Вереница фургонов и телег, трясясь и подпрыгивая на ухабах, неспешно пылила по тракту. Идя рядом со своим фургоном, Степан Игнатьевич Афанасьев немного щурил глаза из-за пыли, поднятой ехавшими впереди соседями, отчего его и так обветренное лицо покрывалось сеткой мелких морщинок, которые сходились к блекловатым голубым глазам. Лошадьми же правил старший сын Иван, которому недавно исполнилось двенадцать лет, и который был горд оказанным доверием. И хотя они тряслись по тракту уже как месяц и Иван успел попривыкнуть, все равно каждый раз, когда отец давал ему править фургоном, он чувствовал себя совсем взрослым. Семья Афанасьевых, размещенная в фургоне, насчитывала шесть душ. Помимо Степана и его старшего сына в фургоне ехали Елена, жена Степана, и трое младших: два дочки и совсем маленький, двухлетний Николай. Бог дал Афанасьевым еще двоих, но один из них умер во младенчестве, а другая, пяти лет от роду, угасла в три дня от холеры.

Афанасьевы оказались одними из последних подлежащих отселению. После освобождения крестьян и передела земли между ними, около трети из их общины в Нижегородской губернии должны были ее покинуть, ибо на них попросту не хватало земли. Часть из крестьян подалась в город на заработки, но большинство не захотело менять привычный уклад. Да и земли переселенцам обещали дать не пять-семь десятин, то есть гектаров по-нынешнему, а все десять-пятнадцать. То есть в два раза больше.

И хотя поначалу ехать совсем не хотелось, после реформы в общине случился раскол. Ибо каждый хотел остаться, да и после, когда решили, кто отселяется, никак не могли решить, кто будет первым. Вдобавок, община как таковая исчезла, потому как любой мог ее покинуть. И многие это сделали, дабы вести хозяйство по своему, на только своей землице. Поэтому Степан даже обрадовался, когда, наконец, очередь дошла и до них, ибо в родном селе им стало совсем не уютно.

Земля их располагалась в новосозданной Омской губернии. И хотя путь до нее предстоял не близкий, зато они получили целых пятнадцать гектаров. Вдобавок на семью Афанасьевым выделили сто рублей подъемных, которые выдавались в виде ссуды, сроком на двадцать лет. Немного конечно, но и таких денег Степан никогда за глаза не видел. Так что для вчерашнего крепостного, это оказались огромные деньги.

В путь тронулись по весне, как только сошла вода и немного подсохла земля. До Казани, где находился перевалочный пункт, они добрались на собственной телеге, запряженной одной савраской. В телеге вся семья и ее нехитрый скарб не умещались, поэтому Степан с Иваном попеременно шли пешком. Впрочем и у других переселенцев положение было не лучше. Поэтому, когда дошли, обувь уже давно была перевязана веревками, дабы совсем не развалилась.

Возле Казани раскинулись несколько огромных лагерей, где переселенцев формировали в караваны в соответствии с местом назначения. Так из дюжины семей покинувших родное Устиново, только Степан да его сосед отправились с одним караваном. Остальные переселялись в другие места: кто за Урал, а кто и в южные степи. На семью выдали по фургону, в котором им и предстояло ехать до самого Омска. В перевалочном лагере они пробыли неделю, ожидая пока сформируется караван. Недалеко от Казани начинался тракт, который вел через Уфу и Челябинск в Омск и следовал далее до Красноярска. Вначале тракт представлял собой проторенную повозками тропу, но пять лет назад, когда программа переселения набрала темп, его начали расширять и посыпать поверхность утрамбованным гравием. Делалось это лишь местами, вблизи населенных пунктов, но потихоньку тракт продолжал расширяться. Вдоль тракта, вблизи почтовых станций, выросли небольшие поселки с постоялыми дворами, рынками и скотобойнями. А небольшие городки, типа Уфы, Челябинска и Оренбурга, выросли как на дрожжах, став перевалочными пунктами для переселенцев.

Для шести душ фургон оказался довольно тесным, зато в нем не так сильно трясло. По вечерам фургоны съезжали с дороги и образовывали круг, посреди которого ставили палатки и разводили костры. Обычно несколько семей ужинали в складчину, вместе усаживаясь у костра. А на следующий день все начиналось сызнова: дорога, скрип колес, да заунывное пение - крик русской души. На расстоянии двух недель пути находились перевалочные лагеря, где переселенцы проводили пару дней, отдыхая и отмываясь.

К сентябрю, как раз до начала морозов, они, наконец, достигли Омска, где остались перезимовать. На зиму население города вырастало вдвое за счет поселенцев. Размещали их в бараках на окраине города. Условия в бараках были тяжелые. Две печурки с трудом обогревали помещение, а большая скученность зачастую приводила к болезням и ссорам. Благо при бараках находились бани, куда еженедельно ходили все. Еды было не много, в основном хлеб, но его хватало. Зиму Степан, как и большинство мужиков, провел на лесопилке, где они заготавливали бревна и доски для будущих домов. Женщины подрабатывали на текстильных фабриках, что выросли как грибы после дождя, ибо поток переселенцев породил небывалый спрос на товары, которых не хватало в богом забытом краю. Наиболее предприимчивые из мужиков устроились на строительство завода по производству паровых двигателей, а так же на завод по производству сельхозинвентаря, принадлежащему местному купцу с приятной для уха купца фамилией - Барышников. Там и платили поболее и кормили горячим обедом.

Апрель следящего года выдался теплым и как только сошли снега, Степан вместе с остальными мужиками поехал смотреть свои владения, что располагались в тридцати километрах от Омска. Их участки уже разметил землемер и Степан лично поставил крестик о том, что он вступает во владение землей. Вместе с соседями они справили избы, чтобы как можно скорее приняться за посевную. Из подъемных ста рублей, Афанасьевы получили только двадцать. Остальная сумма пошла в счет выданного сельхозинвентаря, лошади и посевных семян. Вдобавок к подъемным Степан смог взять ссуду в двадцать рублей, в местном отделении Крестьянского Банка. Эти деньги пошли на стройматериалы для избы.

И наконец, в конце мая, Степан со старшим сыном, который за зиму возмужал и прибавил еще вершок, вышли на первый посев. Земля уже просохла и все сорняки были выполоты. Афанасьев перекрестился, и его руки привычно легли на плуг. Впервые за много лет он был счастлив.