Элизабет была казнена 10 мая 1794 года. На следующий день Робеспьер впервые посетил Тампль. Он вступил во владения своего бывшего соперника, словно победитель, стремящийся захватить его добро — и его главное сокровище.

«Муниципальные гвардейцы оказали ему многочисленные почести, — вспоминает Мария-Тереза в своих мемуарах. — Его визит был тайной для большинства охранников, которые не знали, кто он такой, или не хотели мне об этом сказать. Робеспьер некоторое время беззастенчиво разглядывал меня, потом бросил взгляд на мои книги и, вместе со стражниками бегло осмотрев комнату, вышел».

Затем он приказал открыть комнату сына Людовика XVI. Понадобилось некоторое время, чтобы глаза Робеспьера привыкли к темноте, а сознание смирилось с тем, что вот это существо, покрытое грязью и паразитами, и есть Людовик Нормандский, наследный принц из дворца Тюильри, а ныне король Франции. Робеспьер закрыл лицо носовым платком, чтобы защититься от ужасного запаха. Он так и не осмелился зайти вглубь комнаты и наконец отступил, захлопнув за собой дверь.

Спустя двенадцать дней, в ночь с 23 на 24 мая, Робеспьер вернулся в Тампль. В этот раз у него уже был план, и он действовал решительно.

— Вставайте, ваше величество.

С тех пор как Нормандца разлучили с матерью, никто его так не называл. Движения его были вялыми и медленными — это могло показаться следствием слабости или проявлением королевского достоинства, а возможно, было и тем и другим. Дофин был высоким, худым и сильно сутулился, отчего руки казались слишком длинными. Но, несмотря ни на что, его глаза горделиво блеснули, когда он услышал это обращение, «ваше величество».

Его укутали бархатным плащом. Плащ был теплым и мягким, от него приятно пахло. Манеры стражников, вошедших вслед за гостем, на сей раз отличались крайней почтительностью. От неожиданности дофин вздрогнул и молча, без всякого сопротивления, позволил себя увести.

Пришлось долго идти — сначала по коридору, потом вниз по лестнице. Это слегка оживило его движения и мысли. Он понял, что происходящее — ему во благо.

Нормандец знал, насколько безнадежны любые попытки к бегству. Но мечты о побеге ему хотелось удержать, как сладкие сны при наступлении дня.

Дофин узнал дверь, ведущую в комнаты, где раньше он жил вместе с матерью, теткой и сестрой. Где его сестра? Почему ее не забирают отсюда вместе с ним?

Все в этом неожиданном бегстве казалось таким зыбким и загадочным. Но он не осмеливался задавать вопросов.

Внизу ждал экипаж. Свежий ночной воздух еще сильнее взбодрил и обрадовал Нормандца, так же как и запах лошадей.

Стражники хотели помочь ему подняться по ступенькам, но он смог сделать это сам: так подействовал на него вид красных бархатных сидений, подушек, медных ручек, полированного дерева — всех этих давно забытых вещей. Несколько секунд он стоял в проеме двери, с трудом сдерживая улыбку. Его щеки пылали от радости. Он слышал голоса вокруг фиакра, но даже не пытался разобрать слов. Он ждал. Он стоял на пороге своей мечты и боялся поверить в ее осуществление.

Робеспьер вошел в карету следом за дофином и сел напротив. Некоторое время он изучал своего пленника, потом ударил тростью в потолок кареты, и она тронулась с места так резко, что ребенка швырнуло вперед, и он чуть не упал на колени своего спутника. Это позабавило обоих.

— Я Максимилиан Робеспьер, член Комитета общественного спасения.

— Я вас узнал, месье.

— Вот как?

— Вы выступали с трибуны в Учредительном собрании и требовали, чтобы мой отец был осужден. Потом, когда вы спустились, вы посмотрели на меня. Вы прошли совсем близко от нашей ложи.

— Какая хорошая память.

— Запах камфары не из тех, что забываются.

Робеспьер сидел напротив короля, он, который всю жизнь думал о короле, как и все французы — с самого детства, каждый день они вспоминали о том, что у Франции есть король, а они — его подданные, и что это правильно устроено. Неожиданно для себя он почувствовал, что взволнован.

Ребенком завладела усталость, какой он не чувствовал уже несколько месяцев: нежная и в то же время необоримая. Убаюканный мерным покачиванием этой раздушенной кареты, он вытянулся на сиденье во весь рост и заснул.

Робеспьер смотрел на спящего короля-ребенка. Потом он сделал то, чего не делал раньше ни для кого, ни для одной женщины: он поправил укрывающий дофина бархатный плащ, немного сползший с плеча. Он сделал это, не коснувшись самого ребенка — оттого, что был поражен его худобой, и оттого, что внезапно осознал все безумие и всю эфемерность своего предприятия.

