24

Когда на следующее утро Симон спустился по лестнице в кухню, он нашел квартиру пустой. На столе его ждала большая упаковка хлопьев, пакет молока (той самой марки, которую он любил, – с улыбающейся коровой на упаковке), банка какао-порошка и записка от Тилии:

«Доброе утро, засоня! (Смайлик.) Мне надо в бюро – коллега заболела. По дороге домой еще что-нибудь куплю. Твой список у меня с собой. (Смайлик.) Наслаждайся прекрасным днем! Надеюсь, завтрак тебе понравится. (Смайлик.)»

Симон положил записку обратно на стол. Если не считать тиканья стенных часов, стояла такая тишина, что можно было услышать падение иголки. «Я один, – подумал он. – Снова один. Это состояние не пройдет, так будет всегда». Эта мысль наполняла помещение, подобно ядовитому бесцветному газу, который парализовал его сердце и затруднял дыхание. В мгновение ока Симон почувствовал себя в кухне Тилии инородным телом. Словно кто-то затолкал его сюда против воли.

В какой-то мере так оно и было. Он был здесь чужаком. Но места, где он был своим, больше не существовало. И в будущем он может быть здесь только гостем – как сейчас. Сначала здесь, потом в интернате, а что будет дальше – об этом Симон старался даже не думать. Вместо этого он прислушался к голосу рассудка. Достал с полки стеклянную чашку и приготовил свой обычный завтрак. Хлопья с молоком и какао на вкус были такими же, как дома. И в то же время не совсем такими. Так же, как до этого в клинике, – марки продуктов совпадали, но отсутствовала одна важная деталь: он был не дома, и у него никогда уже не будет дома.

«…Надеюсь, завтрак тебе понравится».

Он рассматривал смайлики на записке Тилии. Она хотела сделать ему приятное. На упаковках были приклеены ценники магазинчика на автозаправочной станции. Симон представил себе, как Тилия рано утром специально туда ездила. Она торопилась, не могла дождаться, пока откроются магазины в Фаленберге. И все ради того, чтобы у Симона был его любимый завтрак.

Тут ему вспомнилось, что его сосед однажды сказал о своей кошке. «Ей нужен только ее корм, тогда она довольна». Но сосед не знал кое-чего важного. Симон был тогда еще маленький, но он хорошо помнил соседскую кошку. Как она мурлыкала, когда он ее гладил. Каждый день кошка ждала его у двери, чтобы он ее приласкал. По утрам, когда Симон шел в школу, и днем, когда возвращался. Ей был нужен не только корм, а кое-что еще, – Симон ее хорошо понимал. Особенно теперь, сидя в одиночестве за столом перед нетронутым завтраком. Тилия могла покупать его любимую еду, таскать его в любимый «Макдоналдс», но… она не могла помочь ему одолеть то, что лишало его радости жизни. Одиночество.

После завтрака он помыл посуду и тщательно расставил все по местам. Потом посмотрел в окно. «Наслаждайся прекрасным днем…» Легко сказать! День действительно выдался прекрасным. Солнечным и теплым. Но как Симон мог им наслаждаться? Ему хотелось повеситься на садовой решетке, как сказал однажды Лен-нард. Симон достал из кармана смартфон и попытался поиграть. Немного привычных развлечений пошло бы сейчас ему на пользу. Но связь была отвратительной. Страница загружалась в черепашьем темпе, да и аккумулятор вот-вот сядет.

Не вышло. Симон бросил попытки. Он утешил себя мыслью, что все равно здесь нет компьютера, на котором можно было бы опробовать тестовую версию новой игры. Его лэптоп валялся в одной из картонных коробок в подвале. Даже если бы ему удалось его разыскать, он все равно не знал пароля Тилии. Надо бы у нее спросить… Но играть ему расхотелось. Лучше…

Внезапно раздался звонок в дверь. В этой тишине он прозвучал так резко, что Симон испуганно вздрогнул. «Вероятно, почтальон», – подумал он. Но прежде чем Симон дошел до двери, звонок звякнул еще раз. Резкий трезвон, от которого заболело в ушах. Открыв дверь, он замер от неожиданности. Это был не почтальон. Это был Рихард Хеннинг.

– Привет, Симон!

Заместитель директора смотрел на него с улыбкой, которую Симон назвал бы «Принц Очарование» – так звали главного персонажа его любимой комедии. Сегодня на Хеннинге были джинсы-бермуды и белая футболка с логотипом школы, выгодно подчеркивавшая его загорелые мускулистые плечи.

– Надеюсь, не помешал? – сказал он. – Вышло так, что я как раз сейчас иду на лодочную станцию. Вот я и подумал забежать, чтобы и ты мог пойти со мной, если у тебя есть настроение.

– Не получится.

