. Дистанция считается пройденной, если спортсмен пересек финишную ленточку только на двух конечностях. Тогда я не придал этой фразе значения. А зря, как теперь оказалось. На четвереньках не считается. Ползком тоже нельзя.

Надо терпеть и передвигать эти гири.

Когда же наступит пятый этап… когда же наступит пятый этап… Безразличие. Равнодушие. Автоматизм.

Я думал, что управлюсь за три часа. Час на каждый этап. Но когда увидел, что мой путь занял четыре с половиной часа, ничуть не расстроился.

Это я сделал!

Теперь дальше…

 

4

После позавчерашнего подвига мой организм не мог просто сидеть и ждать. Меня клонило в сон, посвященный ей. Мне не терпелось увидеть ее еще раз во сне, прежде чем она предстанет передо мной наяву. Сколько раз она мне снилась за это время? Миллион? Тысячу? Наверное, меньше… Но почти всегда…

Чтобы развеяться, я выпил крепкого виски и вышел на пляж. И заснул прямо в шезлонге у берега моря.

Я вспоминал нашу с ней встречу во дворе театралки, наш первый секс в туалете коммуналки. Как она встала в толчке на колени, засасывая мой член. Как ее охватил рвотный спазм, она выпустила меня на мгновение и, собравшись с силами, метнула взгляд в сторону находившегося уж очень близко унитаза, поборола позыв и мужественно продолжила свое дело. Сколько самоотверженности в такой красивой девушке!

Больше мне не требовалась ее помощь. Я поднял ее с колен, развернул и вошел сзади. Она уперлась руками в дверь. Теснота была такая, что время от времени она ударялась головой. Это возбуждало меня еще больше. В конце концов мы разошлись так, что старая щеколда не выдержала и дверь с шумом распахнулась.

В коридоре стояла очередь из упившихся пива будущих деятелей кино и музыки. Увидев нас за столь важным занятием, они мучительно поморщились, но из солидарности приветливо замахали руками.

Сашка развернулась лицом ко мне, не выпуская меня из себя. Сколько огонька было в ее глазах!

– Продолжим?

Мы вырвались из тесного толчка и под одобрительные крики продолжили трахаться. Это был наш первый публичный успех.

И сразу вслед за этим перед глазами встает сцена ее ухода. Всегда одно и то же. Как склеенные между собой первая и последняя серии длинного сериала.

Ее слова навсегда отпечатались в моем сознании.

– Понимаешь, это сказка про то, как, взявшись за руки в восемнадцать лет, можно подняться на самую вершину.

– Смотря что считать вершиной.

– Я говорю о вершине успеха.

– Успеха в чем?

– В той профессии, что мы обучались… Что ты притворяешься дурачком, черт возьми? Ты забыл, чему мы учились в институте эти четыре… эти пять лет, тебе не хочется…

– Да ничему мы не учились в этом институте. Мы трахались эти пять лет. И если ты спрашиваешь: «Неужели тебе не хочется?» – я отвечаю: хочется. – Я задрал ей юбку к самым бедрам и стал целовать ее колени. А потом выше и выше…

– Погоди… Я в первый раз говорю с тобой серьезно, погоди… – В ее голосе звучали незнакомые металлические нотки. – Мы не заберемся с тобой вдвоем высоко…

– Мы будем трахаться на средних высотах, Сашка…

– Мы встретимся лет через шесть, у каждого будет своя высота, и тот, у кого она будет выше, – кинет другому лестницу.

– Что за хрень поднебесную ты несешь, Саша?

– Это не хрень… Это мое решение…

– А когда ты перекинешь мне эту лестницу…

– Вполне возможно, что это ты мне ее перекинешь…

– А до этого момента ты будешь трахаться с каким—нибудь кинопродюсером?

– Да. Сначала с одним, потом с другим, потом с третьим, потом с четвертым, потом с пятым, шестым, седьмым, восьмым…

 

5

Все это раз за разом прокручивалось в моем сне. Нет ничего хуже документальных снов. Снов—воспоминаний. Большинство людей избавлены от этого кошмара.

