1

В небольшой комнате, рядом с кабинетом минского шефа СД, с делано спокойным видом сидит напротив Вадима Майковского Околов. В руке его сигарета не дрожит. Пепел от нее он стряхивает на пол.

— Скажите, ваша жена, Разгильдяева Валентина, была раньше женой советского офицера? И не пытайтесь врать, что не интересовались ее прошлым и что не без ее помощи в вашей квартире в Смоленске поселилась советская разведчица, — угрожающе рычит Майковский, постукивая своими мясистыми пальцами-молоточками по столу.

— Валентина сначала работала машинисткой, потом стала моим секретным агентом и выявила ряд сочувствующих большевикам лиц, и наконец мы поженились. Политически она вполне благонадежна, не имеет никакого отношения к советской разведчице Соколовой, поскольку та приехала из Витебска по рекомендации, увы, моего дядюшки, профессора Евгения Околова.

— Вы и ваши люди, используя свое положение, организовывали в Смоленске доносы на жителей с тем расчетом, чтобы после репрессий поживиться их имуществом. По сведениям смоленского СД, вами реализовано вещей от расстрелянных горожан более чем на двести тысяч марок, не говоря о золоте, драгоценностях и художественных произведениях, добытых вами не без участия вашей жены, Разгильдяевой, путем вымогательства. О чем имеются свидетельские показания пострадавших…

Околов рассеянно уставился куда-то в окно, вытянув шею, лицо его все более походило на крысиную морду, потом упрямо вскинул голову, поправил очки-пенсне, перевел взгляд с давно не мытого окна на Майковского и холодно произнес:

— Господин следователь, я протестую против подобного ведения допроса. Берлин знает о моей работе. Напомню лишь, что на Центральном участке фронта моя группа занимает первое место в борьбе с партизанами; кое-чего добились и в разведке тыла русских войск. Мы раскрыли партизанское подполье под названием «Ревком». Энтээсовцы Радзевич и Шестаков, став во главе «Ревкома», выявили всех членов организации. Смоленское СД особо отметило начальника полиции города Рудня Красовского, начальника полиции Смоленска Алферчика, нашего агента Ариадну Ширинкину… Они работают под моим началом в «Зондерштабе Р». Не забывайте еще, что двадцать семь человек из НТС награждены орденами и медалями, господин следователь, из «Группы Комет». Показания жителей из Смоленска я не считаю правомерными. Они с нами не сотрудничали! — И Околов самоуверенно ухмыльнулся, подумав про себя: «Двести тысяч! Ха! Значит, он ничего не знает!…»

Майковский удивленно поднял голову, погладил лысину…

— Вы знаете о «Группе Комет»?

— Мне известно, что главное управление имперской безопасности формирует специальный контрразведывательный орган над названием «Информационная служба среди уроженцев СССР и бывшей России, проживающих в Берлине и оккупированных зонах». Мне известно, что организация условно названа «Группа Комет», руководит ею гауптштурмфюрер Эбелинг, начальник четвертого отдела СД. А русский аппарат подчинен вам, господин Майковский!

Круглое розовое лицо Майковского перекашивается, затылок наливается кровью: «"Группа Комет" глубоко законспирирована!… Как же это?! В нее вовлекаются самые проверенные и опытные полицейские и секретные информаторы! "Комет" предполагалось довести до пятисот человек с основной задачей: выявлять среди советских людей и русских эмигрантов антифашистов, предотвращать диверсии и саботаж… Как об этом мог узнать Околов?! Кто ему сообщил о строго засекреченной организации?… Пока… Неужели Николай или Татьяна Шитц?… Вряд ли!… Странно, что Околов знает мою фамилию и мою роль…»

По тому, как Майковский замолчал, покраснел и явно ломал голову над осведомленностью резидента «Зондерштаба Р», Околов понял, что попал в точку и ошарашил следователя. «Не давать опомниться!» И на остолбеневшего Майковского полились сказанные ледяным голосом логичные доводы опытного обершпиона:

— После убийства Вюрглера и расформирования «Зондерштаба Р» руководство НТС обратилось в РСХА с предложением создать специальную разведывательно-диверсионно-подрывную группу из лиц, рекомендованных нами, для борьбы с партизанами и подпольщиками на оккупированной территории, а также для политработы с военнопленными. И теперь с разрешения самого рейхсфюрера Гиммлера создана организация «Ингвар» на правах отдела «1-Ц» при СД. И… я имею честь ее представлять здесь, в Минске, господин Майковский! Вы обвиняете меня в сущих пустяках, каких-то мифических двухстах тысячах марок, которые ушли на дело…

— Вы упомянули Вюрглера, — обрел дар речи следователь. — Каковы были ваши личные с ним отношения? Агент варшавского гестапо сообщил прелюбопытные факты в связи с его убийством, из коих следует, что организаторами акта были не Войцеховский и Ренегау-Смысловский, а террористы из НТС. Кстати, Ренегау арестован за бездеятельность «Зондерштаба Р»…

Околов не торопясь лезет в портфель, роется в бумагах и протягивает через стол, ни слова не говоря, одну из них Майковскому.

Копия доклада начальника полиции безопасности Белоруссии оберштурмбаннфюрера Штрауха. «…В обнаружении и ликвидации партизанской группировки, действовавшей западнее шоссе Минск — Слуцк, принимали участие работники резидентур "Зондерштаба Р". В результате проведенных операций убито 415 человек, заложников взято 617, сожжено деревень и сел 57, обезврежено коммунистов, партизан и сочувствующих им 1050, из них 175 расстреляны на месте, остальные находятся под стражей…» — пробежав глазами документ, Майковский недоуменно покачивает головой, протягивая бумагу обратно Околову.

— А по поводу Александра Эмильевича — то это дело темное, — подчеркнуто строго чеканит Околов, чувствуя свою победу. — В Варшаве произошли странные события. Начальник 2-го отдела «Зондерштаба Р», недавно убитый поручик Бондаревский, подвел к расстрелу семь наших сторонников «третьей силы»; затем, совсем недавно при загадочных обстоятельствах убили немецкого лейтенанта фон Фрейтага, чем весьма заинтересовался Берлин. Следствие выяснило, что Фрейтаг знал о Ренегау-Смысловском и Войцеховском много такого, что компрометировало их в глазах гестапо и абвера. Лейтенант, на свою беду, рассказал обо всем Вюрглеру, собиравшему факты против Ренегау и Войцеховского. Но это еще не все. Этим господам не нравилось, что Вюрглер с одобрения РСХА руководил отделом, которому придавалось особое значение, а именно — тайной проверки и засылки агентуры через линию фронта на Восток. НТС по согласованию с РСХА содержал группу специально обученных лиц «особого задания». Поэтому, господин следователь, в Варшаве скрестились интересы белоэмигрантских, немецких ведомственных, а также советской, английской, американской, японской и польской разведок… Кстати, учтите, что Вюрглер сотрудничал с японцами, а в свое время с польской двуйкой!

— Как и вы, Георгий Сергеевич! — подскакивает на месте обрадованно Майковский, но, тотчас сникнув, переводит разговор на другую тему, понимая, что тайну убийства Вюрглера ему не раскрыть. — А правда, что исполбюро НТС ведет переговоры с англичанами?

Околов смотрит уверенно, словно допрашивает он сам, а не его.

— Война будет проиграна… Если не загрохочет «чудо» в виде обещанного сверхмощного оружия или Германия не заключит сепаратный мир с Черчиллем и Рузвельтом… Я убежден: ни англичане, ни американцы не захотят видеть Европу коммунистической… Все, в том числе и «солидаристы», пытаются спасти свои кадры, а их у нас там, на Востоке, немало. И мы, эмигранты, погибнем без контактов с англичанами и американцами и погубим тех советских граждан, что перешли на работу к немцам. Вот и займитесь отбором, ибо мы сможем спасти лишь полезных нам лиц. А Николай Шитц, кстати, отзывался о вас очень хорошо, — заключил свою тираду Околов.

«Он еще предлагает мне свое покровительство! — возмутился про себя Майковский и тут же испугался: — Подобные типы выдадут нас тем же союзникам в первую голову. Может, Околов прав, — того и гляди все рухнет! Куда бежать? В Италию, Голландию, Бельгию?…»

— Ну что ж, господин Околов… О нашей беседе я сообщу в Берлин и, откровенно признаюсь, хвалить вас не стану. У вас, конечно, заслуги есть, но ваши пораженческие настроения в Берлине не понравятся…

— Не искажайте смысла моих слов, господин Майковский, речь идет не о пораженчестве, а о предосторожности, и будьте любезны в Берлине передать от меня сердечный привет генералу Вольфу. — Околов хотел еще добавить: «Он тебе вправит мозги», но счел за благо промолчать.

«И он мне вправит мозги!» — уловил его мысль Майковский и с опаской глянул на «железную» маску лица Околова… И с ужасом осознал, что перед ним сидит хитрый, страшный, хладнокровный и волевой человек, которого ему, пожалуй, не подмять…

Суетливо закончив допрос, Майковский попытался перейти к мирной беседе, даже к какому-то взаимопониманию, но Околов уже почти не слушал его, думая о том, что падение фон Ренегау-Смысловского повлияет на деятельность исполбюро НТС. В его изощренном, набитом сведениями мозгу промелькнула биография Смысловского: родился в 1898 году в Москве, после разгрома Врангеля поселился в Германии и вскоре возглавил «Русский фашистский союз». Креатура Канариса, который произвел его в подполковники, потом и в полковники. Отличился тем, что вел подготовку и заброску шпионов и диверсантов в тыл советских войск, защищавших Ленинград, и потом уж возглавил контрразведывательный орган «Зондерштаб Р». И вот теперь, по мере того как закатывается звезда хитроумного адмирала, летят вверх тормашками его ставленники. Но зато всходит звезда нового штурмбаннфюрера, кавалера «Рыцарского креста» и ордена «Ста мушкетеров» Отто Скорцени, освободившего дуче. Среди близких сотрудников Скорцени есть друг Околова, бывший его шеф Николай Губарев, некогда начальник русского отдела тайной полиции в Югославии.