Ответ так быстро слетел с губ Симона, что мальчик сам удивился. Что-то в нем сжалось при мысли, что ему придется идти с Хеннингом на лодочную станцию. Он не знал, почему возникло это чувство, но понимал, что лучше к нему прислушаться.

– Это ненадолго, – попытался успокоить его явно разочарованный Хеннинг. – Час или около того. Я подумал, тебе не помешало бы побыть на свежем воздухе и заняться чем-то приятным. Спорт – идеальное средство, чтобы отвлечься! Работая веслами, ты сможешь весь негатив выбросить за борт – в буквальном смысле. После этого чувствуешь себя классно, поверь.

– Мне жаль, но я на самом деле не могу. Я обещал тете помочь ей в саду. Она скоро вернется из магазина.

Это была чистая ложь. Хотя Симон не выносил вранья, в этом случае ложь была единственным способом отвязаться от Хеннинга, не вдаваясь в пространные объяснения. Именно этого он и хотел – отделаться от Хеннинга. Присутствие учителя было ему так же неприятно, как и трезвонивший только что звонок – он еще сам не мог понять почему.

Учитель кивнул, чуть склонив голову набок:

– Ладно, может быть, в другой раз…

По его взгляду Симон понял, что тот разгадал ложь. Но решил оставить свою рекламную улыбку.

– Да, в другой раз, – поспешил заверить его Симон в надежде, что не покраснел.

Заместитель директора не отрывал от Симона взора, и это было неприятно. У мальчика возникло ощущение, будто он сделан из стекла и учитель без труда читает все его мысли.

– Знаешь, Симон, я хорошо себе представляю, что ты в этот момент чувствуешь. Я тебе не особо нравлюсь, верно? Не беспокойся, это для меня ерунда. Мы вполне можем быть честны друг с другом.

Тут Симон явно покраснел как рак. Он даже почувствовал, как кровь прилила к лицу; это его мучило, но он ничего не мог поделать со своей непроизвольной реакцией.

– Нет-нет, дело не в вас.

Снова ложь.

– Разумеется, не во мне, – согласился Хеннинг. – Дело в том, что я для тебя значу. Я работаю в интернате, куда ты должен пойти учиться. А тебе, судя во всему, этого не хочется. Ты чувствуешь себя одиноким, брошенным и всеми отвергнутым, ты скучаешь по своей прежней жизни, не так ли?

Симону не хватило сил ответить. Казалось, его голова сделалась совершенно прозрачной – во всяком случае, для Хеннинга.

– Как я уже сказал, я хорошо тебя понимаю, – продолжал заместитель директора. – Я ведь тоже потерял родителей. Они умерли друг за другом, когда мне и двадцати не было. У отца случился инсульт, а мать вскоре умерла от рака поджелудочной железы. И я чувствовал себя так, будто кто-то выбил почву у меня из-под ног. Для тебя все наверняка еще тяжелее. Автокатастрофа – внезапное событие. Но, каким бы образом ни теряли мы дорогих нам людей, все равно ощущаешь себя деревом с вырванными корнями, правда?

Симон кивнул:

– Да, с этим нелегко смириться.

– Увы, это так, – подтвердил Хеннинг. – Но это легче пережить, если рядом есть кто-то, кто способен тебя понять. Хочу, чтобы ты знал: я могу стать для тебя таким человеком. Если тебе захочется поговорить, ты всегда можешь ко мне обратиться. В любое время.

– Большое спасибо, – ответил Симон, опасаясь, как бы Хеннинг не положил руку ему на плечо. Один из его бывших учителей, тоже набивавшийся в лучшие друзья учеников, часто так делал. А Симон это ненавидел. Он не выносил, когда люди прикасались к нему без спросу.

Но Хеннинг давать волю рукам не собирался.

– Возможно, когда-нибудь ты в самом деле отправишься со мной на греблю, – сказал он, снова одаряя Симона сияющей «рекламной» улыбкой. – Буду только рад, тебе точно понравится, готов поспорить!

– Конечно, – поддакнул Симон. – Но вы напрасно обо мне беспокоитесь. У меня есть тетя и брат. И его подруга. Я не одинок.

– Твой брат и его подруга, – медленно повторил Хеннинг, бросив взгляд на дверь квартиры Майка.

И сразу посерьезнел. Казалось, он о чем-то задумался. И тут же снова улыбнулся Симону, и в этот момент мальчик понял, что его так отталкивает в Хеннинге. Именно эта улыбка! Она была наигранной. И за ней что-то скрывалось.

– Ну ладно, мне пора идти, – сказал Хеннинг, и у Симона камень упал с души. – Жаль, что ты не хочешь составить мне компанию. Желаю тебе прекрасного дня!

– Спасибо, взаимно.

Хеннинг пошел к своей машине, из багажника которой торчали две пары весел. Он еще раз взглянул на Симона и кивнул в сторону грядок Тилии. Они выглядели такими идеально ухоженными, что их можно было фотографировать для рекламы магазина для садоводов.

