Машина доставила нас в Гласис, недавно застроенный доходными домами. За время дороги на улице успело стемнеть — сказывался поздний ноябрь, — и дождь вновь забарабанил по крыше. Эйзенхарт настоял на том, чтобы оставить автомобиль у границы квартала, и теперь уверенно петлял в пятиэтажном лабиринте новостроек.

— Нам сюда, — запрокинув голову, он посмотрел на горящие в сумерках окна. — Брэм, подождешь снаружи.

— И как вы собираетесь попасть вовнутрь? — поинтересовался я. — Вряд ли здесь есть портье.

Эйзенхарт лишь улыбнулся и продемонстрировал мне черный футляр с разнообразными крючками.

— Беру свой вопрос обратно, — пробормотал я.

Леди Эвелин с любопытством наблюдала за работой детектива.

— Разве полиции можно пользоваться отмычками?

— Нельзя, — признался Эйзенхарт. — Но пока мы найдем владельца дома или управляющего, мы можем их упустить. Так что если что, — замок щелкнул, и он приоткрыл дверную створку, — дверь была незаперта.

Длинный пустой холл производил мрачное впечатление. Света от единственной лампы, висевшей высоко под потолком, не хватало, и обе лестницы, парадная и черная, тонули в полумраке. Быстро осмотрев антре, Эйзенхарт попросил леди Гринберг подождать нас недалеко от черного входа.

— Почему у меня такое ощущение, что вы хотите использовать меня вместо приманки? — задумчиво спросила та, закуривая очередную сигарету.

— Не знаю, — пожал плечами Эйзенхарт. — Мнительный характер?

Леди Эвелин смерила его недовольным взглядом.

— Я спрошу иначе. Вы хотите использовать меня как приманку?

— Возможно. Надеюсь. Это что-то меняет?

Леди Эвелин могла отказаться. Я бы на ее месте после подобного признания так и поступил. Но вместо этого она слегка качнула головой.

— Вы пообещали доверять мне. Полагаю, будет только честно, если и я доверюсь вам. Удачи, детектив, — она шутливо отсалютовала нам. — Буду ждать вас на этом посту.

— Зовите нас, если увидите кого-нибудь, — Эйзенхарт кинул ей полицейский свисток.

Мы поднялись по узкой винтовой лестнице на четвертый этаж, после чего Эйзенхарт стал сравнивать номера квартир с переписанным адресом. Найдя нужную, он постучал, и доносившиеся из-за двери голоса тут же стихли.

— Полиция! — крикнул он. — Открывайте!

В квартире раздался грохот, словно упало что-то тяжелое, и голоса возобновились. Эйзенхарт вновь забарабанил по двери.

— Открывайте!

Дверь слегка приоткрылась. Через порог мы увидели молодую женщину на последних сроках беременности. Симпатичная блондинка с встревоженными голубыми глазами, она стояла, опираясь на стену, и нервно теребила переброшенную через плечо косу.

— Что-то случилось?

— Мы полагаем, что в вашей квартире может скрываться преступник. Вы живете одна?

— Что? Я… да, конечно…

Где-то недалеко захлопнулась дверь. Женщина побелела и схватилась за косяк.

— Я должен проверить. Доктор, проследите за мадам, в ее положении нельзя так волноваться.

Эйзенхарт ужом проскользнул мимо нее в квартиру, оставив нас одних. Лицо хозяйки залила уже болезненная бледность, и я, волнуясь за ее состояние, провел ее в гостиную, где усадил за обеденный стол.

— Все в порядке, здесь никого нет, — отчего-то довольный детектив вернулся к нашему обществу. — Я заметил, что вы забыли запереть дверь к черному ходу на кухне, и позволил себе сделать это за вас. Боюсь, мы живем уже не в те времена, когда можно было оставлять все двери нараспашку. Пообещайте, что не будете больше подвергать себя и ребенка опасности.

— Конечно… спасибо… — женщине, казалось, было все равно, что ей говорили, в мыслях она была далеко отсюда.

