Он быстро шёл по тропинке, определяя по памяти, где растёт дерево, а где нет. В голове было шумно, больно и по-дурацки непривычно. Одновременно он думал о Наде, о том, что она убита, о том, что этого не может быть, и о том, что это всё-таки произошло, о том, что в доме был пожар, что кто-то убил и поджёг Надю. Кто? Зачем? Неужели, она привела кого-то в дом? Он не верил в это. Как её опознать? Кто будет хоронить? Мать? Маловероятно. Решил, что он это и сделает, вроде как, она пострадала в его доме, и это ни у кого не вызовет подозрений. Оставалось только опознать, чтобы похоронить, как полагается, а не так, без роду, без племени.

— Бессмысленно. Всё бессмысленно. Ведь ребёнок, девочка совсем, чтобы она там не думала. Ну, убил, но поджигать-то зачем? Зачем? Чтобы не опознали? Чтобы только труха от неё осталась. Сука, как же так? Найду, убью!

— Надя, Надя, как же ты так? Что же случилось?

— Нельзя было её в доме оставлять! Не хотела, ну, и по хрену! Надо было за шкварку и в машину! Отвёз бы в центр или домой, живая бы была.

— Да, ещё так. Господи, Надя, кто же это тебя так?

Оказавшись на берегу, он быстро разделся догола, и, вспомнив, как Надя, спрятавшись в тумане, намекала о своей красивой наготе, по колено забежал в воду и сразу, не нырнул, а упал, и быстро погрёб.

Он лёг на сырой берег, и ему померещилась Надя. Нет, не померещилась, просто теперь не было смысла себя сдерживать, и он мог себе позволить подумать о ней. И она, как в ту ночь, сидела на нём сверху, и, прогнув спину, целовала его губы, а он не сопротивлялся. И ему было просто хорошо.

Всё испортил знакомый, но такой неуместный и противоестественный в этой утренней белой и полумёртвой обстановке, звук. Маринин дотянулся до брюк, подтащил к себе, и, взяв телефон, лежавший сверху, всё-таки сел, хотя и не хотел.

— Почему не звонишь? Я чокнусь скоро! Что там? — раздался, как всегда, встревоженный голос.

— Там…, там труп, — еле выговорил он, не зная, как сказать, чтобы себя не выдать.

— Труп…?!

— Да….

— Ты говорил, дом сгорел!

— Да, её убили и потом подожгли….

— Кого?!

— Неизвестно…. Надо опознать, но документов при ней не нашли, и….

— Матвей, это та девушка, с рынка. Помнишь, ведро с малиной?

Удивительно, но Маринин обрадовался. Во-первых, потому, что Катя назвала её девушкой, а не девкой или девицей, как в прошлый раз, а во-вторых, появился шанс быстро установить её личность.

— Катюша, ты гений! — подумал Маринин, и вяло вздохнул, — да, наверное, ты права….

Когда он вернулся, уже почти рассвело. На одежде проступали мокрые пятна, и он откровенно подмёрзший, заглянул в дом взять ветровку, но к своему удивлению её не нашёл.

Высочин со товарищи продолжали обследовать дом, который для них был просто очередным местом преступления. Лавочка под берёзами тоже была занята, и неприкаянный хозяин отошёл в сторону и сел на пустующую собачью будку.

— Графские развалины, — пошутил он про себя, вспомнив собаку, которую пришлось отдать дядь Андрею, когда умерла мама. — А где кот? Убежал, наверное. Надо поискать.

Второй раз в жизни, Маринин чувствовал себя здесь лишним. Впервые он испытал это, когда умерла мать, и двор наполнился родственниками и соседями. Вроде бы все они собрались по одной безрадостной причине, но при этом не считали зазорным разговаривать и даже болтать на самые разные темы. Но завидев его, мгновенно корчили скорбные физиономии, как бы оправдываясь, что это всего лишь случайность.

Обезглавленный дом почему-то опять напомнил Борьку. Мама, Катя, Рита, Высочин…. Ему меньше всего хотелось думать о Наде, и он в голову, как в печку, подбрасывал новые и новые темы и воспоминания, но Надя, будто их поглощала, и он опять недоумевал, как такое могло произойти здесь, в его доме, и кто это сделал?

— Убил. А может, убили? Может, их было несколько?

Он обернулся на свист — дядь Андрей. Его не пропускал во двор полицейский, и когда Маринин посмотрел на него, махнул рукой и что-то сказал.