Этот район Маринин помнил как шумный и по-хорошему беспокойный. Памятен он был для него и тем, что ещё до знакомства с Катей, встречался с девушкой, которая жила на соседней улице. Теперь же остался один не расселённый барак, остальные были разобраны, особо хозяйственной частью населения. Освободившаяся земля быстро заросла травой, кое-где образовались заболоченные канавки с камышом, и о том, что здесь когда-то кипела простая рабочая жизнь, можно было только догадываться.

По объездной дороге, проходившей через район, по-прежнему ездили большегрузы, поэтому её периодически ремонтировали. Несколько лет назад, почему-то, начали укладывать асфальт с двух концов, и в итоге, остался примерно километровый участок классически-разбитой дороги. Почти посередине этого участка, на повороте, стоял расселённый, но ещё не разобранный деревянный четырёх квартирный барак. Именно в нём, если верить Карасику, обитал Чирик.

Седан съехал с драного асфальта, аккуратно перекатившись с намытого дождями земляного бордюра, и медленно проехав вдоль барака, не притормаживая, развернулся, сделав маленькую петлю, и выехал на дорогу.

Маринин не то что бы труханул, но как-то неприятно разволновался. По дороге сюда, он был полон нетерпеливой решимости, и торопился, и злился на чересчур медлительных автолюбителей, а потом….

Форма. Она стала оправданием его нерешительности. По сути, Маринин был прав, ведь даже если бы он, встретившись с Гариком, сказал, что разыскивает кого-то из малолетних хулиганов, всё равно мог его спугнуть.

Вероятность этой встречи, и пусть только теоретическая, сильно его потрясла. И все разбуженные воспоминания, тяжёлые и нежеланные, самостоятельно ворошились в его голове, и он уже даже не пытался сопротивляться и переключаться на другие. Но он вдруг так заторопился, ужасно боясь не успеть выполнить что-то обещанное.

По сравнению с утром, день обещал быть тёплым, насколько это возможно в середине ноября. Маринин расстегнул куртку и, сняв шарф, бросил его на сидение. Пикнула сигнализация и он, выйдя на единственную и потому центральную асфальтированную дорогу кладбища, пошёл быстро и уверенно.

Голые стволы деревьев лениво покачивали ветками, будто непропорционально длинными руками с растопыренными пальцами, а некоторые нечищеные от опавшей листвы могилы были похожи на специально собранные, но не убранные, кучки, которых полно вдоль дорог в дни общегородских субботников. Откуда-то пахнуло жжёной листвой, и он с облегчением подумал, что это не одеяло и не Надя, но тут, же дёрнул головой, чуть морщась, словно увидел что-то неприятное. Странно, но теперь Надя ассоциировалась у него с запахом горелого. И если её голос со временем забывался, то назойливый запах наоборот, усиливался.

Маринин стал вспоминать, что последнее Надя сказала, и, откручивая назад события и разговоры, перескакивал с одного на другое, выхватывая самые запомнившиеся, и не раз уже «просмотренные».

Перед глазами, как после поднятия занавеса, оказалась сцена их разговора.

— Я давно не ребёнок!

— Да. Давно не ребёнок, а кто ты, Господи? — мысленно спрашивал он Надю.

Из-за поворота показался юркий грузовик мемориальщиков, громыхнувший на выбоине брошенными в кузов отработавшими лопатами, и комочки земли, подпрыгнули вверх. Через стекло мелькнули смеющиеся лица двух пассажиров и мордатого водителя, который, казалось, не держит руль, а тихо и незаметно, улыбаясь только для отвода глаз, сжимает его толстыми руками.

— Женечка, — подумал Маринин, увидев свой многолетний ориентир — маленький памятник, памятничек, девочке, умершей в двухмесячном возрасте. Пройдя Женечку и ещё три оградки, остановился, и вдруг понял, что пришёл к маме. Дикий стыд, паршивый-препаршивый, пронизал его всего. Ведь он даже не подумал, что надо зайти к матери, не говоря уже о цветах, а ноги, что называется, сами его привели. Просто забыл. Как когда-то, учась в седьмом классе, он забыл поздравить маму с днём рождения. Ложился спать — помнил, проснулся и забыл. И вспомнив только в школе, с трудом дождался окончания уроков, и, придя домой, не знал с чего начать, с извинений или поздравлений.