— Позвольте представиться. Детектив Эйзенхарт, Главное полицейское управление. Со мной доктор Альтманн, можете считать его нашим консультантом. А это, доктор…

Я не дослушал Эйзенхарта, потому что в тот момент раздался — и внезапно оборвался — женский крик, а последовавшую за ним тишину сменил звук выстрела. Женщина сдавленно ахнула и лишилась чувств.

— Как вовремя… — пробормотал Эйзенхарт, бросаясь к двери. — Доктор, умоляю вас, не спускайте с нее глаз!

Детектив сломя голову сбежал по крутой лестнице и обнаружил внизу Брэмли, заламывавшего руки арестованному. Из раны на плече того, задетом пулей по касательной, сочилась кровь.

— Напал на леди и попытался ее задушить, сэр, — доложил состояние дел Брэмли.

Эйзенхарт обернулся к леди Гринберг.

— Я в порядке, — хрипло проговорила она. — Если только поможете мне подняться на ноги…

Эйзенхарт выполнил ее просьбу и спросил:

— Это тот человек, который напал на вас ранее?

Она дернула плечом:

— Не знаю, — слова все еще давались ей с трудом, дыхание шло с присвистом. — Но это определенно тот человек, который напал на меня сейчас.

Леди Эвелин помассировала шею, на которой уже скоро должны были проступить синяки.

— Вы не отвезете меня домой, детектив? Думаю, двух нападений за один день будет для меня достаточно.

Пока Эйзенхарт ловил извозчика для леди Эвелин, я оставался при хозяйке заинтересовавшей детектива квартиры. Она все еще не приходила в сознание, что меня изрядно беспокоило, но приказ Эйзенхарта не спускать с нее глаз оставлял меня с весьма ограниченным набором средств для приведения ее в чувство.

В который раз за последние минуты хлопнула дверь, и Эйзенхарт вернулся.

— Вы сумели поймать того, кого хотели? — спросил я, считая у женщины пульс.

Детектив кивнул и пересказал мне случившееся.

— Значит, мы закончили дело и можем уходить? — поинтересовался я после его рассказа.

— Машина придет за нами минут через двадцать, не раньше. В этой я послал Брэмли и нашего злоумышленника, — ответил мне Эйзенхарт, с довольным видом перекатывая последнее слово на языке. — К тому же, мы сделали только полдела.

Женщина, которую я перенес на шенилловую кушетку, тихо застонала.

— Вы уже приходите в себя, какая радость, — Эйзенхарт отнял у меня стакан с водой и передал его ей.

— Вы его взяли? — слабым голосом спросила она.

— Да, мэм, и даже живьем. Вам не стоило так пугаться выстрела, — на лице женщины отразилось облегчение. — Насколько я помню, нас прервали, как раз когда я собирался представить вас доктору, и теперь он изнемогает от любопытства, — я собрался было прервать его, чтобы сказать, что это не так, но следующие его слова выбили почву у меня из-под ног. — Доктор Альтманн, позвольте представить вам вдовствующую баронессу Мариетту Фрейбург, в девичестве Дэвидсен.

Женщина на кушетке подобралась.

— Судя по чемоданам, вы куда-то собираетесь? — обратился к ней Эйзенхарт.

Таинственная Мари, над чьей личностью я ломал голову все выходные, сглотнула и затравленно посмотрела на детектива.

— Газеты написали об убийстве мужа, и я решила уехать. Я испугалась, а вдруг те люди, которые убили Ульриха, решат навредить и нам, — она дотронулась до своего живота.

— Не думаю, что в этом есть необходимость, — посоветовал ей Эйзенхарт. — Ведь мы уже схватили убийцу — по крайней мере одного из них.

Ее ресницы испуганно затрепетали.

— Вы думаете, у него был сообщник?

— Я уверен в этом, — заверил ее Виктор.

— Но ведь это невозможно! — воскликнул я, встревая в их диалог.

— Что именно?

