В ОЖИДАНИИ БОНУСА
1
Андрей уговаривал инструктора в конце каждого месяца. Он говорил, что работает в международной компании, показывал визитную карточку, а в последний раз даже притащил справку с места работы. Да, в этой компании возможны проволочки, но там не кинут. И тогда он сразу рассчитается с инструктором. Обязательно рассчитается.
Лишь бы сейчас допустили ребенка до участия в чемпионате. Его двенадцатилетнюю Машу. Его малышку, которая столько отдала своих детских сил, пролила столько детского пота, проявляла такое недетское терпение и мужество на тренировках. Ей нужен этот чемпионат!
Она два года в Москве и не разу не была в зоопарке. Она два года в Москве и только один раз была в театре, в кукольном вместе с классом.
Они с женой ни разу не ходили в кино. Их ребенок рос и только из рассказов одноклассников знал, кто такие Гарри Поттер и Гермиона Рейджер, и мать с отцом убеждали дочь, что скоро все фильмы про Гарри покажут по первому или второму каналу телевизора.
В их семье никто не питался в ресторанах или кафе. Зато у их дочери было пять тренировок в неделю по большому теннису и два занятия плаванием в бассейне. Всегда самые свежие фрукты и плов со свежими овощами.
Его жена работала уборщицей в двух конторах. Он, помимо основной работы, ходил на подработки. У жены был более свободный график, и она могла подстраиваться под распорядок дня Маши, под график ее тренировок, который, в свою очередь, зависел от инструктора.
Они жили в однушке, и Машин уголок был отгорожен шкафом. Они не жаловались бы ни на что: их жизнь в Узбекистане не была значительно лучше ни с точки зрения количества метров на душу населения, ни с точки зрения криминальной безопасности. Ну и что из того, что там не было скинхедов? Спускавшиеся в города из своих аулов в грязных спортивных штанах батыры, промышлявшие всем подряд, чтобы найти деньги на порцию наркоты, ничем не милее и не волосатее.
Она – жизнь – была там лучше лишь присутствием родителей, родственников, друзей.
Но в ней имелся один существенный минус. Очень существенный. Они с женой верили в теннисный талант своего ребенка. Но Андрей был уверен, что, даже став со временем чемпионкой Узбекистана, его дочь не сможет добиться ничего серьезного на международной арене.
Он знал в лицо всех инструкторов и тренеров Ташкента. Их уровень говорил ему о том, что скорее он сам станет инструктором, чем его дочь выиграет хоть один серьезный турнир. Поэтому он и привез свою семью сюда. Свою маленькую дружную семью, сплоченную одной спортивной целью.
При той жизни, которую они вели, на зарплату инструктору им хватало. Проблемой стало то, что для заявки на чемпионат нужно было, как говаривал инструктор, «заслать в федерацию». Размер этого «заслать» был нескромным донельзя. А что делать? Когда упадет на карточку годовой бонус – он с лихвой покроет этот разовый неприятный и непредвиденный расход.
Зато если Маша выиграет этот чемпионат или войдет хотя бы в восьмерку – ее заметят и, может, впредь не станут обирать такими взносами. Может, дадут ей другого инструктора – еще лучше и бесплатно. Чтобы она приносила победы в зачет российской сборной.
Они встречались на работе с коллегами, у многих из которых тоже жизнь сильно зависела от этого бонуса. В транспорте, который привозил их от метро до работы и обратно, в курилках, в столовой понимающе и с надеждой спрашивали друг друга: «Не кинут?» И сами друг другу отвечали: «Не должны».
Многих не раз уже кидали с подобными бонусами, с последними зарплатами при увольнении на предыдущих местах – но все твердили одно и то же: «На эту контору это непохоже. Здесь интернациональный капитал. Так импортные учредители борются с российской текучкой кадров. У них – на Западе – это привычное дело: годовые бонусы».
Непонятно, почему тогда нужно было обещать людям бонусы сначала раз в квартал, затем по итогам полугодия, а теперь вот после года. Наверное, начальство неправильно доносило информацию о нуждах и потребностях своих сотрудников. Ни о чем не могут договориться с простыми буржуями новоявленные российские капиталисты.
Сейчас по итогам года посчитают показатели фирмы с точки зрения доходности и заплатят. Потому что показатели должны быть хорошими. План перевыполнен. Но, оказывается, план-то и не главное. Вон оно как у буржуев. Показатели профстабильности они теперь будут изучать.
Могут ли быть плохими показатели при перевыполненном плане?
Экономисты из отдела ухмылялись и говорили, что, конечно, могут. Все может быть… Особенно если все сливать по максимальным скидкам… Но Андрей им не верил: они вообще много выпендривались и так же со страхом в глубине души ждали.
Андрей сильно не любил этого инструктора за то, что для того деньги были на первом месте. Так нельзя к работе своей относиться… Как может инструктор по теннису, который больше нигде не работает, ездить на джипе со странным названием «Таурег» за баснословные деньги? Что за город такой Москва? В Узбекистане инструкторы не были такими наглыми и самодовольными…
Почему здесь все по принципу «деньги вперед»?..
Хотя Андрей и не любил инструктора, он не мог не замечать результатов его работы: дочь играет все лучше. Прогрессирует прямо на глазах. А значит, его план развития был абсолютно правильным. Еще немного терпения, и будут у них свои «Тауреги», коттеджи, таунхаусы… И тогда купят они красивый дом в Ташкенте с высоким забором, как мечтал его отец.
Здесь все строят красивые дома. Гораздо красивее, чем в Узбекистане. Но вот заборы строить не умеют. Они должны быть бетонными и высокими – выше двух метров. Иначе это не забор, а русское слово «изгородь»…
2
Борюсик перевез семью в Москву не сразу.
Сначала его приютила сердобольная женщина Варвара, с которой он познакомился по Интернету. Они оба немного обманули друг друга, и этот обман стал легким разочарованием при первой встрече.
У Борюсика была фотография в анкете сразу после армии, а там за два года жуткой голодухи он стал стройным как кипарис. А Варвара разместила фотку из старших классов. А тут при встрече оказалось, что они весят по сто кило каждый.
Но Борюсика этот момент долго расстраивать не мог: его жена весила 115, сестры жены: 120 – средняя, 110 – младшая. У тещи был боевой вес 102 килограмма.
