Натали Оссер пересекла холл «Лютеции». Она была в темных очках, и Анри не сразу ее узнал: невысокая и худенькая, она казалась совсем заурядной. Она опоздала на полчаса.

— Я только недавно уложила детей, — объяснила она Анри, который ни о чем не спрашивал.

Тут же появился официант. Она заказала липовый чай, Анри — бокал белого вина. Он попросил актрису пересесть, чтобы оказаться ближе к ее хорошенькому ушку. Вежливость требовала, чтобы Анри пересел сам, но ему не хотелось изображать почтительность или что-то в этом роде. Он знал эту женщину очень давно.

Интересно, а она его помнит?

Оказалось, что помнит: когда она сняла очки, он увидел слезы на ее глазах.

Они обменялись улыбками, полными ностальгии.

Ее нынешние черты ничем не напоминали то лицо, какое у нее было в прошлом, разве что осталась прежняя россыпь веснушек. У Марии-Антуанетты тоже были веснушки. Но прежняя округлость щек, лукавые ямочки возле уголков губ, блеск в газах — все это исчезло. Лицо Натали Оссер было бледно, на нем читались беспокойство и растерянность. Морщин стало заметно больше. Можно было подумать, что она уже играет Марию-Антуанетту — но лишенную всего и думающую только о спасении своей жизни. Однако в случае Натали Оссер речь шла о сохранении актерской репутации — ей хотелось сохранить молодость, былую славу и красоту, которой, по сути, никогда не было. Красота Натали Оссер была иллюзией, которую она искусно создавала на протяжении многих лет. Этому способствовал ее профессиональный успех и лесть критиков с ограниченным словарным запасом, называвших ее красивой. Она никогда не была красивой женщиной, сказал себе Анри, но всегда была сильной актрисой. Это выделяло ее даже в фильмах Шаброля. И сейчас, когда она сидела рядом с Анри, и они еще не заговорили о работе, чувствовалось, что она уже готовится к очередному перевоплощению.

Анри еще не знал, собирается ли он сделать из Марии-Антуанетты шлюху или святую. На протяжении веков живописцы, скульпторы, писатели, режиссеры делали из нее идеал женской красоты — но у Анри такого идеала не было, и он принципиально отказывался его создавать. Он хотел сделать королеву похожей на Натали Оссер, но не для того, чтобы доставить удовольствие последней, а просто потому, что считал невозможным для себя требовать от актера или актрисы, чтобы они воплощали навязанный им персонаж. Анри казалось, что это было бы ошибкой.

— Мария-Антуанетта — женщина с двойной жизнью. У нее всегда был немного отсутствующий вид, а в выражении лица проскальзывало пренебрежение, смешанное с недоверием.

Натали чуть прикрыла глаза, словно испытывала недомогание — или, напротив, удовольствие.

— Ей приходилось быть недоверчивой. И в то же время она была весьма доступной в сексуальном смысле. Она приехала во Францию в четырнадцать лет. «Это был незабываемый день для всех, кто его пережил. Празднества, радостные крики людей, опьяненных вином и красотой своей будущей повелительницы… У нее было удлиненное лицо с правильными чертами, слегка вздернутый нос, высокий лоб, живые голубые глаза. Ее рот, очень маленький, уже тогда казался слегка презрительным — из-за выпяченной нижней губы, фамильной черты императорского габсбургского дома, которая была у нее выражена даже сильнее, чем у других членов семьи. Никакие сравнения не могли передать прелестного цвета ее лица, в котором смешались розы и лилии. Ее белокуро-пепельные волосы были лишь слегка напудрены. Горделивая посадка головы, величественная осанка, элегантность и изящество всего ее облика уже тогда были такими же, как и сейчас. Все в ней свидетельствовало о породе, а также о мягкости и душевном благородстве. Она была создана для того, чтобы покорять сердца».

Слушая эту цитату из воспоминаний барона Оберкирха, Натали выпрямилась, слегка вытянула шею, чуть покусала нижнюю губу и, искоса поглядывая в карманное зеркальце, словно сличала свой облик с описанием внешности королевы.

— Продолжайте, — кивнула она, когда Анри замолчал.

— Ее брак с французским дофином был заочно заключен в Германии, после чего кортеж принцессы направился к французской границе. Мария навсегда покидала свою страну, чтобы стать женой человека, которого почти не знала, и она подозревала, что его портрет, который ей прислали, сильно приукрашен. Все это не слишком воодушевляло. На самом деле, она опасалась наихудшего, но у нее не было выбора.

— То есть это был классический брак по расчету.

— Вам не нравятся браки по расчету?

— Если честно, нет.

