П ревращение христианства из религии меньшинства, выражающей глубокое народное недовольство правящими слоями, на которую имперские власти смотрели с недоверием, в религию терпимую, затем избранную и, наконец, признанную единственным законным культом потребовало почти столетнего периода, начиная со времен Константина, в начале IV в., до смерти Феодосия в 395 г.

Это превращение не было ни прямолинейным, непрерывным процессом, ни какой-либо односторонней мерой государственных органов, преследовавших идеологические цели. Сама христианская церковь с первых своих шагов и до Константина перешла от стихийных форм самоуправления до иерархического правления, от ожидания радикального изменения общества к принятию существующего порядка вещей, от отказа от «этого мира» к попытке контролировать изнутри традиционные инструменты власти «над миром».

На первом плане мы видим в этот период серию существенных изменений в экономической, политической и военной структуре империи.

Рабовладельческая система как основная форма общественных отношений вступает в кризис и становится менее эффективной не только в деревне, но также и в городе. Земельная собственность в эту эпоху ограниченной торговли и слаборазвитой мануфактурной и ремесленной деятельности остается господствующей формой собственности в экономике. Но сокращение рабочей силы, поглощенной военными операциями, и вторжения извне делают латифундии малодоходными, особенно в провинциях. Труд рабов в сельском хозяйстве заменяется другими типами подневольного труда: трудом колонов и мелких арендаторов. Нищета. крестьянина сохраняется и усугубляется. На этой основе возникает тип крупного земельного собственника-абсентеиста, который сам не ведет своего хозяйства и не живет в поместье, а стремится привязать к земле, огражденной от налогов, целые семьи землевладельцев. Крепостное право уже не за горами.

В городах рабы еще применялись на возведении домов и общественных сооружений, в домашней работе, на строительстве дорог и при перевозке грузов. Они теперь преимущественно не италийского происхождения — это люди из провинций, с Востока, «варвары»: галлы, мавританцы, сирийцы, сарматы, а вскоре и готы и алеманны. И это тоже способствует их разладу с культом своих господ и принятию ими христианских религиозных верований. Дарованные грамоты, которыми господа объявляли свободными своих рабов, становятся все более частым явлением. Набирает силу слой привилегированных «отпущенников», мелких и средних предпринимателей, которые все более жадно и жестоко эксплуатируют чернорабочих, каменщиков, ремесленников.

 

К РЕФОРМЕ ДИОКЛЕТИАНА

Тягостная и изощренная политика налоговых обложений, вверенная десяткам тысяч продажных и хищных сборщиков, поддерживала обширную бюрократию за счет порабощенных народов.

Императоры, сменявшие друг друга в ожесточенной борьбе за престол в течение пятидесяти лет, после драматической смерти Александра Севера, погибшего на Рейне в 235 г. вместе с матерью, вплоть до воцарения Диоклетиана в 284 г., все больше нуждались в деньгах, чтобы содержать войска, которые защищали бы престол. Войны по-прежнему носили традиционный характер грабительских опустошительных походов, но они теперь имели целью также и защиту дальних пределов империи, раскинувшейся от Месопотамии до Галлии, включавшей Понт, Балканы, Дунай, Ретийские и Юлийские Альпы. Жившие между Эльбой и Рейном германские племена отныне оставили привычки кочевой жизни и боролись за завоевание земель, чтобы осесть на них. Военный вождь превращался в монарха. К середине III в. набеги германцев начали серьезно угрожать романскому миру. Обширные скопления рабов, сплоченных друг с другом единым этническим происхождением, способствуют грабежам и делают жизнь населения наиболее доступных вторжениям извне частей империи неспокойной и чреватой опасностями. Только в восточных провинциях рынок еще не захватывает всеобщий упадок и сохраняются условия для более налаженной гражданской жизни.

Разобщение с Западом, назревавшее в экономике Средиземноморья со времен Августа, углубляется. Речь идет «ежду тем о районах, где христианство уже многие годы было в большинстве и куда Константин перенес столицу.

Начало этого процесса разъединения Востока и Запада в области администрирования и управления имело место при Валериане. Тот видел необходимость противостоять в Месопотамии персам и контролировать готов, ловких мореходов, которые время от времени нападали на богатые и густонаселенные южные берега Черного моря, валериан предоставил сыну Галлиену гражданское и военное правление западной частью империи со всеми прерогативами Августа и перенес свою резиденцию в Антиохию, чтобы лучше организовать защиту Малой Азии. Но, взятый в плен персами, он погиб в заточении в 260 г. Галли-ен, поглощенный борьбой с франками и алеманнами, давление которых с севера он сдерживал, оставил Антиохию «а произвол судьбы — город был предан огню и мечу — и дал возможность укрепиться королевству Пальмиры. Оно могло сыграть роль буферного государства между Римом и Персией и в ту пору, при царице Зиновии, переживало период яркого, хотя и непродолжительного расцвета.

Здесь христианство уже имело очень прочные позиции со времен Абгара IX, властелина Эдессы. Зиновия умело улаживала отношения с церковными властями и извлекала из этой политики заметную выгоду. Между 267–270 г. она завоевала Египет, Палестину и часть Малой Азии, пока не потерпела поражение от императора Аврелиана и «е оказалась пленницей римлян, которые заточили ее в окрестностях Тиволи. В 273 г. город Пальмира был снесен С лица земли. Но во всем этом регионе христианские общины были в полном расцвете. Библия была переведена на сирийский язык. Этот знаменитый перевод, названный Пешитта, или «Простой», имеет большое значение и по сей день для реконструкции древнего текста. Гностик Барде-зан оставил в истории заметный след благодаря этому переводу. В первой половине IV в. в Эдессе возникла школа сирийца Ефрема. Это был период большого подъема экзегетической литературы.

Христиане не принимали активного участия в борьбе восточных властелинов при поддержке персов против Рима. Но их симпатии, вплоть до Константина, были на стороне антиримской оппозиции. Весьма многозначительным тому свидетельством было изгнание Аврелианом законного антиохийского епископа Павла из Самосаты по подозрению в аристотелевском уклоне в интерпретации учения о троичности. На деле причиной изгнания была дружба епископа с царицей Зиновией. На этом посту Аврелиан признал другого представителя общины, предложенного епископами Италии и Рима. Христианство все еще не было узаконено, и гражданские власти действовали так, словно они располагали правами опеки и контроля над церковью.

На западе в тот период политические, социальные и военные повстанческие движения разливаются по всей Испании, Британии, Галлии. Поднимаются первые ростки будущих независимых или полунезависимых государств, которые затем станут распространять свою власть на саму Италию и создадут на века чужестранные царства на римской земле. Мятежи и попытки узурпации власти войсками, расположенными по границам, усиливают всеобщую неустойчивость.

Можно представить себе, как отражалось все это состояние беспорядка и расстройства дел в нравственной и религиозной жизни.

Умножились эпизоды чудодействий и волшебства, статуи богов «плакали и потели», воцарилось иррациональное восприятие природы и человека, старый официальный культ утратил престиж. Митраизм, крайне распространенный среди солдат и рабов, воспринял идеи, служившие переходом к христианскому вероучению. Неоплатонизм стал скорее мистической, чем светской философией, и в творчестве Плотина и Порфирия он превратился в религию патрицианских домов и органически связанных с режимом интеллектуалов. Иерокл, префект Финикии и Ви-финии, стремится показать в своих ныне утраченных сочинениях абсурдность и духовную бедность христианской идеологии: священные писания подложны, апостолы — невежественны, Христос — всего лишь подражание главному языческому «святому», Аполлонию из Тианы. Иерокл же и побуждает Диоклетиана приступить к репрессиям.,

Но христианство уже прочно внедрилось со всем своим богослужебным церемониалом и всепроникающей организацией в административную и иерархическую ткань государства. Милленаристское пророчество, глашатай конца света и, стало быть, также и империи, еще вдохновляет на Западе поэтическое творчество Коммодиана (предположительно писателя латино-африканского происхождения), а на Востоке — творения Метода из Ликии, олимпийского епископа, автора «Симпозиума десяти девственников», подпавшего уже под влияние аскетических идеалов рождавшегося тогда монашества. Но осуждение ими общества более уже не встречает одобрения руководителей общин. Кстати отметим, что аскетизм в его крайней форме отказа от обычных норм общежития людей не был присущ исключительно христианскому религиозному опыту.