– Приятной работы на огороде! Привет тетушке.

Когда учитель выехал со двора, Симон глубоко вздохнул. Нет, в состязаниях по лжи чемпионом ему точно не быть… И в то же время он странным образом не чувствовал за собой вины. Что-то подсказывало ему, что он повел себя совершенно правильно.

«Милые – самые опасные, – шепнул ему внутренний голос, странно походивший на голос Джессики. – Волки в овечьей шкуре».

 

25

Несколько минут спустя Симон сидел на садовой скамье у входа. Он рассеянно листал ежедневную газету, пробегая глазами обычные заголовки: экономический кризис, драма беженцев, войны и, конечно же, политики, обещающие стабильность и социальную справедливость – в том смысле, что обычно под этими словами подразумевается. Региональный отдел сообщал об открытии художественной выставки и о ратуше Фаленберга, ради строительства нового здания собирались снести заброшенный отель, а погода и дальше останется солнечной.

Об исчезновении Леони ничего нового. Соответственно, крохотная заметка на эту тему. Поиски продолжались. Одноклассники Леони провели акцию с плакатами и запустили кампанию на фейсбуке, а родители Леони попросили местное население помочь в поисках дочери.

Симон размышлял о своем сне. О фотографии девочки, говорившей с ним с плаката. О ее сходстве с Джессикой и об ужасе в ее глазах. Неужели Леони столкнулась с тем же, что и Джессика? Неужели ее кто-то выследил и причинил ей страшное зло? «Опасайся волков! – кричала девочка в его кошмаре. – Не доверяй им ни в коем случае!»

Внезапный скрип гравия вырвал его из размышлений. Каро резко свернула в его сторону на велосипеде. Сегодня на ней были черные шорты, из которых ее незагорелые ноги торчали как палочки, и синий свитер, слишком теплый для такой погоды. С натянутым на голову почти до носа капюшоном. Видимо, защищалась от солнца. Только кроссовки с черепами были те же, что и при первой их встрече.

– Ну, что нового на свете? – бросила она и заглянула в газету.

– Все так же плохо, как всегда, – ответил Симон. – Я думаю, никто не заметит, если одну и ту же заметку напечатают дважды.

Каро пожала плечами:

– Газеты нагоняют на меня депрессию. Сплошной мрак. Ты не можешь изменить мир, но ты можешь изменить факты. А если ты изменишь факты, поменяется общественное мнение. А когда поменяется общественное мнение, изменится мир. Примерно так.

– Вау! – воскликнул Симон. – Это открытие – твое?

– Нет, «Депеш Мод».

– Их еще мама слушала! Обожаешь ретро, да?

– Хорошие тексты никогда не устаревают.

Симон улыбнулся:

– Хорошо, что ты зашла. Иначе я бы умер со скуки. Каро слезла с велосипеда и встала в тень под навесом.

– Скажи-ка, математический гений, ты разобрался с Пифаграфом?

– Ты имеешь в виду, с Пифагором?

– Его я и имею в виду.

– Разобрался. Это все не так уж сложно.

– Тогда объясни мне. Может, в дом войдем? А то здесь для меня слишком уж солнечно.

Улыбка Симона стала шире. Выходит, есть возможность на самом деле насладиться этим днем! Следующие полчаса он силился как можно доходчивее объяснить Каро теорему Пифагора. Он рассказывал ей о двухмерности и о трехмерности, о прямых углах и катетах. Объяснил ей, что такое гипотенуза и что сейчас не угасают споры о том, действительно ли Пифагор – автор доказательства названной в его честь теоремы.

Симон был в своей стихии. Пока он говорил, в голову приходили вещи, которые на самом деле делали эту тему интереснее, и он в очередной раз убедился, как любит математику. Да, математика была постоянной – с этим не поспоришь. Однажды установленные, вещи остаются в ней такими, какие есть. Разумеется, они развиваются дальше, но фундамент остается неизменным. Если бы жизнь была такой понятной и постоянной!

Каро, лежа на кровати, терпеливо слушала его. Было видно, что она не разделяет восторги Симона. Казалось, мысли обоих витают в совершенно разных сферах. Каро обвела взглядом маленькую комнату, потом снова посмотрела на Симона, сидевшего на стуле перед кухонным столом и пытавшегося донести до нее восхищение математикой.

– …Поэтому логично, что сумма квадратов а и b равна квадрату гипотенузы, – закончил он свой доклад и выжидательно посмотрел на нее. – Не правда ли, ничего сложного? Или как?

– Для тебя – может быть. – Каро вздохнула, садясь на край кровати. – Но когда-нибудь и мне все станет совершенно ясно.

– Да? А что именно?

– Неудивительно, что в мире математики ты чувствуешь себя комфортно. Твоя жизнь превратилась в хаос, а здесь все на своем месте. Как в затхлой кладовке. Одиноко и потерянно.