Когда я проснулся, на моем сотовом было шесть сообщений от Мэй.

«Самолет задерживается на два часа». «Посадка». «Встретила». «Везу в гостиницу». «Она в номере». «Почему не звонишь?»

Я проспал семь с половиной часов. И это к вчерашним восемнадцати! Хорош маньяк! Все—таки неплохо зарядился кислородом мой организм.

Завтра ты увидишь меня. Дорогая, успешная, офигительная по всем понятиям московская телка. По всем гламурным стандартам. Только умнее, чем надо. Но, вполне возможно, об этом знал только я.

Ну, ничего. Я тоже немного изменился за тридцать месяцев нашей разлуки. Клевал пищу, как птица в неволе. Клевал только для того, чтобы не сдохнуть. И еще все время тренировался. Пробежал сотни километров, проехал тысячи, проплыл десятки миль – все потому, что нам нужна сила. Мы должны оставаться сильными, даже если мы и проиграем.

Мы – это Ромео, трахнутые миром FFF.

Когда актеры верят в то, что играют, – получается результат. А моя кинокоманда верила, что начинаются съемки мелодрамы. И, может быть, даже верила, что Оскар будет наш. Поэтому актриса Корчагина и вылетела в Гонконг на пробные съемки. И, слава богу, самолет приземлился без проблем. Ничто не хотело мешать моим планам.

 

6

Веревочный мост был готов.

На том берегу шла какая—то суета.

Кто—то громко кричал. Кто—то хлопал в ладоши.

Можно подумать – снимают настоящее кино.

Хотя, может, Мэй и вправду решила снять эту сцену. Зря, что ли, она тащила камеру и друзей за тридевять земель?

И вот раздался крик.

– А ю рэди?

Я стоял в свитере, в котором только что был артист—китаец. Он здоровался с ней на том берегу и был отправлен на машине на этот берег, чтобы выйти ей навстречу. Но навстречу ей выйду я.

Столько вот хитрости ради одного дешевого театрального эффекта. Впрочем, не такого уж для меня и дешевого.

Бейсболка натянута пониже. Смотрю вниз, в реку. Бурная вода собирает на своем пути все мои страдания, муки, мытарства и грехи. Наверно, у меня теперь их будет еще больше.

– Рэди! – крикнул я, и голос сорвался. Зато получилось пискляво, как у китайцев.

– Экшн! – крикнула Мэй.

Она двинулась мне навстречу. В майке, наброшенной на голые груди. На майке все те же иероглифы, что у меня на теле. Это я придумал ей такой сценический костюм.

Я шагнул ей навстречу. Веревочный мост зашатался под ногами. Мне стало плохо. Меня потянуло в эту воду. Навер—ное, холодную, понятную и реальную, как мои долгие ожидания. С лежащими в ней мокрыми камнями моих проступков, нелепых надежд, иллюзий и ошибок, среди которых не было главного – предательства.

Куда я иду? Навстречу чему я двигаюсь? Сердце остановилось, затем забилось учащенно, как при беге. Только инфаркта не хватало.

– Стоп! – крикнул я. – Стоп, мотор!

Эта фраза была понятной на всех языках. На берегу началась какая—то суета, и зазвучала торопливая китайская речь. Кажется, мой дебют в кино проходит не очень удачно…

Надо успокоиться. Есть проверенный способ. Я шагнул еще и быстро сочинил стишок, глядя в речку и пытаясь взять себя в руки. Наверное, издалека я выглядел не вовремя закомплексовавшим китайским актером.

Шаг, еще шаг. Она все ближе и ближе. Красиво передвигается, держась сильными руками за натянутые тросы. Сейчас случится то, что я ждал эти годы, – я увижу ее глаза…

И я сделал еще один шаг.

 

7

В какой момент я проиграл?

«Стоп, мотор, стоп!»

«Я заучивал слова совсем не этой пьесы!»

В какой момент мое тренированное сердце устроило такую пляску, что, казалось, мост стал раскачиваться в такт его ударам?

«Стоп, мотор, стоп!»