В конце первой половины III в. в сердце Персии возникает и распространяется религиозное движение, основанное Мани, родом из Месопотамии, но иранца по происхождению, породнившегося с правящей династией Сасанидов. К маздеистскому дуализму манихейство добавило ригористическое и антисоциальное видение морали, имевшие нечто общее со взглядами некоторых небольших гностических христианских сект и мандеев с берегов Евфрата, Если над существованием человека господствует сила зла, которая сокрыла во тьме светоносную искру первотворения, то необходимо умерщвлять или прямо искоренять эту силу. Отсюда запреты бракосочетаний, по крайней мере для «совершенных», отказ от военной службы и применения оружия в ожидании возвращения царства света, которое означает также закат деспотического господства человека над человеком и любой жреческой касты или иерархии.

Подобная концепция не могла не вызвать широких симпатий в обнищавших массах не только в глубинах Азии и Восточного Египта, но также и в Средиземноморском мире. В 275 г. после первого периода относительно терпимого отношения к Мани он был посажен в тюрьму по приказу магов и нового суверена Бахрама I, а в 277 г. казнен. Согласно преданию, казнь его была ужасна: кожа была содрана с него живого, набита сеном и повешена на городских воротах. Его сподвижники были замучены или высланы из страны. Но в результате последователи манихейства усилили свою миссионерскую деятельность во всех направлениях — от Египта и Северной Африки до самого Рима, от Монголии до Китая, где они продержались до XII в. Их общины были организованы по образхристианских — с епископами, священниками, апостолами и высшим главой, считавшимся преемником Мани. p-Jx главный праздник приходился почти на пасху и отмечался в ознаменование мученической смерти основателя движения.

Римские власти встретили манихейство с тем же предубеждением, которое им внушало христианство. Их встревожил его двойственный характер: новая религия пришла из враждебной страны и исходила из среды, покушавшейся на существующий порядок. Не исключено, что мани-хейская пропаганда пацифизма и нестяжательства подрывала боеспособность имперских армий, особенно на восточных границах. Известен факт, что в 296 г., за шесть лет до начала последних крупных гонений на христиан, Диоклетиан обнародовал проскрипционный эдикт против манихе-ев. Их священные тексты были сожжены, проповедники преданы суду и казнены как «иностранные агенты» и враги богов.

Кай Аврелий Валерий Диоклетиан, родом из Далмации, из города Спалата, сын отпущенника, проделав блестящую воинскую карьеру, был в конце концов провозглашен 17 ноября 284 г. императором и восторженно встречен солдатами в Халкидонии, в Малой Азии, по завершении бурной событиями волны заговоров и мятежей, во время которых потерял жизнь его предшественник Нуме-риан. Диоклетиан избрал своей резиденцией Никомедию в провинции Вифинии. Он предпринял попытку восстановления государства на новой административной, экономической, денежной и религиозной основе. Столкновение с христианами было одним из моментов этой его политики.

Процарствовав единолично до апреля 285 г., Диоклетиан посадил на трон вначале в качестве Цезаря, а затем Августа одного из своих высших военачальников — Мак-симиана, который получал власть над западной частью империи со столицей в Милане. Сам Диоклетиан оставался в Никомедии, на Востоке, хотя Рим номинально сохранял права имперской столицы. Через восемь лет, в 293 городилась «тетрархия», которая должна была, по мысли Диоклетиана, обеспечить более гибкую оборону различных частей империи и разрешить проблему преемственности государей без узурпации трона и восстаний.

Территория империи была разделена на четыре части; каждый из двух Августов получал в помощники одного

Цезаря. Констанций Хлор, отец Константина, получил в правление Галлию и Британию и обосновался в Тревирё (современный Трир) на Мозеле. Галерию отвели Иллирию, Паннонию, Фракию и Фессалию с престолом в Сир-иии (нынешняя Митровица в Сербии). Эта перестройка разрешила некоторые непосредственные военные проблемы, и положение на границах улучшилось. Но в остальном «тетрархия» не выдержала испытания и просуществовала около 30 лет, вплоть до окончательного вытеснения в 324 г. Константином Лициния.

Более эффективными были административные и экономические меры Диоклетиана: всеобщая система обложения налогами, основанная на новом кадастре и учете демографической плотности, попытка контролировать законами цены на продукты питания и другие товары, ревальвация «подлых» монет из серебра и меди, укрепление войска, которое было доведено почти до полумиллиона человек, учреждение смешанного гражданского и военного правления в приграничных областях. Чтобы придать децентрализации более солидное направление, провинции империи (числом 101) были сгруппированы в 12 крупных объединений, получивших греческое наименование «диоцезов» («правлений»), воспринятое впоследствии церковной организацией для обозначения епископских округов.

Общество было строго структурировано в виде пирамиды: огромное поле людей труда в основе и император — на вершине, наделенный абсолютной властью, свободный от какого бы то ни было контроля со стороны сената. Отношения между разными частями империи, которая переживала в этот момент известный подъем, стали менее эластичными. Возникали замкнутые экономические, политические и культурные единицы, проявлявшие признаки самообеспечения, и первое, что их разделяло, была грань между Западом и Востоком.

Происходил процесс усиления внутренних противоречий системы, которая еще более, чем когда-либо, основывалась на принуждении. Недовольство, осуждение и открытый протест неизбежно переливались в религиозную: сферу.

Реформы Диоклетиана с точки зрения христианской оппозиция

Из-за своей жадности и из страха своего он довел до разорения весь мир. Разделил империю на четыре части и приобщил к правлению трех принцепсов, которые умножили войско, и каждый при том старался иметь больше солдат, чем имели их предшественники, когда те правили сами государством. И потому сборщиков податей стало больше, чем плательщиков; селяне, изнуренные невыносимыми тяготами обложений, не обрабатывают больше землю, и поля зарастают лесом.

Более того, чтобы внушить больший трепет, провинции были подразделены на малые части. Множество префектов с многочисленными службами заняли посты в каждом районе и почти во всяком городе вместе с толпой счетоводов, начальников и чиновников этих служб, которые редко касались гражданских дел и единственно занимались осуждениями, сопровождавшимися многими проскрипциями, а также, нанося нестерпимые оскорбления, налагали не скажу часто, а скажу постоянно таксу на все виды товаров. Но еще менее того терпимо все, что относится к постою и содержанию солдат.

По своей ненасытной жадности он никогда не допускал сокращения своих сокровищ, а вечно накапливал необыкновенные богатства и блага, чтобы сохранить в неприкосновенности то, чем обладал. Когда же различными своими поборами он вызвал величайшую бескормицу, то попытался остановить цены законами разного рода. Тогда под ничтожными и жалкими предлогами было пролито много крови, и из боязни перестали что-либо продавать, и голод сделался еще сильнее, пока закон сам по себе не отпал, став прежде причиной разорения столь многих.

Ко всему тому добавилась безграничная мания строительства и потому великое угнетение провинции из-за присылок рабочих, грузчиков, повозок и всякого рода прочих вещей, потребных для строительства. <…> И совершал еще постоянно новые странные поступки, стараясь сравнять Никомедию с Римом.

 

ПОСЛЕДНИЕ ГОНЕНИЯ… . И ПОБЕДА КОНСТАНТИНА

В попытке вернуть императорскому абсолютизму былой престиж Диоклетиан вдохновлялся консервативной интерпретацией государственной религии. Культ императора достиг невиданного размаха. Оба Августа уподоблялись в иерархическом порядке один Юпитеру, другой — Гераклу с общими храмами обоим богам и обоим высшим представителям «тетрархии». Ношение диадемы и нимба, который впоследствии станет в искусстве отличительным признаком святого, придавал особое значение сверхъестественному характеру суверена, подобно тому как это было в восточных монархиях. Подчинение налоговому и военному деспотизму было уравновешено религиозными повинностями: уклоняться от них означало отвращать от общества покровительство оскорбленных богов. Жертвоприношение гению императора стало нормальным актом проявления лояльности не только для функционеров государственного аппарата, но и для всякого горожанина и особенно для солдат.

Согласно придворному историку Константина Евсевию Кесарийскому, всеобщее недовольство нашло почву именно в рядах армии, в среде воинов христианского вероисповедания, и на этой почве возникали эпизоды неповиновения и отказа от воинской службы, как это имело место с манихеями. Лактанций уточняет, впрочем, что первый эдикт о преследованиях исходил по обоюдному согласию в начале 303 г. от Диоклетиана и Галерия в Никомедии, после пожара в императорском дворце, вина за который была возложена на христиан. С политической точки зрения эдикт был несомненной ошибкой, которую только Константин смог десять лет спустя умело исправить.