Есть! Второй раз за утро Симона тыкали носом в его жизнь, но на сей раз его это зацепило. Мнение Каро было для него важно, сказанное ею воспринималось как оплеуха, которой она вмиг вернула его в реальность. Симон не знал, что ответить.

– Не бери в голову, но я бы здесь и ночи не выдержала.

Каро встала, подошла к окну и выглянула наружу:

– Да и дня тоже – точно нет. Здесь как у нас в интернате. Абсолютно мертвый дом.

Симон, опустившись на стул, сгорбился.

– Мне ничего больше не остается, – прошептал он. – Эта проклятая автокатастрофа все у меня отняла. Родителей, дом – все без остатка.

Каро взглянула на него:

– Знаешь что? Плевать на этого Пифагора! Здесь страшная жара и духота. Давай куда-нибудь выберемся!

Симон был разочарован, что ему так и не удалось заразить девочку своим воодушевлением. Ему хотелось еще немного поговорить о математике. Это было ему приятно и здорово отвлекало. С другой стороны, он вынужден был согласиться, что в ее словах есть здравый смысл и что он снова норовит спрятаться от жизни.

– Хорошо. У тебя есть план?

Каро взглянула на него пристально, с таинственным видом.

– Зависит от тебя. Ты не трусишка?

Он не понял, к чему она это спросила, но ни в коем случае не хотел показаться девочке трусом.

– Нет, думаю, нет.

– Ладно. Тогда я покажу тебе кое-что на самом деле прикольное.

 

26

– Давай скорее, вареная улитка!

Симон изо всех сил старался придерживаться темпа Каро. Хоть ее велосипед и был старее маунтинбайка Майка, зато сама Каро чувствовала себя явно бодрее. Задыхаясь, Симон давил на педали и следовал за подругой по узкой дорожке вдоль берега Фале. Стало еще жарче. Горячий воздух сгустился так, что хоть глотай его. Пот струился по лицу мальчика. А вот Каро, казалось, эта жара была нипочем. Она снова натянула капюшон глубоко на голову для защиты от солнца и, несмотря на быструю езду, казалось, не устала ни капельки. Она вся была сконцентрирована на достижении поставленной цели.

Когда они подъехали к лесу, дорога стала ровной и тенистой. Истинная благодать, подумал Симон. Вершины елей тонули в небе, прохладный воздух доносил запах мха и грибов. Слышалось лишь похрустывание хвои под колесами и привычные звуки леса – щебетание птиц, среди которых выделялось пение дрозда и таинственные шорохи в подлеске.

Симон любил лес. В детстве он часто гулял здесь с дедушкой, и всякий раз это было для него событием. Однако сегодня шорохи и тени казались ему тревожными. Будто бы в лесу его ночные кошмары стали реальностью. Без Каро у него не хватило бы духу отправиться сюда.

Вскоре они достигли развилки. Вытянув левую ногу, Симон остановил велосипед. Несмотря на жару, он вдруг ощутил леденящий холод. Каро тоже остановилась и огляделась.

– Эй, что случилось?

Он указал рукой на возвышенность за развилкой, где стояло несколько обугленных стволов елей.

– Вон там, наверху, все и произошло.

Каро отъехала назад к нему и сошла с велосипеда. Сняв капюшон, она проследила за его взглядом.

– Тут произошла та авария?

Симон молча кивнул и вцепился в руль мертвой хваткой. Каро не должна заметить, как он дрожит.

– Ты хочешь осмотреть это место? – спросила девочка.

Он нервно облизал губы, ставшие вдруг сухими и жесткими. Должен ли он туда пойти? Хочется ли ему этого на самом деле? «Нужный момент времени нам подсказывает интуиция, – объяснял ему доктор Форстнер. – Рассудок всегда найдет основания, чтобы ничего не делать, чаще всего из-за нашего страха. Но наше животное, инстинктивное чувство не обманывает никогда!» Теперь Симон попытался взывать не к рассудку, а к интуиции. Он быстро взглянул на Каро:

– Ты пойдешь со мной?

Она тут же кивнула, будто это было чем-то само собой разумеющимся.

– Конечно, если хочешь.

Симон еще не знал, хочет он или нет. Одна часть души тянула его вперед, другая леденящим ужасом сжимала сердце. Сама мысль о том, что ему предстоит снова увидеть место катастрофы, ввергала его в страх. В его ночных кошмарах именно там, на той самой вершине, его подкарауливало чудовище. Монстр, преследовавший его. А на самом деле? Подкарауливал ли там сейчас Симона кто-то, кого следовало опасаться?

«Иди же, иди, доверься себе, – нашептывал внутренний голос. – Ты не один, и это не сон». Да, он непременно должен туда пойти! Возможно, именно на месте катастрофы он найдет ответы на вопросы, не оставляющие его в покое. Возможно, прореха в памяти тогда заполнится.

