Клуб баронианской бронепехоты — это не то место, где жалуют людей, но я знала баронии-страу, знала нужных, хм, людей — и вот я сидела здесь, отчаянно надеясь, что все поняла верно.

«Давай, рыжий засранец, ты же где-то здесь и знаешь, что я здесь. Появись уже».

— П-простите, можно?

Я подняла глаза, чувствуя вакуумный взрыв в груди.

Обормот не изменился — то есть, не изменился вообще. Тройка с плюсом за лицо, какая-то неопрятная дрянь вместо одежды — видимо, компромисс с местными вкусами. Не зря же он последний год кружил по баронианской окраине.

— Да садись, какие проблемы, — махнула я рукой.

Восемь лет, думала я, наблюдая, как он садится напротив. Mein Gott, восемь лет.

— Г-глупо, наверное, спрашивать, как ты, — сказал обормот со слабой улыбкой.

— Ну, почему глупо? Я бы сказала, по-ублюдски.

Мы помолчали. Я искала слова, и все они были донельзя обидными, и все надо было заканчивать «сдохни-сдохни-сдохни!» и выстрелом в лобешник. Но я все равно настырно пыталась что-то там такое отыскать.

В конце концов, доставать оружие среди кошачьих ветеранов — это не самая удачная мысль. Готова спорить на что угодно: говнюк подстроил встречу именно здесь. Я могу его убить — если, конечно, захочу записаться в суицидники. Могу попытаться вызвать по космопорту Картрамирраса планетарный удар.

А вот арестовать его и вывезти в кандалах, отколотить и выбить извинения — нет, не могу.

— Знаешь, сволочь, когда «Сегоки» взорвали два года назад в Пятом наркоконфликте, я очень волновалась.

Синдзи как-то расслабился. Он не ожидал ничего такого, да и я от себя, признаться, подобного не ожидала. Встреча старых ветеранов, да и только.

— П-понятно. Я тоже за тебя боялся. Что ты делала в закрытом к-космосе?

О, даже так? Сейчас растаю.

— Ходили слухи, что ты возил туда оружие.

— М-можешь пристрелить своего информатора.

Я пожала плечами:

— Спасибо за совет. Я, собственно, уже.

Обормот помолчал. То ли прикидывал, не пошутила ли я, то ли соображал, чего я такого насмотрелась в системах, пораженных ноосферным вирусом.

— Это все, конечно, просто восторг, — сказала я, прерывая его размышления, — но давай ближе к делу. Вся прямо горю от желания узнать, почему спустя восемь лет ты позволил себя догнать.

— Вообще-то, т-ты меня догоняла уже дважды.

Хм. Один раз — это я даже представляю, где. Видеть прыжок уходящей в изнанку скотины — это было ужас как обидно. Но второй? Похоже, я путалась в следах куда больше, чем думала.

— Несущественно. Сдаваться ты не намерен, значит, дело лично ко мне. Выкладывай.

Синдзи по-детски набрал воздуха в грудь и запнулся.

— Давай-давай, — подбодрила я. — Если удивишь, я тебя даже не поколочу.

— Мне нужна твоя помощь.

Не удивил. Тоже мне еще, откровение. Ты столько налажал за восемь лет без меня, что я даже не знаю, почему я не сижу у символического холмика. Например, в песках какой-нибудь сраной планетенки, над которой тебя не стало.

— Я нашел, как вылечить Рей.

— И у тебя хватило хамства просить…

— П-пожалуйста!..

Хм, эдак на нас скоро начнут оборачиваться. Если бы мне не было так интересно, я бы заставила тебя еще унижаться.

— Послушай, давай я тебе расскажу, а ты меня исправишь.

Синдзи смотрел на меня — неприятно уверенно смотрел, скажу я вам, — а потом кивнул.

— Ты восемь лет назад свалил к звездам со своим ненаглядным сокровищем. Я осталась на службе, а до того услышала «я люблю тебя», дала тебе по глупости — и вот мы мило с тобой беседуем в окружении полусотни котов, и я тебе даже накидать не могу.

Я перевела дыхание. Черт, мне надо просто поставить тут все вверх дном, зажать свою тревожную кнопку и вывернуть наизнанку гребаный пограничный мирок, так что он, сука, взлететь не успеет. А я вместо этого расковыряла застарелую лужу желчи и сижу плююсь, плююсь, плююсь…

— Короче, — оборвала я себя. — Где я ошиблась?

— Н-нигде.

Сука, мразь, паршивец, глаза выдавлю…

— Т-только я еще добавлю, — спокойно сказал обормот. Официант — какой-то человеческий выродок с протезом на правую руку — подал напитки. Я смотрела поверх высоченной колбы — ну не стаканом эту срань называть, а? — и пыталась придумать, что он скажет. Обормот был омерзительно хладнокровен, даже заикался точно в меру.

— Ты осталась на работе, с целью в ж-жизни. У тебя появилась лучшая в мире наставница, с к-которой тебе вечно соревноваться. Ты родила дочь, и в к-конце концов нашла себя. Т-тебя не мучают голоса.