«Моя роль еще слишком сыра для финала…»

Что позволило слезам, настоящим слезам, впервые с нашего последнего спектакля, так сдавить мое горло, словно тысячи шил вонзились в него и сделали невозможным само дыхание как процесс в принципе?..

Я проиграл, когда опять увидел свою Джульетту. Не Сашку Корчагину, не госпожу Каблукову, а свою любимую Джульетту.

Она шла мне навстречу, и глаза были полны такой радостной растерянности, как будто к ней приближался огромный букет… а не псих с искалеченной душой…

В ее взгляде отражалась моя смерть. Если с ней что—нибудь и случится – я умру первым. Даже если какое—то время буду ходить, есть и тратить деньги. Как я не подумал об этом раньше?

«Стоп! Стоп, мотор!»

«Мне нужна длинная актерская пауза. Когда я пустой на сцене – я имею право на любую паузу! Дайте мне ее!»

Я физически ощутил холодную зону безмолвия, стоявшую за моим намерением. Зону страшной пустоты. В этой пустоте уже не останется ничего. Там не будет тебя. Там не будет Брата—Которого—У—Меня—Нет. Там и меня не будет.

Хотел ли я приблизить эту пустоту своими руками? Вся злоба, которая копилась во мне все эти годы, не выдержала одного этого ощущения.

Мост раскачивался под моими ногами, отсчитывая секунды, отделявшие меня от этого ужаса…

Я зацепился за то единственное живое, что было сейчас во мне: за слабую веру в то, что идущий мне навстречу человек будет смелым и сильным. Гораздо более сильным, чем я.

«Стоп, мотор, стоп!»

 

8

Ничего воинственного не было в этих штанах, от которых отказались американцы. Достать нож из них было не то что неудобно – было невозможно в принципе…

Я снова впал в счастливый идиотизм. Уже через полтора часа мы занимались в прибрежном песке тем, о чем я мечтал эти годы: любовью. Занимались тем, чем ни разу не занимался мой Брат. А больше мне ничего и не надо было.

Она стала еще красивее. Она стала настоящей женщиной за эти два с половиной года. Превратилась из красивой девчонки в красивую суку.

Когда она стала раздеваться… Дорогой загар московских соляриев. Плечи и руки по последней женской моде удивляют гуманным рельефом мышц.

Мне начинает становиться плохо. Она стягивает с себя юбку и остается в одних чулках. Манна небесная – я уже не зря все это затеял. Она снимает лифчик. Грудь стала более упругой, развернутой чуть в стороны, как у итальянских моделей.

Но главное – при всем при этом со мною была та самая Джульетта из нашего курсового спектакля. С тем самым взглядом – полным любви, отчаянной, безоглядной и смелой. Она была мне рада. Искренне. Хоть и растерялась порядком, когда меня увидела. Но за испугом было другое чувство. Чувство, с которым тоже ничего не произошло. Просто его запрятали далеко и цинично.

И занималась она со мной сексом безо всякого испуга – так страстно, с таким животным урчанием и криками во время оргазма, что я боялся нарушения сейсмического равновесия в горах.

Счастливый идиот Ромео. До этого я ничего не соображал из—за того, что ее не было рядом. Теперь ничего не соображаю из—за того, что она рядом есть.

Нормально, да?

– Я даже не думала, что ты таким станешь. – Она гладила мои железные плечи, руки, грудь. Она гладила мою железную волю, выдержавшую жесточайшее испытание.

– Каким?

– Это трудно объяснить. В тебе появилось… внутри… сталь… Появился характер, который сразу виден.

– Нет там никакой стали, Сашка.

– Тебе просто не видно со стороны. Я всегда думала, откуда берется в мужиках эта харизма. У тебя взгляд человека, который не задумываясь возьмет пистолет и пристрелит. Это страшно… Но это заводит… – добавила он, подумав.

Она чмокнула меня в щеку, задержав свои губы на три секунды, чтобы я успел вдохнуть ее запах.