Снова усевшись на велосипед, Симон поехал вверх по узкой лесной тропинке. Он не торопился, и на этот раз он ехал впереди, а не Каро. Когда они наконец-то добрались до места, Симон положил велосипед на обочину и огляделся. Впервые с той проклятой субботы он снова был здесь – в мире реальности, в своих снах он возвращался сюда постоянно. Одна и та же картина. «Как будто каждую ночь я листаю один и тот же фотоальбом. Это никогда не было сном, – подумал он. – Это воспоминания».

Симон, присев на корточки, коснулся асфальта, будто боясь обжечься. Да, это было то же самое ощущение! Холодный, грубый, шершавый асфальт. Как во сне. Когда он полз по нему, то ободрал себе ладони и коленки. Симон поднялся на ноги и пошел вдоль обочины. Каро безмолвно следовала за ним. Девочка чувствовала, что ее другу сейчас не до разговоров, да он и не смог бы разговаривать, – просто ему нужно, чтобы в этот момент кто-то был рядом. Чем ближе они подходили к обрыву, с которого скатился автомобиль, тем большее усилие приходилось делать над собой Симону, чтобы идти дальше. Кто-то обозначил место впереди крестом – вероятно, Тилия, поскольку Майк был абсолютно не религиозен. При виде этого креста Симон ощутил укол в сердце. У подножия креста стояли две кладбищенские свечи.

Вскоре Симон обнаружил осколки стекла, блестевшие в траве, словно капли росы. Осколки не могли быть от бутылки – для этого они были слишком маленькими.

Это были осколки стекла автомобиля. Вероятно, они остались здесь с момента катастрофы. Что это было за стекло? Вероятно, заднее. Возле которого стояла подарочная корзина для Тилии, подскакивавшая при каждом толчке. Снова, и снова, и снова…

Мальчик вздрогнул: ему показалось, будто он услышал вскрик родителей. Но это был всего лишь клекот двух ястребов, охотившихся над кронами деревьев.

– Что с тобой? – Каро озабоченно посмотрела на него. – Ты так побледнел.

Симон хотел что-то ответить, но слова застряли в горле, и он только кивнул. Ноги дрожали при каждом шаге, когда он опасливо приближался к черному выгоревшему кругу на траве. Обе свечи догорели до конца и погасли, и в какой-то миг Симон подумал: «Здесь должны были стоять три свечи! Будь судьба справедлива ко мне, свечей было бы три».

Набрав полные легкие воздуха, Симон бросил взгляд на обрыв. Кроме обугленных деревьев, ничто не напоминало об ужасной аварии. Конечно, с тех пор миновал уже не один месяц. Давно уже все убрали – вплоть до осколков на обочине дороги. А то, что осталось, скоро зарастет травой.

В то же время у Симона возникло странное ощущение, словно он вернулся в момент катастрофы. В памяти возникли дымящиеся обломки – перевернутый, лежавший вверх тормашками двигатель и сплющенная кабина, похожая на искривленную букву U. Эта ужасная картина преследовала его в снах. Языки пламени, вырывающиеся из разбитой машины и перекидывающиеся на деревья. Белый дым, словно знамя на ветру, рвущийся из щели, накрывая землю мутной пеленой. Прежде эта щель была дверью водительской кабины – с той стороны, где сидела мама.

– Вот кошмар! – ужаснулась Каро, подойдя к нему. Хоть эта девочка и не видела ужасных картин, возникающих в его мозгу, но одного вида обгоревших деревьев было достаточно.

– Как же ты все-таки выбрался из машины?

– Я… я не помню, – пробормотал Симон, пытаясь заглушить противный нескончаемый вой сирены в голове. – Наверное, через боковое стекло. Я сидел сзади справа. Это место считается самым безопасным в случае аварии. Мой врач говорит, что я ничего не помню, потому что… потому что увидел нечто ужасное! Мое сознание подавляет этот образ, чтобы пощадить меня. Ты знаешь… передняя часть машины… она была совсем сплющена.

Он не смог объяснить понятнее, но Каро, казалось, поняла. Она смотрела на него серьезно и молча кивала.

– Разве знаешь, что тебя ждет, – мягко произнесла она. – Тебе удалось выжить, и это главное.

Симон отвел взгляд:

– Неужели это на самом деле так?

– Конечно, – ответила Каро, уже чуть громче. – Разумеется, это тяжело, что твои родители погибли. Но ты-то выжил! Выходит, тебе повезло, беда обошла тебя.

Симон поднял голову и снова взглянул на нее:

– Какое же это везение? Да, я выжил, но мои родители – нет. Это ужасно. Я все время спрашиваю себя, почему я тоже не погиб. Почему именно мне суждено было выжить? Меня не покидает чувство вины. Понимаешь, о чем я?