Христианство уже не было маргинальной силой, хотя его распространение было еще неравномерным. Не имеет никакого основания легенда о том, будто супруга Диоклетиана втайне приняла христианскую веру. Но несомненно, что в крупных городах метрополии, в портах и небольших городских центрах христианские общины рекрутировали приверженцев не только в среде бедняков, рабов, эмигрантов и чужеземцев. Отвращение римского простонародья к христианству, которое подогревало первые преследования, не исчезло, но заметно уменьшилось. Широкие слои ремесленников, торговцев, мелких хозяйчиков, бедтвующих риторов и интеллектуалов примыкали к новой религии. Христиане проникли в ряды государственной бюрократии и насчитывали многочисленных последователей в патрицианских семьях и при различных императорских дворах. Так, в 40 километрах от Рима, на Фламин-ской дороге, там, где ныне находится Риньяно, матрона Теодора отдала в распоряжение верующих свое сельское имение. Археологические находки на кладбище в Риньяно послужили тому свидетельством.

В Галлии, где Констанций Хлор открыто поддерживал культ солнца, в поклонении которому он позволил воспитать своего сына Константина, всеобщие меры, направленные против христиан, были просто неосуществимы вследствие близости обеих религий и их символов, которые часто смешивались.

Задуманные в Никомедии преследования осуществлялись вначале более или менее осторожно. Но они становились затем все более настойчивыми, порождая жертвы и мучеников, особенно в рядах войска и гражданской администрации. Они продолжались восемь лет, с 303 по 311 г. Этот период известен в церковной истории как «эра мучеников». В некоторых кругах летосчисление новой христианской эры вели только начиная с этого времени. Впервые места погребений, принадлежавшие общинам или более состоятельным их членам, стали на время прибежищем для преследуемых, где они отправляли свой культ. Но выражение «церковь в катакомбах» чисто риторично. Сам термин «катакомбы» еще не вошел во всеобщее употребление. В Риме говорили «в катакомбах», когда хотели указать на кладбище, простиравшееся под нынешней базиликой св. Себастьяна на древней Аппиевой дороге.

Между 25 февраля 303 г. и декабрем 304 г. было издано не менее четырех антихристианских эдиктов. Иерархия понесла особенно тяжелый ущерб: закрытие мест отправления культа и конфискация церковного имущества, изъятие и уничтожение книг и священной утвари, обращение в рабство плебеев, признанных христианами, сопровождались заточением епископов и высших членов клира, наконец, смертной казнью тех, кто не покорился приказу отречься, оказав почести богам. Те, кто уступал, быстро выходили на свободу.

Появление множества мартирологов в V и VI вв. и безграничное прославление мучеников, предпринятое средневековыми и современными агиографами, сделали затруднительной точную историческую оценку распространения преследований, а также числа и ранга их жертв. Они достаточно многочисленны, хотя происхождение их довольно неясно в зонах, где христианство было более распространено (Малая Азия, Египет, Северная Африка, Рим). Значительно меньше их было в западных провинциях — в Испании, в Британии, в Галлии. Случаи капитуляции нередки, как и во времена Деция. На этот раз они приняли форму выдачи богослужебных текстов и предметов культа, что называлось по-латински traditio — «сдача», «выдача». Отсюда значение слова traditore — «предатель», которое перешло в народный итальянский язык, испанское traidor и т. д. — Прим. пер.]. Против «выдававших», как было за пятьдесят лет до того, возникло движение протеста более непримиримых верующих, которое впоследствии вылилось в великую схизму донатистов.

В целом, однако, сопротивление преследованиям было достаточно солидарным, что свидетельствовало о том политическом и социальном, а не только религиозном значении, которое приобрела принадлежность к христианству. И нельзя исключить, что добровольное отречение Диоклетиана от престола и вынужденное отречение Максимиана в Милане 1 мая 305 г., через двадцать лет после их вступления на престол, определялось в числе прочих причин также и сознанием того, что авторитарное восстановление государства пошло по неверному пути и что без поддержки христианских масс никакая политика консолидации империи была теперь невозможной. Диоклетиан удалился в евою родную Далмацию, где через восемь лет, в 313 г., и закончил свои дни.

«Тетрархия» пережила целую серию перемен, отмеченных народными возмущениями против поборов и мятежами в армии. Борьба между бывшими Цезарями, ставшими Августами, и их сыновьями и воспитанными Цезарями претендентами была безудержной, подогревалась тягой к экономической и политической самостоятельности крупных объединений, на которые была разделена империя. Из этих конфликтов вышел победителем незаконный сын Констанция Хлора Константин, опиравшийся на поддержку западных провинций, которые отнюдь не были вражде с христианской религии. Однако его роль в прекращении гонений преувеличена.

Галерий стал Августом на Востоке после того, как признал за Константином, наследовавшим отцу в 306 г. на Западе, титул императора, он и стал инициатором, незадолго до смерти, первого эдикта о веротерпимости по отношению к христианам, изданного в Никомедии 30 апреля 311 г. Знаменитый «Миланский эдикт», обнародованный Константином и его коллегой и зятем Лицинием, появился лишь через два года, в феврале 313 г. Согласно некоторым историкам, он был прежде подписан в Никомедяя. Мы располагаем греческим текстом этого эдикта, который приводит Евсевий Кесарийский, и латинским, приведенным Лактанцием. Между ними есть некоторая разница, которая не может объясняться только манерой передачи или рассеянностью переписчиков.

Еще до издания эдикта Константин, убедившись в безопасности своих тылов на Рейне, Роне и в Западной Галлии, перевалил через Альпы, захватил Турин, Милан и Верону и в конце молниеносного похода, успех которого придворные историки объясняли благосклонностью христианского бога, подошел к воротам Рима. 27 октября 312 г. у пересечения Тибра Фламинской дорогой, чуть севернее Мильвийского моста, он обратил в бегство войскл Максенция, сына Максимиана, который поделил с Макси-мином Даза, пасынком Галерия, правление империей на Западе и Востоке, и практически отменил эдикты о преследованиях христиан, чтобы расположить к себе близкие к христианству народные массы.

Это было, следовательно, столкновение двух конкурентов в борьбе за власть, а не столкновение двух религиозных идеологий. Максенций погиб в битве, и тело его унесли воды Тибра. Несмотря на запоздалое изменение ere политики, столичные церкви уже были возвращены христианам и были одобрены выборы нового епископа общины, остававшейся несколько лет без владыки по причине внутренних разногласий. Сан римского епископа начинал разжигать амбиции и соперничество. Высшая иерархия церкви была отныне готова пойти на соглашение с государственными властями.

Оба крупнейших хрониста той эпохи — латинскнй ритор Лактанций и Евсевий Кесарийский, который оставил нам кроме «Церковной истории» романическое жизнеописание нового самодержца, сообщают многочисленные и полные противоречий детали и фантастические подробности относительно решительного сражения, развернувшегося между Фламинской дорогой и Тибром. Их рассказы стали основой стойких легенд об этих событиях. Символ солнца, который галльские отряды Константина высекали на своих щитах и который обнаруживается и на монетах галлов («перевернутая буква X с примятой вершиной», — пишет Лактанций в «Смерти преследователей», глава 44), сходит за «знак» имени Христа, явившийся якобы во сне императору. Евсевий видит в нем, напротив, две начальные буквы имени Христа — букву Р (заглавная буква «эр» греческого алфавита), перерезанную пополам буквой X, Он превращает сон в чудодейственное видение «христианской монограммы», которая впоследствии станет общепринятой и попадет на знамена, или «штандарты», нового войска, одержавшего победу над Лицинием через двенадцать лет, в 324 г., у ворот Византии.

Константин у Мильвийского моста: сон или видение?

Прибыв на поле битвы, солдаты Максенция вначале имели преимущество, затем Константин, воспрянув духом и готовый к любой неожиданности, решил переместиться со всем своим войском ближе к городу, укрепившись перед Мильвийским мостом.

Наступало 27 октября (в этот день Максенций был избран императором), и уже исполнялось пять лет его царствования. Константин был предупрежден во сне, что нужно начертать на щитах небесный знак бога и только тогда возобновить сражение. Сделал, как ему было указано, и, перевернув букву X и пригнув ее вершину, вырезал имя Христа на щитах. Вооруженное этим знаком, войско построилось для боя.