Через год, после того как Варвара помогла Борюсику устроиться в столице, они все переехали к нему в Москву. Варвару за эту помощь Борюсик свозил на Байкал. И сам Байкал показал, и курорт Горячинск. Там они даже поголодали немного вдвоем по программе местного пансионата. Там же и познакомил ее со своей женой и детьми.
Детей было трое.
Хорошее, казалось бы, число – три, только не было ощущения его полноценности. Первые двое: старший Петр, средний Шурик – появлялись на свет и росли, как и было положено в Сибири: ползали, хныкали, болели, агукали и через какое-то время просили ставить им компьютерные игры.
А вот с младшим вышли нелады – Денисик задержался в развитии на этапе агуканья, криков и истерик. Такой диагноз ему поставили – задержка психического развития. Хотя Борюсик про себя все время удивлялся – почему психического? Если человек элементарно разговаривать не может.
Когда Борюсик вышел на первую московскую работу и стал перевозить семью, он объявил коллегам: «Нам нужна трехкомнатная квартира – в другой мы не поместимся». Все вертели пальцем у виска… Советовали поумерить аппетиты… Никто не понимал его так буквально, а зря. Думали, мало ли, привык человек в Сибири к большим жизненным просторам… Считали его замашки не адекватными зарплате и осуждали за пафос.
Тем не менее даже трехкомнатная квартира не была большой для всей семьи Борюсика. В обычном панельном доме, с кухней в семь метров и узким коридором – при любом, даже небольшом, наличии мебели у них в квартире образовывались серьезные пробки.
Тема пробок становилась в Москве все более и более популярной.
Про нее шутили на работе. Даже те, кто не имел автомобилей. Только автомобильные пробки мало волновали семью Борюсика, а вот людские в их семье были неизбежны. Особенно когда вся семья оказывалась в сборе. Особенно в том месте, где узкий коридор сворачивал на кухню и в него выходили двери в ванную и туалет. Там и семье из двух человек не разойтись, а тут – такое движение. «Транспорт» по квартире перемещался большегрузный. По встречке было не разъехаться.
Теснота иногда раздражала, иногда бесила, но выхода другого не было: всю свою зарплату Борис отдавал за аренду квартиры, а на пропитание, которое состояло в основном из картофеля разных способов приготовления, – зарабатывал тот, у кого была возможность подработать.
Тучные женщины как легко устраивались на работу – желающих вкалывать за маленькие зарплаты в Москве среди русскоговорящих находилось немного, – так легко с нее и вылетали. На любой работе рано или поздно приходилось что-то делать, а это для людей их комплекции было невыносимо тяжело.
Дольше трех месяцев никто из женщин на работе не задерживался. Как только кто-то из сестер устраивался, для работающей это становилось сигналом к увольнению. Сразу изобретались какие-то невыносимые трудности с «ох…вшим совсем начальством», с «кадровичкой-дурой» и даже «охранниками-мудаками» на контрольно-пропускном пункте.
Но надо отдать им должное – кто-то все время работал в паре с Борюсиком, так что картофель в доме был и иногда даже с покупными котлетами. Пенять на судьбу никто из сибиряков не собирался.
Зато в офисе Борюсик наслаждался свободой. Ходил по светлым коридорам, широким лестницам, читал газету в холле, новости компании на доске на ресепшене, грелся в теплых кабинетах у товарищей.
Одна работающая сестра получала столько же, сколько три в родном Ангарске, а если раскидать по времени трудодни, то работать приходилось всего четыре месяца в году. Правда, становились они для каждой сущим адом. Более всего страдали сестры от дороги и езды в общественном транспорте. Путь из Химок был нелегок, протискивать свои килограммы в автобус и метро становилось все более и более противным испытанием.
Теща плотно зависала с детьми, дома никто не убирался – дочки ждали подвига от неработающей мамочки, та в свою очередь – от неработающих дочек. Но и это было для всех делом привычным.
Труднее всего приходилось с Дениской. Он рос очень крупным – гораздо крупнее своих старших братьев и был гиперактивным. Кому-кому, а ему пробки доставляли удовольствие. Он со всей силы упирался в идущего навстречу, сдвинуть его, кроме папы, никто уже не мог – такой был сильный, приходилось пятиться назад, заполняя и без того тесные пространства то кухни, то одной из комнат.
Дорожная ситуация, когда кто-то пятился под натиском Денисика, сопровождалась криком «Возвращаюсь в депо!» и вызывала всегда бурный переполох.
Разговаривать Денисик особо не пытался, освоив к пяти годам два слова: «угуда» и «габада». Что это значило, никто не мог догадаться, понятно было только то, что за каждым этим словом стояло большое разнообразие смысловых оттенков. Позже вроде все раскусили, что «угуда» чаще произносилась, когда ребенок был чем-то доволен, а «габада», наоборот, когда собирался плакать и буянить или что-то требовал.
Однажды ребенка заперли на кухне, чтобы ненадолго присесть за любимый сериал, так он со всего размаху врезался двумя руками в дверное стекло. Кровь хлестала из него как из поросенка, и стало страшно, что до «скорой» не доживет. Кроме рук, пострадала от осколков и часть уха, но все закончилось хорошо. После работы сына на перевязки возил Борис: никто из женщин с Денисиком в транспорте справиться не мог – особенно если он не хотел по какой-либо причине входить в трамвай или троллейбус.
Борис сажал сына на плечи и шагал четыре остановки пешком, надеясь похудеть от такой серьезной физической нагрузки. До этого он, как и все приезжие сибиряки, бывал в центре один раз, на второй день пребывания в Москве, а тут как-то рванул с Денисиком на плечах на Красную площадь.
Кремль привел ребенка в восторг и возбуждение. Невидимый наверху отцом, он развязал свои бинты, и они развевались подобно двум свадебным лентам за быстро идущим Борисом, держась на руках присохшими кровяными концами. Все это действо сопровождалось криками «угуда» и «габада» и было со стороны похоже на небольшую кубинскую демонстрацию. Прохожие озирались и в ужасе уступали дорогу.
Апофеозом истории с порезом стала госпитализация Денисика в специальную клинику для детей с подобным заболеванием, где за ним стали присматривать квалифицированные специалисты. Это тоже подняло имидж Москвы у семьи из Ангарска на необыкновенную высоту.
Что ждало Денисика в провинции? Так бы и ползал в песке под насмешки слоняющейся по улицам шпаны и засовывал бы в рот камни и палки. А здесь врачи наверняка улучшат его состояние. Да еще на государственные средства. В Москве у всех всегда все будет хорошо. Особенно если кому-то ходить на работу.