Околов высоко поднял голову и хмуро глянул на Майковского.

Тот невольно стушевался, улыбаясь, поглаживал свою лысину, про себя возмущался самоуверенностью допрашиваемого и думал: «Настоящий рыцарь плаща и кинжала, опасен, со связями, того и гляди кокнут меня, как Вюрглера. Рвется к власти в НТС и потому обогащается. Скрытен, честолюбив и для достижения цели неразборчив в выборе средств. В общем, коварный, далеко заглядывающий вперед, крупный политиканствующий игрок». И Майковский, поднявшись, любезно пожимая руку

Околову, стал уверять, что, допрашивая, выполнял лишь приказ, но по приезде в Берлин обязательно замолвит о нем доброе словечко Эбелингу.

«Недюжинная натура», — вспомнил Майковский характеристику, данную Околову Чегодовым: «…драмой его жизни поначалу была исступленная жажда родительской ласки воспитуемого в спартанском духе ребенка, потом чуждавшихся его как сынка жандармского офицера друзей-товарищей по школе; уже за границей, "в пору любви и страсти нежной", он, видимо, пришел к выводу после неудачного брака, что даже Самому Господу Богу не удалось разрешить, сотворив из ребра Адама Еву, проблему одиночества, что именно оно является незыблемым внутренним стимулом, законом, на котором зиждется духовный, мир человека. Отсюда и скрытность Околова…»

«Его считают, — утверждали Чегодов и Шитц, — бескорыстным, принципиальным, безупречно честным, в действительности же он коварен и ради достижения своей цели готов совершить любое преступление».

«Ничего, ничего, — думал Майковский, с затаенным бешенством сжимая кулаки, — мы еще встретимся, и ты раскроешься весь».

Разговаривая с Майковским, Околов посмеивался над протеже Эбелинга, над его неосведомленностью в убийстве Вюрглера, поручика Бондаревского и лейтенанта Фрейтага, а также и в изъятии у сочувствующих большевикам смолян 200 тысяч марок. Да, со своим соперником Вюрглером разделался Околов без особых угрызений совести. Да, изъял разных ценностей у населения на добрый миллион! Эти средства нужны не для «сладкой жизни», как полагают Эбелинг и Майковский, а для достижения личной власти его, Околова! Он намеревался занять пост председателя НТС поначалу… а там, может быть, и правителя!…

«Власть должна стать целью моей жизни! И я пойду по этому пути упорно, как аскет, отказываясь от всего, жертвуя привязанностью, благосостоянием и безжалостно сметая тех, кто будет становиться поперек дороги!… Я не фантаст, а практик! — размышлял Околов. — А кто устроил коварную ловушку с допросом? Байдалаков? Или соперник на пост председателя Поремский — эрудированный и коварный доктор юридических наук, крепко связанный с французской и английской разведками? Какой сделать ответный ход? Кого столкнуть в пропасть и кому протянуть руку? Может, связаться с генералом Власовым? Он вроде бы тоже склоняется исповедовать "солидаризм", в который поверили его помощники Трухин и Тензоров… Но генерал-предатель мечтает стать правителем России!… Удастся ли Казанцеву убедить Власова связаться с англичанами? Выгодно ли это?»

Шагая по улице домой, Околов почти забыл о Майковском и о допросе, в его мозгу зрели крупные замыслы…

 

2

Майковский прибыл из Минска в Берлин на самолете в тот же день, но к Эбелингу идти было не с чем. Оставалась последняя надежда — воспользоваться советом Чегодова и связаться с Граковым. На многое Майковский не рассчитывал, и все-таки… Ему повезло: Граков оказался дома и согласился тут же прийти на свидание.

Встреча состоялась в скромном ресторанчике в более сохранившейся западной части Берлина, неподалеку от Магдебургплаца.

Граков пришел в похожий на пивную ресторанчик минут за пять до назначенного времени и сразу же узнал, верней, почуял человека, который, назвавшись Вадимом, объявил, что привез привет от Олега Чегодова из Киева. Граков сразу догадался, что это не то, что он ожидал, что с этим квадратным, широкоплечим мужчиной с бугристым затылком, одетым в хороший костюм и оценивающе мерящим каждого входящего острым взглядом своих зеленовато-карих глаз, надо быть настороже… «Похож на следователя, хитрый и, пожалуй, алчный. Украинец, может, даже бандеровец? А вот и условный знак, жестяная коробочка из-под монпансье», — пронеслось в мозгу Гракова, когда он усаживался за стол.

Майковский любезно улыбался:

— Олег Чегодов порекомендовал связаться с вами как с председателем берлинского отдела НТС, который поможет мне разобраться в ваших эмигрантских делах… — Он выдержал паузу.

— Извините, но я вас еще не знаю, мне прежде хотелось бы иметь…

— Вот это! — и Майковский вытащил из своего бумажника записку Чегодова.

— Семпер идем! — громко прочитал Граков и, глядя на нарисованную руку с мечом, подумал: «Будь осторожен! Все ясно: Олег предлагает серьезное дело». — Эта записка говорит о том, что я должен вам доверять, а также и о том, что и вы мне доверяете… Поскольку вы ко мне обратились, скажите, конфиденциально, разумеется, кто вы и что, собственно, от меня хотите.

— Я руковожу «Группой Комет», верней, русским отделом службы информации, параллельно которой существует и немецкая служба информации. Обе эти системы подчинены начальнику четвертого отдела гестапо гауптштурмфюреру Эбелингу. Предлагаю вам стать моим консультантом. Я ведь в эмигрантских делах не очень-то разбираюсь. Скажем, что представляют собой «солидаристы»? Чегодов, Шитц — это одно, а вот Околов, Алферчик — совсем другое, а уж вовсе третье — оказавшийся шпионом Алексей Денисенко… Хотя Чегодов утверждает, что произошла трагическая ошибка. Непонятно, почему тогда скрылась из больницы сестра Околова Ксения? Или почему спустя неделю убит в результате взорвавшейся мины оберштурмфюрер СС Герхард Бременкампф?

Официант подавал на стол, и Майковский умолк.

— Я был в Витебске, — доверительно начал Граков, — там, на Успенской горке, царила нездоровая атмосфера подсиживания и конкуренции. Руководители абвергрупп сто тринадцать, триста восемнадцать, двести десять, полевой полиции — ТФТ семьсот тринадцать, семьсот семнадцать, жандармерии, штурмовых отрядов, войска СС, охранной полиции выпендривались друг перед другом и ставили палки в колеса, в результате чего был убит заместитель бургомистра Брандт; потом его сын, и, наконец, умер, якобы от сыпного тифа, мой добрый друг Владимир Брандт. То же самое творится сейчас в Берлине. Поэтому я скептически отношусь к обвинению Денисенко и к «исчезновению» Околовой. Но бог с ними, вас ведь интересует другое?

— Да. В связи с создавшимся на фронтах войны тяжелым положением хотелось бы знать, какова теперешняя позиция исполнительного бюро НТС?

Граков рассмеялся:

— Байдалаков и К° беспокоятся о своей шкуре, но хотят в любом случае сохранить союз, — Граков закурил трубку, машинально вынул блокнот, карандаш и, поглядывая на Майковского, несколькими штрихами изобразил его портрет, протянул ему:

— Пожалуйста, от меня на память!… Поймите меня: я работаю и солидной фирме, получаю приличное жалованье, надеюсь его получать и после войны, кроме того, я художник, увлечен живописью… Стал я председателем берлинского отдела случайно: подвернулся на глаза Байдалакову и он предложил этот пост. Мне показалось это интересным, но я тогда ошибался. Я пешка. Со мной считаются только потому, что я часто езжу в Белград в филиал нашей фирмы и вожу дурацкие записки генсеку НТС Георгиевскому.

— Не притворяйтесь наивным, Александр Павлович! У вас в руках шифровки! Не так ли?

— Вероятно! — попыхивая трубкой, равнодушно кивнул Граков. — Открытый текст невинен либо чистый блокнот. И отказать своему «вождю» не считаю возможным!

— А если я вас попрошу показать мне такое «невинное» письмо, когда случится, оказия ехать в Белград?

— Не притворяйтесь и вы наивным, Вадим Семенович. Если я заговорил о письмах, то, наверное, уж вам покажу, если…

— Если вас хорошо компенсировать? — И Майковский забарабанил своими пальцами-молоточками по столу:

— Мне хотелось бы только заручиться вашим покровительством и некоторой гарантией. А свой маленький бизнес, как говорят англичане, или коммерцию, как говорили евреи, я сделаю сам. Наша фирма весьма уважаема и известна во всем мире. Ее филиалы находятся во многих странах, в том числе и в Югославии. Директор филиала в Белграде, англичанин, уехал в Лондон, когда немцы вводили в Югославию войска.

— Директор удрал?

— Уехал, именно уехал! Директора таких фирм, как «Сименс и К°», не удирают! Как не удирают Шнейдеры из Франции, магнаты Бельгии, Голландии или, не дай бог, эссенские Круппы из Германии. У них царят иные законы, Вадим Семенович. Вы сейчас попали в мир, где, как у вас говорят, хозяйничают капиталистические акулы. И надо много уметь, чтобы не очутиться у них в зубах. В свое время НТС тесно сотрудничал с абвером. Наш Байдалаков, видимо, не понравился господину бригаденфюреру СС Шелленбергу, и по распоряжению рейхсфюрера Гиммлера НТС опять перешел в ведомство абвера. Теперь, в начале декабря, от верховного главнокомандования сухопутных сил вермахта поступило указание расформировать «Зондерштаб Р», а весь официальный состав, резиденты, их помощники, штатные агенты должны прибыть с материалами о проделанной работе в Варшаву. Исполбюро НТС волнуется, боится остаться за бортом. Байдалаков при помощи Поремского установил довольно тесную связь с гауптштурмфюрером Вольфом и неким доктором Краузе…

— Это Герман Гёррту, гауптман абвера под кличкой «Гилка», — конфиденциально поделился с Граковым Майковский.