— Но междинастические браки призваны были обеспечивать спокойствие в Европе. И не только в Европе, но и в Африке, в Индии, в Иране, повсюду. Личное счастье молодых людей из королевских фамилий приносилось в жертву счастью династий, кланов и наций. Мария-Антуанетта пожертвовала своей свободой, своей любовной жизнью ради государства. Ее брак должен был стать залогом мира в Европе. Когда республиканцы обезглавили Марию-Антуанетту и ее мужа, война разрушила все границы, что привело к полутора векам взаимного истребления народов.

— Вам это видится так?

— Это так и есть. Пришлось ждать, чтобы благодаря пакту, заключенному между де Голлем и Аденауэром, по сути, типичному династическому браку, без малейшей любви между Францией и Германией, установился нынешний мировой порядок, который мы с некоторой натяжкой все же можем считать стабильным.

— Ну что ж, пусть так.

— Мария-Антуанетта встретилась с дофином на опушке Компьенского леса 14 мая 1770 года. До этого дофин видел множество портретов своей будущей жены, и парадных, и миниатюрных, но когда он увидел ее саму, у него перехватило дыхание. Он был восхищен молодостью принцессы Марии, белизной ее кожи и ее изящной гибкой шеей, казавшейся нескончаемой.

— Он нашел ее красивой?

— Достаточно красивой для того, чтобы вспомнить, что сам он уродлив. Он говорил себе, что принцесса конечно же заслуживает лучшей партии.

— Бастиан Вербек уже согласился на роль?

— Он вам не нравится?

— Не то чтобы…

— Вы не находите его трогательным?

— Как раз наоборот, он очень трогательный.

— Но вы должны сами его растрогать.

— Вот в этом-то и проблема.

— На момент встречи с Марией-Антуанеттой у дофина уже сложилось определенное мнение по поводу женщин: они слабые, болтливые, сентиментальные, руководствуются скорее инстинктом, чем разумом, легко дают обещания, которые не выполняют, не умеют хранить тайну, не слишком умны, но если обладают умом, то становятся опасными интриганками. Он усвоил все это от деда, Людовика XV, который учил его, что мужчины по определению высшие существа, но в то же время не торопился близко знакомить внука с женщинами. Та, на которой ему предстояло жениться, была очаровательной и разговорчивой, а он, стоя рядом с ней, молчаливый, неловкий в своем парадном костюме, мечтал лишь убежать, отказаться разом от трона и от женитьбы. Когда он поцеловал принцессу в напудренную щеку, к нему разом вернулись все детские комплексы, которые, как ему казалось, он уже давно похоронил под бременем книг и молитв. Он не осмеливался даже поднять глаза на Марию-Антуанетту, которая не могла понять причин такого поведения, но в то же время чувствовала, что этот молодой человек, «дикий и застенчивый», никогда не причинит ей никакого зла.

Она гораздо сильнее волновалась, когда три года спустя в одиночестве въезжала в Париж, а потом оказалась перед глазами Людовика XV и двумя сотнями наиболее важных персон королевства.

Эти люди, мгновенно ставшие ее поклонниками, заставляли ее вздрагивать от страха и удовольствия — благодаря им она наконец поняла, какой видится со стороны.

Все началось с портрета, написанного Дюкро вскоре после ее приезда и тут же разошедшегося в тысячах копий. Этот портрет увидели во всем королевстве, в том числе и в Алансоне, где он вызвал особое воодушевление, когда жители города узнали алансонские кружева на воротнике принцессы.

Эберу было двенадцать лет, когда Мария-Антуанетта прибыла во Францию. Он был потрясен, увидев гравюру с портрета Дюкро. Он толком не знал, считать ли открытое декольте непристойностью или чудом. Он гладил лицо, волосы, лебединую шею принцессы. Тогда же по Франции разошлись не слишком пристойные стишки, посвященные этому портрету:

Мария-Антуанетта стала первым секс-символом Франции, на полтора века опередив другую австрийскую принцессу, Роми Шнайдер.

Тем временем Людовик XV велел устроить пышные празднества в садах Версаля, чтобы отпраздновать свадьбу своего неблагодарного внука. Почти одновременно с этим в Париже, на улице Ройяль, пятьсот человек было задавлено насмерть во время королевских торжеств.

«Я узнал об этом несчастье, свершившемся из-за меня, — писал дофин. — Оно меня потрясло». Он отдал все свои деньги в помощь семьям погибших. Он был раздавлен этим новым подтверждением того, что на нем лежит проклятие, что самим Небесам не угоден его брак. На две недели он вновь облачился в траур и погрузился в покаянные молитвы.