А тут – через полтора года мытарств – наконец-то Борис получил новую работу, где и зарплата была сразу выше в два раза, да еще и годовой бонус полагался – таких размеров, что весь Ангарск – со всеми одноклассниками, однокурсниками, членами всех кружков, что посещал в детстве, – мог стоять на коленях и плакать от зависти.
3
Постепенно женщины в семье Бориса стали жить ожиданием этого бонуса. А связано это было с желанием искоренить главный корень всех бед – семейную полноту.
Ни у кого не было сомнений, что именно она мешает развиваться как карьерно, так и в плане личных отношений. Где-где, а в Москве за деньги можно купить любой каприз.
Семьей был проведен тщательный мониторинг всех возможных видов коррекции фигуры, причем сразу тотальных – без долгих мучений и диет, проанализированы прайс-листы.
На вопросы: «Стоит ли все деньги пускать на это?» – ответ женской половины был безапелляционен: «Стоит, Боря, конечно, стоит!»
Боря дал добро, мечтая, что, постройнев, сестры наладят свою личную жизнь и освободят жилплощадь, переехав к коренным, влюбленным без оглядки, москвичам.
Без находившегося на лечении в специальном интернате пять дней в неделю Денисика, да еще и без сестер его жизнь могла приобрести совершенно иной характер, что даже позволяло бы ему иногда полежать на диване у телевизора и послушать программу Гордона или Соловьева.
Они переехали в подвернувшуюся от сибирских знакомых трешку в районе метро Измайлово. Но при этом продолжали бредить главным.
Выбранные виды услуг по коррекции фигуры были одобрены на семейном совете. Долгожданного бонуса хватало даже на комплекс операций – откачка жира плюс размещение в желудке специального резинового пузыря. Пузырь занимал в животе большую часть пространства и не позволял объедаться, облегчая муки диеты.
На Борюсика также посчитали размещение пузыря, но без откачки. Сочли, что если он будет есть немного, это быстро отобьется, а значит, затраты в принципе эффективны.
В последние шесть месяцев жизнь начинала нравиться Борюсику все больше и больше. Это здесь, в Москве, он был малозарабатывающим неудачником со смутными перспективами и странными планами семьи на его годовой бонус. А для того Борюсика, уехавшего три года назад с малой родины в столицу как в последний бой, из которого шансов вернуться казалось и немного, он стал «Закрепившийся в Москве Человек». Сокращенно «ЗМЧ».
Он даже пытался ввести эту аббревиатуру в разговорный лексикон окружающих. Именно так Борюсик и называл себя в беседах с умирающими от голода (как ему теперь казалось) земляками из далекой Сибири.
«Я – как ЗМЧ (закрепившейся в Москве человек), – писал он в электронных письмах на родину симпатичным студенткам с сайтов знакомств, – советовал бы тебе поменять вуз с точки зрения перспектив дальнейшей карьеры в столице, переезд в которую все равно неизбежен».
Даже одно большое счастье случилось в жизни у Борюсика. Поскольку в его холдинге всегда были места, на которые никто из москвичей особенно не претендовал, а проявлять на этих местах нужно было рвение почище директорского, он наладил контакт с ассистенткой из отдела кадров, которой эти ничего не значащие вакансии и поручали выбирать.
От нее он, кстати, узнал, как сам попал в эту компанию.
До этого на месте Борюсика была страшная текучка – люди увольнялись каждые два-три месяца. Повысить зарплату возможности не было – для людей из малоразвитой страны бывшего соцлагеря, которым доверили управлять российским подразделением компании, московские зарплаты казались баснословными. Если с гонорарами менеджмента они, скрепя сердце, смирились, то все остальные виды труда как высокооплачиваемые не признавали.
И уставший руководитель Бориного отдела попросил зама по безопасности по своей базе найти, выражаясь дословно, «нищее многодетное отродье» и «желательно на почтительном расстоянии от Москвы, чтобы мыслей и денег сбежать не было». Боря всецело и радостно подошел под требуемые параметры, а его покорность и собачья преданность в глазах довершили дело.
К тому же, по заверениям безопасника, тучные люди в принципе не склонны к частой перемене мест, ибо любое передвижение претит их комплекции. Первым счастьем было осознание Борюсиком своей значимости и возможностей в глазах земляков, особенно выпускников вузов, мечтающих перебраться в Москву.
Зарегистрировавшись на сайтах одноклассники.ру, мой круг.ру, в контакте.ру и тому подобных, он с небрежным видом рассылал смазливым, но еще не тучным сибирячкам приветы и возможные вакансии в своем холдинге «на зацепиться для начала».
Конечно, это сработало не сразу. До счастья пришлось попотеть перед горящим в ночи монитором. Самым сложным моментом переписки было согласование условий, а проще говоря описание того унижения, которое требовал за свою услугу благотворитель.
Речь ведь шла не только о «ежедневном минете на весь испытательный срок, обязательном съеме комнаты и его вечерних визитов в оную во все дни, кроме критических». Борюсик требовал еще половину первой зарплаты, так как в любой ситуации привык думать о благосостоянии семьи.
Собственно говоря, самому Борюсику эта плата не казалась чрезмерной. В Сибири устроиться практически на любую работу можно было если не через знакомства, то «через топчан». Причем речь шла далеко не о престижных местах и конторах.
«А здесь – в Москве – все еще жестче. Ты же понимаешь, сколько желающих зацепиться в столице с востока и юга. Здесь на одно место приезжают с двумя подругами, и, пока счастливая обладательница рабочего места постигает азы профессии, подруги живут с хозяином – сосут и моют ему хату с утра до вечера. Хочешь, рассмотрим такой вариант?» – писал Борюсик в своих посланиях двадцатилетним жительницам Ангарска, Саянска, Усолья-Сибирского и других небольших прибайкальских городков.
«Хотите работать в светлом теплом офисе – жертвуйте самым примитивным стереотипом, который есть в Сибири, – стереотипом ложного стыда и сексуальной скромности…»
Рыбка клюнула через три месяца бурной переписки.
Согласившаяся на все условия ради переезда в Москву на стажировку в ИТ-отдел Ангелина Воронова увлекалась кукольным театром и подрабатывала декоратором, однако отличительной чертой этой профессии в Сибири было хроническое отсутствие денег. Будучи человеком с развитыми творческими способностями, она немного освоила графические программы и могла подрабатывать на жизнь примитивной версткой и дизайном, но при всех возможностях столицы ехать с самого начала нужно было на конкретное место. Чтобы кто-то помог найти комнату, сделать подешевле регистрацию и найти работу.
