Эбер, как помощник прокурора, один раз в неделю бывал с инспекцией в Тампле. Предполагалось, что он осматривает строящиеся укрепления и проверяет их надежность. Каждый раз он составлял отчет, который муниципальные гвардейцы, согласно своим обязанностям, передавали в бюро Генерального совета Коммуны.
Понемногу его начало раздражать то, что к ребенку Капета все окружающие относились с явной симпатией. Он подумал о Франсуазе, которая была на седьмом месяце беременности. Каким будет место его ребенка в жизни, что будет значить его титул гражданина, о каком равенстве его с ребенком короля может идти речь, если последний продолжает вызывать едва ли не преклонение? Отцовское чувство, переполнявшее сердце Эбера, еще сильнее подхлестывало его нетерпеливое желание избавиться от всех пережитков монархии: он поклялся, что его ребенок родится в стране без короля и станет представителем очищенной нации. Так чего еще ждать, для того чтобы осудить Людовика XVI?
«Есть в Конвенте горстка засранцев, которые хотят, чтоб мы пятились как раки, хотят помешать нам свершить правосудие над гнусным боровом из Тампля!» — снова негодует папаша Дюшен.
Помнят ли еще о войне? Заботит ли кого-нибудь участь солдат Свободы, каждый день гибнущих на фронте?
Папаша Дюшен радуется взятию Монса и Турне, он доволен тем, что скоро увидит возвращение наших бравых санкюлотов, увенчанных лаврами, — но будет еще больше рад, если «истребят, наконец, всех господ, какие еще остались в стране». Он обнаружил «свору аристократов, которые хотят посадить на трон мелкого ублюдка, этого бывшего дофина, тряпичную куклу в руках мамаши, которая не знала его отца!»
Папаша Дюшен переодевается медиком, чтобы пощупать пульс австриячки. Его диагноз гласит, что никто в этой семейке по-настоящему не болен: «все они — проклятые притворщики!»
В другой раз он переодевается графиней Полиньяк, и королева бросается ему на шею. Думая, что снова обрела свою «милашку», она осыпает его «гнусными поцелуями», и он уверяет, что «чуть не выблевал ей в физиономию все красное вино, какое залил себе в глотку в этот день». Он передает и очередное свидетельство гнусности королевы — фразу «Да когда ж они все сдохнут, проклятые якобинцы?»