Но напрасно дофин молился и терзался угрызениями совести — прибытие Марии-Антуанетты стало для него новым потрясением. Вначале он надеялся обрести с ней все радости подчинения — ту сладость унижений, которую прежде его заставлял испытывать старший брат, — но она обманула его ожидания.

Мария-Антуанетта быстро обнаружила тот злополучный груз неврозов, который скрывался за очевидной холодностью и безразличием Беррийца по отношению к ней. Она поняла, что имеет дело с болезненно застенчивым человеком, одичавшим, как брошенный домашний кот. Она была терпелива. Пыталась вызвать его на разговор. Он что-то отвечал, но все его ответы были невыносимо нудными. Когда Мария-Антуанетта попыталась взять дофина за руку, он отдернул руку, когда прошептала ему на ухо что-то шутливое, пытаясь рассмешить, он не понял ее шутки. Он стал еще печальнее при виде дворца, уже слегка обветшалого, где, казалось, каждый камень был пропитан скорбью и скукой.

Последние десять лет королевский двор избегал Версаля, его мрачных коридоров и запущенных садов. Высший свет предпочитал Пале-Ройяль и Старый Лувр. Все известные театры, кафе, салоны сосредоточились в Париже — именно там кипела настоящая жизнь. Но прибытие Марии-Антуанетты все изменило. Ее молодость, красота, врожденная привычка повелевать преобразили старый замок, так что его частым гостем сделался Людовик XV, которого забавляла ревность парижского двора к двору версальскому.

Мария-Антуанетта показала себя той, кем она и была: первой дамой королевства. Людовик XV гордился и восхищался ею, оказывал ей отеческое покровительство. В свои пятьдесят пять лет, уже доедаемый сифилисом и одновременно одержимый проблемой наследников, он смотрел на принцессу с восторгом и ради нее все прощал ее увальню-супругу. «Вам нужны дети!» — постоянно напоминал он.

Но ничего не получалось. Шли годы, а детей у дофина и его жены все не было. Поговаривали о фимозе и о медицинском вмешательстве, которое некоторым образом походило бы на вмешательство Святого Духа, но потом от этой идеи отказались. Одни сплетники утверждали, что у принца слишком большой половой орган, другие — что, напротив, слишком маленький и к тому же искривленный. Памфлетисты наперебой изощрялись, выдумывая всевозможные гипотезы, — предположений было столько, что какое-нибудь из них вполне могло оказаться правдивым.

Но что точно было подлинным, это письмо брата Марии-Антуанетты Иосифа, написанное в июне 1777 года, три года спустя после смерти Людовика XV. Иосиф навестил сестру, чтобы лично выяснить причину проблемы с деторождением. Расспросив ее, он написал своему брату Леопольду:

«У Людовика XVI все в порядке с эрекцией; он вводит член и остается так без всякого движения пару минут, не изливая семя, потом вынимает его, таким же напряженным, и желает супруге спокойной ночи. Не очень понятно, отчего так происходит: у него нет проблем с семяизвержением, о чем свидетельствуют ночные поллюции, но семя никогда не отправляется по назначению. Однако он довольствуется вышеописанным, честно признаваясь, что делает это лишь из чувства долга, не испытывая никакого удовольствия… Его бы надо один раз выпороть, чтобы он изверг семя от злости, как это бывает с ослами»…

— Это есть в сценарии? — перебила Натали Оссер.

— Там еще ничего нет. Я хотел сначала с вами встретиться.

— Такой у вас метод?

— Скорее, принцип.

— Какая разница?

Из прошлого опыта ей были знакомы различные способы создания фильмов — по сценарию, без сценария. С «принципами» ей тоже приходилось сталкиваться — кажется, у Годара. Работа с ним была не самым приятным воспоминанием.

Актриса налила себе еще липового чая, который стал совсем зеленым. Анри ждал ответа на незаданный вопрос: согласится ли она играть роль в создании сценария, прежде чем приступить к этой роли в фильме?

Но ответ не приходил, что было, в общем, логично.

— Нужно было любой ценой обеспечить Франции наследника престола, — снова заговорил Анри. — Поэтому Мария-Антуанетта перестала предохраняться со своими любовниками. Артуа, Прованс, Диллон, Лозен, Безанваль, Водрейль, Куаньи, — среди любителей исторических сплетен до сих пор нет единого мнения о точном составе списка. Возможно, когда-нибудь это выяснится. Но в ту эпоху никто не сомневался в том, что

Не знаю, как вы, Натали, но я нахожу этот стишок весьма возбуждающим. Мне стало интересно, откуда памфлетисты тех времен черпали вдохновение. Судя по письмам, которые писал австрийский шпион Мерси императрице Марии-Терезии, матери Марии-Антуанетты, источником вдохновения была сама реальность. Когда Мария-Антуанетта прибыла во Францию, памфлетистская традиция была уже вполне устоявшейся. Памфлеты становились известными даже быстрее, чем государственные указы. Мария-Антуанетта, конечно же, их читала — граф Прованский, ее деверь, привозил их ей из Парижа каждое утро, словно горячие круассаны. Чтение памфлетов о Дюбарри, фаворитке покойного короля, было одним из развлечений этих двух подростков — возможно, предваряющим более интересные развлечения.