— Некто Юнг-Афанасьев Игорь Леонидович при содействии этого «Гилка» организовал контрразведывательный орган «Ингвар», укомплектовав его членами НТС, начиная с Околова, Евреинова, Родзевича, Ширинкиной… Взял их всего несколько десятков человек, остальные были направлены на разные работы в Германии. Штаб дислоцируется под прикрытием немецкой строительной фирмы «Эрбауэр» («Восстановитель»), Контрразведчики маскировались под местных «советских» и взяли чужие фамилии. Околов стал Полозовым, Родзевич — Гончаровым, Афанасьев — Востоковым, Ширинкина — Выховой…

«Масштабный человек этот Грак, и прав Чегодов, что посоветовал с ним связаться», — смекнул Майковский.

— Вам придется почаще фланировать между Берлином и Белградом. Делать свай «гендель». И мой тоже!

— С заездом в Гамбург, там наш Центр, — поправил Граков. — Но это уже проще. Труднее добывать разрешение на поездку в Югославию.

Они довольно долго еще просидели за своими кружками пива и уже под вечер расстались, довольные друг другом. Майковский особенно радовался материалу, который заинтересует Эбелинга.

 

3

Бюргграфенштрассе, 28 — тихая окраина Берлина. Здесь, неподалеку от одной из пристаней «Телтонского канала», Казанцевым была снята небольшая трехкомнатная квартира для конспиративных встреч. Каждое секретное заседание совета союза проводилось в этой квартире после тщательной подготовки, особенно с тех пор, когда крах рейха стал уже очевиден.

Так было и в августе 1944 года.

Байдалаков пришел, когда все приглашенные были уже в сборе и обменивались мнениями по поводу последних событий. Беседовали о том, что в январе 1944 года у исполбюро оставались кое-какие надежды на контрразведывательный орган «Ингвар» со штабом в Минске. Агенты ездили в районы действия партизанских отрядов под видом переписи скота, учета беспризорных детей, торговли штучными товарами, они собирали нужные сведения и высылали в Центр деньги. Однако с приближением Красной армии к Минску группа Юнга перестала существовать. Погрузив награбленное добро в четыре вагона, Околов с ближайшим своим окружением эвакуировался в Вену. Сейчас в квартире сидела за столом с Граковым и Ширинкина. По приезде в Берлин гестапо устроило ее в немецкую разведшколу «Цеппелин» командовать взводом девушек. Вид у Ары потрепанный, лицо помятое, на ней немецкая униформа, сапоги и нелепый берет… Это ей так несвойственно, что все удивленно на нее поглядывают.

Байдалаков, пожав каждому из присутствующих руку, раскланявшись, опасливо поглядел в окно, выходившее на зеленеющее кладбище «Святого Креста», осведомился, не заметил ли кто за собой наблюдения, и предложил начать совещание узкого круга. Все уселись, кто куда. Байдалаков остался стоять во главе стола, открыл толстую папку и, хмуря брови, заговорил глухим голосом:

— Мы должны принять ответственное решение… Что нам делать после поражения Германии. А поражение ее войне уже не вызывает сомнений.

Он обвинил немцев в неправильной политике, пробудившей могучие силы русского и других народов Советского Союза против фашизма, в неслыханном произволе на освобожденных территориях, в бездарности Гитлера как полководца, в результате чего не только возродилась боеспособность Красной армии, но и сам дух сопротивления у стариков, женщин и даже детей, о чем свидетельствуют многочисленные партизанские отряды…

Покосившись снова на окно и подняв глаза к потолку, Байдалаков тихим, надтреснутым баритоном объявил, что НТС с самого начала противостоял нацистам и ставил своей целью создание «третьей силы». Умолкнув, он обвел всех взглядом и остановил его на Аре Ширинкиной.

— Не глядите на меня так, — Ара заерзала на месте, — я приехала сюда прямо из разведшколы…

— Да, да, — кивнул он ей. — Нам удалось занять в свое время многие руководящие посты в бригаде Каминского, в «Русской освободительной армии». Генерал Власов принял в какой-то мере нашу идеологию, и теперь остается убедить генерала начать переговоры с Западом. — Тут председатель тяжело вздохнул и покачал головой.

— С прошлого года долблю Власову, что надо вести переговоры с англичанами или американцами… Он же заладил: «Не хочу быть предателем дважды», — бесцеремонно перебил Байдалакова сидевший в углу комнаты Казанцев.

— Совершенно верно! — подал голос маленький Трухин. — Андрей Андреевич ходит мрачный, много пьет, а напившись, плачет… Если бы немцы таким его видели… — и Трухин махнул рукой.

— Он не так глуп, чтобы не понимать своего положения! Власов боится провокации. Не верит он вам, — повернувшись к Казанцеву, заметил Поремский. — Очень много провокаторов вокруг него вертится. Где уж ему играть в опасную политическую игру? Мужичок! Может, еще и обломаем?

— Он добивается свидания с Гиммлером или с самим фюрером! Надеется, что ему позволят вооружить и оснастить техникой новые соединения из военнопленных и остарбейтеров и сконцентрировать эту армию на Восточном фронте. Надеется образовать правительство! Готовит манифест, собирается огласить его народу, — улыбнулся Кирилл Вергун. — «Мы Божьей милостью…»

— Гм! Манифест ему, кажется, уже состряпали немцы! — зло и с досадой фыркнул Байдалаков. И все поняли, что ему самому хочется издать манифест.

— Нечто вроде Брест-Литовского мира! — вставил Казанцев.

— Однако фюрер закусил удила и настолько взбешен, что любое упоминание о каком-либо сговоре с русскими выводит его из себя. Так передали мне вполне компетентные лица там, наверху. — И Байдалаков многозначительно поднял вверх руку. — Господа! Мы приняли меры, чтобы наш энтээсовский корабль не пошел ко дну, — оглядев присутствующих, он остановил взгляд на Гракове.

«Сейчас ему еще остается читать "Капитаны" Гумилева», — подумал Александр Граков, которого только недавно ввели в совет.

— Хочу предупредить вас, господа, что все услышанное здесь надо сохранять в глубокой тайне. Так вот: еще весной по рекомендации нашего генсека Георгиевского в Швейцарию ездил небезызвестный вам член нашего союза Мирослав Гроссен, под предлогом свидания с проживающими там родителями. В Цюрихе он встретился с профессором Ильиным, который переехал туда в начале войны. Профессор, как вы знаете, противник нацизма и связан с влиятельными кругами Англии и Америки. Он обещал Гроссену через авиаконструктора Игоря Сикорского, друга Аллена Даллеса, генерала Северского и Людмилу Николаевну Рклицкую, нашего деятельного члена НТС в Америке и, кстати, замечательную балерину, наладить контакты с Интеллидженс Сервис и Си-ай-си. Я предлагаю от лица совета выразить благодарность Мирославу Гроссену, а также и Александру Павловичу Гракову, который, рискуя жизнью, успешно выполняет связь между исполбюро и генсеком Михаилом Александровичем Георгиевским. — Байдалаков окинул всех выразительным взглядом и даже два раза хлопнул в ладоши.

Граков встал, поклонился собранию, сказал:

— Наряду с контактами, которые, видимо, будут налажены, нам следует подумать, как это уже делают дальновидные немецкие функционеры, и о хлебе насущном. Не имея средств, наш союз вряд ли в это тяжелое время сможет существовать, не говоря уж, увы, о невеселом будущем. Еще недавно покойный Вюрглер мне говорил об изъятии у населения Смоленска и Минска Околовым значительных ценностей. А по словам проезжавшей через Вену в Берлин Ары Ширинкиной, Околов, Болдарев, Афанасьев и Ольгский погрузили четыре вагона с ценностями, которых хватило бы союзу надолго.

Ширинкина заерзала на стуле, хотела что-то сказать, но, взглянув на осуждающе смотрящего на нее Столыпина, осеклась.

Лицо Байдалакова омрачилось:

— Зараза обогащения проникла в наши ряды, как только мы попали вопреки исполбюро на содержание гестапо и абвера. Большие оклады, возможность поживиться в восточных областях породили стремление к роскошному образу жизни… Отсюда пьянство, разврат, воровство, спекуляция, взаимная вражда, моральное разложение… В итоге — недоверие к нам, «солидаристам», не только советских людей, но и самих немцев. Гестапо следит за каждым нашим шагом. Я получил письмо от Александра Эмильевича, увы, уже после его смерти; он жаловался на Околова, уверял, что «Муха» способен на любую авантюру и даже на преступление. Вюрглер чувствовал, что за ним идет охота. Я обратился в РСХА с просьбой расследовать обстоятельства убийства Вюрглера и привлечь виновных к ответственности, но дело ушло в песок… — Байдалаков вздохнул и добавил: — После всего того, что мы знаем о грабежах и убийствах в Белоруссии… Невольно начинаешь думать, что Георгий Околов и тут приложил свои руки…

Поджарый, красивый Вергун вскочил и, укоризненно поглядев на председателя, взволнованно заговорил:

— А кто фактически содержал наш аппарат? Не Околов ли до недавнего времени посылал нам значительные суммы? Тогда нас не смущало его мародерство? А где он мог брать эти ценности? Конечно, у населения! А теперь… Ему приходится скрываться… в Берге. — И, немного успокоившись, продолжал: — Это небольшой городок в Австрии, там живут родители Болдарева. Наш «Муха» — смелый человек, но его оговаривают и ему завидуют… Немцы стали подозрительны. Создав «Комитет освобождения народов России» для участия в нем политических и национальных группировок от населения оккупированных областей и эмиграции, немцы рассчитывали применить старый, испытанный способ: «Разделяй и властвуй». Некоторые влиятельные немецкие круги хотят оттеснить наш союз. К счастью, «Комитет освобождения» благодаря генералам Трухину и Тензорову, — Вергун поклонился в их сторону, — оказался под влиянием идей нашего «солидаризма». РСХА это не понравилось! Теперь при четвертом отделе службы информации образованы группы «Комет», которые возглавляет гауптштурмфюрер Эбелинг. Немцы стремятся держать под неусыпным контролем руководителей «Комитета освобождения» и наш НТС.