* * *

Когда император молился и взывал к богу, ему явился чудодейственный знак божественного происхождения. Если бы об этом рассказал кто-либо другой, трудно было бы ему поверить. Но: кто может сомневаться в том, учитывая, что мне самому, пишущему эту историю, сам победитель Август сообщил все это много времени спустя, когда я смог лучше узнать его и вступил с ним в тесные отношения? Тем более что события, которые за тем последовали, подтверждают истинность этого видения.

В послеполуденный час, когда солнце уже начинает клониться к закату, рассказывал император, он увидел собственными глазами в небе прямо над солнцем знак креста, окруженного светом и сопровождаемого надписью, которая гласила: «сим победиши». И он, и солдаты, которые стали очевидцами чуда, были глубоко потрясены виденным. <…> Настала ночь, и, когда он спал, ему явился бог Христос с тем же знаком, который он до того увидел на небе, и повелел ему воспроизвести его, как он явился ему на небе и принял его для защиты от врагов. <…> Я припоминаю, что видел этот знак много раз. Он был так составлен: более длинный стержень, покрытый золотом, пересеченный другим в форме креста. В верхнем конце стержня была корона, украшенная драгоценными камнями и золотом, и на ней был изображен символ спасения — две начальные буквы имени Христа и буква Р, пересеченная посредине буквой X.

Надпись, которую сенат посвятил Константину после его вступления в Рим, на триумфальной арке между Колизеем и Палатинским холмом, приписывает успех императора «вдохновению свыше». Панегиристы того времени свидетельствуют все же, что в Галлии молодой самодержец воспринял от отца культ солнца, отождествленный с культом бога Аполлона. И изображение испускающего лучи солнца, «непобедимого» солнца, рождение которого отныне празднуется 25 декабря, не исчезнет в течение долгого времени с выпускаемых при новом режиме монет. Константин, впрочем, уважал языческие храмы и продолжал величать себя традиционным титулом «верховный жрец», «понтифик», который католические папы присвоят себе лишь в начале эпохи Возрождения, Отождествление солнца с Христом будет шедевром теологии эпохи Константина. Но сам император решится принять крещение только в 337 г., перед смертью.,

Все это, однако, не умаляет значения произведенного им поворота в религиозной политике государства.

Верно, что эдиктом 313 г., как писал Евсевий Кесарий-ский, Константин и Лициний намеревались только «даровать христианам и всем другим свободу исповедовать избранную ими религию, чтобы небесное божество, каким бы оно ни было, дало мир и процветание нам и всем тем, кто живут под нашей властью», обеспечивая таким путем «интересы и безопасность империи» («Церковная история», X, 5). И все же с этого времени начался необратимый процесс, который еще более углубился после исчезновения со сцены Лициния, восточного соперника, искавшего возможность возобновить преследования, заплатив пленением и затем смертью за это свое последнее желание.

Оставшись единовластным самодержцем, Константин твердо применял и улучшал все законодательные меры, которые он предпринял в интересах церкви. Отобранные у нее и проданные третьим лицам без возмещения убытков постройки и имущество были ей возвращены. Общинам были отпущены крупные субсидии, и духовенство было не только освобождено от тягостных общественных обязанностей, но и стало освобождаться от уплаты налогов. Полу-,чив официально признанное право наследовать по здве-щанию недвижимую собственность, церковь вскоре вступит в конкуренцию с крупнейшими латифундиями того времени. Был отменен закон Августа о безбрачии и теоретически отвергнута казнь на кресте. Иудеям было в более категорической форме запрещено побивать камнями тех из пик, которые обратились бы в христианство. В 319 г. было запрещено гадание на внутренностях животных в частных домах. В 321 г. воскресенье, «день господа», было официально признано религиозным праздником и днем отдыха.

Это последнее решение могло быть благосклонно встречено и христианами и приверженцами солнечного культа. Первым оно напоминало о воскресении Иисуса (это слово и стало обозначением этого дня в русском языке), вторым — их высшее божество. Отметим, что наименование «день солнца» осталось за воскресеньем в немецком и англосаксонском календаре (Sonntag в немецком языке и Sunday — в английском и sun означают в этих языках «солнце», (der) Tag и day — «день». — Прим. пер. ]) и после того, как соответствующие народы были обращены в христианство.

Несмотря на ужесточение налоговых поборов и насильственные наборы на военную службу, престиж императора укрепился на новой основе.

Высшее духовенство не отказало ему в помощи. В 314 г., через год после издания эдикта о веротерпимости, синод епископов, собравшийся в Арле, наказал отлучением от церкви солдат-христиан, которые дезертировали из императорских армий.

Было немало мотивов для недовольства в экономической сфере. Падение в цене динария и невозможность приобретать серебро и медь ухудшили и без того трудное положение средних слоев населения. Чтобы сдержать финансовый кризис, Константин ввел в качестве единой денеж- ной единицы золотой солцд (сольдо), который придал торговому обмену известную стабильность и распространился затем по всей Европе, вплоть до Швеции. Согласие с этой политикой самых широких слоев населения в религиозной сфере стало необходимым.

Даже перенесение столицы из Рима на Восток, на Босфор, туда, где со временем возникнет древняя Византия, решение о котором было принято сразу же после поражения Лициния, отвечало не только необходимости перенести центр империи туда, где требовалось сдерживать напор персов и готов на границах Сирии и берегах Черного моря. На Востоке, особенно в Малой Азии, христиане были гораздо многочисленнее, чем на Западе, — их про-щент доходил на заре IV в. до соотношения 1: 2. Они образовывали внушительную массу, и император намеревался использовать ее в своей политике. Новая столица получила название Константинополя. Ее первый камень был заложен в 326 г., и огромная статуя властелина, изображенного все еще в виде бога солнца Аполлона, завершила Строительство в 330 г.

Раздражение римлян против Константина проявилось в бурной и многозначительной вспышке. Трофей, который был воздвигнут в его честь на форуме, после победы у Мильвийского моста, украшенный статуей, державшей в руке, согласно Евсевию, жезл в форме креста, в 326 г. — был1 повержен на землю разъяренной толпой. Негодование достигло высшей точки, когда стало известно, что император даже не явится принести жертву в храме Юпитера на Капитолийском холме, как того требовала древняя традиция, по случаю двадцатилетия своего царствования (Константин наследовал трон в 306 г). Действительно, население Рима было все еще разобщено язычеством и христианством. Сенатская аристократия в большинстве была враждебна новому порядку. Она и осталась враждебной ему до конца IV в., когда все формы нехристианских культов были объявлены вне закона.

Парадоксальным образом римские епископы сумели воспользоваться этой ситуацией, чтобы укрепить свою власть, и не только религиозную, но и политическую и экономическую, вопреки их антагонизму со своими восточными, и в первую очередь константинопольскими, коллегами. Однако рассказ о пресловутом «даре» Константина, якобы передавшего будущему епископу Сильвестру обширные светские права над городом и большей частью Северной Италии начиная с 313.г., был сфабрикован много позже, в разгар каролингской эры, чтобы оправдать ставшее фактом положение вещей. Впрочем, он считался подлинным на протяжении всего средневековья и был опровергнут только в XV в., на заре Возрождения, гуманистами Николаем Кузанским и Аоренцо Балла.

 

ДОНАТИСТСКИЙ РАСКОЛ И БУНТ ЦИРКУМЦЕЛЛИОНОВ

В своей совокупности христианство все более превращалось после эпохи Константина в силу порядка и социальной консервации. Последние гонения времен Диоклетиана оставили заметные рубцы. Наиболее спорным по-прежнему оставался вопрос о том, какой линии держаться по отношению к тем верующим, и особенно к тем руководителям, которые «предали», то есть добровольно сдали церковное имущество властям, допустив тем самым его уничтожение. Первые стычки по этому поводу произошли в Египте, где епископ александрийский Петр был обвинен в чрезмерной снисходительности к отступникам. Но конфликт перебросился вскоре на Запад, где разгорелся между Римом и Карфагеном и бушевал с переменным успехом, перерастая даже в вооруженные восстания.