Ангелина ответила Борису коротко: «Я согласна!» – и лишила его сна напрочь. Переписка с шестью десятками потенциальных любовниц уже не на шутку будоражила его сознание, а сейчас у него и вовсе началась постоянная эрекция, особенно в метро.
После согласования с Вороновой детального плана переезда – а все вакансии были срочными, – не удержавшись, Борюсик задал вопрос «когда же она готова приступить к выполнению своих прямых и непосредственных обязанностей?». Ангелина опять ответила коротко: «Приеду. Помоюсь. И я твоя».
«Значит, нужно искать комнату с душем, хотя бы сидячим», – отметил про себя Борюсик.
Ее лаконичность, за которой читалась невиданная покорность, мудрость и покладистость, поражала его воображение.
До сих пор секса в его семейных отношениях особенно и не было, они с женой массировали друг другу уставшие от пешеходных марафонов ради экономии денег на транспорте спины путем опять же переступания ногами по ним. Борюсику во время этой процедуры разрешалось лежать без трусов, и иногда ему наступали тяжелой ногой на задницу. Это и было самым заметным эротическим наслаждением в последние годы. Вместо себя жена частенько подсылала походить по спине Борюсика своих сестер, правда, тогда ему вменялось в обязанность натянуть штаны, что массируемый делал с видимой неохотой и спускал их все равно неприлично низко.
В связи с этим у Борюсика были все основания называть свой дом гаремом, ибо отношения между ним и женой и ним и двумя сестрами жены были практически идентичными. Это вселяло в него чувство мужской гордости и неких перспектив.
«Если начнут делать минет, то, видимо, тоже – все трое», – заверял он друзей по курилке.
Но, блин, не начинали, однако…
4
И вот долгожданная встреча на вокзале.
Борис взял из дома грязный Денискин бинт и стянул как можно туже под футболкой свой живот. Все равно он не мог не заметить быстро брошенного разочарованного взгляда, которым наделила его Ангелина. К счастью и постоянному беспокойству Бориса, что «ничего не получится», она ограничилась этим беглым взглядом.
Самое удивительное, что она хоть и не была худышкой, но по меркам Бориса являла собой образец модельной фигуры: ее вес не превышал каких-то шестидесяти килограммов, а ростом она была метр шестьдесят восемь – метр семьдесят. Если кому-то она могла показаться чуть полненькой, то только не Боре. Надо было отдать также должное и ее врожденной деликатности: через минуту она слушала его заготовленную болтовню, шутки, тупые анекдоты и советы с вполне благодушным выражением лица.
В комнате, куда привез ее Борис, у них возникла долгая пауза. Перед этим она показывала ему привезенные с собой несколько театральных кукол, среди которых последним изготовлением была фигурка нелепого злого волшебника во фраке с длинным красным носом и в красной шапочке. Видно было: она ждет, что он все-таки передумает, вернется в стан просто добрых и порядочных людей и, взяв с ее первой зарплаты потраченные на аренду деньги, будет считаться земляком, другом, сибиряком…
– Ну, иди, мойся, что ли… – процедил Борюсик, глядя ей в глаза и чувствуя как спирает его дыхание.
Она ушла в ванную, долго перед этим забирая из чемодана полотенце, гель и прочие принадлежности. Но Борюсика этой паузой было не пронять. Он был терпелив до необычайности. До уровня Книги рекордов Гиннесса простирались его терпение и выносливость. Когда его выгоняли из дома, он мог на межлестничном балконе ночь простоять на ногах, и это никак не сказывалось на его работоспособности на следующий день.
«Постоим и тут», – мужался Борюсик.
Он уже все приготовил в этой комнате и, когда она, наконец, скрылась в ванной, сдернул покрывало, обнажив сияющую бледно-желтую простыню с безобразно огромными фиолетово-синими васильками. Быстро разделся и улегся на кровать, прикрыв дирижабль живота одеялом. Он был одет в семейные трусы, ибо вслед за дедом и отцом считал их чуть ли не главным доказательством мужской харизмы.
Когда Ангелина вернулась, Борюсик вытянул шею, но из-за живота ничего не увидел. «Голая она или оделась?» – думал он, стесняясь приподниматься, перекатываясь через бок. Он знал, что это всегда выглядит комично, а по-другому из этого положения ему было не выбраться.
– Ну что у нас там… давай посмотрим, – сказала она и, встав на колени перед кроватью, стянула с него трусы.
Счастье, ради которого Борюсик жил и страдал все тридцать два года своей жизни, ну, может, за исключением первых трех-шести месяцев, до того как начались колики, наконец наступило. Он словно плыл по морю на спине. По морю, которого ни разу не видел в своей жизни, предполагая, что оно как Байкал, только теплое и соленое.
– Фу, какая она у тебя соленая… – Борюсик продержался недолго. Но и этого длившегося считанные секунды счастья было достаточно на всю оставшуюся жизнь.
Он не сразу понял, что она проглотила его сперму – номер, о котором он не раз слышал из рассказов других мужиков, и относился к нему как к полету под куполом цирка, искренно считая, что на это способна лишь редкая и специально годами тренируемая женщина.
– Ну что? Перетерпелось тебе, дуралей пузатенький? – Она разговаривала с ним как с ребенком – как он всегда и мечтал. – А он у тебя не такой толстячок, как его хозяин…
Она снова взяла в рот, решив, видимо, добиться разрыва его сердца и освободить себя тем самым от сексуального порабощения. Но весь сюрреализм ситуации заключался в том, что ее захватывал процесс, он ее увлекал и даже – Борюсик боялся себе в этом признаться – нравился. Тайная надежда и мысль его о том, что каким бы он ни был уродом, член-то у него такой же, как и у всех, а может, еще и покрепче будет, и должна же найтись женщина, которая это поймет и с этим согласится, – мысль эта находила свое подтверждение.
Она лизала его вдоль и поперек, с душою, заглатывала то до середины, то совсем и начинала делать вращательные движения ртом, и он там чудесным образом перемещался, то, оставив во рту самый кончик, вдруг так резко всасывала, что Борюсику было щекотно до колик в животе от прежде неизведанного вакуумного массажа самой чувствительной мужской зоны.
«Да, все-таки надо было перед свадьбой гульнуть хоть пару раз – истина она в сравнении познается», – мелькало в голове Борюсика.