– Сейчас тебе можно давать роли в любых боевиках, и ты все сделаешь в кадре, как надо… Помнишь, как нас учили. Воля. Воля и несгибаемый характер – вот что главное в искусстве.

– Да, Михалыч еще приводил в пример какого—то тренера штангистов. Как тот кричал на тренировках своим подопечным, приседающим с бешеным грузом на плечах. С таким грузом, от которого может разорвать коленные чашечки, и поэтому в них была сосредоточена главная боль. Он кричал: «Воля! И терпеть в коленочках!!!»

– Да. Я помню. Воля! И потерпеть в коленочках! – задумчиво повторила она, гоняя в голове какие—то мысли.

– Но большинство же людей ничего не терпит, – сказал я. – Зачем нам это?

– Все терпят.

– Все?

– Оставайся таким сильным, ладно? – сказала она, закуривая сигарету, после того как завалила меня и оседлала сверху. Курить и вдумчиво трахать меня было одной из ее любимых эротических поз.

– И ты оставайся такой… – подобрать эпитет в этой фразе мне не представлялось возможным. – Оставайся… просто оставайся со мной… ладно?

– Ладно.

Я почувствовал, как хорошо стремиться к своей цели два с половиной года и наконец добиться ее.

Как хорошо быть счастливым идиотом. И как трудно ждать.

Я уткнулся в запах ее загорелого плеча и уже был готов заплакать.

– Сильным… – напомнила мне она нежным шепотом.

Говорите, уважаемые господа, что любовь живет три года? Только что к нашим пяти прибавились еще два с половиной. И это был еще не конец.

– Поехали, я покажу тебе свой остров.

 

9

Еще два дня, пролетевшие как один миг. И все—таки она настояла на отъезде. В принципе, он был для меня неизбежен, потому как в паспорте заканчивались пустые места для постановки визовых отметок, а получить новый я мог только на Родине. Мы сели в отъезжающий с острова автобус молча, держа друг друга за руки.

Мы не знали, о чем говорить, кроме того, что мы не могли сказать.

Что все это было ее чертовой ошибкой. Большой чертовой ошибкой. И мы были созданы держать друг друга за руки.

Внезапно Джульетта дернула меня за локоть.

– Смотри.

Мне и до этого казалось, что я видел в толпе возле автобуса голову в шлеме.

Мэй сидела у обочины возле автобуса прямо под нашим окном с непроезжей стороны дороги. Точнее, не сидела, а стояла в своей любимой позе на четвереньках. Она уткнулась головой в асфальт, закатав майку по самые лопатки и довольно смело спустив шорты с трусиками.

Красивая кошка смотрела на меня грустным немигающим взглядом.

– Кто это? – спросила Джу.

– Ты разве не видишь, кошка. Местная кошка.

– Это та самая кошка, что приезжала к нам в Москву? Какая красивая татуировка! – Она грустно покачала головой, как бы отгоняя ненужные мысли. – Нам нужно решить, будем ли мы что—то рассказывать друг другу.

– Мы ничего не будем друг другу рассказывать.

– Хотя я вижу, кое—кому из нас есть о чем рассказать, – с удивлением разглядывала она татуировку на попке Мэй.

Автобус тронулся, а кошка так и смотрела мне вслед – дерзко и вызывающе.

Когда автобус отъехал, Мэй стало видно с другой стороны улицы, на нее показывали пальцем мальчишки, все головы были повернуты в ее сторону.

Но пока автобус не скрылся из вида, Мэй не тронулась с места. Глаза кошки больше были не видны. Издалека виднелась только трогательная девичья попка.

Мне было грустно. Вы когда—нибудь бросали домашних животных?

– Ты удивительно угадал со временем предложения. Я готова была уехать куда угодно, лишь бы покинуть Москву.

Я скольжу ладонью по ее гладкому и такому родному бедру.

– Потом, когда я читала план съемок и увидела, что первой снимается сцена на мосту, какое—то смутное сомнение закралось вот сюда, – она приложила руку к своей левой груди.

Я сделал то же самое, когда место освободилось. Как изменилась ее грудь из—за занятий спортом.