В Северной Африке преследования-были особенно жестокими. Выборы епископом в Карфагене Цецилиана вызвали споры, были отвергнуты партией ригористов, которая сплотилась вокруг двух нумидийских епископов — Секунда и Доната. По имени этого последнего или другого Доната, прозванного Великим, — если допустить, что речь идет о двух разных лицах, — получило название движение которое вылилось в обширный раскол. Донатисты выбрали в Карфагене другого епископа — Шапорина. Сторонники Цецилиана обратились к Константину с просьбой вмешаться. В 313 г. по просьбе римского епископа Миль-тиада, или Мельхиана, предшественника Сильвестра, император, который до того ограничивался посылкой денежной помощи законопослушному духовенству, издал эдикт, которым лишал донатистов их культовых помещений и осуждал на изгнание некоторых из их наиболее видных вождей.

Вмешательство политической власти подогрело недовольство. Образовались две враждующие церкви. К проблеме прощения «предателей», которая теперь стала лишь простым прикрытием, добавились проблемы действенности епископских посвящений в сан, необходимости (или ненужности) второго крещения в случае недостойного поведения отступника и права наиболее униженных плебеев на самостоятельность по отношению к гражданским властям и на менее гибельные условия жизни.

Что касается крещения, то епископы-антидонатисты отвергли точку зрения их оппонента Киприана и приняли решение римской церкви, признавшей магическую эффективность обряда крещения в нем самом и благодаря ему, независимо от ритуальной чистоты того, кто ему подвергся. Донатисты же склонялись, напротив, к защите африканской традиции и даже добились в 321 г. известного признания со стороны Константина, который был до конца поглощен завершающей распрей с Лицинием, на Востоке, и имел достаточно забот, чтобы не вникать в религиозные споры. Они были особенно яростными среди коренных жителей, потомков финикийцев и берберов, оттиснутых римскими колонами на край пустыни. Это были батраки, рабы, обнищавшие горожане, в глазах которых христианство еще выглядело оппозицией привилегированным слоям.

Социальное учение донатистов отрывочно, и восстано» вить его не просто. Кровавое восстание, вспыхнувшее в те годы в Северной Африке, не было организовано непосредственно ими, но несомненно, что в расколе под религиозной оболочкой нашли выход экономические и политические запросы, которые долгов время подавлялись. Теперь же они были обращены против императорского абсолютизма и власти господ.

Часть восставших сгруппировалась под названием аго-нистов, или борцов за веру, явно перекликавшихся с аналогичными движениями на Востоке. Но их противники предпочитали называть их циркумцеллионами. Это латинское слово не очень ясного происхождения, вероятнее всего, указывает на безземельных сельских работников, пребывавших в вечных поисках занятия, напоминающих батраков, бродивших от одного хозяина к другому; то есть на «тех, кто вертится вокруг лачуг», а отсюда и уничижительный смысл этого слова — «бродяги» означало «помещение», «комната для рабов» (cella familiarica), circum {циркум] — предлог «вокруг». — Прим. пер.]. Циркумцеллионы требовали освобождения рабов, аннулирования долгов и ликвидации ростовщичества, собирались в вооруженные банды и вели своего рода партизанскую войну, совершая стремительные набеги на обособленно живших крупных землевладельцев. Виллы и деревушки горели, семьи наиболее ненавистных латифундистов вырезали. «Никто на Чувствовал себя в безопасности в своих владениях», — сообщает римский хронист того времени.

Несмотря на упорное сопротивление повстанцев, отряди, отправленные Константином на место событий для усиления местных гарнизонов, в конце концов взяли верх и дали начало безжалостным репрессиям во имя порядка и религии. Донатистские церкви пытались отмежеваться от повстанцев, чтобы не нести за них ответственность. Но местные власти и враждебные им епископы, начиная с Октавия из Милеви, официального историка раскола, и кончая Августином, в начале V в., продолжали обличать их как первопричину столь великих беспорядков.

Движение агонистов пошло на убыль, но не исчезло совсем уже потому, что народные бедствия, которые его породили, не только не исчезли, но стали еще более нестерпимыми. Эпизодические возмущения продолжались до начала V в. и даже долее. Последние эпигоны донатизма вбъедннились с антиримскими армиями вандалов, когда те сумели проникнуть под предводительством Геизерича в Африку из Испании через Гибралтарский пролив и завоевали ее в 439 г. Одна донатистская община перебралась также в Рим, и ее приверженцы получили там прозвание «монтензов», то есть «монтанаров», горцев. Они собирались в пещере за городской стеной и вообще оказались, за гранью общества, о чем и говорит само их имя.

На Востоке беспокойство масс при Константине не нашло единого центра кристаллизации в экономической и социальной сферах, тем более что и условия жизни населения, особенно в Малой Азии, не были еще столь же трагическими, как в западных провинциях. Нет все же сомнения, что за арианской ересью, возникшей именно на Востоке, скрывались и этническая дифференциация населения, и возникавшие в народе центростремительные силы, в ней оживали также и соответствующие религиозные идеи, чуждые христианской тематике. Учение Ария, который отрицал субстанциальную божественность Христа, казалось более приемлемым для языческой среды, находившейся под влиянием монотеизма неоплатоников.

Константин не придавал большого значения чисто теологическим дискуссиям. Он боялся, однако, как бы какой-либо разлад в лоне христианских общин не стал угрожать тому единству, которое он считал необходимым для дальнейшего осуществления его политики восстановления государства и защиты неприкосновенности границ. И потому после тщетных попыток примирения он решился созвать собрание епископов уже не из части империи, а со всей ее территории: вселенский, то есть «универсальный», собор, решения которого имели бы значение закона, одобренного самодержцем.

Заседания собора были открыты императором 20 мая 325 г. в Никее, в Вифинии. На нем присутствовало несколько более 300 епископов, все почти без исключения с Востока. Садого Сильвестра, который руководил римской церковью большую часть царствования Константина (он был избран епископом 31 декабря 314 г. и умер 31 декабря 335 г.), не пригласили даже для консультаций, и он был представлен лишь двумя пресвитерами. Его влияние, впрочем, и не распространялось за пределы Италии., Никейский собор, который не сумел решить вопрос об арианстве, стал, однако, свидетелем упрочения принципа государственного вмешательства в религиозную сферу. Константину не был неприятен присвоенный ему придворными титул — «епископ церкви по внешним делам». Это были, однако, вопросы, которые касались не только внешних сторон вероучения, но и всей идеологической и институциональной жизни церкви. Их решение и послужило разработке мер принуждения по отношению к меньшинствам или группам несогласных, а также стало толчком к новым преследованиям во имя новой религии.

Нарождалась эпоха, которую еще сегодня принято называть эрой Константина в двойном смысле слова: слияние религиозного и политического порядка и сведение церковной организации к роли бастиона сил социальной консервации и политического господства. Апокалиптические чаяния первых времен отныне были отброшены за грань официальной религиозности, которая не допускает вольнодумного видения общественной жизни, ускользающего от контроля иерархии. Для Евсевия Кесарийского «царство божие» реализуется в роскоши и могуществе «царства Константина». Ожидание нового мира было банализиро-вано обещанием посмертной компенсации за несправедливости и повседневные страдания в этом мире.

Последние мечтатели, мыслившие о крушении общества, основанного на безудержной эксплуатации огромного большинства населения, видели себя обреченными на изоляцию или на раскольничество. Эта особенность христианства и станет одной из характерных черт реальной истории христианства по настоящий день.

 

ПРОИСХОЖДЕНИЕ ХРИСТИАНСКОГО АСКЕТИЗМА И МОНАШЕСТВА

Уже тогда становилось все труднее отделить события гражданской истории от религиозной. Они отныне тяготели к слиянию или наслоению друг на друга, тогда как первые три столетия истории христианства различие между; ними было очевидным. Подлинная история христианства, чтобы не растворять ее в слишком широком контексте, с этого времени должна с особым акцентом обращаться к анализу идей, изучению теологических разработок и внутренней организации церкви. Но по-прежнему непременным отправным пунктом для исследования остаются изменения в области экономики и общественной жизни, а также перипетии борьбы за власть.

Общественное бытие естественно предшествует индивидуальному осознанию этого бытия. Однако душа верующего не ведает о таком отношении бытия и сознания: все представляется ему вынесенным в сферу идеологии, эволюции догмы и морали, а не в область реальных решений в процессе взаимодействия между людьми.

К этой именно системе отсчета мы и должны прибегнуть, чтобы понять феномен монашества, которое возникает из общего кризиса эпохи в последние десятилетия III в. и неудержимо развивается в течение всего IV в.