Второй сеанс длился больше часа, и Ангелина порядком устала. Он это видел, но, уходя, не отказал себе в удовольствии поставить ее на четвереньки и попыхтеть в собачьей позе. Так не было видно его живота, и женщина в принципе могла представлять себе кого ей угодно. Что ее там сзади Бред Питт окучивает или Джонни Депп. Может, так оно и было. Тем более что с воображением у Ангелины было все хорошо.
Когда вторая серия самого рейтингового сериала под названием «Большое счастье Борюсика» успешно закончилась, Ангелина продолжила распаковывать чемоданы и доставать оттуда кукол собственного изготовления. Лица у них были из проволоки и весьма страшные на вид. Одежда – черные балахоны с капюшонами. Такие своеобразные бабки-ежки, напоминающие смерть с косой. Что-то бормоча и как будто даже негромко разговаривая с ними, Ангелина так увлеклась процессом, что не заметила, как Борюсик выскользнул из квартиры.
– Куклы у тебя чудные такие, – буркнул он ей на прощание, но не был уверен, слышала она или нет.
«В куклы мне с ней некогда играть», – рассуждал Борюсик, набирая ход как большой пароход перед получасовым заплывом до метро. Он был очень доволен. Счастьем он это назовет, когда на работе все узнают, что теперь у него есть любовница. А пока это было лишь душевным удовлетворением высокой степени. Он шел и улыбался. Все так хорошо сложилось. И первое свидание, и алиби, на которое он даже подумывал наложить патент и продавать другим мужикам за деньги.
Зачем трубить жене, когда у вас происходит повышение зарплаты? Или индексация, как там это правильно называется… Не спешите делиться этой радостной новостью. Скажите, что на работе трудности, а в ближайшее время ее можно и вовсе потерять, поэтому вы нашли еще подработку: ведете в пригороде уроки по информатике в вечерней школе, например. Денег немного плюсом, но ведь, милая, – у нас каждый рублик на счету.
Купите учебник по информатике, штудируйте его по вечерам, а сами вспоминайте, как развлекались на «последнем занятии». Если, конечно, вы – настоящий мужик и вам есть с кем развлекаться.
Борюсик чувствовал себя мужиком настоящим.
5
Счастье Борюсика длилось месяц. До первой ее зарплаты.
За этот месяц он занимался сексом столько, сколько не занимался за всю предыдущую жизнь. Чего уж говорить об оральном!
Отсосать два раза за вечер не представлялось для Ангелины чем-то затруднительным. Жена тратила на это от года до полутора. А последние три и вовсе брезговала.
Дважды он склонял Ангелину к минету на работе.
Первый раз как положено, запустив под стол, открыл какие-то серьезные файлы и пытался сосредоточиться на них. Специально затрудняя ей задачу и растягивая свой мужской триумф. Он знал, что она не позволит себе вынырнуть на поверхность, не окончив своего дела, – эта женщина была прекрасно воспитана и не боялась никаких трудностей. Настоящая сибирячка.
Второй раз он обманул ее, сказав, что запер дверь, а сам лишь повертел ключом туда сюда. И публичное признание настигло его в виде вошедшего в кабинет айтишника Веселова.
Борюсик стоял спиной ко входу, сверкая своими огромными прыщавыми дынями, а проводящая третью неделю в Москве практикантка, как и подобало, стояла перед ним на корточках, держась руками за его колени.
Веселов, надо признать, и сам был маньяком еще тем. Над его столом висели таблички примерно следующего радикального содержания:
Айтишник в первую очередь – ваш сексуальный господин, а уж потом – пьяная скотина.
Или, например, такая:
За хороший минет – хорошая клавиатура.
Ну и разная прочая белиберда, смачно сдобренная порнографическими иллюстрациями, на которых пухлогубым блондинкам было едва шестнадцать.
Так что стоит ли говорить, что на следующее утро Борис принимал поздравления от всего офиса. Наконец-то и он мог бросать эти фразы в курилке. Ради них он даже купил себе пачку сигарет: «Ну да. Надо как-то помогать девочке устраиваться в жизни…» Или что-нибудь вроде этого: «Девчонке захотелось чего-нибудь сладенького, разве я мог ей отказать?»
Он выжимал максимум из своего положения.
Счастье оборвалось внезапно. Как и следовало ожидать, в тот самый момент, когда казалось, оно будет вечным. Ангелина очень быстро освоилась на работе, нашла общий язык с начальником и – как только страх потерять место перестал над ней довлеть – порвала с Борисом. Довольно деликатно и мягко.
В очередной раз («в очередной», это говорилось в курилке, а на самом деле лишь в третий) поставив девочку перед собой на колени и позволив ей «немного поиграться с любимой штучкой», он, начитавшись в Интернете статей про мужские эрогенные зоны, повернулся к ней спиной и громко скомандовал:
– Ягодички поцелуй!
Именно командный тон и должен был, по словам автора последней прочитанной статьи гламурного мужского журнала, стать залогом успеха и наслаждения.
С каким же удивлением он услышал в ответ уставший голос Ангелины:
– Пошел ты, Боря, на х..!
Быстро развернувшись, он пытался было восстановить пошатнувшееся счастье мироздания… но ничего не выходило. На все жалобные уговоры: «Ну хотя бы последний раз, Гелечка…» – она твердо заявляла: «Нет!»
И этим «нет» своим она сполна отомстила ему за все. Это «нет» было подобно кинжалу. Ох, если бы он хоть попытался как-то наладить с ней нормальные отношения: в театр бы сводил или в Третьяковку, – может, счастье и продлилось бы подольше, но все двадцать шесть дней он думал только об одном и том же и делал только одно и то же…
6
Веселов давно хотел пошутить над своими коллегами ярко и красочно – чтобы запомнилось на всю жизнь. А тут еще со стороны финансового директора пошли намеки на увольнения. Ну были закуплены два цветных принтера, хотя ровно столько же маялось без дела в филиалах. Ну и что – это повод чинить разнос на собраниях?
Значит, пора уходить. И, значит, пора пошутить. Так, чтобы они все запомнили надолго. А кое-кто и навсегда запомнил: «Дождетесь вы у меня годового бонуса… Я вас всех поздравлю с Новым годом, падлы… Всем настроение улучшу до предела…»
Систему отправки корпоративных сообщений через Интернет и ключи к ней Веселов знал. А над чем еще шутить, как не над этим? Сообщение придет каждому прямо из головного голландского офиса – попробуй не поверь такому.