Каро слегка склонила голову набок:

– Отчасти да, отчасти нет. Жизнь слишком коротка для таких вопросов, как мне кажется. Ты просто живешь, и с тобой все время что-то происходит.

Он развернулся и зашагал назад, к велосипедам, а потом прошел по дороге до того места, где в его кошмарах стояла дверь. Дверь, которую он не мог открыть. Дверь, за которой скрывалось нечто важное. Дверь, которой в реальном мире не существовало. Вместо этого на асфальте виднелись лишь черные следы тормозов. Вдруг Симону что-то вспомнилось. Это не имело отношения к аварии и произошло задолго до нее. Это было вечером после похорон дедушки. Хайнц Штроде всего на несколько месяцев пережил жену. У него внезапно остановилось сердце. Мать Симона смотрела на это иначе.

«Они почти всю жизнь прожили вместе, – сказала она отцу, обнимая его в утешение. – Они поженились еще в юности и с тех пор почти ни на день не разлучались. То, что он ушел так быстро вслед за ней, – грустно, но объяснимо. Он хотел быть вместе с ней как можно скорее». Когда вечером семья вернулась с кладбища в дедушкину квартиру в Штутгарте, Симон спросил отца, почему люди должны умирать. Ему было всего семь лет, и мысль о том, что обстоятельства жизни могут так внезапно и страшно измениться, приводила его в ужас.

Он сидел на кровати, вертя в руках игрушечного робота, полученного в прошлом году от бабушки с дедушкой в подарок на Рождество. Папа придвинул стул поближе. Они долго разговаривали о смерти и о том, что все на свете преходяще. Симон то и дело в отчаянии тряс головой. «Я не хочу, чтобы что-то менялось! – кричал он. – Если что-то идет хорошо, так и должно оставаться. Почему все не может всегда быть, как сейчас?» – «Знаешь, мальчик, рано или поздно в жизни наступает момент, когда приходится осознать: что-то безвозвратно изменилось, – ответил отец. – Наша задача – найти что-то хорошее в том, что случилось, и воспользоваться этим для будущего роста. Мы не можем избежать смерти, однако можем с толком использовать время, которое нам еще остается. Мы должны проживать каждый день так, будто он последний. В этом для меня и состоит смысл жизни».

Симон смотрел на следы тормозов у своих ног. Тогда он не понял отца, а может, не захотел понять. Но теперь со всей ясностью понимал. Сейчас наступил именно такой момент, о котором предупреждал отец. Отмеченный черным на сером асфальте. В этом месте жизнь Симона изменилась навсегда. В одну секунду. Здесь, на этом повороте, родители вскрикнули. Отсюда машина начала скатываться в пропасть. Но почему? Почему?

Они заметили что-то на дороге? Может быть, отец наехал на какое-нибудь животное? «Дверь», – угрожающий голос в его голове. Голос этот напоминал рык чудовища, гнавшегося за ним в кошмарах до этого самого места. И сейчас Симону казалось, что чудовище дышит ему в затылок. «Ответ скрывается за дверью. Загляни же, загляни туда, трус!»

В чаще леса что-то хрустнуло. Симон обернулся. Ему показалось, он заметил мелькнувшую тень. Но ели росли так густо, что внизу царила полутьма. Он боялся увидеть эти горящие глаза из своего сна – вероятно, волчьи, заключил он непонятно почему. И снова услышал тихие голоса, зовущие: «Симон! Симо-о-он! Иди к нам!» Но в лесу никого не было. Только стволы деревьев, кустарник, ветки да покрытые мхом кочки. И утробные, злые голоса в его черепной коробке. «Ты тоже должен был погибнуть!»

Он встряхнулся, будто желая избавиться от этих проклятых голосов.

– Что с тобой? Что на тебя нашло?

Радом стояла Каро. Он не слышал, как она подошла.

– Нет, ничего. – Симон прихлопнул на лбу привлеченного запахом пота комара, судорожно сглотнул и отер пот. – Если бы я только мог вспомнить! Но мои воспоминания словно кто-то стер.

– Не считай себя сумасшедшим. От того, что ты будешь себя мучить, станет только хуже.

Каро улыбнулась ему, и ее улыбка напомнила ему мамину. Эта улыбка означала: все не так плохо, как тебе кажется.

– Знаешь, наверно, это даже хорошо, что ты не можешь вспомнить всего, – сказала девочка. – Значит, есть возможность представить себе события так, как тебе хотелось бы.

Он смотрел на нее, наморщив лоб.

– Что ты имеешь в виду?

– Наши фантазии, например. Когда жизнь становится невыносимой, нам остается лишь фантазировать. В мире фантазий возможно все… Я так часто делаю. Например, представляю, что в следующие выходные меня приедут проведать родители. Вдвоем. Это дает мне силы пережить неделю.

– Но что происходит, когда они все-таки не приезжают? Я не могу вернуть своих родителей. Они умерли.