— Вместе с телом… вы прислали мне медицинскую карту барона. Я видел: незадолго до совершеннолетия барон переболел паротитом. Болезнь протекала тяжело, лихорадка длилась больше недели и была осложнена орхитом. После излечения домашний врач барона поставил диагноз, который после не раз подтверждался другими специалистами: impotentia generandi. Барон не мог иметь детей.

Глаза Эйзенхарта весело блеснули:

— Разумеется. А иначе зачем, вы думаете, было необходимо заставить барона жениться на мисс Дэвидсен сейчас, вместо того чтобы подождать окончания его договора с леди Гринберг? И зачем надо было его убивать? Сядьте! — бросил он леди Фрейбург, порывавшейся что-то сказать. — Так как вы думаете, доктор?

Поскольку он ждал моего ответа, я стал размышлять. Даже если ребенок был не его, у Мариетты всегда был шанс обмануть барона. Многие из наших внешних черт наследуются в порядке, кажущемся человеку, не изучавшему пристально генетику, случайным, и Духи здесь тоже играют не самую малую роль. Во множестве пар мужья воспитывают не своих детей и искренне верят, что цвет волос или глаз достался тем от бабушек и дедушек жены. Если барон так желал ребенка, что поверил в то, что случилось чудо и его любовница забеременела от него, он бы с легкостью повелся и на эту уловку. Если только не… Если только внешние отличия можно объяснить таким образом. Я вспомнил синду, которого Эйзенхарт допрашивал на скотобойне. Водившего автомобиль, в котором можно незаметно перевезти тело. Имевшего доступ к кабинету управляющего и печатной машинке, на которой было отпечатано фальшивое признание леди Эвелин. Обладавшего, как и весь народ синди, смуглой кожей и темными глазами, внешностью, контрастно отличающейся от облика сидевшей на кушетке женщины — и барона, судя по фотографиям, светлоглазого блондина. Сэмюэль, вспомнилось мне его имя.

— Виктор, кто был человеком, которого вы арестовали? — нетерпеливо спросил я, одновременно желая и страшась услышать ответ.

— Именно тем, на кого вы подумали, — Эйзенхарт перевел взгляд на леди Фрейбург.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — тотчас возразила она.

— А я думаю, знаете. Как и знаете, что я нашел в ванной комнате, пока осматривал квартиру.

Эйзенхарт протянул мне завернутый в платок флакон темного аптекарского стекла.

— Не прочитаете нам, что на нем написано, доктор?

— Это хлороформ.

Эйзенхарт кивнул.

— Моя сестра сейчас тоже ожидает ребенка. Первый триместр беременности был ужасен, и я ей горячо сочувствую, но благодаря нему я теперь знаю, что в последнее время хлороформ нередко назначают принимать внутрь при рвоте. Он сейчас, можно сказать, Ю la mode — как и все лекарства, недавно допущенные до рынка, — вернув себе пузырек, он тщательно проверил, насколько плотно тот закрыт, и положил его в карман. — У вас был мотив и была возможность, мисс Дэвидсен, — обратился он к обвиняемой, — поэтому в любом случае вас будут судить, независимо от того, что вы скажете или не скажете. Но судьба вашего ребенка, как и судьба вашего сообщника, человека, которого, как я подозреваю, вы любите всем сердцем, зависят от ваших дальнейших действий. Подумайте об этом по дороге в управление.

Я сомневался, что Сэмюэлю Судьбой написано что-то кроме суда и казни и что Мариетта сможет на это повлиять, но промолчал.

В полицейской машине никто из нас не проронил ни слова. Все так же молча я раскланялся с Эйзенхартом в дверях управления и больше его не видел до четверга. После обеда в доме Эйзенхартов мы с Виктором вышли на застекленную терассу, чтобы покурить (обрадованная накануне запиской о рождении своего первого внука леди Эйзенхарт категорически запретила прикасаться к сигаретам в доме), и тогда убийство барона Фрейбурга вновь всплыло в разговоре.

Я стоял у балюстрады и смотрел на темно-серую воду, медленно идущую мимо нас, когда Виктор сам поднял эту тему.

