Анри заметил седой волосок на виске Доры. Она сидела на кровати с ноутбуком на коленях, делая заметки для завтрашней передачи.

Он не знал, как сказать ей об этом, стоит ли об этом говорить, считать это концом света или просто с этим смириться. Я хорошо сделал, что побрился наголо, сказал он себе.

Рассказывают, что волосы Марии-Антуанетты поседели за одну ночь, но постоянно спорят, в какую именно: после бегства в Варенн, после 10 августа или в Консьержери, накануне казни. Стефан Цвейг считает, что это произошло в ночь с 5 на 6 октября, тогда как Шанталь Тома предполагает, что после смерти первого сына. «Этот эпизод хорошо известен», — замечает она. «Что же это за ночи, — ужасаются братья Гонкуры, — в одну из которых волосы королевы сделались белыми, словно у семидесятилетней женщины!»

О какой же ночи идет речь? Скорее всего, ни о какой конкретно. Волосы не седеют за одну ночь, что бы в эту ночь ни происходило.

То, что увидел Ферзен в ночь с 5 на 6 октября 1789 года, глядя на раздевающуюся Марию-Антуанетту, было не мутацией, а просто отказом от кокетства: живя в постоянном страхе, королева перестала красить волосы. Ей уже не хотелось нравиться, она желала только одного — выжить. Комедия была окончена.

— Что это за мир, — обратилась она к Ферзену, — в котором люди, называющие себя дипломатами, теряют целые континенты, экономисты устраивают банкротства, а шпионы не могут предсказать революции?

Ферзен не знал, что это за мир. Он ответил вопросом на вопрос:

— Что вы собираетесь делать?

— То же, что делает любой загнанный зверь, — сражаться.

— Я буду рядом. Моя любовь к вам абсолютна и неизменна.

— Мне понадобится не только ваша любовь — мне нужны деньги и связи. Я назову имена агентов, которые помогут вам связаться с моим братом. Те, кто уже эмигрировал, должны встретиться с ним. Мы должны дать понять моим родичам, что вся Европа находится под угрозой.

— Они помогут нам.

— Да услышит вас Бог.

— Ничто не потеряно, пока дофин здесь, с вами, в добром здравии.

— Если они разлучат меня с ним, я погибла.

— Людовик XVI не допустит такого предательства.

— Но есть еще его сестра, его братья и столько других… Вы готовы сражаться за меня?

— Я готов умереть за вас!

— Мне не нужна ваша жертва, мне нужна ваша помощь! Без надежды на возвращение, на признательность, на награду…

— У меня есть моя любовь…

— Перестаньте! Сейчас нужна сила. Нужна армия! Армия, достойная этого названия, готовая расправиться со всей этой кровавой чернью!

Былая покровительница искусств, изящной словесности и моды, окружавшая себя утонченной роскошью, Мария-Антуанетта покидала Версаль в облике разъяренной седой Валькирии.

— Я отомщу за все оскорбления, что нанесли мне эти чудовища! Я верну себе права на это королевство и после буду безжалостна. Непоколебима.

Она хотела войны, в которой французы были бы разбиты, унижены и уничтожены. Она хотела крови. Бросившись в объятия любовника, Мария-Антуанетта выдохнула:

— Я даже не знала, что можно испытывать такую ненависть!

Четыре года спустя она со связанными за спиной руками сидела в повозке, направлявшейся к площади Революции: перед тем как отрубить королеве голову, ее два часа возили по парижским улицам. И глядя на этих людей, видя их налитые кровью глаза, она чувствовала, что отомщена, — ибо Франция была сломленной страной, а французы — рабами, одетыми в лохмотья.

Мария-Антуанетта и Ферзен провели в Версале последнюю ночь. На следующий день, когда они уехали, начался повальный грабеж, и вскоре во дворце не осталось ни мебели, ни ковров, ни каминов. Сады превратились в огромные поля, засаженные картошкой — «чтобы накормить народ». Однако это можно было счесть наименьшим из возможных зол, — вот уже несколько месяцев во всех французских провинциях не только грабили, но жгли и разрушали замки, не оставляя камня на камне.