Речь идет о достаточно сложном движении. С одной стороны, неожиданное возникновение сильных аскетических течений связано с утратой морального климата ранних времен возникновения христианства, характерного для христианских общин, и с тягой к мученичеству. Не случайно аскета сравнивали с «холодным мучеником», который подвергает тяжкому испытанию свою физическую выносливость и умерщвляет свои инстинкты без пролития крови. С другой стороны, симптоматично, что «уход от мира» достигает массовых масштабов в наиболее перенаселенных районах Средиземноморья, и в первую очередь в Египте, где безработица и нищета толкали людей на бегство из городов и особенно из деревень. Для многих выход состоял именно в том, чтобы их приняли в изолированные от мира и приспособленные для совместной жизни религиозные центры. Только это давало людям сознание какого-то смысла жизни.

Идея аскетического поведения, которое отличалось бы от повседневного образа жизни массы верующих, чужда первым этапам христианской истории. В ожидании заката всгх существующих структур преобладает то настроение, которое можно определить как преходящую, выработанную лишь на время нравственность новозаветной общины. Ее нормы были обязательными для всех. Достижение «совершенства» не есть в те времена прерогатива избранных: кто не стремится к нему, тот не заслуживает прощения серьезных проступков, исключая критические ситуации и периоды преследований.

Различие между «предписаниями» и «советами», то есть между труднодостижимым религиозным идеалом и приобщением к общей богослужебной рутине, характерно, напротив, для современного христианского вероучения. Оно намечается только в III в., но свое теоретическое обоснование получает уже в константинианскую эру. Евсевий Ке-сар-ийский, придворный епископ, был первым, кто специально обосновывал эту дихотомию. В апологетическом сочинении «Евангельское предначертание» (около 323 г.) он Провозглашал, что церковь установила два разных правила поведения для двух различных типов жизни: одно для тех, кто стремится к высшим религиозным добродетелям (целомудрие, выбор безбрачия, отказ от богатства, незаинтересованность в каком бы то ни было улучшении социальных условий, полное посвящение жизни службе богу), и другое для тех, кто остается на уровне привычек повседневного существования (семейные узы, рождение детей, выполнение гражданского и военного долга, преследование материальных выгод).

Сам греческий термин askesis, применявшийся с эллинистической эпохи для обозначения тренировки атлета, а затем распространенный на своего рода духовную гимнастику в стоической и неоплатоновской этике, совсем не встречается в Новом завете. Он, однако, употребляется Филоном Александрийским, посредником между классической философией и иудаизмом. От него мы узнаем о существовании групп аскетов — ессеее и терапевтов, которые жили коммунами, рассеянными между Египтом и Палестиной в годы появления самых ранних ростков христианства. Евсевий пытался ассоциировать имя еврея Филона с предтечами христианского монашества. Но то был домысел, лишенный каких-либо оснований.

Следует принять во внимание и феномен буддийского монашества, которое не могло не оказать косвенного или прямого влияния на средиземноморский мир через тонкие ручейки торгового обмена между азиатским Востоком и Западом. Случаи возникновения религиозных объединений не редки в дохристианскую эпоху — от пифагорейских собратств до орфических, вплоть до настоящих монастырей при святилищах Сераписа в Мемфисе, в Египте, об организации которых у нас есть целая серия чрезвычайно показательных свидетельств в папирусах II и I вв. до н. э.

Аскетизм гностиков не связан с этими традициями, хотя районы долины Нила особо интересовали их. Гностики столкнулись с этико-теологическим дуализмом персидского происхождения, который проник в христианство и стремился к отождествлению с некоторыми проявлениями жизненного инстинкта, и, естественно, сексуальности, связанными с апологией мужской силы.

Идеал абсолютного воздержания был сформирован в III в. Оригеном и Мефодием Олимпийским. Но в их писаниях сказывались также некоторые типичные мотивы неоплатоновской морали, распространенной в господствующих слоях, этого своеобразного алиби их привилегированного положения на земле. Плотин тоже утверждал, что первым моментом религиозного акта является разрыв с миром, «бегство одинокого к одинокому». Однако это не помешало ему стать рядом с императором Иорданом III в 242 г. в момент его похода против парфян. Его лучший ученик, Порфирий, глубоко враждебный христианской идеологии, посвятил своей супруге настоящий маленький трактат «Письмо к Марцелле», который можно было бы принять за произведение, написанное монахом в IV в. В нем он выступает предтечей прославления воздержанной жизни, о которой писал св. Иероним через сто лет, в 328 г., обращаясь к молодым римским аристократам с посланием к Евстохию.

Еще важнее проблема, поставленная проникновением в христианскую мораль этического дуализма манихейского типа, с его призывом к «совершенным» избегать любых действий, способных содействовать, согласно их терминологии, «уловлению» новых светоносных частиц силами тьмы и воздерживаться, следовательно, от вступления в брак и зачатия. Экономические и социальные условия стали столь невыносимыми в эпоху охватившего все общество кризиса, что единственным выходом казался радикальный отказ от жизни. Было бы, впрочем, упрощением видеть прямую причинную зависимость между мировидением ма-нихейских общин и возникновением христианского аскетизма. Сходство их этико-религиозных взглядов объясняется в первую очередь подобием их окружения.

Связь между ними, однако, существует, и она не только в их совпадении во времени.

Мученическая казнь Мани и первое великое рассеяние его последователей приходятся на то же десятилетие, которое стало свидетелем ухода молодого Антония от светской жизни и его уединения в египетской пустыне, близ одного древнего погребения за Нилом. Но было и нечто большее. Из одной древнейшей формулы отречения, приписанной манихеям при Юстиниане, мы узнаем, что среди первых христианских отшельников тоже были последователи Мани, эмигрировавшие на Запад из Персии.

Св. Антоний, монашеский «аббат», то есть «отец» — «отец». — Прим. пер. ], умерший в 356 г. в возрасте ста с лишним лет, как о том говорит предание, был первым из тех, кто получил прозвание анахорета: «того, кто удаляется» [В христианскую латынь слово anachoreta [анахорета] пришло из греческого языка, где anakhoretes [анахоретес] означало «ушедшего прочь». — Прим. пер. ] от общества, чтобы жить в одиночестве. Слово монах означает «изолированный» [От греческого monachos [монахос], в котором основа «монос» означает «один». Русский синоним слова «монах», «инок», тоже образован от старославянского «инъ» — «один». — Прим. пер. ], а термин эрмит, «отшельник», происходит от слова «пустыня» [В латинском языке ermita [эрмита] от греческого eremites [эремитес] — «тот, кто живет в уединении». Основа этого слова eremos [эремос] — «пустыня». Отсюда русское наименование отшельника «пустынник» и монастыря — «пустынь». — Прим. пер.]. Число подражателей Антонию все увеличивалось. Из Египта они перебрались в Сирию и Палестину и лишь позднее — на Запад. Когда было необходимо, они выходили из изоляции, но только ради богослужебных дел. Зато кельи многих из них часто превращались в центры притяжения почитателей и богомольцев. Так возникал еще один тип монашества, названный «монастырским», «обитательным» или «киновитным» [В латыни христиан слово coenobium [цонобиум] означало «монастырь», «обитель» от греческого koinobion [койнобион] — «совместная жизнь». Понятие «ценобит» («монах») противопоставлялось понятию «анахорет» («отшельник»). В русской православной традиции используется термин «киновия» — «общежитейный монастырь». — Прим. пер.].

К первой, анахоретской категории принадлежали кроме Антония такие аскеты, как Павел из Фив, Илларион и Аммоний. Основателем подлинного организованного монашества, которое впоследствии возобладает, был св. Пахо-мий, тоже египтянин родом, принявший христианство во время военной службы при Лицинии около 314 г. После кратковременного опыта отшельнической жизни Пахомий основал в 322 г. в Фиваиде, на берегу Нила, первый «ки-новий», куда принял сотню учеников. Чтобы лучше дисциплинировать их совместную жизнь, он составил краткие «Правила». Мистическая ориентация монашества первых времен доминирует в этих «Правилах». Но вырисовывается также и некая элементарная форма кооперации с выделением различных занятий, предназначенных для поддержания жизни монахов, под руководством настоятеля.