— Они во всем признались. Оба, — сообщил он мне, без результата щелкая зажигалкой. Я протянул ему свою.

— Зачем вы мне это говорите?

— Потому что вы хотите узнать, чем закончилось дело, но ваше воспитание считает такой интерес неприличным, — он усмехнулся. — Не отрицайте, доктор. Просто сделайте вид, что мне нужно перед кем-то выговориться, а вы, как вежливый человек, не можете мне отказать.

Он затянулся и начал рассказывать:

— Мариетта Дэвидсон, Этта, как ее все звали, приехала в Гетценбург из деревни. Ее выписала сюда миссис Симм, дружившая в молодости с ее покойной матерью. У Коппинга тогда как раз овободилось место горничной, и она пообещала, что у нее есть на примете замечательная девушка, способная продержаться в доме мистера Коппинга дольше двух недель. Так и оказалось. Этте нравилась работа в городе: она было неизмеримо легче жизни в деревне, характер хозяина ее тоже не пугал, у ее отчима он был куда хуже. В один прекрасный момент она встретила Сэмюэля Брауна, который привозил на кухню мистера Коппинга мясо. Пока слуга ходил за деньгами, миссис Симм нередко поила парня чаем на кухне, и постепенно между ним и Мариеттой возникла взаимная симпатия. Они начали встречаться, потом стали планировать свадьбу и совместную жизнь после нее, Сэмюэль рассказал, что они даже нашли подходящую квартиру, оставалось только скопить денег на церемонию в храме. В конце концов, думаю, они бы поженились и жили бы долго и счастливо, но не сложилось. Мистер Коппинг не особо замечал горничную, если только она не допускала в своей работе ошибок, — в отличии от своего друга. Тому Этта сразу приглянулась, и если какое-то время ей удавалось избегать его притязаний, то около восьми месяцев назад ее везение закончилось.

— Он изнасиловал ее, — прошептал я.

— Нет. Возможно, это назвали бы изнасилованием, если бы Этта была его круга, а не прислугой. А так барон просто удовлетворил свои потребности, — на лице Эйзенхарта промелькнула горькая усмешка.

— Это ужасно.

— Это жизнь, — Эйзенхарт приоткрыл окно и бросил окурок в реку. На терассу влетел порывистый зимний ветер, заставляя нас поежиться от холода. — Я не смог узнать, кому из них пришла в голову идея убийства. Каждый забирает авторство себе, выгораживая другого. В любом случае, когда Этта узнала, что ожидает ребенка, они поняли, как им следует поступить.

Барон воспитывался своей матерью, женщиной суровой и придерживающейся старомодных взглядов. По ее мнению, главная ценность ее сына была в его наследниках, и она тщательно привила барону эту точку зрения. Когда волею Судьбы барон стал бесплоден, он оказался совершенно бесполезен. То, что он сам это знал, было достаточно тяжелым ударом, но вдобавок его мать, по которой случившееся ударило не меньше, замкнулась в себе, удалилась в поместье и отказывалась видеть своего сына. Она отказалась от него, и это ранило барона еще больше. Вы говорили, что я зря думаю, будто у каждого отклонения от нормы есть причина, но я так не считаю. Я считаю, что мы, вырастая в обществе, впитываем его правила. И причина отказа от этих правил, выражающемся в отличном от них поведении, или склонности к саморазрушению всегда кроется в какой-то трагедии, заставляющей нас верить в то, что мы более не подходим для этого общества. Случай барона только подтверждает мою теорию. Усвоенные с дества нормы внушили ему мысль о его никчемности, ненужности, и он начал действовать соответственно. Мистер Коппинг никогда в достаточной мере не интересовался своим другом, поэтому не понял причины перемен, произошедших с бароном. Этта оказалась куда прозорливее. Когда она пришла к барону и сообщила о своем положении, тот был рад убедить себя в правдивости ее слов. Любой больной хоть раз, но мечтал о том, что доктор ошибся, верно? Он был так счастлив стать, как он считал, отцом, что был готов жениться на матери своего ребенка, пусть она и была простой служанкой. Но необходимо было исправить ошибки. На Фрейбурге висело столько долгов, что он не мог позволить себе даже оплатить свадебную церемонию, а ведь он должен был в будущем обеспечивать семью. Леди Гринберг попалась ему как нельзя кстати. Выплачиваемых ею денег хватало на аренду квартиры для Мариетты и ребенка, их содержание (вполне достойное, я уверен) и оплату долгов.

