Из «Гермионы» Бени выехала рано утром, собираясь съездить в Керпип за овощами и бакалейными товарами. Самые свежие овощи продавались на рынке Порт-Луи, но таскаться на ужасающей жаре по этой толкучке, нюхая базарную вонь, у нее не было сил. Бывают дни, когда Порт-Луи просто невыносим. В Керпипе, по крайней мере, прохладно.

На своем стареньком «Рено 4L», куда так удобно складывать продукты, она мчится по дороге Катр-Борн, не обращая внимания в это утро на красоту Труа-Мамель в прозрачном небе, на краски бугенвиллеи и цветы кассии по краям дороги. Не бросила ни единого взгляда на бархатный камыш, растущий по колено в воде на излучине реки Рампар.

Бени в плохом настроении. Бени встала не с той ноги, ее раздражают грузовики и автобусы, которые еле ползут по склону на узкой дороге: нет чтобы обогнать мастодонтов, вот она и тащится за ними по пятам, не видя дороги из-за черных выхлопов и, несмотря на жару, с закрытыми окнами, чтобы не задохнуться и не умереть прямо здесь. Она ворчит на автобусы за их внезапные остановки без предупреждающих сигналов, на выбоины дороги без парапетов, на скопление людей в городах и на тысячу опасных неожиданностей, растянувшихся на двадцать километров этого утомительного пути.

Особенно она ворчит из-за приближения Рождества, без малейшего удовольствия она представляет себе массовое потребление перемороженных индеек. Эти индейки, привезенные из Франции, являются ежегодным пищевым кошмаром, от которого трудно скрыться в малочисленном обществе французов. Как только самолет приземляется на Маврикии, каждая семья считает своим долгом приготовить на рождественскую неделю ностальгический французский ужин, утверждая таким способом свои корни и имея лишний повод собраться вместе. В каждом доме меню одно и то же: запеченная сердцевина пальмы, единственное индийское наследие, индейка и пирог с каштанами. В Керпипе отдел замороженных продуктов «Присуника» превращается в морг домашней птицы с кучами гигантских индеек, у которых от гормонального питания ляжки становились, как у двухлетнего ребенка из суперразвитой страны. В кондитерских на тридцатиградусной жаре едва держатся жирные лубочные картины на рождественских тортах. Несмотря на кондиционеры, листья остролиста из миндального теста тонут в розовых завитушках английского крема.

Рождество. Даже в самых мелких лавчонках на стеклах витрин белые надписи «С Рождеством!», их скоро сменят надписи «С Новым годом!», а клочки ваты изображают снег. Большинство маврикийцев не видели никогда этот мифический снег, его заменяет химический состав для обрызгивания несчастных сосен филао, которые заменяют европейские елки и нещадно истребляются для этого случая. Даже индусские дети и маленькие китайцы отрывают от филао ветки больше себя и волоком тащат их по горячему песку, собираясь где-нибудь устроить себе Рождество.

Целую неделю остров кишит как потревоженный муравейник в стремительном напоре подарков и жратвы. Из громкоговорителей магазинов раздаются оглушительные рождественские песни, которые, хрипя, выплескиваются на лотки с игрушками и петардами, расставленные на тротуарах. В шикарных бутиках все утопает в праздничных упаковках: ленточках, бантиках, цветной бумаге. На остров падает дождь блесток и разноцветных шаров.

Центр этого нервного потребления — Керпип. Город, расположенный на горе, наполненное прохладой место обитания белых, увенчанный облаками, утопающий в зелени, торговый городок с банками, магазинами модных аксессуаров и сувениров, нашедшими себе пристанище под аркадами от вечного дождя.

Частые циклоны разрушали красивые старинные дома, им на смену возводились многоэтажные бетонные глыбы. Первые этажи этих катастрофических построек занимали бутики, нередко они размещались всего лишь в переделанных под магазин ангарах и представляли собой склад товаров, сваленных в кучу, с огромными железными решетками, которые защищали от воров. Между домами образовались свалки мусора, а на месте снесенных домов возникала дикая буйная растительность. Такое впечатление, что здания возводились по мере надобности, кое-как, без всякого плана, и от этого казалось, что город превращается в руины.