– Нет, не умерли, пока ты носишь их в своем сердце. – Каро пожала плечами. – Смешно звучит, но я действительно в это верю. Пока кто-то о нас думает, кто-то нас помнит, мы не умерли окончательно. Твои родители с тобой. Ты должен лишь мысленно представить себе их и сделать частью своей жизни.

Симону вспомнилась недавняя поездка на кладбище. Ощущение, будто гробы родителей пусты, а сами они уехали куда-то далеко-далеко. «Конечно, – подумал он. – Они продолжают жить во мне». Каро была права. Возможно, Леннард хотел сказать то же самое. Но в нем говорил разум, а не сердце. Однако не все ли равно? Когда думаешь о ком-то с любовью, сердце и голова приходят к согласию. Эту фразу он где-то вычитал, и она ему понравилась.

– Пойдем же, – позвала его Каро, снова усаживаясь на велосипед. – День сегодня слишком прекрасен, чтобы омрачать его трауром.

Симон в последний раз оглянулся. В лесу снова что-то хрустнуло. Возможно, в чаще кто-то крался, наблюдая за ними. Точнее, за ним. В особенности за ним. «Я до тебя доберусь! – рычало чудовище в его голове. – Ты не скроешься!»

Симон поторопился к своему велосипеду:

– Давай-ка смоемся отсюда. Это была не слишком хорошая затея – приезжать сюда.

Каро снова внимательно посмотрела на него, будто пытаясь прочесть его мысли, – и Симону показалось, что в тот момент дар ясновидения действительно снизошел на нее, как ни глупо это звучало. Во всяком случае Каро догадалась, что Симона необходимо срочно приободрить. Ее лицо озарилось лукавой улыбкой.

– Хорошо, поехали. Чур, кто приедет последним, тот дурак!

Она начала крутить педали и весело покатилась вниз по узкой дорожке, по которой они сюда приехали. Симон последовал за ней в своем темпе. Он был рад покинуть это мрачное место. Но, несмотря на облегчение, он чувствовал, что вскоре снова вернется сюда. Как возвращается каждую ночь. Снова и снова. До тех пор, пока ему не удастся заглянуть за дверь.

 

27

Снова Каро обгоняла его, и снова Симону пришлось приспосабливаться к ее темпу. Вероятно, она каждую свободную минуту проводила на велосипеде. А что ей еще оставалось, если ее каникулы были «мертвым домом», как она выразилась? Когда он наконец доехал до финиша, она, победно улыбаясь, ждала его там.

– Ну, так кто у нас дурак?

Кашляя, он поставил велосипед рядом с ее железным конем и с удивлением разглядывал здание, возвышающееся над кронами группы деревьев.

– Боже мой, это же старый лесной отель! – воскликнул Симон, вытирая пот с лица. – Я совсем о нем забыл.

– Ты когда-нибудь уже бывал здесь?

– Да, но очень давно. Мне тогда было шесть или семь. Дедушка собирал в этих местах грибы.

Каро взглянула на заброшенный отель, в ярком свете солнца и впрямь казавшийся каким-то нереальным, и заслонила глаза рукой.

– Выглядит как заколдованный дворец, тебе не кажется?

Симон согласно кивнул. Еще в детстве здание напоминало ему замок Спящей красавицы. Он знал, что раньше отель служил приманкой для туристов и для ищущих уединения. Но с тех пор, как владелец тяжело заболел, здание стояло заброшенным.

«Сыну неинтересно продолжать семейное дело, – рассказал Симону дедушка. – Ему лишь бы прожигать жизнь да волочиться за каждой юбкой – такой бездельник!» После смерти старого хозяина отель продали общине. Поскольку, как и следовало ожидать, другого покупателя не нашлось. Жаль, разумеется.

С того времени отель выглядел так, будто впал в заколдованный сон сотню лет назад, забытый всем миром. Некогда белый фасад покрывали пятна мха, плющ вился по стенам. Во многих местах отлетела штукатурка и проглядывала кирпичная кладка, выцветшая от времени и напоминавшая розовые шрамы. На крыше, покрытой полуразрушенной черепицей, свили гнезда многочисленные птицы, а на одном из шатких деревянных балконов над ветхим плетеным креслом развевался рваный солнечный зонтик.

Как и много лет назад, Симон почувствовал странное, но настоятельное желание войти в обитую железом дверь и поправить покривившуюся вывеску с надписью «Панорамный отель «Семь елей». Ребенком он удивлялся этому названию: без сомнения, елок росло рядом куда больше, чем семь. Он спросил себя, какие именно из деревьев имелись в виду. Но, даже если бы на изгороди не висела предупреждающая табличка «Осторожно: опасность обрушения!», ни за какие деньги Симон не согласился бы войти в дверь под криво висящей вывеской. Многочисленные окна, закрытые жалюзи и похожие на сонные глаза, останавливали его. И сегодня, девять лет спустя, они казались ему враждебными. «Если мы потревожим его, старый замок пробудится и откроет глаза», – подумал он.