Завтра он представит сына Капета Учредительному собранию. Оно проголосует за восстановление монархии. Людовик XVII будет объявлен королем, а Робеспьер станет регентом. Так должно произойти, потому что именно в этом направлении движется История, и ничто не сможет ее остановить. Что французы вообще поняли в Революции? Они считают его диктатором, но он выше этого. Он найдет другое слово, простое и величественное. Как он сам.

Сон ребенка создавал умиротворяющую атмосферу. Монархия и республика, король Франции и я, прошлое и будущее — вот она, чистота вершин…

Карета прибыла в Медон. Робеспьер разбудил Людовика XVII, который тотчас же узнал место, где умер его брат.

Подбежали три женщины и помогли мальчику выйти. Они отвели его в просторный зал с несколькими бассейнами, над которыми поднимался пар, смешиваясь с дымом благовоний. Они раздели ребенка, тело которого было невероятно худым, а движения — вялыми, из-за того что он еще не полностью стряхнул остатки сна. Его кожа была грязной и покрытой язвами возле суставов. От этого зрелища женщины едва не расплакались, но все же сдержались, поскольку Робеспьер оставался здесь и наблюдал за ними, сидя в тени. Но и он был поражен видом этого ребенка, этого монарха, которому пришлось подвергаться побоям и унижениям и которого сейчас женщины с заботливой осторожностью мыли в ванне.

Мальчик кашлял, фыркал, смеялся. Потом заплакал — может быть, и от радости.

Ужаснее всего выглядели его волосы, слипшиеся от грязи и крови — он расчесывал голову из-за паразитов. Какая жалость, что же с ними делать? Ребенок хотел, чтобы их отрезали, а голову обрили — этот сплошной колтун на голове уже давно был для него пыткой. Однако после горячей воды волосы стали выглядеть гораздо лучше, а ополаскивание разведенным уксусом должно было уничтожить еще оставшихся в живых паразитов. Женщины осторожно распутали и как следует вычесали ребенку волосы. Наконец они стали похожи на те, какими были раньше — шелковистыми, чуть вьющимися, памятного рыжевато-белокурого оттенка.

Потом женщины перенесли в другую ванну это худое тело, послушное, словно марионетка. Это больше напоминало не омовение, а снятие с креста. Они снова мыли и терли его, и хотя кожа ребенка горела, он не сопротивлялся. Он так расслабился, что написал в ванну, отчего женщины, наконец, рассмеялись.

— Заканчивайте, — проворчал наблюдатель из своего угла.

Женщины ополоснули Нормандца, вынули его из ванной и укутали в нагретые полотенца. Это был верх блаженства, настоящий экстаз. Его мужская плоть напряглась, и женщины изумленно вскрикнули. Они были горды собой — они окончательно вернули к жизни мальчика! Они надели на него панталоны, рубашку, шелковый жилет. Теперь он выглядел как подобает, их маленький король. Как же они были счастливы! Женщины перевязали ему волосы широкой голубой лентой. Это был завершающий штрих созданного ими произведения искусства. Но теперь они не знали, что делать дальше, как себя вести. Ими овладела робость. «Король, король», — повторяли они.

Робеспьер поднялся, взял ребенка за руку и, следуя чуть позади, довел его до голубой гостиной.

На столе были фрукты, бриошь, молоко.

— Угощайтесь, ваше величество.

Ребенок начал жадно есть. На салфетке, которую протянул ему Робеспьер, он увидел вышитые инициалы своего брата Людовика-Жозефа.

— Завтра вы будете возведены на трон под именем Людовика XVII.

— Я хотел бы знать, где моя сестра.

— Вы слышали, что я вам сказал? Завтра мы отправимся в Учредительное собрание, и вы будете провозглашены королем Франции.

— Ее казнили?

— Как вы могли подумать? Разве мы монстры, чтобы отправлять детей на гильотину? Дети не отвечают за то, что сделали их родители. Разве вас этому не учили?.. Что с вами?

Дофина внезапно затрясла лихорадка, на лбу выступил пот. Он начал задыхаться, пошатнулся. Робеспьер успел подхватить его прежде, чем он упал.

Робеспьер был вне себя. Почему его планы всегда терпят крах?

Поиски врача в Медоне посреди ночи заняли около часа. Наконец врач прибыл. Поскольку это оказался опытный медик, ему не понадобилось долгого осмотра, чтобы поставить диагноз, который он сообщил Робеспьеру: скрофулез, в просторечии золотуха. Врач прописал больному ребенку молочную сыворотку, бульон из лягушачьих лапок, овощные соки и растительные компрессы. Он также рекомендовал отдых, хорошее питание, свежий воздух и спокойствие.

Нужно было, чтобы ребенок продержался еще хотя бы год — за это время Робеспьер упрочил бы свое положение регента и, женившись на Марии-Терезе, сделал бы ей собственного ребенка, который стал бы королем после смерти Людовика XVII.

— Если его правильно лечить, он обязательно выздоровеет, — заверил врач.

Нормандец пришел в себя, и его отнесли в большую кровать, застланную свежими простынями. Ему снова было хорошо. Простыни были приятными на ощупь и хорошо пахли. Он уснул.