— Да, да, — закивал головой Трухин, поднимаясь со стула. — Шпионить за нами поручено некоему Майковскому, бывшему начальнику полиции в Киеве, а за генералом Власовым следит некий Кромиади — эдакий ладный эсэсовский офицерик в начищенных до блеска сапогах и щеткой усиков а-ля фюрер.

— Поэтому, господа, — вмешался Казанцев, — нам следует соблюдать предельную осторожность во всем, особенно теперь, когда мы налаживаем связи с англичанами, чтобы не подвести друзей Кирилла Дмитриевича в Бреславле.

— А что касается Георгия Сергеевича Околова, — продолжал Вергун, — то…

— Кирилл Дмитриевич! — оборвал поспешно Байдалаков, укоризненно глядя на Вергуна, который утирал платком пот со лба. — Об Околове вопрос мы отложим до следующего заседания совета.

— А теперь, господа, генерал Трухин уточнит положение в РОА.

Подтянутый, сухопарый генерал Трухин легко поднялся с места и, нервно одергивая гимнастерку, быстро заговорил:

— Идет подспудная работа сепаратистов против Власова; на Раухштрассе, в доме на площади Фербеллингер, на Дугласштрассе, в отеле «Адлон» живут наши враги — Кедия, Габлиани, Шандрук, Бандера, Гриньох, Каюмхан, Бангерский, Алигбегов, Чамян, Краснов, Островский… И если бы не Кальтенбруннер и Шелленберг, то эти холопы Розенберга подмяли бы наше русское движение. Никто из них не желает признавать Власова, начиная с «президента центрального совета Белоруссии» Островского и кончая «вождем Кавказа» Кедия. На вопрос Кальтенбруннера: «Согласны ли вы под руководством генерала Власова работать над созданием правительства для вашей общей родины — России», этот грузин заявил: «Нет!» А что говорить о Бандере или представителе «Туркестанского комитета» Каюмхане, а также о Краснове или дураке Шкуро! — Генерал Трухин вытащил из портфеля листок бумаги и помахал им в воздухе:

— Прочту некоторые данные из «Протеста» немецкому командованию от вышеуказанной сволочи: «За восстановление нового порядка в Европе на стороне немцев в легионах и нолевых батальонах воюют несколько тысяч армян, северокавказцев, грузин, азербайджанцев и лиц других национальностей».

— Но это же очень мало! Капля в море. Против немцев ведут борьбу не тысячи, а миллионы! — воскликнул Граков.

— «В сорок втором году почти все эти батальоны были посланы на фронт и заслужили признание командующих округов, — продолжал Трухин, — в сорок четвертом сражались и на передовой линии атлантических укреплений с превышающим их численностью и вооружением противником. В Хорватии сражались Первый грузинский батальон, Третий северокавказский батальон дивизии "Бергман". Названные части участвовали и в тяжелых боях при отступлении из Греции. В Италии в составе сто шестьдесят второй пехотной дивизии находится азербайджанский полк, два грузинских батальона, а также формируется кавказская кавалерийская часть СС».

— Зачем вы это перечисляете? — удивился Байдалаков. — Какие-то батальоны, а не армии!

Трухин недовольно взглянул на Байдалакова, полистал блокнот, который держал в руках.

— А затем… Кавказцы готовы признать генерала Власова, но не как верховного вождя, которому они должны подчиняться. Слишком, дескать, много жертв принесено на борьбу с русским империализмом…

— Это с нами, что ли? — не понял Вергун.

Трухин неопределенно покачал головой:

— Еще несколько слов об украинцах. Экипируется и вооружается вновь сформированная дивизия СС «Галичина», ее одевают в униформу, дают желто-голубые знамена. Шадрук занят формированием «Второй украинской дивизии» из восточных украинцев… Выпущенный из заключения Степан Бандера намерен создать «Всеукраинскую освободительную армию» и Общеукраинский национальный комитет… А теперь о самом главном, — Трухин сделал паузу. — Намечена встреча генерала Власова с рейхсфюрером Гиммлером.

Подскочив на месте, Вергун выкрикнул:

— Плохо, что мы не можем объединить все эти силы! У нас была бы огромная мощь!…

Видя, что Трухин сел, Байдалаков хмыкнул и, глядя печально на Вергуна, произнес:

— Разве это сила?… Настоящая сила у Красной армии… Там миллионы солдат, и с ними вся страна. И нечего нам больше обольщаться. Бессильны не только власовские войска, но и армия Гитлера. У нас на глазах бьется в предсмертных конвульсиях государственный аппарат Германии…

За окном послышались звуки оркестра. На старом кладбище кого-то хоронили. Собравшиеся невольно поглядывали в окна: сквозь решетку ограды виднелись кресты и памятники.

«Конспиративное собрание НТС под похоронный марш, — подумал Граков. — Не последнее ли?»

— Итак, господа, еще одна печальная новость, — Виктор Михайлович поднялся. — Мы лишились влиятельного покровителя: Канарис отстранен от руководства. Поединок между СД и абвером закончился в пользу Кальтенбруннера; абвер включен в шестое управление имперского ведомства безопасности, руководимое Шелленбергом. После покушения на фюрера идут массовые аресты по всему рейху. Теряет авторитет министр восточных провинций Розенберг. Перетасовки в рядах вермахта. Мы же, увы, не можем уповать на нашу «третью силу» и должны искать контактов с Западом. И это единственное спасение, как наше, так и Власова, и постарайтесь, господа, убедить его согласиться с нами, — жалобно закончил Байдалаков. — Собрание закрыто.

Зал стал пустеть. Остались только Байдалаков, Вергун, Тензоров, Граков, Заприев. В затихшем зале Байдалаков обратился к Вергуну с просьбой рассказать подробно о председателе отдела НТС в Бреславле Хорвате и его помощнике Георгии Позе, которым удалось связаться с агентом Си-ай-си.

— Граков в ближайшие дни едет в Белград, на обратном пути он может сделать крюк, заехать в Бреславль к Хорвату и договориться о встрече босса с нашим представителем, — сказал Байдалаков.

Через неделю, это была среда, 16 августа, Граков уехал в Югославию.

 

4

В Белграде было жарко и душно. Грязный, пыльный, безлюдный, с разрушенным центром город произвел удручающее впечатление.

Последний раз Граков приезжал в Белград в мае и поначалу даже не узнал столицы Югославии. Еще дымились развалины зданий, а некоторые улицы из-за груд кирпича были непроезжими. Их дом уцелел, но в соседний попала тяжелая бомба и взрывной волной вдавило в каменную стену их двора деревянный сарай. Черемисов, ругаясь, тогда рассказал:

— «Союзнички» бомбили мирный город сначала весной, налетала армада американских «летающих крепостей». Разрушений сделали больше, чем немецкая авиация. Только первый американский бомбовый удар унес две тысячи жизней мирных граждан. И эти сволочи бомбили на Пасху! Белградцы назвали этот налет «пасхальным приветом друзей-союзников». И хоть бы поражали стратегические объекты! «Либераторы»! Вот как они освобождают Югославию!…

— Освобождают людей от их жижи, — съязвил тогда Граков. — На то они и янки. В пути, в вагоне, мне рассказывали, что эти янки вопреки договоренности бомбить только военные объекты стирают с лица Земли целые города: пострадали Подгорицда, Ниш, Задар, Лесковац, Шибеник, Славонский Брод, Биело Поле, Сараево! Всюду гибнут невинные люди. Конечно, летчики могут и ошибаться, но почему они не ошибаются во Франции, Бельгии, Голландии? Все дело в том, что Югославия — славянская страна, да еще краевая!…

Шагая в сторону улицы Кнеза Милоша, глядя на новые разрушения, Граков с тревогой вспомнил майский разговор с Черемисовым и думал: «Целы ли там наши?»

Черемисов сидел на крылечке в одной майке и паял ведро. Рядом в жаровне тлели угли. В сторонке выстроилась целая шеренга кастрюль, леек, кувшинов. Увидав Гракова, Жора вскочил, кинулся было вперед с паяльником, но спохватился, сунул паяльник в угли и тогда уже раскрыл объятия, крепко прижав друга к груди:

— Карамба! Грак! Приехал! Чертушка! — ударил по-дружески кулаком в плечо и снова обнял.

И палящее белградское солнце, и стоящая неподалеку шелковица, и знакомые контуры дома, и запах Жориной мастерской, и его «карамба», и сам Жора, похудевший и почти черный от загара, — все было таким родным, привычным, близким…

Усевшись на ступеньки крыльца, они делились наспех главными новостями; Граков рассказал о гибели Алексея Денисенко, в переходе на Большую землю Чегодова, о намерениях Байдалакова и его клики, об убийстве Вюрглера; а Черемисов — о Хованском, о Буйницком, о Зорице и ее сыночке, о Зимовнове…

— У нас, слава богу, все живы-здоровы и так вроде все в порядке, если бы не Берендс. — Черемисов встал.

— А что такое?

— Да, понимаешь, сгорел дом на Карабурме, там, где была наша конспиративная квартира, а с ним и документы, и магнитофонные пластинки… расписки Берендса.

— Их же я прятал в погребе в железной кассете, — вспомнил Граков.

