Во двор Маринин вошёл с чувством, которое давно не испытывал. Наверное, потому что, с тех пор, как умерла мать, знал, что тут никого нет, его никто не ждёт, но теперь он был уверен — Надя здесь. И казалось, что за прошедшие три дня, и дом и двор ожили, ощущая её присутствие.
— Всё-таки Катя права, дом — это живой организм….
Он осмотрелся и направился к летней кухне. К его удивлению, в ней не было и следа пребывания Нади.
Дёрнул входную дверь в дом. Закрыта.
— Что, богадул? — бросил Ластику, появившемуся как всегда из неоткуда и скрылся за домом. Осмотрел все окна и под тем, которое находилось в дальней комнате, была не то, что примятая, почти вытоптанная, трава.
— Ну, хоть не выбила…, — снова улыбнулся Маринин.
По гнутым веткам малины и опять-таки примятой траве между рядами было понятно, и здесь ступала Надина нога.
Увидев из леска толпу отдыхающих, и поняв, что Надю он всё равно на речке, забитой взрослой и детской полунаготой, не найдёт, пошёл обратно.
Мысли о том, что Надя испугалась и сбежала, были отметены сразу. Оставалось ждать — ждать темноты и её возвращения, но не пришлось. Слегка опустив голову, на которой по-прежнему красовалась бейсболка, она, морщась, чесала руки и ноги, прислонившись спиной к калитке.
— Пойдём, колхозница. Поцарапалась?
— Пока малину Вашу собирала, ободралась вся, а тут ещё мошкара! — зло кусанула Надя.
— Надо было что-нибудь длинное надеть, чтобы и руки и ноги прикрыть.
Она промолчала, а он вспомнил, что принципиальные девочки чужой одежды не носят.
Подошли к крыльцу.
— Ты как — через дверь или через окно? — Маринин держал увесистую связку ключей.
— Типа, умный? — отбивала атаку гордо закинутая голова, и ленивый рот, отказавшийся произнести два коротеньких слова.
— А что это мы такие хамки? — отбил и он, и почти рассмеялся, не ожидая такой реакции.
— Ну, и чё Вы мне сделаете? — Надя первой прервала молчание.
— В колонию отправлю.
— В колонию суд отправляет, а не Вы. Это, во-первых, а во-вторых, Вы ничего не докажите.
— Докажу.
Надя серьёзно поправила руки на груди, и «поменяв» ноги, приготовилась к важному разговору.
— Тебя на рынке видели человек сто, из них, двое, моя жена и её подруга, опознают тебя стопроцентно! Плюс, отпечатки пальцев на ведре, окне и калитке, а про отпечатки от обуви…, — Маринин глянул на «полуживые» балетки, и ноги, в частных и тонких, красных полосках, и замолчал.
— Ладно, пойдём, демагог.
— А чё Вы обзываетесь всё время?
— А чё нельзя? — спародировал он Надю.
Надя быстро шмыгнула в комнату, и почти сразу скрипнула панцирная сетка. Маринин прошёл на кухню, включил чайник, радио. Заглянул в кастрюльку, стоящую на плите, внутренне облизнулся на мелкую молодую картошку, и сильно удивился, обнаружив в холодильнике продукты, которые не покупал.
— Держи.
Надя повернулась — Матвей Александрович стоял рядом. Она села, провалившись, чуть пододвинулась к краю, к железной перекладине, взяла флакончик зелёнки.
— Щипит, щипит, не могу! Больно…! — вытянутые губы, которых будто бы только что, касалась лимонная долька, старательно дули на выводимые прямые и изогнутые изумрудные линии на ногах.
Матвей Александрович сидел на стуле напротив, сложив руки на груди, и слегка запрокинув и прислонив голову к стене.
— Так, гражданка Белоусова, давай решим, что с тобой делать.
— А что тут решать? Я буду жить здесь, присматривать за домом. Хочите, картошку прополю, я уже даже начала….
— Копать тоже начала.