В центре бурга, напротив развалин когда-то красивой ратуши в колониальном стиле, чокнутый архитектор возвел вместо старого рынка бетонную бородавку; она ощетинилась вентиляционными трубами и пестрела разноцветными плакатами, рекламирующими марки красок Грязные и ухабистые базальтовые тротуары неравной высоты со сточными канавами по бокам и открытыми водостоками были очень опасны.

Скопищу бетона все же не удалось полностью уничтожить очарование Керпипа, этого большого азиатского базара. Между жуткими многоэтажками выжили деревянные домики, крытые соломой или толем, прижатым огромными камнями. Рядом с новыми конструкциями этот анахронизм, даже будучи ветхим, сохраняет свое изящество. Чаще всего в них ютятся целые семьи китайских торговцев, крошечные лавчонки, до отказа забитые одеждой, побрякушками, самыми разными предметами, наваленными на полки, витрины или же подвешенными к потолку, — и все это пропахло специями, брильянтином, ладаном и особым запахом джутового полотна.

Нафталин и камфара пропитали воздух в более просторных магазинах индийских тканей, расположенных на первых этажах бетонных зданий; здесь выстроились в ряд разноцветные шелковые полотна, затканные золотом или серебром, с машинной вышивкой, с блестками, и все это для пошива сари.

Керпип — это фестиваль запахов. На подступах к рынку сладковатый запах фруктов перебивают кориандр, индусский котомили и уксус. В полдень запахи карри, желтого шафрана и куркумы разносятся повсюду сильными порывами ветра, поднимаясь над маленькими тележками уличных поваров, продавцов горячих пирожков с перцем, уложенных в газетные кулечки, китайских супов или дол пури, этих вкусных индийских блинов, приготовленных из желтой чечевичной муки и фаршированных перчеными овощами, которые в качестве обеда постоянные покупатели стоя глотают, обжигая пальцы. Поодаль другие лоточники выставляют на тротуаре пирамиды личи, продавая их поштучно, мигом отрывая прямо с ветки, рядом стоят корзины с манго, папайей и ананасами, очищенными бритвой от кожуры.

И в этом квадрате, покрытом белой штукатуркой, расположился храм потребления, пещера Али-Бабы с товарами из Лондона, Парижа, Сиднея или Йоханнесбурга; это и есть излюбленное место встреч всего европейского населения Маврикия, рассадник сплетен и пересудов, эпицентр хвастовства и нескромности, последняя-гостиная-где-беседуют, — «Присуник», где камамбер продается по цене икры, где сардины, привезенные из Дуарненеза или Конкарно, вызывают ностальгию и заставляют трепетать сердца бретонцев с Индийского океана.

Но этим декабрьским утром Бени встала так рано и теперь мучается в потоке машин, медленно ползущих по берегу Флореаля, не ради того, чтобы купить сардины из Конкарно. И не ради покупки овощей, их полно и в Ривьер-Нуаре; так откуда взялась эта мысль отправиться накануне Рождества за бакалейными товарами, ведь в «Гермионе» полно продуктов, купленных еще мадам де Карноэ, да и Бени до этого никогда не занималась хозяйством. Вивьян сказал бы, что она строит из себя молодую хозяйку. А теперь она растерялась. С таким трудом она добралась почти до Керпипа, а теперь у нее только одно желание: сбежать от этого шума, пыли, дыма, от этой машины без кондиционера. Сейчас она развернется и отправится назад, в «Гермиону», и пусть хуже будет овощам и фруктам. Но стоило ей принять такое решение, как все вокруг будто сговорились против нее. Она оказывается в плотном окружении машин, и поток уносит ее к Керпипу как по приказу. С первыми проблесками рассвета она почувствовала, что Керпип тянет ее, как магнит иголку. Едва она открыла глаза, когда солнечные лучи заскользили по поверхности моря, первой мыслью был Керпип. И, когда Лоренсия подала ей на завтрак большую чашку сушонга, растущее желание превратилось в решение.