— Верно! И вот прямое попадание!… Ямина… ничего не найдешь… А теперь, после отставки Канариса, пошли перемены. У Берендса новое начальство. Понимаешь?… Видел его после американской бомбежки восьмого июня. Он посмотрел на меня ехидно, заулыбался, зашаркал ногами и говорит: «Вот вы, господин Черемисов, немцев ругали за варварскую бомбежку Белграда, а ваши хваленые американцы десять очков вперед немецким варварам дадут: сами сейчас видите… И передайте привет Алексею Алексеевичу Хованскому!» Хитрющий тип этот Берендс!…

— Алексей Алексеевич дома? — поднялся Граков, хватаясь за ручку своего чемодана.

— На работе. К нему в мастерскую или в сборочный цех, как вы называете, прислали немца из Гамбурга — какое-то приспособление для магнитных мин собираются делать. Я не специалист, могу ошибиться. Этот немец вроде возглавил цех, нанимает рабочих-электриков, высококвалифицированных механиков, расширил вашу мастерскую, то бишь цех, что-то там строят. А Алексея Алексеевича понизили в должности, он уже не замдиректора, а помощник начальника цеха. Так что готовься к встрече с новым шефом.

— А ты хвалишься: «Все в порядке!» — скривился Граков. — Как у Ефима, старшего пастуха в имении Чегодова, помнишь? «Как, Ефим, с отарой все благополучно?» — «Усе, тильки симеро ярок здохло, та дванадцать гейдушников, та десять мериносов, та девять…»

— Святым кулаком да по окаянной шее? — засмеялся Черемисов. — Не хотел тебя сразу расстраивать. Из щепы похлебки не сваришь. Боюсь я за нашего Алексея Алексеевича. Немцы озверели. Недавно три дивизии Народно-освободительной армии с боями прорвались на территорию Сербии и соединились с действующими там партизанскими отрядами. В Италии, в аэропорту Бари, дислоцирована советская база, откуда самолеты поставляют югославским частям вооружение, продовольствие и медикаменты, а вывозят раненых и больных солдат и офицеров НОАЮ. По просьбе Тито советское командование направило в югославские соединения опытных офицеров — летчиков, танкистов, артиллеристов, которые готовят спецов для новых воинских частей.

— А где же Аркаша? Не дал о себе знать?

Черемисов пожал плечами: откуда, мол? — и опять принялся паять ведро.

— Угля полмешка осталось. Как я разожгу мангал, так уж все подряд паяю. Ты поднимайся к себе, Алексей Алексеевич скоро придет.

Граков с чемоданом в руках вбежал на крыльцо и, посмеиваясь, заявил:

— Немцам пора бы уже сворачивать, а не расширять производство. Медные лбы. К зиме в Югославии, поверь, ни одного фрица не останется!

— А там немец повесил объявление: «Приглашаются на работу в цех квалифицированные…» Повыгонял жильцов из дома, где находится фирма…

Граков поднялся к себе. В комнате все стояло на своих местах. Квадрат солнечного света, ворвавшийся из окна, горел ярким белым пятном на покрытом полотном мольберте и захватывал часть крашеного стола. Раздвинув полотно, Граков всматривался в изображенного на холсте ребенка, который, широко открыв полные любопытства глаза, весело улыбался и протягивал ручки, словно хотел что-то схватить. Мальчик сидел на коленях у женщины, обозначенной лишь контурами. Вырисованы были только руки, живые, любящие, теплые…

Картину он перестал писать еще полгода назад. Натурщицей была Зорица с ее сыном. И сейчас ему вдруг захотелось взяться за кисть и краски.

«Улыбка, как и глаза, зеркало души интеллекта. Перед великими мастерами, создавшими своих мадонн с младенцами на руках, возникал вопрос: каким был Христос в младенчестве? Обычным ребенком или богочеловеком? Как совместить несовместимое?! Изобразить наивно детские и всезнающие глаза, прозорливо устремленные в будущее?… А что делать со ртом? Если изобразить улыбающимся, то чему дитя улыбается? Маленький несмышленыш, удивленно, с любопытством глядящий на мать или все его окружающее… И значит, он ничего еще не знает?! Удивление — начало всех начал, эмоция, порождающая ощущение и чувства, дар природы… Но как изобразить в улыбке всезнающего младенца-бога удивление?!» Граков схватил кисть, выдавил на палитру из нескольких тюбиков краски, смешал их и стал быстро наносить мазки на холст. Он так увлекся, что даже не услышал, как в комнату вошли Хованский и Черемисов и, став у порога, наблюдали, как на холсте менялось выражение лица младенца, в котором они узнали маленького Иванчика, сына Зорины и Аркадия.

— Пишет нашу мадонну! — шепнул Алексей Алексеевич.

— Карамба! — восхищенно проворчал Черемисов.

Граков бросил кисть и, еще весь во власти своего творческого экстаза, уставился на вошедших. Придя в себя, он тут же задернул полотном холст и кинулся обнимать Хованского. Потом бросился к чемодану и извлек «гостинцы».

— Успеешь! Сначала новости! — ласково остановил Хованский, усаживаясь за стол. — Расскажи подробно берлинскую обстановку.

— «Солидаристы» попали между жерновами двух противоборствующих группировок внутри РСХА — Вольфа и Эбелинга, задумавшего сделать на этом карьеру! — начал Граков. — Позиция предателя Власова трусливо-выжидательная. — И подробно остановился на разговоре с шефом русского отдела «Комет».

— Как известно, — заговорил Хованский, — в январе 1943 года Гитлер сделал своего земляка Кальтенбруннера заместителем Гиммлера, дав ему пост высшего полицейского чиновника Третьего рейха, вверив ему Главное управление имперской безопасности. В состав РСХА входили и гестапо, и СД, и уголовная полиция, и военная разведка. С тех пор еще больше обострилась борьба в руководстве карательных органов двух враждующих партий — берлинской и австрийской. Гиммлер и Кальтенбруннер, руководствуясь заветом фюрера: «Совесть — химера, избавиться от которой чем скорей, тем лучше», — ищут контакты с американцами, пуская в ход один козырь — жизнь заключенных в обмен на жизнь эсэсовской элиты.

— Сволочи! — не выдержал Черемисов. — Разбойники!

— Подобные контакты при жизни фюрера и его окружения чреваты; и Гиммлер, и Кальтенбруннер тщательно скрывают эти переговоры, зорко следят друг за другом, чтобы опередить соперника, а в случае чего подложить ему мину. И, конечно, если им станет известно о тайном совещании энтээсовского совета и о попытке исполбюро НТС сговориться с англичанами и американцами перед крахом рейха, они велят арестовать всю их банду, и у Майковского окажется в руках богатый материал, с которым, правда, не так-то легко ему будет разобраться. Запутает сложнейшая эмигрантская кухня, о которой ни Эбелинг, ни Майковский не имеют понятия. Все эти противоборствующие организации, союзы, братства, объединения, их связи с деловыми и политическими кругами, с инразведками и, наконец, их деятельность в Советском Союзе и других странах…

— Майковский мне намекал, что получил разрешение Эбелинга и пригласит меня в качестве консультанта, — похвалился Граков.

— Нас особо интересует деятельность «Зондерштаба Р» — святая святых НТС. И прежде всего — досье энтээсовцев, переброшенных в Советский Союз, их явки, шифры и тому подобное…

— Мне удалось купить в Берлине великолепный минифотоаппарат, помещается за бортом пиджака. Важнейшие документы постараюсь переснять. В Берлин вместе с Эбелингом приехала семья Шитцов — Николай и Татьяна. Они тоже, наверное, будут привлечены к разбору архивов. — Граков принялся набивать свою трубку табаком. — Татьяну вы знаете?

— Она по уши была влюблена в нашего Олега! — щелкнул пальцами Черемисов. — Да и он вроде не давал промаха… Кстати, как он там?

Граков улыбнулся.

— Чегодов вел с ней разговор перед тем, как уходить по заданию немцев в тыл Красной армии с группой радистов; он передал мне через Татьяну кое-какие сведения. Она должна связаться с нами.

— Да, Олег экзамен выдержал, — кивнул головой Хованский.

— В день приезда уже поздно вечером Татьяна мне позвонила и настоятельно попросила свидания, и, когда мы на другое утро встретились, она передала вот это письмо, — Граков достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и протянул Хованскому. — Поначалу сбивчиво, а под конец толково объяснила, как встретилась с Чегодовым в Киеве, вернее, как к ним на бульваре Шевченко подошел Олег…

Хованский молча слушал подробный рассказ Гракова.

— И сказала еще, что Олег велел ей передать письмо и Байдалакову, — заключил Граков.

Обоюдные новости на первых порах были исчерпаны; Хованский отправился к себе. Сначала он прочел донесение Чегодова. В нем был адрес явочной квартиры: «На всякий случай, для Центра», и адреса еще двух «явочных квартир для энтээсовцев», чтобы их там «соответственно встретили», и сообщение, что Байдалакову переданы «все три» адреса. Потом шли приветы. И под конец: «До свидания, дорогой друг и учитель!»

Хованский долго сидел задумавшись… Вспоминались далекие годы революции, Елизаветград и особняк на Успенской, хозяйка и ершистый мальчик Олег; потом Донской кадетский корпус в заброшенном герцеговинском городке Билеча, генерал Кучеров, старый генерал Гатуа… и вдруг перед глазами всплыл Берендс… «Откуда Берендс знает о том, что пленки сгорели? Только после долгого и неустанного наблюдения за всеми нами, за теми, кто бывал на конспиративной квартире! Уж слишком уверенно он себя держит! Стоит ли идти к нему в эту субботу?» — Хованский неторопливо принялся расшифровывать письмо Байдалакова к Георгиевскому. В нем заключалась просьба ввиду возможного скорого ухода немцев из Белграда организовать крепкое подполье: «Во главе которого, надеюсь, встанете вы, Михаил Александрович!» Далее Байдалаков писал, что не теряет надежды уговорить Власова связаться с англичанами.