— Да, я пару только….
— Хрен, с картошкой, копай, не жалко…! Просто она ещё мелкая, поэтому лучше подкапывать.
— Это как?
— То бишь, куст не вырываешь, а немного отгребаешь землю, берёшь пару картошин, и обратно загребаешь, — охотно поделился Матвей Александрович.
— А! И она будет дальше расти?
— Соображаешь, агроном.
— Замётано, Матвей Александрович!
— Подожди, ты меня сбила…. Жить тебе здесь нельзя.
— Почему нельзя?! Здесь никто не ходит, тем более, я же не дебилка — музыку не врубаю. А если кто-то и узнает, я скажу, что сама в дом залезла, и Вы тут не причём!
— Так и скажи, Маринин тут не причём.
— Вот, Вы, Матвей Александрович, меня, правда, за дебилку держите?
— Я тебе больше скажу, я тебя вообще не держу.
— Вам чё жалко, что я здесь живу? — дрогнул разочарованный голосок.
Тихо шмыгнув, она закрутила флакончик, резко, видимо, приловчившись, встала с кровати, и, услышав щелчок, оповещающий о том, что чайник закипел, удалилась на кухню, на ходу выворачивая и осматривая малахитово-подобные руки и ноги.
Маринин, закрыв глаза, несколько раз потёрся макушкой о стену, выпрямился, и, смахнув с головы сухую извёстку, пошёл следом.
Надя полностью освоилась. Она знала, где что лежит, по-хозяйски накрывала на стол. Видимо, и проголодалась она зверски, потому что ела на ходу, жадно кусая всё подряд и практически глотая. Сербнула чая, обожглась, втянула холодный воздух и поставила кружку на стол.
Конечно, ему было не жалко, что бы она здесь жила. Наоборот, он боялся того, что может с ней произойти в чужой машине или в собственной квартире, и одновременно опасался возможных последствий её здешнего пребывания. И всё-таки решил поторговаться, а вдруг она его переубедит?
— Не страшно было одной в большом доме? — Матвей Александрович стряхнул пепел в открытую печную конфорку.
— Ой, Матвей Александрович! — Надя снисходительно вздохнула, и отмахнулась с видом бывалого смельчака, — если бы Вы знали…, но лучше Вам не знать.
— От чего же? Расскажи.
— Потом как-нибудь.
— Потом может и не быть.
— Матвей Александрович, ну, вот, чё Вы боитесь? — она хотела добавить, что боится он, видимо, что узнает жена, и что его обвинят в совращении малолетней, но промолчала. — Соседей мало…. Никто не узнает. Понимаете, никто! А если вдруг и узнают, то я скажу, что просто залезла в брошенный дом, и всё. Вы здесь бываете редко, а если и бываете, так я скажу, что в лес убегала, на речку. Всё!
Примерно с половины уже частично знакомой, и с легко прогнозируемым финалом, речи Матвей Александрович часто и отрывисто закивал, то втягивая, то выдыхая едкий дымок.
— Где деньги взяла на продукты? — снова начал он, но уже мягко, без иронии.
— Вишню продала, два ведра. Ни чё?
— Нормально. Вместе с вёдрами?
— Не-а, пересыпали в их, ну, кто купил.
Они помолчали. Матвей Александрович бросил окурок в печку, закрыл маленькой выпуклой крышкой конфорку и сел к столу.
— Ладно, Надя, живи, но…, — он посмотрел ей прямо в глаза, — неделю. Это испытательный срок. Если всё будет хорошо, то останешься здесь до…, — прищурив глаза, прикинул в уме, — до 25 августа. То бишь, потом ты возвращаешься домой или в центр, куда хочешь, и идёшь в школу, дабы получить таки аттестат о среднем образовании.
Для себя Надя давно решила, что останется здесь, поэтому отреагировала на его слова спокойно, даже, равнодушно.
— Ладно.
Матвей Александрович вынул из портмоне две пятисотые купюры и поставил «галочкой» на стол.