У Бориса в штанах раздался жалобный писк прямо во время вечернего семейного картофелеедства. Это телефон. В кармане брюк. Писк был всеми услышан. Он был не санкционирован. Что это еще за вечерние сообщения?
«Если это Ангелина вдруг? – подумалось Борису с надеждой и тревогой. – Что сказать?»
Полученная СМС-ка гласила:
Прошу принять во внимание, что годовой бонус по вашему SBU не будет выплачен, как предполагалось ранее, ввиду неудовлетворительных финансовых показателей компании в целом.
Подпись: Генеральный менеджер по странам Восточной Европы и Балтии Херки Ларссон.
Борис настолько опешил, что зачем-то – сам того не ведая – пробубнил эту информацию вслух. Визг, который раздался вслед за тем, как он гробовым голосом прочитал полученное сообщение, трудно описать словами, ибо в нем ничего человеческого не было вовсе.
Чтобы как-то разрядить неприятную предреволюционную ситуацию, Борюсик подбежал к шведской стенке и начал остервенело делать упражнения на пресс. Но что бы он ни делал со своим животом, тот не уменьшался ни на дюйм. Только после месяца изнурительных тренировок в момент новогодних и отпускных каникул вместо круглого становился бугристым и бесформенным как старый мяч. Сейчас Борюсик просто рвал себя на части, чтобы унять дикую ярость, бушующую внутри. К нему бы лучше не подходить в этот момент… Не подходить лучше совсем…
Жена вбежала в комнату, подобно спасающемуся от пожара слону, и с криком «Что, не будет? Не будет денег?» пнула его в то самое место, которое он так старательно тренировал. Легких ударов в той весовой категории, в которой находилась вся дружная семья, – не было. Животу стало очень больно.
А Борюсику обидно. Очень досадно где-то под большим и уставшим сердцем.
А тут еще нарисовалась теща с испуганной физиономией и диском от штанги в руке:
– Что, зятек, по миру семью пустить решил?
С этими словами теща медленно перегруппировалась в позу известной скульптуры дискобола.
– Зае…ли ваши Олимпийские игры! – заорал Борюсик и, поднявшись на ноги, что есть силы толкнул жену в грудь.
Случилась авария, как если бы тяжелый КамАЗ отъехал назад и врезался в стоящий за ним автокран. У автокрана-тещи от соприкосновения с затылком дочери кровь пошла носом, и довольно обильно.
– Для симметрии! – крикнул Борюсик и два раза плюхнул жене кулаком по лицу, стараясь угодить в шнобель.
Раздался вой. Страшный вой для любого панельного дома. Когда жилы стонут у всех от первого этажа до девятого. На крик двое старших сыновей закрылись в своей комнате, а Денисик выбежал в коридор.
– Папуа! Габада! Папуа! – закричал он третье слово в своей жизни, надвигаясь на отца, зло выставив вперед свои маленькие, но сильные кулачки.
Но времени и желания радоваться лингвистическим успехам сына у Борюсика не было.
– Куда прешь? Не видишь, пробка? – И он вмазал по лицу и ему.
Угодил неудачно… Бил-то несильно, больше для острастки… Чтобы не шумел малый на папку. А попал так, что с хлопком расквасил сразу все: и губы, и нос.
Увидев разбитое лицо маленького дурачка, подумал: «Вот так взять один раз грех на душу, ударить как следует и избавиться от этого вечно орущего, неподдающегося контролю недоразумения». И выбежал на улицу от этих ослиных воплей подальше.
Чувства жуткой досады и какой-то глобальной нереализованности раздирали сердце. Было как-то обидно и за себя, и за всю страну сразу. Почему такой невыносимо тяжелой стала в ней жизнь? Ведь такого не было раньше.
Было обидно за многое. Даже за незаконченную тренировку… Он подошел к турнику, располагавшемуся возле школы – прямо напротив родного подъезда. Повиснув, подтянулся без труда семь раз, выжал восьмой и девятый, а вот десять не получилось.
В институте для него это был минимум. Не раз он стройных и спортивных на спор обламывал на турнике.
Хоть и здоровый, с брюхом, а мог выжать и четырнадцать, и поболее.
Нутро все не успокаивалось. Хотелось кислорода, несмотря на то что на улице морозило и воздух был довольно свежим.
Рядом с домом располагался Измайловский парк. Он снял ботинки с носками, разделся по пояс, повесил куртку и рубаху на перекладину – а кто их возьмет ночью? – и пустился бегом к виднеющемуся лесу.
«А вдруг от соприкосновения с морозом жир быстрее расщепляется под кожей? – пришла ему в голову интересная новаторская мысль. – Худеют же медведи во сне в берлоге, теряя жировой запас. Как это мне раньше в голову не приходила такая гениальная идея!»
Под кожей, и правда, приятно пощипывало на колючем морозном воздухе. «Наверное, последний мартовский морозец», – подумал Борюсик. Босые ноги стали словно деревянными. Он спустился с горки и побежал по какой-то плохо протоптанной аллейке, чтобы быть поближе к природе, поближе к лесу.
7
Андрей сокращал путь через парк, не собираясь отдавать на маршрутку 30 рублей. Дарить кому-то пакет молока, если можно пройти это расстояние за сорок минут!
Его сильно знобило. Вечером заметно подморозило, а он был одет легко. Дома не был – сколько получается? Три, четыре – нет, три с половиной дня. Все-таки три работы – не две.
Ничего – впереди чемпионат. Первый настоящий, большой, профессиональный турнир. Его дочь покажет себя. Через шесть лет ей будет восемнадцать и она станет много зарабатывать. Уж в восемнадцать-то точно много. А шесть лет он может потерпеть и на трех работах, и на четырех.
Он шел как можно быстрее, чтобы не замерзнуть. Почти задыхался. Нет – когда выходил из дома такого мороза, конечно, не было. Иначе бы он так не оделся. Думали, все – весна уже в Москву пришла. Ан – нет.
Одно плохо: мыться не успеваешь, когда с одной работы на другую бежишь. На главной вроде как уже и принюхиваться и носы ворочать стали. А главная работа – это первое, что надо беречь. Все-таки и компания вон какая – международная. Главный офис в Амстердаме находится. Там тоже его дочь побывает на каком-нибудь турнире.
Он шел, представляя обводящий удар своей дочки, который в последнее время явно прогрессировал и становился ее главным оружием. Мощный, по линии. Соперницы, привыкшие часто выходить к сетке, теряли нити игры и «плыли», как говорил инструктор.