«Власов боится провокации, опасается, что американцы, англичане не пожелают с ним разговаривать. Он пешка, генерал без армии. "Власовские" части РОА воюют под командой немецких офицеров, главным образом против англичан». Далее Байдалаков жаловался на Околова, который вышел из повиновения, занимался мародерством и теперь удрал в Австрию вместе с награбленным добром. «Я начинаю его побаиваться, не исключено, что он захочет избавиться и от меня, как это, я почти уверен, он сделал с Вюрглером. Увы, в своем большинстве наши "солидаристы" не выдержали экзамен, в наши ряды проникла зараза коварства, шкурничества и мародерства… Никто меня больше не слушает, все точно озверели. Никто вопреки распоряжению исполбюро и совета не желает оставаться на оставляемой немцами территории, кроме отдельных лиц, как, скажем, Чегодов, Пьянков, Широков… Считаю необходимым в ближайшее время отозвать своих людей из бригады Каминского, которая превратилась в банду разбойников. Испытанных наших членов вернем во французский, бельгийский, голландский отделы с заданием связаться с разведками наступающих англичан и американцев».

Хованский еще раз пробежал глазами письмо Байдалакова и стал быстро писать шифровку «Графу»:

«Немцы понимают, что по мере приближающейся агонии предателей будет все больше и больше, и принимают контрмеры: создали разведывательный орган "Комет". Стараюсь внедрить "красавчика" в его агентурную сеть. Сейчас это сделать не так сложно. Паника царит и здесь, в Белграде. Сомневаюсь, что Георгиевскому удастся на территории Югославии организовать подполье. Но даже небольшая группа, если ею руководит такой опытный зубр, как Георгиевский, по мере приобретения опыта может стать весьма вредной. Иван».

Тут в дверь постучали. И в кабинет вошел Иван Зимовнов. Это было так неожиданно! Алексей Алексеевич был уверен, что Иван партизанит в лесах Шумадии… И в первую минуту глядел с недоумением на потрепанный костюм и заросшее бородой лицо Зимовного:

— Как ты сюда попал, Иван? — удивился Хованский.

— Нахожусь по заданию…

Спустя полчаса, за чаем, Зимовнов рассказал, что, будучи в отряде освободительной армии Югославии, он участвовал в прорыве немецкой обороны. Случайно встретил товарища по военному училищу, который ему сообщил, что, согласно приказу от четырнадцатого октября Иосифа Броз Тито, на территории освобожденного Ливана формируется первая авиационная база во главе с майором Франё Клаузом; туда направлено около тридцати летчиков, в том числе Аркадий Попов!

— А как наши ребята? — заключил свой рассказ Зимовнов.

— Ты неосторожен… Моя квартира сейчас, я полагаю, под наблюдением, и очень возможно, тебя засекли, — предупредил Хованский. — Воспользуйся запасным выходом. — И Хованский кивнул в сторону шкафа. — Рядом с домом, где живет Зорица, наша конспиративная квартира. Пойдем вместе, как только стемнеет. — И взглянул на часы. — Граков приехал из Берлина, привез уйму новостей, а тут и ты как с неба свалился!…

Часа через два они сидели в уютной небольшой комнатке на окраине Белграда, с окнами, выходящими в сад, засаженный сливами, грушами и яблонями, заканчивающийся высоким и плотным забором, поросшим сверху колючим кустарником.

Собралось их, кроме серба-хозяина, семеро. Граков, как обычно, когда приезжал из Берлина, привез «гостинцы» Зорице и маленькому Иванчику и бутылку французского коньяка для «встречи». На этот раз «гостинец», как он сам выразился, «не ахти», «фрицы сами животы подтянули».

Хованский и Зимовнов пришли последними, Граков уже успел поделиться новостями и держал на руках маленького Иванчика. Буйницкий и Черемисов сидели хмурые, переживая весть о смерти Алексея Денисенко, а Зорица беседовала в сторонке с хозяином дома. Когда на пороге появился Зимовнов, все ахнули. И даже малыш залепетал что-то на своем детском языке.

А Зимовнов, подняв обе руки, приветствовал ребенка:

— Тебе, тезка, привет от папы! Жив-здоров, проходит курс у англичан в Ливане. Живой наш Аркадий! — и кинул взгляд на Зорицу.

Та побледнела, схватилась, чтоб не упасть, за плечо старика хозяина и всхлипнула.

— Это правда?… — почти простонала она, подбежала и схватила его за руку.

— Святая правда, Зорица!

Все зашумели, заволновались, начались расспросы.

— В феврале я был в Боснии, а он, оказывается, тоже находился в городе Дрваре. Если бы знал, то мог встретиться с Аркадием, — объяснял Иван.

— А верно, что в мае советские летчики спасли Броз Тито?

— В июне! Да… Гитлеровцы двадцать пятого мая высадили около семисот парашютистов в городе Дрваре. А там находился Верховный штаб и руководство КПЮ. Однако члены Верховного штаба, Политбюро КПЮ, прикрытые частями, отступили из района Дрвара и после десятидневного тяжелого перехода вышли в район Купрешко Поле. Немцы двинули туда свои моторизованные части, положение возникло безвыходное… По приказу советской военной миссии в ночь на четвертое июня прибыл советский самолет и вывез Тито и других руководителей в Бари. Это советская военно-воздушная база в Италии. А спустя несколько часов район Купрешко Поле был занят танковыми частями полка «Бранденбург».

— Ай да летчики!

— Шорникову, Калинкину и Якимову присвоены звания Героя Советского Союза и Народного героя Югославии, — добавил Зимовнов.

— За это следует выпить! — не выдержал Жора Черемисов, поглядывая на коньяк. — Садись, Иван!

— Погоди, Жора, — остановил его Хованский, — послушаем Александра Павловича, что делается в руководстве НТС в Берлине?

Граков передал ребенка Зорице, усмехнулся:

— Я слышал, что на военных кораблях, когда на них слишком размножаются крысы, делают ловушку, куда заманивают десятка два-три крыс. Съев корм, они начинают поедать друг друга. Затем выпускают последнего крысака, и он начинает охоту за своими собратьями, и вскоре на корабле не остается крыс. Гитлеровцы, особенно главари, разные фюреры, — это те же крысаки, они поедают уже своих… Крысаки и Околов, Майковский, Войцеховский, Байдалаков и Власов.

— О, какой далекий зачин! — не утерпел Черемисов.

Далее Граков рассказал о плане Эбелинга и Майковского.

— В Белграде крысак Берендс! Тоже ищет поживы. А зубы у него острые. Чтоб ему кость в горле застряла! — опять не сдержался Черемисов.

— А где сейчас Георгиевский? — заинтересовался Зимовнов.

— Меняет конспиративные квартиры. В прошлом году скрывался в Сремской Митровице, сейчас переехал обратно в Земун, живет неподалеку от своего дома на Деспота Джуржа, семь. Завтра утром к нему отправлюсь, — объяснил Граков.

— Не угоди крысакам в зубы, — предупредил Жора. — У тебя ведь, Грак, новый директор.

— Новый директор занят эвакуацией фирмы. Всю арматуру отправляет в Берлин, — заметил Хованский.

— А почему он повесил на стене мастерской объявление о наборе специалистов?

— Для дураков… Тех, кто приходит, сразу же отправляют на работы в Германию. Наш вахтер Милош сейчас всех «желающих» предупреждает. А ты, Иван, когда обратно? — повернулся Алексей Алексеевич к Зимовнову.

— Сегодня же подамся из Белграда… Нам стало известно, что в штаб Михайловича прибыла военная миссия США во главе с полковником Мак-Дауном. Американский эмиссар сказал Ванче Михайловичу: «Германия проиграла войну. Ни борьба четников, ни их отношения с немцами нас не интересуют. Ваша задача — сохранить престиж четника в народе. Я прибыл, чтобы вам в этом помочь. Через несколько дней, не позже четвертого-пятого сентября, вы получите очередную партию нашего оружия. Американцам не хочется выпускать из рук Югославию». — Зимовнов подошел к окну и отодвинул штору.

Весь сад был залит серебристо-молочным светом, отчетливо виден каждый листочек, отливает вороненой сталью каждая ягода на раскидистой сливе. Все словно застыло в волшебном, призрачном сне…

— «Луна спокойно с высоты Над Белой Церковью сияет И пышных гетманов сады И старый замок озаряет. И тихо, тихо все кругом», — продекламировал Граков, заметив, что Иван залюбовался картиной освещенного луной сада.

— Спокойной ночи! Я пойду! — поднимая с колен и беря на руки сына, тихо и с затаенной грустью произнесла Зорица.

Все встали и подошли «к ручке», а она поцеловала каждого материнским поцелуем, словно прощалась навсегда, и, грустно улыбнувшись, вышла в сопровождении старика хозяина.

Проводив ее взглядами, все долго молча стояли.

— Вести о муже ты, Иван, привез Зорице добрые, — начал Жора. — А она все равно грустная… В чем дело? — И осекся, заметив, что никто не хочет поддерживать его разговор.

Они просидели до глубокой ночи, тихо переговариваясь. Зимовнов ушел часа за два перед рассветом, когда луна вдруг спряталась в густых облаках и стало темно, — в такой тьме удобно было пройти к окраине города.

