На этот раз, заранее предупредив Катю, Маринин поехал в деревню, которая, наверняка, кишела слухами, не сильно отличающимися от Высочинских домыслов.

После разговора с Вадиком он был одинаково взбешён и растерян. Мысли отталкивались друг от дружки, и упорно наталкивались на одну.

— Он мне не верит! Если Вадик не верит, то, что говорить про остальных? Да, я бы и сам не поверил.

И всё же стало легче. Это был как раз, тот выдох, который был ему так необходим.

Так как «парадный» вход был опечатан, Маринин вошёл во двор с дальней калитки, которую господа-сыщики не обнаружили. Не спеша прошёлся по вновь отросшей траве, казалось, так давно скошенной, и только сейчас увидел прополотую картофельную грядку. Пожелтевшая и засохшая ботва, замучено склонившая макушки к земле, уже начала уступать никогда не проигрывающим сочно-зелёным сорнякам. Боль опять почему-то пронзила живот, отчего возникло желание перехватить его руками и сжать.

Что-то тёплое и мягкое коснулось его ноги.

— О, живой? — добродушно обратился он к коту и, наклонившись, почесал его макушку, и тут же выпрямился, поняв, как неудачно скаламбурил.

Всё было опечатано — баня, гараж, дом — всё. Маринин испытывал не только беспощадное чувство вины, но и чувство позора. Ему было не по себе, оттого что здесь побывало так много людей, которые всё обсмотрели, обсудили, запротоколировали. Натоптали. И сам дом, который всегда был для него самым надёжным и крепким, в раз оказался трусливым и жалким, не сумевшим защитить одну-единственную девочку.

Катя, разбуженная приходом мужа, вошла в кухню.

На столе красовалась закупоренная бутылка водки, а Маринин погрузился в открытый холодильник.

— Не спишь? — мягко спросил он и захлопнул дверцу локтём, держа в руках цветастую кастрюлю, которую тут же перехватила у него Катя.

— Давай, я.

Маринин сел за стол, посмотрел на бутылку и вспомнил, что не взял рюмку. Встал, открыл шкаф со стеклянными дверцами, достал одну, дунул в неё на случай пыли, снова сел, уставившись на бутылку, словно ждал, что она заговорит.

— Салат сделать?

— Не надо, — он обхватил руками голову, давя запястьями на виски.

Катя пару раз грюкнула посудой, и, поставив тарелку в микроволновку, обняла мужа, уткнувшись подбородком ему в голову.

— Как ты?

Маринин покивал.

— Не переживай. Ты не виноват, что так получилось.

Маринин снова покивал, но уже слабо, для вида, чтобы Кате было приятно.

— Не виноват, разумеется. Сам её в дом привёз, позволил остаться, потом разрешил, и наконец, просто бросил….

Щёлкнула микроволновка.

Он посмотрел на тарелку борща и подумал, что хочет только выпить.

— Иди, ложись, я скоро.

Катя помотала головой и подпёрла голову рукой.

— Я всё думаю об этой девочке. До сих пор не могу понять, как такое могло произойти….

Она всё говорила и говорила, а он изредка кивал, тоже думая об этой девочке.

Поначалу всё было почти хорошо. Он сильно прижал к себе жену и быстро уснул.

Через минут двадцать проснулся, откинулся на спину и вытянул руку из-под Катиной головы, сел, закурил. Сделав пару затяжек, словно только заметив, присутствие жены, быстро подошёл к окну, и, отодвинув штору сбоку, скрылся за ней.

— Духота, проклятая!

Ещё только войдя в спальню, он подумал, что чересчур душно, но увидев открытое окно, решил, что это действие водки и усталости.

Мысли о доме и Наде уже не были такими мучительными, как в первые дни. Он с ними свыкся. Прокрутив их и опять и снова, будто заучивая наизусть, почему-то вспомнил, как ребенком спускался в подпол, поторопился и упал с лестницы, ударившись спиной о ступеньку, и как после очередного тайфуна в подполе плавали банки с компотом и помидорами, и как потом вычерпывали воду, и как долго он просыхал.

Выбросил окурок вниз, кашлянул, и, выскользнув из-за штор, направился в прихожую. Достал из кожаной папки фоторобот, и, посмотрев на него с минуту, убрал.

Вернувшись в спальню, лёг на бок, потом перевернулся на живот и несколько раз потёрся глазами о подушку, мысленно усмехнувшись такому глупому способу, стереть из памяти Надю, завёрнутую в одеяло.