Это было тем более странно, что на это утро у нее была назначена встреча с Вивьяном и Стефаном Гийото, они собирались вместе порыбачить в открытом море и устроить пикник на острове Бенитье. Она очень любит эти выходы в море со Стефаном и Вивьяном. Стефан — фанатик моря, один из лучших ныряльщиков на острове и умелый рыбак Он посвятил жизнь изобретению и усовершенствованию якорей и рыболовных снастей. Во Флик-ан-Флаке он в одиночку построил большую пирогу с парусом и теперь рыбачит на ней. Часто ради удовольствия она приходила и просто любовалась, как он возится с досками, находя в его жестах сходство с Ивом, ее отцом: та же манера проводить ладонью по дереву, проверяя полировку, та же манера напевать во время работы, зажав во рту гвозди. Стефан как никто знает дно у Маврикия: излучины, многочисленные залежи обломков кораблей, налетевших на коралловый пояс острова. Стефан добывает свой хлеб насущный из океана и знает его, как свой собственный сад. Он учит нырять туристов из большого отеля по соседству, а в свободное время ловит редких рыб для аквариумов европейских коллекционеров. Вивьяна он тоже научил нырять и заразил его своей подводной страстью.

Бени страдает клаустрофобией, несмотря на свое любопытство, она всегда отказывалась нырять или следовать за ними в глубину; она сопровождает их на поверхности, помогает надевать резиновые комбинезоны, кислородные баллоны и ожидает их в лодке, стоящей на якоре, следит за пузырьками на поверхности воды и волнуется, если их отсутствие затягивается. Инстинктивно она повторяет жест своих бретонских предков, стоявших на краю мола с рукой козырьком над глазами и с молитвой на губах, вглядываясь в туман, ожидая появления корабля.

Когда Вивьян и Стефан поднимаются на борт, она с жадностью слушает их рассказы о том, чего она не видела, а они видели: высокий и сводчатый, как собор, грот, с колониями лангустов на карнизах, морские цветы диковинных красок, багряные гаргонии и радужные актинии, эти полуживотные-полурастения. На поверхности Стефан замкнутый, а под водой становится экспансивным. У него теплые отношения с совершенно непредсказуемыми подводными существами. Вивьян утверждал, что собственными глазами видел, как тот танцевал с крылаткой, что золотистые макрели, рыбы-парусники, кузовки и даже меч-рыбы торопятся ему навстречу. Даже старая тигровая акула поднимается из морских глубин, переваливаясь с боку на бок от удовольствия, как только завидит его, и берет прямо изо рта Стефана рыбу, которую тот обещал ей накануне. Этот номер он исполняет для развлечения туристов.

В открытом море Флик-ан-Флака у него только два личных врага под водой: некая зеленая мурена по кличке Стерва, которая однажды содрала кожу с его руки, и коварная, мрачная бородавчатка, она маскируется под обыкновенный камень и стремится лишь к одному — еще раз вогнать ему в ноги свои тринадцать ядовитых шипов. Стефан с большим вниманием относится к своим злопыхателям и при каждом погружении никогда не забывает подразнить их.

После подъема оба совершенно по-разному рассказывают о том, что видели. Они снимают с себя резиновую кожу, кладут баллоны на дно лодки и, пока лодка с натянутыми бредневыми лесками скользит к острову Бенитье, открывают бутылки с пивом, а Бени в это время лежит на рубке, подставляя плечи и спину под жестокое солнце, и слушает, как ныряльщики описывают ей заросшие пушки, которые два века тому назад были сорваны с какого-то английского фрегата, а теперь покоятся на глубине тридцати метров.

В полдень, когда голод дает о себе знать, Стефан вглядывается в море, ориентируясь по ему одному известным загадочным приметам, затем бросает якорь и заявляет, что идет «на рынок»: он надевает свинцовый пояс, баллоны, ласты и погружается в море, а через мгновение вдруг появляется с тремя контрабандными лангустами, которых они потом жарят на странной вулканической скале в форме гриба, возникшей в лагуне неведомо когда, в специально сделанном углублении. Вот оно, счастье.

И Бени непонятно, что же сегодня заставило ее пожертвовать этим счастьем и пропустить встречу во Флик-ан-Флаке. Она об этом просто забыла. Остановившись у первого светофора в Керпипе, она с сожалением думает о парнях, которые в это самое время ждут ее там, на пляже. Она представляет, как раздраженный Вивьян всматривается в ту сторону, откуда она должна прийти, а Стефан стоит по пояс в воде и при помощи швартова держит на поводке лодку, а та при каждой волне вздрагивает от нетерпения. Такое свинство совсем не похоже на Бени, тем более когда речь идет об удовольствии, и раздражение Вивьяна перерастает в беспокойство. Он сидит на песке, курит и взглядом спрашивает Стефана: «Что делать? Ждать ее?» И они ее ждут.