 

5

Майор Попов считал эту ночь в своей жизни последней. Перед глазами всплывали близкие лица Зорицы, сына Ивана, которого еще не видел, но который представлялся ему мальчишкой-крепышом, таким, каким он помнил себя на фотокарточке. Как в тумане, вспоминались однокашники по кадетскому корпусу и морскому училищу, ныне стоящие и по эту, и по ту сторону баррикад. Последних — без злобы, с каким-то сожалением вперемежку с досадой на себя, что и он виноват, не сумев на них повлиять. Промелькнули, как в калейдоскопе, патер Йоже, Анна Хорват, красавица Анджела, угощавшая его антоновкой… Аркадий даже ощутил во рту вкус только что сорванного с дерева яблока. И ему нестерпимо захотелось пить… Он уже потянулся к фляге…

«Нет! Осталось несколько глотков. Что ты будешь делать, когда взойдет неумолимо жаркое солнце? А тебе во что бы то ни стало надо прожить весь день, ну хотя бы до четырех-пяти вечера… Тебя наверняка будет искать Франё Клауз с эскадрильей… Ключевой бы водицы!» Проплыла картина далекого детства: невыносимо жжет солнце, мучительно хочется нить. Он с отцом на заимке в донской степи. Идет жатва. Отец, устало опершись на косу, ласково на него глядя, говорит: «Нуте-ка, Иваныч (он часто называл его Иванычем и даже Аркадием Ивановичем, хотя ему было шесть лет), сходи, милок, принеси водицы с криничхи. Что-то у вред я совсем…»

Аркаша хватает корчагу и бежит со всех ног, бежит… Но отец давно уже убит французским патрулем в Турции; нет и названого отца, генерала Кучерова… он один среди пустыни… А солнце уже поднялось, отгоняя ночную прохладу, и его лучи, Аркадий хорошо это знает, станут немилосердно жечь, тело покроется потом, нестерпимо заболит голова, мысли будут путаться…

Он сжал кулаки, напряг волю: «Надо отвлечься! Значит, так — в Ливии, возле городка Бенгази, сформированы первая и вторая югославские эскадрильи, состоящие из шести "Спитфайеров У" и семнадцати устаревших "Харрикейнов МК IV"». Каждый день, не зная усталости, они летают. Так было и вчера утром. Правда, и начальник техслужбы Лолич, да и летчики тоже поглядывали опасливо на пурпурные облака на горизонте. Такие они видели впервые. Тем не менее задание получено. Все уселись в машины, тучи пыли сплошь окутали аэродром, и самолеты взлетели в небо, уходя от мчавшегося самума.

И как раз в тот момент, когда их командир Франё Клауз дал кожманду свернуть на юг, на них двинулась стеной огромная темная туча.

— Полный газ! Быстрее наверх! — раздается команда Клауза.

Но поздно… Самум быстрее… Тяжелое облако окутывает эскадрилью. Песок прилипает к ветровым стеклам, скрывая кругозор. Моторы дрожат от напряжения, отказывают приборы; пилоты, теряя ориентацию, предоставлены власти стихий… и своему умению, крепкам нервам, а главное… счастью.

Ураган гнал их все дальше в пустыню. Потом заглох мотор, самолет швырнуло на бархан… Аркадий ударился обо что-то головой и потерял сознание… Придя в себя, он потянулся за флягой, отпил два-три глотка, потом достал индивидуальный пакет, перевязал рану на голове, отворил люк и спрыгнул на землю… Ветер утихал, но его порывы все еще крутили песок. На востоке темнела, отливая пурпуром, грозная песчаная туча пронесшегося самума…

Погрозив в небо кулачищем, Аркадий оглядел врезавшийся в бархан левым крылом «спитфайер», покачал головой и, похлопывая ладонью по фюзеляжу, пробормотал: «Вперегонки с диким самумом нас понесло. Что сейчас будем делать? Угораздило же тебя крыло сломать! Вот и остались мы с тобой наедине с пустыней!»

Вторые сутки мается он без воды, ожидая, что кто-нибудь из товарищей при облете заметит его с воздуха.

Солнце стоит уже над головой и палит немилосердно. Все вокруг замерло от зноя. Трудно дышать. Раскаленный воздух обжигает легкие.

— Знаю, сука-смерть, ты уже близко, но я могу еще дать тебе по зубам! — шепчет, едва шевеля запекшимися губами, Аркадий и закрывает глаза… Он задыхается… в померкшем мозгу черной молнией сверкает: «Опять закапывают!» — и рокот приближающегося мотора кажется ему гулко осыпающимися на его гроб комьями…

Не прошло и недели после того, как летчики эскадрильи нашли Аркадия на песчаной дюне неподалеку от его «спитфайера», он снова сел за штурвал и в бреющем полете носился над африканской пустыней.

* * *

На свое 24-е, последнее боевое задание Аркадий Попов вылетел 16 октября 1944 года. На бортах его «спитфайера» большими буквами было написано:

«МСТИТЕЛЬ ЗА 5 НАСТУПЛЕНИЕ!»

Мститель за восемь тысяч бойцов, командиров и политкомиссаров, в большинстве коммунистов и комсомольцев, павших в ожесточенной и неравной битве в долине реки Сутьески в мае 1943 года. Эта битва — одна из наиболее ярких страниц в истории освободительной борьбы югославского народа.

Шесть раз в этот хмурый день он возвращался со своим звеном на аэродром на острове Вис, чтобы заправиться, взять бомбы, пулеметные ленты и снова лететь к берегам Адриатики, где шло передвижение немецких частей.

В три часа дня «Мститель» во главе четверки «спитфайеров», пролетев над морем, свернул к Дубровнику и направился к Билече. Аркадию почему-то захотелось повидать старую крепость, кто знает, не в последний ли раз? Он был, как все летчики, суеверен и часто действовал под влиянием импульса. Пришли на ум кадеты-однокашники, добрый друг, духовный наставник Алексей Алексеевич Хованский, давший ему «путевку в жизнь». Помахав над крепостью приветственно крыльями, Аркадий повел свое звено к городу Метковичи.

Небо темнело. Тучи сгущались, с гор наползал туман. Напрягая зрение, летчики спускались все ниже. Неподалеку от городка Слане на шоссе появилась серая лента танков, самоходных орудий, грузовиков…

— За мной, соколы! — скомандовал Аркадий. Бомбы полетели вниз, и он увидел, как перевернулся огромный танк и его тотчас охватило пламя. Пехота беспорядочно стреляла, кидаясь по укрытиям, а летчики строчили но ней из пулеметов. И снова голое, безлюдное шоссе…

— За мной! — Сделав мертвую петлю, Аркадий повернул обратно. Он видел, как поднимались стволы орудий и вылетало пламя из черных жерл зениток.

— К морю!

Это была последняя команда командира звена. Летчики свернули в сторону и ушли из зоны огня. А ведущий «спитфайер» майора Попова устремился сквозь заградительный огонь на батарею…

Девять шрапнелей, девять смертоносных картечин впились в его тело, и каждая несла смерть! На какое-то мгновение Аркадий выпустил штурвал из рук, еще секунда-две — и самолет врежется в скалу. «Нет! Это не по-большевистски! Так Хованский не поступил бы!»

Силой воли, преодолевая предсмертную агонию, Аркаша вывел самолет из пике, и, описав в небе странную параболу, «Мститель» устремился на врага… В блеске громоподобного взрыва навсегда исчезли длинное немецкое орудие с его расчетом и «спитфайер» с его пилотом.

Аркадий этого уже не видел и не знал: он умер в воздухе.

* * *

Граков съездил в Земун и побывал у Георгиевского. «Маг» не только дал согласие возглавить и сформировать подпольную группу НТС в Югославии, если ее займут советские войска, но и связаться с английской разведкой и устроить встречу эмиссара НТС с одним из резидентов Интеллидженс Сервис в Швейцарии.

Перед отъездом в Берлин Граков зашел к Хованскому попрощаться. И они вместе с Черемисовым и Буйницким отправились на вокзал.

Хованский крепко пожал его руку:

— Спасибо, Александр Павлович, от имени Советской Родины — спасибо! С вашей помощью руководство НТС дискредитировано. Их участь решена. Такие никому не страшны…

Граков пристально глянул на Хованского:

— Неделю назад капитулировала Румыния и выступила против фашистской Германии, вот-вот это сделает Болгария. Через месяц-два будет освобождена и Югославия. Скажите, Алексей Алексеевич, вы останетесь в Белграде или уедете на Родину?

— Устал я, Саша, — Алексей первый раз назвал его Сашей. — Меня тянет домой… Но…

— И вас там ждут! — не утерпел Граков. — И какая женщина!

— Да, меня там ждут, — согласился Алексей Алексеевич и подозвал разгуливавших по перрону Черемисова и Буйницкого: — Решайте сами, кто останется здесь, а кому лучше возвращаться в Советский Союз. Вы и здесь можете много сделать для нашего Отечества.

Грустное получилось расставание…

А на третью ночь, это было в пятницу, 8 сентября, в квартиру Хованского постучали чужие. Постучали требовательно, настойчиво:

— Гестапо! Полиция! Отворите!

Алексей Алексеевич кинулся к тайнику: вделанный в стену шкаф мягко отошел в сторону, открывая выход на балкон; оттуда Хованский спрыгнул на крышу, мягко, бесшумно, так что стоявший на крыльце, ведущем в квартиру Черемисова, гестаповец ничего не услышал. Не услышал еще и потому, что в этот момент заревели сирены воздушной тревоги и почти одновременно залаяли зенитки. Началась бомбежка. На улицах ни души, попрятались и давно уже обленившиеся патрули…

В небе повисла осветительная ракета и под нарастающий гул летящих самолетов в высоком зловещем тембре завыли бомбы: одна, другая, третья… Алексей пробежал по крыше, спрыгнул в какой-то дворик и кинулся в подворотню большого шестиэтажного здания. И в этот миг земля дрогнула под ногами, раздался оглушительный взрыв…

«Неужто в мой дом угодило? Посмотреть бы…»

Через час он был уже на Карабурме.

На условный стук ему отворил Жора Черемисов. Ни он, ни Буйницкий уже трое суток не показывались у себя: за их домом велось наблюдение.

— Не такой Берендс человек, чтоб оставаться в долгу, — заговорил Буйницкий. — По его «совету» немцы и наблюдение установили.

— Хоть раз американцы сотворили доброе дело: тюкнули гада и вас спасли, Алексей Алексеевич! Интересно, как там наша хата? А ты, — Черемисов обратился к Буйницкому, — вскипяти-ка чайку да завари покрепче.

