По случаю дня рождения старшего (во всех смыслах) инспектора в одном из кабинетов собралось всё немногочисленное Отделение по работе с несовершеннолетними и сотрудники бухгалтерии. Опаздывал только Маринин.

Полные ноги, выпирающие из туфель, короткая стрижка из редеющих волос, массивные янтарные бусы, помада цвета гербицидной моркови, стойкий запах пудры и лучший в мире «тормозок» — малая часть того, чем могла похвастаться виновница торжества. Она была в том возрасте, когда, железно, есть внук или внучка, гормональный сдвиг и шутки на тему основного инстинкта доставляют невообразимое удовольствие, даже если шутят над тобой, главное, чтобы шутником был мужчина, желательно, молодой. В данном случае, это Вадим Высочин, «первая фуражка», не работавший под руководством Маринина, но с удовольствием живший с его женской частью (все, кроме опаздывающего начальника), что называется, одной жизнью.

Высочин мастерски откупорил бутылку и разлил полусухую пену в гуттаперчевые пластиковые стаканчики.

— Поздравляю Вас, любимая моя, Настасья Семённа!

Что пожелать Вам в этом году?

Счастье, удачи, и всю лабуду?

Нет, я Вам желаю, милая, впредь,

Больше «хочу!» и не терпеть!

Не терпеть произвол от начальника-гада,

Не терпеть, если хочется шоколада.

Не терпеть! Вот девиз: «Не терпеть!»

А больше хотеть и больше иметь!

Смех взорвал кабинет и расплылся по коридору здания, затихшего на время обеденного перерыва. Маринин улыбнулся, зная источник позитива, и открыл дверь в кабинет, откуда «пахнуло» хмельной женской разноголосицей, перекрикиваемой уверенным мужским баритоном.

— О, высокое начальство! — сдал Высочин. Все обернулись.

Пока Маринин протискивался к имениннице, ему в руки сунули стаканчик с шампанским. Он пожелал ту самую стандартную лабуду, от которой открестился Высочин, компенсировав это искренней и немного смущённой улыбкой.

— Итак, тост! — не унимался Высочин, дожидаясь тишины. — Однажды, после сильнейшего стихийного бедствия, осталась на Земле одна единственная женщина. Совсем как Вы в моём сердце, — обнял рано «поплывшую» именинницу, — и она брела по свету, брела, и вдруг, увидела человека.

— Только бы мужик! Господи, чтоб мужик! — взмолилась женщина. И она подошла к нему, и о чудо! На ковре сидел, и устало созерцал мир мудрец.

— О, великий мудрец, — взмолилась женщина, — я так долго шла, я так сильно устала, может ты…, — не будем при детях, и рассказчик покосился на именинницу, — если что, я всё сама. Ладно, — говорит мудрец, я согласен, если только отгадаешь загадку, — Высочин сделал глоточек. — Итак, внимание!

Наступила весёлая «тишина», прерываемая перешёптыванием и смехом.

Рита стояла почти у окна, за спинами, и, почувствовав, что Маринин смотрит, ответила грустно-обвиняющим взглядом, и, не дождавшись финальных пожеланий, допила шампанское и поставила стаканчик на подоконник.

Раньше у неё случались депрессии два раза в год — в канун Нового года и Дня рождения. В эти дни она подводила личные итоги, с каждым годом убеждаясь, что главного в жизни женщины ещё не достигла. Но за последние полгода ощущение собственной несостоятельности разрослось, и все праздники Рита невольно приравнивала к тем двум, и впадала в микродепрессии.

Всеобщий гогот оглушил Маринина, ранее слышавшего эту историю, переродившуюся в тост.

— Так пусть же тебе, — перекрикивая всех, продолжил Высочин, — свет очей наших и огонь сердец наших, тебе никогда не встречаются мудрецы и скучные импотенты, а только глупые, активные и весёлые! — и поклонился кивком головы.

Именинница обняла тост-мэна за плечи и прижала к себе боком, поцеловала в щеку, во вторую и в губы.

Под всеобщее о-о-окание чокнулись и выпили.