Трижды объехав вокруг рынка, Бени наконец находит место на стоянке рядом с «Присуником». Она ловко ускользает от бомжа-охранника, который делает вид, что приглядывает за машинами, а сам, похоже, является наводчиком воров. Он изображает легавого, регулирует движение и с готовностью помогает загружать провизию в багажник; затем сует в карман чаевые, даже не сказав спасибо, и возвращается в тенек, где, прислонившись спиной к стене, соскребает с себя блох.

Стефан с Вивьяном уже устали ждать, они оттолкнули лодку в волны, завели мотор и направляются в открытое море.

Бени смотрит на часы. То, что они ее больше не ждут, успокаивает ее совесть. Она знает, что через пять минут эти двое будут проверять баллоны, закидывать снасти, стягивать кливер и напрочь забудут о ней.

Внутри «Присуника» Рождество неистово атакует. Большой щит из блестящих гирлянд и разноцветных пластиковых шариков по диагонали пересекает потолок. Треск кассовых аппаратов сливается с перебранками и рождественскими песенками, звуки которых искажены заигранными кассетами и добавляются к гулу толпы, образуя оглушительный шум. Дети визжат, топают ногами, требуя игрушек и сладостей, а матери одергивают их. В перерывах между песнями динамик с ревом объявляет, что из Франции прибыла гусиная печенка для «РАждества». Толпа теснится между рядами, загораживая проходы тележками, и нервные очереди наплывают на кассы. Через ряды лифчиков или зубных щеток идет перекличка: «Хелло, Гледис! Хелло, Жан-Марк! Встретимся дома?»

Бени натыкается на Вирджинию де Люнерец и ее мать, которых сопровождает служанка; она толкает впереди себя тележку, до отказа набитую французскими консервами, замороженными продуктами, бутылками вина и сладостями всех сортов, венчает все это изобилие большое количество туалетной бумаги с ароматом фиалки.

Встреча с Люнерецами, матерью или дочками, всегда толкает Бени на провокацию. Их скудоумие, снобизм и стремление к хорошему тону всегда вызывает у Бени желание быть вульгарной в общении с ними. И на этот раз она пялится на рулоны туалетной бумаги и восклицает:

— Похоже, ваши кишки добросовестно трудятся, поздравляю! А эти консервы, что, для праздника?

Вирджиния хихикает и оглядывается, не слышал ли кто этих слов. Мадам Люнерец терпеть не может Бени, она пожимает плечами и направляется к кассе, делая знак дочери, которую называет Чупита, следовать за собой.

Но Бени вызывала у Чупиты интерес еще со школьных времен, она задерживается.

— Ты едешь сегодня вечером в Вакоа, к моим кузенам Дюранам де Сен-Промт? Там будет потрясающий оркестр и самые продвинутые французы, Вивиана познакомилась с ними в Париже. Ты приглашение получила?

Бени прикинулась глухой:

— Куда?

Тысячу раз она объясняла этой идиотке, что ее кузены Дюраны вовсе не «де» Сен-Промт, как и ее служанка Лоренсия вовсе не «де», а «из» Ривьер-Нуара. Хотя и это сравнение не самое удачное, поскольку девичья фамилия Лоренсии Рен-де-Картаж, а это куда благозвучнее, чем Дюран и Сен-Промт в одной фамилии. По мужу Лоренсия Ранжит, но стоит послушать, как она с гордостью говорит, что она урожденная Рен-де-Картаж, что ее отец, Огюст Рен-де-Картаж, родом из Каз-Нойаля, в конце двадцатых годов сочетался законным браком с девицей Зорой Раджабалли из Маэбура. И если Лоренсия имеет лишь смутное представление, где именно находится этот средиземноморский город (имеется в виду Карфаген), зато, хвастаясь отцовскими предками, она напускает на себя вид царицы Дидоны, ведь аристократизм не исчезает даже в правнучках рабов, они тоже в состоянии отличить тряпки от салфеток.