— Это за малину.
Ошарашенные глазищи сначала впились в деньги, потом в Матвея Александровича.
— Так она же Ваша….
— Была Ваша — стала наша, — Матвей Александрович встал со стула. — Ладно, будь хорошей девочкой, не играй со спичками. Через неделю решу, оставлять тебе ключ или нет, а пока по традиции…, — и, сложив руки вместе, словно собирался нырнуть в воду, «нырнул».
Надя выглянула в окно — Матвей Александрович удалялся от дома. Она взяла кружку долить чая, как вдруг услышала звонкий стук — под окном стоял Матвей Александрович. Торопливо распахнув деревянные рамы, оказалась с ним лицом к лицу.
— Забыл сказать…. На рынок не суйся. Если что-нибудь насобираешь, я заберу. За сборку заплачу, — он подмигнул, а Надя засмеялась. — И кота в дом не таскай, от него шерсти много и по столам он лазает! — максимально строго сказал Маринин, глядя на сидящего перед ним на земле кота. Ластик перебирал передними лапами, будто разучивал какое-то танцевальное движение, и, собственно, никак не отреагировал на замечания хозяина.
И Матвей Александрович снова пошёл к калитке, а Надя ловко заскочив на подоконник, спрыгнула на заросшую клумбу, и тихо пошла следом, чтобы побыть с ним ещё немного, и пусть на расстоянии, но рядом.
Он ни разу не обернулся.
Надя постояла, пока он замыкал калитку на ключ, и когда машина отъехала, так же тихо и медленно поплелась обратно. Не глядя, сорвала какой-то листочек с дерева, потёрла, разглаживая разветвляющееся прожилки, стала складывать, будто это лист бумаги, а она специалист по оригами.
Берёзовые листья колыхались, путаясь, друг в друге, а солнце медленно опускалось к горизонту. Надя сидела на лавочке и гладила Ластика, запрыгнувшего к ней на ноги, так же ловко, как она на подоконник, и он отвечал благодарным мурчанием и закрытыми от удовольствия глазами.
Они просидели минут десять, и кот размечтался о вечном блаженстве, но Надя стала зевать и почувствовала, что очень устала и хочет спать. Происшествие на рынке было для неё неприятным, хотя, она совсем не считала себя виноватой, но всё-таки боялась, что Матвей Александрович рассердится и выгонит из дома. Эти, как оказалось, напрасные переживания изрядно её измотали.
На самом деле, Маринин не хотел уезжать. Надино присутствие его одновременно радовало и огорчало. В другой раз, он бы и думать не стал, а просто остался, но Надя!
И как только он выбрался с грунтовки на трассу, понял, что зря уехал. Поторопился. Катя будет весь вечер стонать про малину и рыночную воровку. Потом всем позвонит и всем расскажет, и если ей кто-нибудь позвонит, и им расскажет. Потом примется сверлить темой о продаже дома. Ехать к Рите тоже не хотелось, а здесь тишина и покой. Ну, и Надя.
Он посмотрел на часы — до конца рабочего дня меньше часа. Притормозил, дожидаясь, пока проедет встречная машина, и уже собирался развернуться, но зазвонил телефон.
— Дом в порядке, всё на месте.
— Слава Богу! А малина? Наша?
— Думаю, да.
— Я так и знала. Ты уже домой?
— Да, я тут, подумал…, наверное, останусь. Вдруг кто нагрянет, — замялся Маринин и съехал на обочину.
— Нет. Давай, домой.
— Не, ну, ты же сама говорила, что надо ловить, опознавать, и тут же, давай домой…!
— Маринин, ты думаешь, я не знаю, что ты к цапле своей уже собрался?! Значит, так, либо ты сейчас же едешь домой или можешь вообще больше не приезжать!
— Заманчиво, — заключил он в отрывистые поддакивающие гудки, и, выехав на дорогу, продолжил движение в прежнем направлении. — На себя посмотри. Цапля.