Он постоял ещё немного, открыл калитку, которая не то что открывалась, а распахивалась, вошёл в оградку, глянул на могилу отца, старшего брата, и снова на мамину. Чуть улыбнулся. И подумав, что пора идти к Наде, внезапно осознал, что не помнит, где она похоронена.

— Как так? Нет, подожди…, — он закрыл на мгновенье глаза, и сильно потерев рукой лоб, стал вертеть головой во все стороны, пытаясь «высмотреть» Надю.

— Это было далеко.

И быстро вернувшись на дорогу, пошёл вперёд, мысленно пытаясь «выжать» изо дня похорон хоть что-нибудь, что подскажет ему верное направление. Вспомнил, что Надю похоронили рядом с бабушкой и дедушкой, и, несмотря на то, что фамильных захоронений много на любом кладбище, старался не отчаиваться.

— Почему же ты здесь за ней не присмотрела? — снова мысленно упрекнул он мать Нади, которая на похоронах сказала, что они, имея в виду своих родителей, за ней там присмотрят.

В глазах плыло и рябило от бесконечных верхушек памятников и разношёрстных оградок, как вдруг из бокового проулка навстречу вышел мужик. Он был примерно одного с ним роста, но плотнее. Одет, как добрая половина мужского населения — поношенная дублёнка, спортивное трико, ботинки. Он шел, ссутулившись, руки в карманы.

Поравнявшись с Марининым мельком глянул, как обычно смотрят на незнакомого человека, быстро перевёл взгляд вперёд, выдохнул тёплый воздух, и спрятал прыщавый подбородок в вязаный ворот, торчащий из-под дублёнки. Маринин напротив, смотрел на него до тех пор, пока они не разошлись, и когда вывернутая шея достигла предела, остановился и обернулся. Видимо, мужик боковым зрением увидел это или просто обернулся, как делают это многие, и, увидев остолбеневшего Маринина, не то, что бы ускорил шаг, но как-то по-другому стал двигаться. Маринин резко, рывком, сорвался с места, и будто хотел окликнуть, и почти побежал, а когда мужик снова обернулся и дал дёру, Маринин бросился за ним.

Бежали не долго. Мужик свернул, и несколько раз юркнув между оградок, скрылся в металлическо-мраморном лабиринте.

— Гарик!

Маринин был уверен, что это он. И всё, как ему казалось, совпало — и рост, и возраст, и угреватое лицо. Как говорил Высочин, вылитая «фоторожа». Но о том, что опять-таки не он сам, а его форма, форма сотрудника полиции, могла спугнуть, пока только подозреваемого, Маринин совершенно не думал.

С одной стороны, он считал, что так не может быть. Не было его, не было, и вдруг, появился, а с другой стороны, это всё и объясняло. Его, действительно, не было в городе, может, ещё кого-нибудь убил, и вернулся. И что значит, не может быть? Он что из другой галактики прибыл? Он родился в этом городе, по Ленинской прохаживался, и видимо, его мать, как и мать Маринина, похоронена на этом же кладбище.

Или всё случайно, или ничего не случайно.

Не случайно, что Маринин не стал терять время в бараке, а приехал сюда, в противном случае, они бы просто разминулись. Но тогда получалось, что и с Надей они встретились не случайно. Неужели только для того, чтобы она умерла?

Маринина удивляла и быстрота смены событий. Если учесть, что жизнь состоит из повседневных, привычных, непримечательных, и ярких, запоминающихся, решающих и влияющих на дальнейшее развитие событий, то у него было ощущение, что все они сжались в один день.

Окрестив себя беспомощным ничтожеством, позорно упустившим убийцу, Маринин побрёл к выходу, решив, что могилу Нади всё равно не найдёт, и, идти к ней, словно с пустыми руками, не хотел.