Персональная смс-ка от самого Херки Ларссона о том, что «бонус не будет выплачен, ввиду неудовлетворительных финансовых показателей компании в целом», настигла Андрея здесь, в парке, буквально в самом лесу. Когда он резал с одной аллеи на другую, чтобы не обходить потом под прямым углом. Несмотря на то что, глупо уставившись в экран старенького мобильника, он остановился, почему-то продолжал задыхаться. Он с силой швырнул мобильник в глубину леса и выругался по-узбекски. И тут жутко закололо в сердце.
Наверное, с тремя подачами он загнул… то есть не с подачами, а с работами… он улыбнулся такой путанице мыслей и сел на снег, прислонившись спиной к сосне. В сердце кололо все сильнее и сильнее. Он погружался в свой любимый сон, где был его ребенок в белой юбке, красивый зеленый корт и переполненные трибуны Уимблдона.
8
Борюсик не сразу понял, что босой ногой чуть не запнулся о тело человека. «Напьются же прямо в лесу», – подумал он и побежал было дальше. Но, сделав пять-шесть прыжков, остановился. Нет, на таком морозе парню не протрезветь. Борис развернулся и пошел будить пьяного: «Если не проснется через десять минут – оставлю, на фиг!» Холодно было, если не бежишь, особенно ногам.
Он подошел и узнал в сидящем пьяном человеке своего однофирмчанина.
Борюсик не особо удивился, так как Москва – город маленький и здесь все время встречаешь знакомых. Он даже разводиться с женой из-за этого не хотел. Начнешь жить один и будешь встречать их на каждом шагу – то жену, то детей, то тещу с жениными сестрами.
Это был узбек Андрей. Хороший парень, который тоже мыкался по Москве, как и он. Только замкнутый немного, никогда ничего не рассказывал, про баб не говорил, про гаремы – как его ни пытали – распространяться не желал.
– Чего-то рано ты напился, солдат, – сказал Борюсик и вспомнил, что Андрей никогда и не пил ничего, кроме воды из-под крана.
Принюхался – действительно, алкоголем не пахло. Узбек держался рукой за сердце. Борюсик не был сильным знатоком медицины. «Если он давно сидит, мог обмерзнуть», – подумал он. Взял снег и стал растирать ему щеки, затем расстегнул куртку, почти летнюю, и стал тереть грудь. Андрей застонал и что-то зашептал. Точно обмерз – в себя приходит помаленьку…
– Бонус… Бонус… – донесся до Бориса слабый голос.
– Ах вот ты, дружок, чего свалился! – проворчал Борюсик. – Ну разве можно так. Я вот под тем же снарядом побывал, и ничего, смотри: бодренький бегаю…
– Бонус… – держась за сердце, шептал Андрей.
– Да уж с бонусом нас здорово прокатили в супермеждународной компании.
«Идти он все равно сам не сможет…» – Борюсик взвалил узбека на плечи и, прикинув, в какой части парка ближе город, двинулся быстрым шагом.
– Бонус… – то и дело шептал Андрей.
– Держись, боец, – выплывем!
Борюсику вспомнились все военные фильмы, которые он смотрел в детстве с отцом. Это было в ту пору, когда тот еще не спился окончательно и не утратил интереса к делам детей и событиям в жизни внуков. Тогда они очень любили фильмы про войну. Каждое утро, просыпаясь, маленький Борюсик спрашивал: «А сегодня будут фильмы про войну?»
И они просматривали программку на день. «В бой идут одни старики», «Аты-баты шли солдаты», «Офицеры»… Теперь Борюсик, таща на себе Андрея, представлял себя героем одного из этих фильмов.
– Мы с тобой с одного батальона, брат. А у нас своих не бросают… – шептал он. – Я тоже попал под этот обстрел… ну и тяжелый же ты что-то стал… и меня накрыло этим снарядом… я тоже слегка контужен… тоже…
9
«Куда его нести? Надо было в больницу. Не поймут меня сейчас дома, если мы с ним заявимся. Не окажут там сейчас первой помощи».
Через двадцать минут Борюсик, шатаясь, вышел на тротуар и встал у обочины. Голосовал он как бы ногами Андрея, покачивая туловищем вверх-вниз.
Первая же машина остановилась. Удача это или нет, было непонятно. Из «уазика» вышел милиционер и направил на них свет фонаря.
– У вас здесь что, б…дь, конный бой или цирковая тренировка, на х..?
«Злой, – подумал Борюсик. – Есть у Андрея хотя бы паспорт, интересно?»
– Вы что в лесу-то делали, гомики? Одежду закапывали, что ли?
Стараясь говорить как можно дружелюбней и четче, чтобы не подумали, что они пьяные, Борюсик произнес:
– Тут коллеге плохо стало… на аллейке… на работе сложности…
– А, вона как! Коллеге! Ты не приближайся ко мне, бугай, а то сейчас е…у по пузу электрошоком…
«Интересно, это расщепляет жиры или нет?» – подумал Борюсик и остановился.
– Документы у перетрудившихся имеются? А? Трудовые резервы?
– У меня, кажися, нет. А у Андрея… сейчас посмотрю. – Борюсик аккуратно положил узбека на снег и пошарил у него в грудных карманах. К счастью, нашелся паспорт весьма странного вида.
Он протянул его милиционеру.
– Я так и думал. Чурки. Кто еще так зимой одевается? Сам откуда?
– Из Сибири… Командир, плохо с сердцем человеку. Он не пьяный совсем, честно…
– Грузитесь в кузов.
– До больницы бы…
– Это такси только до участка, стахановец.
– Только это такси поедет при одном условии, – заявил второй вылезший милиционер, представившийся как Иванов, хотя Борюсик в представления с такими фамилиями не верил. – С тебя, голопузый, анекдот.
Борюсик, уже начавший приподнимать Андрея с земли для погрузки в машину, так и застыл на месте.
– У меня сейчас состояние – совсем не до шуток. Как бы не располагает вовсе, командир.
А сам подумал: надо ж так обесценить такое хорошее слово «командир». Вот только что он воображал, что тащит с поля боя контуженого бойца, словно в военном фильме, да, собственно говоря, так оно и было. А теперь он обращается к милиционеру «командир».
Не был тот похож на командира, за которого шли солдаты в бой. Ничего, кроме подхалимажа, в этом слове не было.
– Тогда условия конкурса меняются: не рассказываешь анекдот – получаешь пулю в живот.