Она тоже трогала мою грудь и живот руками…

– Боже… ты просто железный… и черный весь… никогда бы не подумала, что ты таким можешь стать… Что значат все эти татуировки, ты мне потом расскажешь. Они ведь смываются, правда?

Она шутила, прекрасно понимая, что это навсегда.

Когда мне делали эти татуировки, я не выбирал иероглифы. Я рассказывал историю Ромео и Джульетты. Я знал, что кто—то из восьми мастеров своего дела окажется волшебником и сделает на мне магический знак. Знак, притягивающий любовь.

Эти иероглифы – их трактовки нашей истории. Я не знал их точного перевода. И не должен был знать. Главное – они сделали свое дело.

– Все было слишком подозрительным, и знакомые крутили пальцем у виска, когда я собралась ехать. Команду ты собрал, конечно, – в цирке выступать. Особенно помощница режиссера в шлеме. Во время переговоров она только и делала, что разглядывала поверх стола выпуклости ширинки нашего агента из актерского бюро. Чуть ли не облизывалась. Потом прилетел Каблуков со своими разборками. Через полтора часа я обнаружила вашего помощника режиссера стоящей перед Каблуковым в лифте на коленях и сосущей ему член – ты не представляешь. – Она пригнулась ко мне поближе и прошептала доверительным тоном почти на ухо: – Сосущей ему член, не снимая своего долбаного шлема.

На словах «сосущей член» я напрягся и кончил в шорты.

«У нас здесь суровые края – во время минета здесь женщины шлем не снимают!» – хотел ответить я ей.

Ай да Мэй! Выполнила задание сверх нормы.

А у вас бы не началась эрекция от всей этой болтовни? Когда она сидит рядом и постоянно что—то говорит. Грудным голосом – таким редким для современных актрис.

При каждом слове у нее вздымается грудь, двигается вверх—вниз по загорелым ногам короткая белая юбка.

– То, что с этим козлом происходит в каждом лифте и в каждом такси, – мне все уши прожужжали.

Она сидела, поджав одну ногу, выставив высоко вверх колено, – абсолютно по—детски, совершенно не обращая внимания на то, что прикрывает в данной позе ее мини—юбка, а что уже прикрыть не в состоянии. Она ничуть не изменилась.

Я привезу ее еще не раз на свой остров, чтобы две или три недели напропалую заниматься любовью.

– Как только представляла сцену у моста, думала – а вдруг и правда кто—то захотел меня убить? Ведь это слишком опасно – идти по веревочной лестнице. И потом, почему она снималась первой, эта сцена, если она последняя в сценарии? А потом поняла, что это мог быть только ты. А если это ты – имеешь полное право.

Я сидел парализованный. Она догадывалась обо всем? И все равно поехала!

– По дороге ты мне опять снился. Я знала, что ты тоже в московском театре и что тебе дали роль в рассказах по Платонову. Да, еще это сообщение, которое ты мне прислал на сотовый под Новый год. Так трогательно. Кратко и искренне. Думала – куплю цветов и приду на премьеру, раз у тебя не хватает ума сделать то же самое, живя со мной в одном городе.

О каком сообщении она говорит?

– Ты о чем?

– Я об объяснении в любви и о том, что ты хочешь от меня ребенка.

Черт побери. Видимо, этот утырок на кухне задал функцию «ответить всем». Странно, что согласные с этим предложением не ответили встречной смс—кой. Наверное, кроме многострадальной Лизы, все догадались, кому я это отправлял.

«Я тебя люблю и хочу от тебя малыша»… Действительно – и искренне, и лаконично.

Это была моя женщина. По всем раскладам. Мир «Трех F» я лично победил. Хотя победа над ним всегда носит временный характер. Хотя в чем—то эту победу и можно считать поражением…

Будущее в тумане – я не представлял, чем буду заниматься. Но одно произведение хотелось сыграть максимально искренне и с полной отдачей, пусть даже и самому себе в пустой комнате. Или лучше под окнами роддома. Монолог Шатова из произведения Федора Михайловича Достоевского «Бесы».