Мерси, великий доносчик, сообщал об этом австрийской императрице, которая в письмах к дочери выражала недовольство: «Не читайте подобных вещей!» Мария-Антуанетта беззаботно отвечала: «О, дорогая матушка, спасибо за ваши добрые советы!»

Встает вопрос о Ферзене. Был ли граф де Ферзен ее любовником и отцом ее сына, будущего Людовика XVII?

— А вы что об этом думаете? — спросила в свою очередь Натали, которая начала расслабляться, как будто липовый чай оказал на нее опьяняющее действие или подробности сексуальной жизни королевы слегка возбудили ее.

— Сохранилось несколько писем, — продолжал Анри, — но никто не поручится, что не было других. Разумеется, были. А те, что нам остались, подверглись цензуре, кто знает, кем и почему? Можно предположить, что зачеркивания и ножницы послужили тому, чтобы сохранить в тайне нечто важное. А что может быть важнее, чем вопрос о наследнике престола? В интересах абсолютно всех нужно было, чтобы королева родила наследника и чтобы отцом ребенка был Людовик XVI, иначе настал бы конец света. А конца света еще никто не хотел. Вот почему все подробности дела были скрыты, все следы уничтожены. Те документы, которые мы можем увидеть сегодня в архивах, это всего лишь верхушка айсберга. Возможно, они специально оставлены нам теми, кто творил историю в кулуарах, — чтобы ввести нас в заблуждение.

— Хорошо, но я спрашивала о вашем мнении.

— До тех пор пока я не увижу доказательств обратного, я имею в виду научные доказательства, с применением ДНК-экспертизы, которая уже доказала, что Людовик XVII был сыном Марии-Антуанетты, я буду считать, что он был сыном Ферзена. Однако это не помешало Людовику XVI быть для него отцом. Очень любящим отцом.

— Значит, Бастиан Вербек?..

— Да.

Натали задумчиво потягивала свой чай, слишком сладкий, постепенно остывающий. Ей не впервые предлагали играть королеву. Сценарии, в которых фигурировала Мария-Антуанетта, ей присылали как минимум дважды в год. До сих пор она отвергала все эти предложения — даже когда речь шла о телефильме, который снимала ее собственная сестра. Но ей совершенно не хотелось работать с сестрой. Мысль о Бастиане Вербеке тоже была не слишком приятна.

— А кто будет играть Ферзена?

— У Марии-Антуанетты была слабость к жокеям. Она восхищалась ими, как куклами, такими маленькими, безбородыми, стройными и в то же время мускулистыми, всегда в отличной форме. «Ни одного лишнего грамма» — таков был их девиз и особый шик. Они были отважными наездниками, как казаки, и по-рыцарски обходительными. Королева часто посещала скачки, это было одно из любимых ее развлечений. Однако ей пришлось ждать смерти Людовика XV, чтобы полностью отдаться этой страсти, поскольку тот терпеть не мог скачки, но не из-за моральных принципов, а из-за того, что эта мода пришла из Англии, а все связанное с Англией было ему ненавистно. Мария-Антуанетта заключала пари, кричала на трибуне, подбадривая своего фаворита, а потом горячо поздравляла владельца победителя — почти всегда это был герцог Лозен — и утешала тех, чьим лошадям повезло меньше. Жокея-победителя по ее приказу сажали в королевскую карету и доставляли в Малый Трианон или в ее личные апартаменты в Тюильри. Там она сама одевала его, как маркиза или фарфорового пастушка. А потом раздевала.

— Это правда?

— Да, водился за ней такой милый грешок. Так она развлекалась до тех пор, пока однажды на балу не встретилась с Ферзеном. Он обладал всем тем, что ей нравилось в мужчинах: придворной утонченностью манер и очаровательной внешностью английского кукленка-жокея. Его телосложение было миниатюрным и в то же время безукоризненно пропорциональным. Ко всем этим достоинствам прилагалась репутация искусного соблазнителя.

Анри подозвал гарсона, который не отрывал глаз от их столика и поэтому очутился рядом через полсекунды.

— Что-нибудь выпьете, Натали?

— Скотч, пожалуйста.

Кажется, ее заинтересовал этот фильм, сказал себе Анри.