Буйницкий принялся разводить примус, поставил чайник на огонь, достал чашки и обратился к Хованскому:

— Я позавчера вечером встретился с Ирен Берендс. Она рассказала, что начальник мужа, тот самый, который говорил гадости о «божественном» фюрере, арестован. Она предупреждала, что сейчас Людвиг Оскарович в панике, способен на неосмотрительные действия. Ирен даже просила спрятать ее куда-то на время. Она просила о встрече с вами. Но вы не велели к вам приходить, поэтому я не знал, как быть.

— Завтра, верней, уже сегодня, ты, Николай, на своем велосипеде проедешь мимо нашего дома и поглядишь, задела ли его бомба. И если да, то как? Наблюдение за моей квартирой велось из окна противоположного дома. Снято ли наблюдение? Попробуй установить. А ты, Жорж, пойдешь на свидание с Ирен, я буду тебя страховать и, может, сам к ней подойду.

Буйницкий перебил Хованского:

— Я пообещал встретиться с Ирен в одиннадцать на Ташмайдане, у Марковой церкви, там есть старинный потайной ход, который нам Стаменкович показывал… Я съезжу в десять сначала да Кнеза Милоша, а оттуда подкачу на Ташмайдан, — горячо заговорил Буйницкий.

— Хорошо, Николай, обговорим план действия. Подойдем к Ирен с трех сторон…

В назначенное время все трое находились на заранее установленных местах и ждали прибытия Ирен. Она появилась возле угла церкви ровно в одиннадцать. Но была чем-то возбуждена, оглядывалась, бегала с места на место.

— Берендс домой не пришел, — заговорила она быстро, как только к ней приблизился Хованский. — Мне рано утром позвонил его новый начальник и объявил: «Ваш муж при исполнении служебной операции попал под бомбежку. Жив ли он, не знаем. Разыскиваем. Возможно, он в подвале, который завален и раскапывается. Потом он расспрашивал меня о вас, Алексей Алексеевич. И предупредил, чтобы я не выходила из дома. Но я сразу же покинула дом и с тех пор брожу…

— Людвиг Оскарович, по-видимому, погиб, — задумчиво произнес подошедший Буйницкий. — Дом, где он находился, разрушен бомбой полностью. Взрывная волна вышибла окна даже в домах напротив. А наша хибара чудом уцелела.

— Езус и Санта Мария, — Ирен перекрестилась несколько раз. — Узискал то, чего хцял!

— Не рой другому яму! — выходя из-за угла церкви, заключил Черемисов. — Карамба!

Ирен с ужасом отшатнулась от него.

— Вам, Ирена Львовна, дома показываться больше нельзя! — обратился к Ирен Хованский. — Уезжайте из Белграда, скажем, в Стару Пазову, это четвертая остановка по железной дороге в сторону Нового Сада. Адрес я вам дам…

— Как? Сейчас и ехать? У меня с собой ничего нет! — Она потрясла кожаной сумкой. — В ней только самое ценное…

— Спасайте свою жизнь, Ирена Львовна, — произнес строго Хованский. — Дня три поживете на конспиративной квартире. Вас будут искать на старой квартире, подстерегать на вокзале. Вы знаете! Потом Николай Буйницкий сопроводит вас в Стару Пазову.

Лицо Буйницкого вытянулось, он промолчал. В Старую Пазову по поручению Алексея Алексеевича он уже ездил еще в начале войны к местному богачу-свиноторговцу и отвозил туда записку директора фирмы «Сименс», англичанина Меррилиза. На записке была одна буква К. Плотный, самодовольный Арсо Йованович снисходительно-небрежно взял ту записку и вдруг весь преобразился — вежливо, даже почтительно и услужливо пригласил Николая в дом. А затем благодаря его помощи была налажена связь с рядом интересных для дела лиц.

— А ты, Георгий, — обратился Хованский к Черемисову, — сейчас отведи Ирену Львовну на Баба-Вишнину улицу, познакомь с соседкой и расскажи в общих чертах, что ей придется делать в Старой Пазове. Завтра я зайду. Скучать вам, милая Ирена, не дадим. Уже недолго осталось ждать, немцы пакуют свои вещи! Еще грабят кого придется…

— Я слушала вчера радио. В приказе НОАЮ говорилось, что войска 2-го Украинского фронта вышли на румынско-югославскую границу. Что будет с нами, если красные придут сюда?

— Надо вам, Ирена Львовна, понять, на чьей стороне правда! Кто спасает человечество от коричневой чумы? В том числе и ваше отечество — Польшу! — сказал Хованский.

— Да кто же вы, Алексей Алексеевич? — выдавила Ирен, бледнея. — Людвиг уверен, что вы агенты Си-ай-си…

— Мы русские! Карамба! — рыкнул Черемисов…

— Людвиг Оскарович был странным в последнее время и рассказал мне много такого, что я не поверила, — вдруг заплакала Ирена.

— Завтра, Ирена Львовна, вы поплачете вдоволь, а сейчас нельзя… Пора уходить…

Уже на третий день стало известно, что Людвиг Оскарович действительно погиб под развалинами, когда пришел арестовывать Хованского.

Со слезами и с тоской, совершенно потерянная, Иреца Львовна рассказала Хованскому: за несколько дней до своей гибели Людвиг Оскарович, словно чувствуя приближающийся конец, стал с ней откровенничать.

— Вначале он речь вел о двуликом адмирале Канарисе. Еще в середине сорок второго года, когда положение адмирала пошатнулось, тот задумал превратить отдел под руководством Гелена в своего рода запасную позицию абвера. Хитроумный «Кикер» решил наделить этот отдел всеми видами разведывательной работы: политическим, экономическим и военным шпионажем, саботажем и диверсиями, «психологической» войной и подбором кадров. Он хотел создать как бы «маленький абвер». Договоренность эта получила и свое название — «Концепция Воронино». Выходило, что отдел Гелена давал отчет не Гитлеру и вермахту, а только генштабу и самому Канарису. Канарис готовился к сепаратному сговору с Западом. И отдел Гелена, получивший в свое распоряжение архив абвера, касающийся агентуры в Восточной Европе, и данные о проведенных на советской территории операциях, являлся бы настоящим козырным тузом. Вот так рассказывал Людвиг.

— В последнее время муж очень много пил и сравнительно быстро пьянел, становился болтлив… — продолжала Ирена Львовна. — Он говорил: «Главным козырем Канариса было то, что он, Канарис, был единственным лицом, с кем англичане и американцы согласились бы вести переговоры. В разговоре с Кальтенбруннером в Флоссенбурге адмирал, ссылаясь на свои международные связи, обещал "походатайствовать" за Кальтенбруннера и Гиммлера на Западе. Но если Канарис был приемлемой фигурой для некоторых деятелей Англии и Америки, то для главарей Третьего рейха он оценивался в "рамках всего заговора" как враг № 1»…

— Скажите, а почему Людвиг Оскарович после длительного со мной сотрудничества задумал выдать меня немцам?

— Он меня в это не посвятил, — покачала головой Ирен. — Людвиг был уверен, что вы агент Си-ай-си. Шеф Берендса, майор «Кригсорганизацион Абвер цвай» в Югославии фон Гольдгейм, поручил Берендсу искать связь с Си-ай-си. Тогда, как я поняла, за вами была установлена слежка: все собранные данные подтверждали вашу связь с партизанами Тито и с «Союзом советских патриотов». Постфактум Людвиг Оскарович узнал, что в вашу конспиративную квартиру попала бомба, а спустя неделю ему все-таки удалось через штаб четников Михайловича связаться с американским резидентом. Там он убедился, что вы к Си-ай-си отношения не имеете, и задумал от вас избавиться. Правда, последнего он мне не говорил…

— Почему же вы, Ирена Львовна, не предупредили меня? Мы ведь условились!… — нахмурился Хованский.

— Хотела назначить с вами встречу на другой день, я не придавала значения его пьяной болтовне. О вас он не обмолвился ни словом… речь шла об абстрактном человеке. Я заподозрила неладное, когда поздно вечером, уже уходя, он сказал: «Фортуна отворяет зал… Сегодня ты, а завтра я! Мой милый князек!» И я сразу подумала о вас, Алексей Алексеевич, сердце подсказало… Он взял свой кольт, ввел в ствол патрон и, ласково приговаривая: «Ну, Коленька, не подведи», сунул в карман. Я спросила, куда он уходит так поздно. А он только отмахнулся. Потом за ним пришла машина. Вот и все, что я знаю…

Хованский вздохнул, задумался.

— В Старой Пазове свиноторговец Арсо Жованович — английские агент. Вы тоже работали на Интеллидженс Сервис — найдите с ним общий язык. Постарайтесь узнать, какие переговоры ведут с ним главари «Охранного Корпуса» и «Туркуловцев». Есть данные, что представитель последних, князь Долгорукий, пытается наладить с Западом связи. С вами поедет Буйницкий. Это человек смелый, сумеет вас защитить.

Уходя, Хованский подумал: «Совсем растерялась. Но работать еще будет. Напугана смертью Берендса и всей вакханалией фашизма!…»

Через несколько дней от Хованского в Центр ушло очередное донесение.

«15.9.44. ГРАФУ. В настоящее время в Югославии оккупационные власти контролируют стратегические пункты, шоссейные магистрали. Войска снабжены тяжелой артиллерией, танками, авиацией и численно превосходят НОЛЮ. Группа фашистских армий "Ф" насчитывает 200 тысяч солдат. Воинских, казачьих, шюцкоровских и прочих квислинговских частей, включая четников и ванчомихайловцев, 230 тысяч человек. Кроме того, на северо-востоке дислоцировались две дивизии венгерских фашистских войск. Настроение у них подавленное. Народ в любую минуту готов подняться против ненавистного врага. ИВАН».