Биографии аскетов константинианской эры напоминают порой «страсти» мучеников. Центральной темой на отот раз становится, однако, борьба с демонами, которые принимают образ диких зверей, соблазнительных женщин, порой солдат, которые пытаются склонить к злу борца за христианство. Победа над демоном рассматривается как триумф христианства в борьбе с язычеством. Можно напомнить из числа многих таких житий «Житие Антония», написанное Афанасием в период вынужденного изгнания за его оппозицию арианскому учению, и различные «Жития Пахомия», дошедшие до нас на греческом, коптском, сирийском, латинском, а позже и на арабском языках. Они сотканы из легенд, описаний чудес, сверхъестественных происшествий, в которых теряются всякие реальные биографические элементы жизнеописаний.

Несмотря на все это, житийная литература представляет собой ценнейшее свидетельство экономического и социального кризиса IV в.: отсутствие безопасности, бедность, обесценение производительного труда, усиление процесса религиозного отчуждения масс. После появления первых аскетов, курьезных и странных одиночек (Симеон Старший, например, избрал местом пребывания большую колонну в пустыне, за что и был прозван «столпником»), феномен аскетизма принял заметные масштабы. Возникли также крупные женские монастыри. Рассказывают, что Скенута из Атрибы правила 2 200 монахами и 1 800 монахинями в засыпанном песком районе поблизости от Фив, в Верхнем Египте. Последствия распространения монашества давали себя знать в экономике восточной части Средиземноморского бассейна: оно способствовало углублению общего кризиса.

Монастыри Синайской горы и Иерусалима прославились собраниями древнейших христианских текстов, многие из которых увидели свет только в последние столетия. В Малой Азии выдвинулись фигуры Евстафия из Сева-стии, обвиненного в сочувствии манихейству, и особенно Василия Кесарийского, который получил образование в Афинах и был школьным товарищем императора Юлиана. Помимо дюжины аскетических трактатов и обширного эпистолярного наследия, он был автором первой серьезной попытки создать монастырское законодательство. «Правила» Василия оставили глубокий след в богослужебной жизни и в искусстве монастырей, возникших не только на Востоке, но и в Южной Италии, Пулии (Василиката) и в Калабрии при византийском господстве, — это так называемые «лавры», от греческого слова laura, означающего «дорогу», «путь», потом «квартал».

Аскет Макарий и комар

Когда однажды утром он сидел в келье, комар укусил его в ногу, и, почувствовав боль, он расплющил рукой комара, который вздулся от крови. Тогда он раскаялся в том, что отомстил комару, и велел самому себе просидеть шесть месяцев в Скетском болоте, расположенном в пустыне. Комары и осы там были такие крупные, что способны были прокусить кабанью шкуру. Весь израненный там, он так опух, что казался больным водянкой. Когда он вернулся в келью через шесть месяцев, окружающие узнали лишь по голосу, что то был Макарий.

Так называемая «История лаузова», которую епископ Палладий, родившийся в Галатии, но долго живший в Египте, посвятил одному из придворных Феодосия II — Лаузу, была написана на заре V в. Ее по праву определяют как эпопею египетского аскетизма. В этом необычном мистическом романе, в котором действие состоит из бесконечной цепи необычайных и назидательных событий, отражается глубокий социальный и нравственный распад, охвативший восточное общество сразу после царствования Константина. Произведение Палладия многократно переводилось на разные языки, ему подражали, и в конце концов оно открыло путь к созданию «Золотой легенды» — апологии средневековой святости. Монашество встретило опору и растущую поддержку при дворе византийских императоров, превращаясь в устрашающее орудие власти в руках правящих группировок, а затем стало и тормозить попытки возобновить развитие экономики.

На Западе организация монастырей началась лишь после того, как они возникли на Востоке, и начали ее аскеты, вынужденные покинуть свои обиталища на Востоке, по мере того как победа доставалась то той, то другой фракции в борьбе с арианством. Однако монашество возбудило здесь известное недоверие, особенно в лоне церковной иерархии, которая видела в нем опасность скрытой оппозиции своей власти. Монахи обосновались прежде всего в Южной Галлии, где возник монастырь в Лерине, известный тем, что в нем находились некоторые из виднейших отцов западной церкви (Цезарий из Арля, Иларий из Пуатье, Винцент из Лерина), в Пьемонте, в окрестностях Верчелли (там пребывал св. Евсевий), в Северной Африке и в Испании. Древнейший монастырь в Галлии — это, однако, обитель в Лигюже, в центре страны, основанная Мартином из Тура в 360 г.

На Западе условия монастырской жизни были более или менее подобны жизни в ценобиях или киновиях Египта, Сирии и Палестины, пока в начале VI в. Бенедикт из Норции не разработал новые «Правила», в которых обязанности размышлять и молиться дополнялись обязанностью трудиться, перешедшей даже на первый план: возделывать землю и работать. Последствия этого нововведения, особенно в экономике сельского хозяйства Западной Европы, были немалые.

В Испании аскетический опыт Присциллиана трагически закончился на исходе IV в. Избранный епископом Авилы, Присциллиан, выразитель интересов аристократических групп, ущемленных римским господством, оказался вовлеченным в конфликты, которыми сопровождалась нарастающая оккупация Аквитании и Испании вестготами. Он заложил основы различных монашеских организаций, в том числе и женских. Похоже, что он подчеркивал необходимость отказа от сексуальных отношений и от потребления мяса и видел в церкви общество «совершенных», ожидавших «новых небес и новых земель». Присциллиан был обвинен в милленаризме, манихействе и «гнусной гностической ереси» (Мартин Турский) — весьма противоречащие друг другу провинности. Говорили также, что его учение о троичности и его определение имен трех ипостасей троицы, о которых столько спорили на Никейском и Константинопольском соборах (325 и 381 гг.), граничат с геологией пантеистского типа. Все это, однако, не следует на деле из приписываемых ему писаний, опубликованных лишь в конце прошлого века.

В 385 г. власть узурпировал Магнус Климент Максим, правитель Британии, провозглашенный Августом проримскими частями войска после убийства в Галлии императора Грациана, которого поддерживали в армии элементы германского происхождения. Максим приказал арестовать Присциллиана с шестью его учениками, среди которых была одна женщина. Два местных синода, один в Сарагоссе в 381 г., а другой в Бордо в 384 г., уже обрекли Присциллиана на изгнание из общества. Подверженный пыткам, он был осужден на смерть гораздо более по политическим, чем по религиозным мотивам. Преданные ему верующие признали в нем святого и мученика, достойного самого истового почитания.

Согласно «Хроникам» Сульпиция Севера, представляющим почти единственный источник наших сведений об истории Присциллиана, епископ сплотил вокруг себя «многих нобилей, но особенно много людей из народа». Известно, что он оставил после себя очень устойчивое движение присциллианистов. Сам император Валентиниан II (375–392), несмотря на протесты двух главнейших западных епископов — Амвросия Миланского и Августина из Иппоны, — не поколебался использовать это движение в борьбе с соперником Максимом, отстраненным от власти в 388 г. Группы «присциллианистов» существовали еще в конце VI в. как на Западе, так и на Востоке. Ригористская идеология этих групп, легко включавшая враждебные настроения против господ и государственной власти, обусловила слияние этого движения с другими дуалистическими течениями — с манихеями, павликианами, последними маркионитами, поглощенными впоследствии ересью катаров.

 

ОППОЗИЦИЯ ПЕЛАГИЯ

Многочисленные монастыри возникли также в Северной Галлии и на севере от Ламанша, в Британии, в Шотландии и Ирландии. Монахи, которые там обосновались, пахомианской или ва-силианской направленности, способствовали обращению в христианство народностей, живших в самых отдаленных уголках империи. Под их влиянием богослужебная жизнь в Британии пошла особым путем, отличавшим британскую церковь от церквей важнейших религиозных столиц той эпохи — от римской, миланской и византийской.

Среди наиболее заметных нововведений в местной священнической деятельности упоминается преобразование исповедания из коллективного обряда в «ауриколярный», то есть исповедание «на ухо священнику». Этот новый обычай, по-видимому, возник в некоторых монастырях Шотландии. Он способствовал повышению авторитета духовенства в среде верующих.

В последующих веках эти монахи с оружием в руках защищали свои обители и сельских жителей от набегов мореплавателей и грабителей с севера — англов, саксов и скандинавов, пока те не завоевали окончательно страну. Так сформировался тот тип монаха-воина, «аббата-кондотьера», который распространился из Англии по всей феодальной Европе. Тем самым история монашества слилась с политической историей общества и вооруженной борьбой своего времени.