Время шло, и возлюбленные начинали нервничать. До сих пор они получили неплохую сумму, но главной целью их затеи были совсем другие деньги. По их плану, барон должен был умереть до рождения ребенка, оставив им титул и все свое состояние. Но для этого нужно было завещание — или хотя бы свидетельство о браке. Фрейбург отказывался от женитьбы до последнего, опасаясь, что леди Эвелин, узнав о нарушении их договора, разозлится и моментально перекроет ему денежные поступления, но Этте удалось его уговорить. Барон не хотел, чтобы его первенец родился бастардом, и две недели назад они втайне обвенчались.

Теперь настала пора приводить в действие главную часть плана. В среду вечером барон отправился к Этте. Та накормила его ужином и в завершение поднесла ему рюмку отравленной сливовой настойки. Они хорошо рассчитали дозу, барон не умер, но впал в коматозное состояние, что как нельзя лучше подходило для их дальнейших действий. Сэмюэль в это время должен был подпоить привратника Шлахтгаусов и удостовериться, что тот заснет в своей постели и на бойню этой ночью не вернется. После кабака он взял автомобиль, но отправился на нем не домой, а на квартиру к Этте. Перетащив барона в машину, он вернулся на скотобойню, где довел запланированное до конца. Попутно он смыл кровь в слив, имитировал следы взлома, напечатал в кабинете управляющего обличающее леди Гринберг письмо и захватил для отвода глаз еще пару предметов. Думаю, он сбросил украденное — почти все — в реку, вместе с телом барона.

После этого Этта должна была затаиться. Чтобы никто не связал ее с бароном раньше времени, было необходимо найти в квартире барона брачное свидетельство, единственное, что могло вывести полицию на ее след. Мы проверили записи портье и выянили, что в четверг Сэмюэль Браун из Больших Шлахтгаусов привез в пятнадцатую квартиру баранью ногу — помните ту тушу из списка, доктор? — якобы заказанную мистером и миссис Вэзерли. Те, разумеется, о ней и понятия не имеют, находясь в отпуске на побережье. Боюсь, когда они вернутся на следующей неделе, их будет ждать неприятный сюрприз. Портье, отлично знавший Сэмюэля, поверил в то, что Вэзерли решили вернуться пораньше и попросили заранее наполнить холодильный шкаф продуктами — думаю, подделанный бланк заказа ему в этом помог. Он дал Сэмюэлю ключ от черного хода и не стал следить за ним, решив отсидеться в теплой консьержной. Забросив ногу в пятнадцатую квартиру, Сэмюэль спустился к барону и открыл дверь его ключами, вынутыми из кармана перед убийством. Именно он устроил там разгром, который я пытался свалить на леди Эвелин.

Прошло два дня. Наши заговорщики ждали в газетах объявления об убийстве барона, чтобы приступить к следующим действиям. Они полагали, что либо о трупе, найденном в Талле, еще не сообщили в полицию, либо что перед приездом полицейских кто-то обчистил тело барона, и полиция все еще пытается установить личность жертвы. Выжидая действий полиции, они были крайне удивлены нашему приходу в Шлахтгаусы — никто из них не думал, что что-то может связать скотобойню с делом барона. И тогда они поняли, что необходимо срочно отвести от себя подозрения. С самого начала они собирались подставить леди Гринберг. Несчастная невеста, которая пошла на убийство своего возлюбленного из ревности, должна была покончить со своей жизнью на мосту, а полиция должна была получить ее признание вины и растиражировать его по всем газетам. Никто бы не усомнился в вине леди Эвелин, а через некоторое время в городе бы объявилась баронесса Фрейбург, способная предъявить свидетельство о браке и фамильный перстень барона, якобы подаренный ей в честь свадьбы, и получить наследство барона. Продав титул и оставшиеся земли, Мариетта Фрейбург бы вновь исчезла, вероятно, объединившись с мистером Брауном в одной из колоний.