Я молчала. Эта синеглазая сволочь сейчас копалась у меня в печенке и выкладывала ее ломти на стол.

— А я улетел к звездам всего лишь с к-кораблем и надеждой. У тебя теперь есть все, а у меня — т-только половина того, с чем я улетел.

— Так я и думала, — сказала я, облокачиваясь на спинку стула. — Плачешься и давишь на жалость. Если мне так круто, что ж я за тобой-то бегала?

Синдзи отпил из стакана слизистый коктейль. Ненавижу эти все коллоидные извраты, в аду бы горела вся межрасовая пища, все эти кулинарные компромиссы вместе с их изобретателями, барменами и гребаным космопортом, где я догнала обормота.

— Я же сказал, у теб-бя есть цель в жизни. Это п-плохо?

Это, мать твою, просто предел моих мечтаний. Я пощипала переносицу.

— Изматывает. Надоедает.

— В-верю. Поэтому, наверное, дочь?

А ты стал разбираться в людях, канцлереныш. Не хочешь больше так ошибаться, как с Рей?

— Допустим.

— Кстати, п-прости, что спрашиваю, но п-почему ты использовала г-гены…

— Заткнись, — подняла я руку. — Просто заткнись. Это не твоего ума дело.

На мой взмах прибежал официант, и я раздраженно отправила его прочь. Вот урод, откуда он столько знает обо мне? Между прочим, хорошая мысль.

— Давай так, засранец. Мы сейчас с тобой честно разговариваем, и если мне понравятся ответы, я подумаю о том, что мне делать с твоим предложением.

«Подумаю, ага. Обещать — не вешаться».

Я потянула носом воздух. Последние годы словно слетели с меня прочь. Я снова ловила себя на глупых мыслях, понимала, что дурю сама себя. Понимала, что мне нравится этот чертов разговор.

— Сп-прашивай.

— Почему ты столько знаешь обо мне?

Синдзи посмотрел на меня, а потом вдруг хихикнул — по-мальчишески, по-детски.

— А ты как думаешь?

Я не успела открыть рот, а он уже сообразил, что так разговаривать не стоит.

— Спроси Кацураги, п-почему она не аннулировала мои д-допуски. Как ты помнишь, после Заката у меня б-был высший уровень.

Я потянула носом воздух и решила, что ничего говорить не буду. И думать не буду.

Но — ай да Мисато-сан. Ай да… Он ей что, проценты отсылает от прибылей?

— Окей. Тут ясно. Второй вопрос. Зачем тебе понадобилась я?

— Яуллис хочет, чтобы ты участвовала в сделке.

О, черт. Значит, информация, что обормот связался с Рыжим, — правда, и я прибыла по адресу. И я даже ума не приложу, как мне к этому относиться. Ответ на второй вопрос оказался таким же офигенным, как и на первый.

— Не хочу даже знать пока, что это за сделка. Но третий вопрос. Зачем она тебе?

Если спросит, о ком я, — встану и уйду вызывать орбитальные бомберы. И плевать я хотела на приграничную войнушку.

— Я хочу, чтобы она б-была рядом.

А он почти научился врать мне. Почти-почти, он честно старался, но какого дьявола я так разочарована?

— Всего доброго, брехло, — сказала я, поднимаясь.

«П-подожди», — прочитала я по его губам. Он крепко держал мой рукав.

— Я хочу п-попросить у нее прощения.

А вот это правда. Это такая неприятная правда, что не передать. Лучше бы он сказал, как ее любит, как хочет сделать ее королевой мира. А это — это совсем плохо, глупо и плохо, и, оказывается, я надеялась, что все слегка радужнее.

С другой стороны, всегда есть другая сторона. Так что я отобрала у обормота свой рукав и положила на стол кредитку.

— Мне надо подумать.

***

На фрегат «Нигоки» я смотрела после этой встречи совсем другими глазами. Какие-то дурацкие образы из прошлого, какие-то воспоминания, какие-то мысли о том, что было. А ведь как все хорошо началось: я просто попросила новому кораблю дать название в честь своего первого настоящего судна.

Срочно: все забыть к чертовой матери, сосредоточиться на главном.

Вызов, код, шифрование — главный протокол, приоритет — средний. Пускай задержки сигнала, зато вряд ли кто-то подслушать попробует. Я широко улыбалась. Малышка наверняка сейчас устраивалась на диване перед пультом видеосвязи, и выглядит она здорово — как всегда. А ее глупая мать сейчас будет объяснять дочке, почему еще неделю она проведет в страшно рискованном рейде, где будет побеждать зло. А еще ее глупая мать попытается там навсегда распрощаться со своим прошлым. Ну, или как получится.

Ребенку всегда можно пообещать подарок и ежедневную связь, а вот что пообещать своей совести?

— Мамка!

Тоненький голосок, который заменил все, звучавшие в моей голове. Все-все — и навсегда. Я улыбалась, вминая назад в горло истошный крик:

«Ты моя самая лучшая, доченька!»

Я улыбалась, потому что пока еще не произнесена эта фраза, все будет хорошо.

Размещен: 23/06/2011, изменен: 19/08/2011.