К своей старой толстой маме, которая проводит время, проветриваясь и рыгая перед своей хижиной в Тамарене, Лоренсия относится весьма сдержанно, считая, что той посчастливилось выйти замуж за Рен-Картажа, представителя уважаемой и известной на Западе семьи метисов-католиков, ведь она всего лишь Раджабалли, а это вообще ничто. И когда она произносит «ничто», ее пренебрежительная гримаса уточняет: это еще меньше, чем просто ничто. Эти, мать их, Раджабалли! Все недоделанные. А вот у Рен-де-Картажей все дети сделаны хорошо. И то, что из всех своих многочисленных братьев и сестер Лоренсия, со своим смоляным лицом и курчавыми волосами, самая недоделанная, то этим она обязана именно этим Раджабалли, этому скопищу малабарских индусов и малагасийцев. Ведь Рен-де-Картажи так смешались с «белыми крысами», что у некоторых даже светлые и прямые волосы. И даже голубые глаза, вот так-то!

А что до Дюранов, то, «де» они или «из» Сен-Промта, Бени не пойдет компрометировать себя к этим людям и непременно сообщит об этом Чупите.

— Я их не выношу, можешь себе представить. Нет больших снобов и глупцов, чем Вивиана и Диди Дюран. Разве что их детки, они еще хуже родителей! Не понимаю, что интересного ты в них нашла.

— Они мои кузены, — немного обиженно говорит Чупита.

— Мне жаль, — посочувствовала Бени, — по ты в этом не виновата…

Обиженный вид девицы радует ее, а поскольку мозгов у этой Чупиты не больше, чем у индюшки, ей можно скормить любую чушь, и лукавая Бени не может упустить такой шанс. Она съеживается и напускает на себя многозначительный скорбный вид.

— Видишь ли, — вещает она, — я так любила свою бабушку…

— Знаю, — соглашается Чупита, — но при чем здесь…

— В последнюю нашу встречу она заставила меня поклясться, что я никогда не буду ходить к Дюранам.

— Но почему?

— Ты что, не знаешь?

— Чего не знаю?

— Ты не знаешь, откуда они, эти Дюраны? Родители тебе что, никогда не говорили?

— Нет.

— А впрочем, правильно. Не следует молодым девушкам рассказывать такие вещи. Если бы я сама про это не узнала, моя бабушка тоже мне не сказала бы ничего, ведь правда?

— Но о чем? — пищит Чупита, сгорая от любопытства.

— Ну так вот, старушка, — произносит Бени, взвешивая слова. — Первый Дюран, который прибыл сюда, был родом из Лиона; сойдя с корабля, он женился на шлюхе из Кимпера. А это означает, что все Дюраны и их потомки являются шлюхиными детьми. Ты меня поняла?

— Не очень, — откликается Чупита, озадаченная серьезностью, с которой Бени подает ей эту грязную историю.

— Они все внуки шлюхи, правнуки шлюхи, праправнуки шлюхи и так далее до Диди Дюрана. Если к ним приглядеться хорошенько, то нетрудно определить, что в них во всех есть что-то от шлюхи, этот неестественно застывший вид, это стремление выглядеть благовоспитанными…

— Ты выдумываешь…

— Я выдумываю? Да это черным по белому написано в тетради старого Карноэ, она у нас дома. Они же прибыли на одном корабле, этот Карноэ и он. Сколько месяцев ушло на это путешествие, у них поневоле было время хорошенько познакомиться. Прибыв сюда, он все видел своими глазами, точно говорю тебе, и эту шлюху с берега, утыканную перьями и в черных чулках…

— С перьями, в черных чулках?

— Конечно. Перья и черные чулки. И обесцвеченные волосы. И вся перекрашена, как угнанная машина.

— Ты в самом деле думаешь, что в те времена шлюхи выглядели так?

— Они всегда выглядят так, — категорично заявляет Бени.

Но Чупита не сдавалась.

— И как же ее звали?

— Погоди, сейчас вспомню, — удивляется Бени и пытается срочно придумать подходящее для шлюхи имя.

— А, вот… Жослин. Жослин… как ее там… Вот: Жослин Петар, жена Бернабе Дюрана, кузнеца этого состояния. Этот кузнец быстро сколотил себе состояние, он ковал везде, где только можно было наковать по всему Порт-Луи. А когда разбогател, то добавил к Дюрану еще и Сен-Промт, чтобы звучало поблагороднее.

— И что, все это действительно написано в той тетради?

— Конечно, я же говорю тебе. Вот поэтому, если я пойду к Дюранам, моя бабушка в гробу перевернется. А ты представь: мертвая пожилая дама, которая не шутит с условностями… Кроме того, я не могу сегодня вечером, — сказала она, — я приглашена на большой ужин к Рен-де-Картажам.