Влияние британских монахов на частные детали религиозной практики определило также изменение традиционных приемов оценки достижения спасения, связав их с верой в собственные нравственные силы и «свободой выбора» более, чем с вмешательством божественной благодати. Оттенки обеих ориентации такого рода на деле достаточно мистифицированы, поскольку и та и другая всегда обусловлены решающим фактором — человеком. Но новая тенденция оказала большое влияние на историю христианства, начиная с конфликтов между доктринерством и мистицизмом, которые пронизывают все средневековье, и кончая распрей между иезуитами и янсенистами, которая перебросилась в XVIIв. из Франции в Италию и в своей основе не иссякла и по сей день: даже «волюнтаризм» самых последних теологических католических и протестантских направлений не справился с нею.

Учение Пелагия о «свободе выбора»

Пожелав одарить разумное творение способностью желать добра и воспользоваться свободой выбора, бог сообщил человеку способность следовать по той или иной дороге и тем самым оказываться в состоянии стать тем, кем он хочет. Наделенный способностью творить добро и зло, он был в состоянии использовать и то и другое и направлять свою волю к тому и другому.

Многие ли из философов, которых мы слушали и читали, не представлялись нам такими: целомудренными, терпимыми, скромными, щедрыми, воздержанными, добрыми, способными отвергать в одно и то же время мирские почести и любить справедливость не менее, чем науку? Откуда приходят, спрашиваю я вас, к далеким от бога людям эти свойства, которые нравятся богу? Откуда проистекают эти добродетели, если не от доброты самой природы?

Жил в Англии во второй половине IV в. некий монах строгих нравов, вероятно ирландец по рождению, который изменил свое кельтское имя Морган, «человек моря», на Пелагий, от греческого pelagos. В монастырской жизни он довел до зрелости видение нравственной жизни, гораздо более близкое опыту классической философии, чем исконному христианству. Около 384 г. Пелагий перебрался в Рим и там быстро приобрел популярность, особенно в образованных кругах, которые тяготели к старым фамилиям Аникиев, Пробов и Валериев, у которых еще свежо было классическое воспитание, едва окрашенное в христианские тона. Здесь, между Пинцием и Целием, он основал школу. Его учение образцово изложено в «Послании к Диметриаде», молодой аристократке, которая привлекла внимание многих отцов церкви той эпохи в связи с ее уходом в монастырь.

Пелагий рассматривает нравственную жизнь христианина как род обучения, по примеру предтеч «истинных монахов» — Иисуса и апостолов, конечно трудного, но не непреодолимого. С его точки зрения, первородным грехом отягощен только Адам, но грех этот существенно не извратил позитивные качества человека. Крещение не искупля-ет мистического первородного греха, оно лишь приобщает верующего к жизни общины. Ему надлежит ступить на путь добрых дел, естественно с помощью священных обрядов.

Было бы вовсе бессмысленно считать подобную концеп-» цию «рационалистической». Она подчеркивает, однако, определенную преемственность между христианским учением и нравственным и культурным наследием классиче.» ского мира. Но было уже слишком поздно устанавливать эту связь между прошлым и настоящим — такая попытка не могла пройти без потрясений. Реакция была немедленной, и пелагианство было опрокинуто, хотя на деле его основные принципы до сей поры вдохновляют значительную часть католической проповеди.

Переселившегося (после разрушения Рима вестготами в 410 г.) в Карфаген со своим другом и соучеником Целестином Пелагия встретил нападками Августин, который посвятил ему не менее пятнадцати полемических произведений, написанных с 411 по 430 г. — год его смерти. Пелагий не нашел покоя даже в Иерусалиме, новом месте его изгнания. Вначале с него было снято обвинение в ереси, выдвинутое против него Иеронимом за отрицание учения о первородном грехе. Но в 416 г. собор африканских епископов в Карфагене осудил Пелагия и заставил западного императора Гонория отлучить его от своего двора в Равенне. Решение было одобрено также римским епископом Зо-симой, который, впрочем, не испытывал вражды к Пелагию. В 431 г. Эфесский собор санкционировал анафему Пелагию.

В этой распре выявились наиболее мрачные стороны учения Августина. Все человечество представляется Августину совокупно ответственным за грехопадение Адама в силу как бы органической порочности, которая передается от отца к сыну через зачатие. Поэтому даже в семейной жизни плотское желание — это «похоть», которая одолевает всю сферу человеческой деятельности и поэтому неуемно греховна. Печать монашества, которому Августин был верен в молодые годы и которое оставило след в его сознании, проявляется в этом учении совершенно отчетливо. Но определяющее влияние на взгляды Августина оказало изучение им между 396 и 397 гг. пессимистического комментария «Амврозиастр» к новозаветному эпистоля-рию Павла, сочиненного одним неизвестным автором, именуемым псевдо-Амвросием.

Августианские концепции, связанные с отношением к женщине, ее ролью в обществе и жизни, приобретают характер болезненной галлюцинации. Они продолжают провоцировать настоящие психологические и нравственные катастрофы. Идея превосходства девственности над жизнью в браке, по происхождению своему гностическая и мани-хейская, была усилена Августином. Безбрачие стало требованием церкви, по крайней мере для епископов, хотя еще не стало обязательным для рядового духовенства. Это случится спустя столетия.

Безграничное прославление аскетической жизни особенно сильно проявилось в трудах трех крупных отцов латинской церкви в конце IV и в начале V в. — св. Амвросия (340–397), св. Иеронима (347–420) и св. Августина (354–430). Однако оно встретило и протесты и противодействия. Примером тому служит дискуссия по поводу девственности матери Христа.

Желая обесценить тезис об абсолютном воздержании, Эльвидий утверждал в полемике с Иеронимом, что родители Иисуса жили в браке после чудесного рождения первенца и родили потом других сыновей и дочерей. Защита подобной точки зрения стоила епископу Боносию, лишенному сана синодом в Капуе в 391 г., обвинения в ереси за отрицание вечной девственности Марии. После смерти Боносия его последователи укрылись в Галлии и Испании, где их потомки продержались как коммуна инакомыслящих до VII в. Наиболее последовательным противником аскетизма был римский теолог Йовиниан, отвергавший всякое заслуживающее внимания различие между бракосочетанием и безбрачием (целибатом), утверждая, что Мария нормально зачала от Иосифа шестерых детей после рождения Иисуса и что не требуется специальных усилий для спасения, поскольку крещение делает верующего неспособным на грех, и, следовательно, все должно быть ему позволено. Пятно безнравственности обычно видят на оставшихся в меньшинстве. Писания Йовиниана были признаны еретическими Римским синодом 390 г. под главенством епископа Симплиция. Через несколько лет Иероним снова их осудил, и очень озлобленно, в своем сочинении «Против Йовиниана».

С этой полемики начались, надо сказать, мариологиче-ские диспуты V в. и распри на вселенских соборах в Эфесе (431 г.) и в Халкидоне (451 г.). Осуждение Нестория, который не признавал, что такая простая женщина, как Мария, может быть названа «матерью бога», привело к нарастающему обожествлению самой Девы и к развитию ее культа, который со временем, особенно на византийском Востоке, активно насаждала бесчисленная армия монахов, покровительствуемых властями, использовавшими монашество для контроля над массами.

Конфликт между двумя идеологиями, выразителями которых были Пелагий и Августин, характеризует в ощутимой форме историю христианства в IV в.

Если все человечество — всего лишь «масса окаянных», как узнал из «Амврозиастра» Августин, верующему ничего не остается, как слепо довериться действию благодати и в конечном счете духовенству, которое его наставляет. Авгу-стинская максима, согласно которой «человек свободен, когда с радостью принимает волю господа», на деле выражает в теологических терминах жесткий закон повиновения низших слоев воле хозяев, их подчинения произволу, иерархии и сильным мира сего. Такова функция христианской религии, которую она будет осуществлять в течение всего средневековья и которую она отнюдь не утратила по сей день.

Августин учредил также монашеский орден в Иппоне для мужчин и для женщин. Для этих последних он лично сочинил жесткий и строгий «Устав», включавший удаление от мира и затворничество. Менее непримиримым был, напротив, «Устав» для мужских монастырей, но и он целиком определялся особым толкованием Августином христианской морали. К одному из ответвлений этого ордена принадлежал в Германии на заре XVI в. Мартин Лютер. Его выступление против аскетической практики и репрессивной этики станет отправной идеей протестантской реформы.