«А вот здесь уже пресс не поможет. Качай не качай», – взгрустнулось Борюсику.
– Ну, чего: жить будем – трави анекдот.
Борюсик лихорадочно пробежался по своим мозговым полушариям. Чего-чего, а анекдотов там не обнаружилось. Он вообще был не мастер запоминать анекдоты. Рассказывать их мог неплохо – но помнил не дольше одного дня. Пытался даже записывать в ежедневник, не раз представлял, что вот будут какие-нибудь судьбоносные с точки зрения карьеры посиделки, все будут рассказывать анекдоты и нельзя будет облажаться в ответственный момент и ничего не рассказать. Так и знал, что именно с этим попадет впросак. Учил же, учил…
– Ну, толстый, напрягись. – Милиционер угрожающе щелкнул затвором. – Считаю до десяти… Раз…
«Иван Васильевич… чего там портянки… у Петьки или у обоих?.. Нет, другое… дальше… б… лиса и волк… короче царь зверей… кто из них, там еще заяц был, – копался у себя в памяти Борюсик. – Это п…дец… что за голова… Нет анекдота про голову? Наверное, нет… Какой же последний я старался запоминать?»
– Шесть… семь…
«Бабы! Где они могут быть? В бане? Дома? У Василия Ивановича? И что? Не помню ни х… В фитнесе? Что они там делали? Пресс качали… а бонуса их, сук, лишили все равно».
– Девять…
– Начальник – пидорас! – громко воскликнул Борюсик.
– Так, хорошее начало… – согласился мент. – Дальше что?
– Начальник – пидорас: это раз, – задумчиво повторил Борис. И вдруг его словно осенило, и он забубнил отрывисто, боясь потерять спасительную нить воспоминаний: – Делятся они не просто на пидорасов… – заблеял Борюсик, в голове которого из какой-то погребенной глубоко в сознании рассылки по электронной почте всплывало что-то мутное. – Начальник – пидорас обычный говорит обычно: «Я тебя сейчас, Салтыков, трахну»; начальник – антипидорас говорит: «Я с тобой, Салтыков, трахаться не собираюсь»; начальник – пидорас-виртуоз заявляет обычно: «Я тебя, Салтыков, так отымею: не успеешь ни вздохнуть, ни пернуть»; а начальник – пидорас – поклонник Гагарина заявляет: «Я тебя сейчас трахну с работы так, что полетишь в космос без ракеты…» А есть еще…
– Ладно, залезайте, развел здесь нудятину…
Когда Борюсик взвалил Андрея на плечи, тот заметно потяжелел. Только при погрузке его в «уазик», Борюсик понял, что узбек умер.
«Все равно бы не успели… – подумал Борюсик. – Не простудиться бы самому».
Он посмотрел на свои красные обмороженные ноги. Он не стал ничего говорить милиционерам, боясь, что они оставят его здесь в лесу. Куда он пойдет босой с мертвым узбеком.
– Извини, брат, – Борюсик с трудом снял с трупа куртку, та, снятая с худосочного тела, еле-еле прикрыла часть его голого большого живота.
«Сейчас бы в Ангарске у мамы… Чай бы с малиной и медом – точно бы не заболел…»
Нужно было как-то согреться, как-то спасти себя в этом большом и злом мире. Столько потрясений свалилось на него в одночасье! Как же защитить свою ауру от всего этого? Он вспомнил, как в книге о Гарри Поттере волшебники оборонялись от дементоров воспоминаниями о сильных положительных эмоциях. Наверняка в этом что-то было и стоило попробовать. Он сосредоточился что есть силы.
Что же представить? Неужели как он лежит на простыне в васильках и семейных трусах и Ангелина выходит из ванной? А почему бы и нет? Главное, чтобы получилось и образовался этот… большой защитный шар… как его…
Сосредоточиться было, однако, нелегко. Неслабо их все-таки там в школе волшебников тренируют, чтобы вот так вот – раз! И в нужный момент собраться с мыслями.
Борюсику все больше представлялись почему-то страшные куклы, которые раскладывала Ангелина. Носастые, в капюшонах, похожие на смерть. Он больно ударился головой о железную стенку «уазика», тот подпрыгнул на каком-то ухабе. Борюсик почесал ушибленную голову и улыбнулся.
«Папуа!» – вспомнилось ему третье слово сына. Гордость разлилась по его груди.
– Не мамуа, б…дь! И не бабуа! А – папуа! – вслух произнес он. И подумал про себя: «Какие бабы дуры!»
– Это ты по-каковски там бормочешь? – через маленькое зарешеченное окошко брякнул милиционер. – Тоже чурка, что ли? А говорил, из Сибири…
И тут Борюсик чуть не сделал еще одну ошибку.
– Сам ты чурка московская, – бросил он милиционеру.
– Чего-чего, я не слышу? Губы, что ли, отморозил, толстопуз? Говори громче!
Борюсик вдруг вспомнил про сыновей и сразу захотел домой. Представил всех троих на фотке, сделанной в год, когда старший пошел в школу. Таких смешных, толстощеких, в одинаковых, почему-то в матросском стиле, кительках с белыми воротничками. Сколько сил положено, чтобы они с семьей оказались в Москве, и что будет с ними, если с Борюсиком что-нибудь произойдет?
Надо пробираться ближе к семье и как-то улаживать возникшее там напряжение. Только сейчас он понял, что многого добился и что ему не хочется, чтобы это все закончилось. Надо, чтобы это развивалось дальше. Ведь в Москву он приехал в первую очередь из-за детей. Жена с сестрами, может, преследовали и свои какие цели – покрасоваться около Кремля, сходить в бутик, увидеть живьем актера Чадова на сцене, – но для него семья стояла на первом месте. Вырастут и все трое станут москвичами. Даже маленький Денисик. Вон уже слова стал произносить. Что значит лечение. Кто бы им занимался в Сибири так, как здесь?
– Что ты там бормочешь? Оглох, что ли?
На самом деле Борюсик сидел и молился. Почему-то ему казалось раньше это так сложно. Просто взять и помолиться…
«Боже… Сделай так, чтобы это все было не зря…» Большой защитный шар обволакивал его голое промерзшее тело.
– Да так – анекдот вспомнил… – сказал он милиционеру.
– Ну давай – трави… Зря, что ли, мы тебя катаем… «Думай, голова, надо пробираться к дому… Давай, думай… Один анекдот – и мы дома…»