Но все пошло не так. Леди Эвелин сопутствовало поразительное везение, а преступникам наоборот неудача. Сэмюэль Браун бросился искать леди Гринберг сразу же после нашего ухода, но та уехала на выходные за город. По ее возвращении он начал за ней слежку, и в какой-то момент ему повезло настолько, что он смог застать ее врасплох и усыпить. Он снял с ее пальца обручальное кольцо, намереваясь потом продать его в ломбард, и засунул ее в заранее арендованную карету, но, прежде чем он сумел сбросить ее бессознательное тело в воду, леди Эвелин сбежала. Справедливо предполагая, что леди Гринберг сразу же отправится в полицию, он бросился к Мариетте. Между возлюбленными произошла ссора, но все же ему удалось уговорить Мариетту бросить все и немедленно бежать из Гетценбурга, чтобы укрыться от правосудия. Но в самый разгар сборов — честное слово, им как будто сам Пех палки в колеса ставил — к ним является полиция. Сэмюэль исчезает из квартиры через выход на кухне, надеясь переждать наш визит на лестнице и вернуться, но когда я запираю дверь на кухне и отрезаю тем самым обратный путь в квартиру, он понимает, что стоит только полицейским проверить черную лестницу, как он окажется в западне. Он решает попытаться ускользнуть через черный ход, но когда спускается вниз, обнаруживает там леди Эвелин, женщину, которая привела полицию к ним.

— Там, внизу, вы сказали, что надеетесь использовать ее как приманку, — вспомнил я.

Эйзенхарт кивнул.

— Я действительно надеялся, что в отчаянии он набросится на нее. Мы вряд ли смогли бы доказать его участие в первом нападении на леди Эвелин. Она не сумела бы его опознать, а ее обручальное кольцо мы могли у него и не найти. Теперь же нам и не нужно ничего доказывать.

Я внутренне ужаснулся: на мой вкус, подобная практичность граничила с бесчеловечностью. Если бы сержант Брэмли не подоспел вовремя, леди Гринберг могла бы погибнуть, по глупости доверившись детективу, а он думал только о доказательной базе.

— Сейчас, когда я об этом размышляю, кажется, что в их плане было множество прорех, — произнес я после непродолжительного молчания.

— Это естественно, — Эйзенхарт открыл портсигар, и я почуял знакомый запах вишневого табака. — Они ведь не наемные убийцы, а всего лишь отчаявшиеся люди.

— Мне их даже жаль, — признался я. — Если кто и виноват, то это сам барон. Но наша судебная система такова, что его никогда бы не привлекли к ответственности. Можно сказать, что общество само подтолкнуло их к убийству.

— В какой-то степени это так, — согласился со мной Виктор. — Я могу понять, почему они решили отомстить барону. Но убить другого человека, чтобы свалить вину на него — это решение лежит полностью на их совести. И это преступление я ни понять, ни простить не могу.

Между нами снова повисла пауза, прерываемая только звуками осеннего дождя, стучавшего по стеклу терассы.

— Что с ними теперь будет? — спросил я. Эйзенхарт помолчал, прежде чем дать мне ответ.

— Мистер Сэмюэль Браун был признан виновным и отправлен на гильотину сегодня утром. Приговор был приведен в исполнение незамедлительно.

— А Мариетта? — с замиранием сердца спросил я.

— Ее оставят в тюремном лазарете до рождения ребенка. Как только он появится на свет, она будет казнена. Ребенок будет помещен в государственный приют под другой фамилией.

— Какой кошмар, — меня передернуло. Пролезающий сквозь оконные щели холод, казалось, добрался и до меня.

— Это жизнь, доктор, — повторил детектив. — Жизнь, в которой ни вы, ни я не способны ничего изменить.