Надпись-граффити «Хоррор-отель» не показалась ему смешной, хотя намалевавший ее вряд ли был серьезен. Ему вспомнился фильм ужасов «До крови», который он смотрел в детстве вместе с Майком. В одном из эпизодов дверь вдруг начала дышать, и Симон от страха спрятался за спинку кресла, пока сцена не закончилась. «Не удивлюсь, если двери в этом здании действительно дышат, – подумал он. – Или если души бывших постояльцев бродят по темным коридорам».

– Ну, что случилось, где ты там застрял? – Голос Каро вырвал его из задумчивости.

– Ты хочешь войти внутрь?

– Конечно. Пойдем, там действительно прикольно, особенно в южной части.

«С южной стороны, где в траве под стеной растут лисички», – пронеслось у Симона в голове. Это был голос дедушки.

– Велосипеды давай лучше спрячем, – сказала Каро, заталкивая свой велосипед в кустарник. – Хотя я никогда никого там не встречала, береженого бог бережет. Если нас поймают, мало не покажется.

Симон не моргая смотрел на отель и на ограду. Ему было не по себе. Он ведь трусишка, заячий хвостик, как часто называл его Ронни. Однако он преодолел себя и поставил свой маунтинбайк рядом с велосипедом Каро. Вдруг он заметил на земле нечто, приковавшее его внимание.

– Посмотри-ка, тут звериные следы!

– Ну и что? В лесу полно зверей. Дикие кабаны, олени, зайцы…

Он с сомнением покачал головой и опустился на колени.

– Нет, это не отпечатки копыт. И не заячьи следы. Дедушка мне показывал, как они выглядят. А для лисы они слишком большие.

– Тогда чьи это следы?

Симон коснулся пальцами почвы, влажной и рыхлой в тени.

– Возможно, большой собаки.

Едва он это выговорил, олицетворение его страха снова возникло в его мозгу. Огромный серый силуэт с пылающими глазами. Стоящий на лесной тропинке. Картинка тотчас пропала, но Симон узнал ее.

– Волк, – прошептал он и почувствовал, будто по его спине ползет железное насекомое.

Это тоже воспоминание?

– Волк? – Каро наморщила лоб и опустилась на колени рядом с ним. – У нас уже сто лет нет никаких волков.

– Да, но иногда пишут о волках, пересекающих границу.

– В Баварском лесу – возможно, но не здесь, в Фаленберге, – твердо сказала Каро. – Но ты прав: это очень крупная собака. Возможно, пастушья овчарка.

Внезапно Симона осенило.

– Поисковая операция! – воскликнул он. – Здесь искали пропавшую девочку. Наверняка с собакой.

– Да, Леони. – Каро кивнула с серьезным видом. – Возможно.

– Ты ее знаешь?

Каро поднялась на ноги и отряхнула землю и хвою с испачканных голых коленок.

– Не то чтобы знаю. Только на лицо. Она училась у нас экстерном. Кроме того, она на класс старше меня.

Симон снова осмотрел собачьи следы на земле.

– В новостях говорили, полиция предполагает, что с ней случилось что-то совсем плохое, – сказал он. – Как ты думаешь?

– Надеюсь, они ошибаются, – ответила Каро, не поднимая глаз от своих кроссовок с черепами. – Но думаю, что мир достаточно зол, и надо смотреть, кому доверяешь.

 

28

Недалеко от того места, где они спрятали велосипеды, в ограде обнаружилась дыра. Каро заставила себя пролезть в нее первой. Симон последовал за ней, и они двинулись напролом через дикие заросли. Они миновали полуразрушенные скульптуры, покрытое мхом поле для игры в садовые шахматы, колодец, который из-за разросшегося плюща едва можно было узнать. Оттуда к южной части отеля вела вымощенная плитками дорожка. Симон снова и снова смотрел на окна. Несмотря на то что жалюзи были закрыты, у него возникло странное чувство, будто за ними наблюдают.

Каро уверенно шагала вперед. Казалось, она ничего не боится, и в этом Симон ей слегка завидовал. В каком-то смысле она походила на Майка – в те моменты, когда они вместе со старшим братом совершали запретные вылазки, чтобы узнать мир вокруг. Майк всегда шел на шаг впереди него.

Когда они наконец достигли задней стены отеля, Каро подняла руки в стороны и несколько раз крутанулась на месте.

– Вуаля! – сказала она. – Мы наконец-то на месте. От удивления Симон проглотил язык, а Каро улыбнулась.

– Тебе нравится?

– Еще бы!

Симон ступил на широкую солнечную террасу, с которой открывался прекрасный вид на долину реки Фале. Неприятное впечатление, произведенное зданием, вмиг оказалось забыто. Хотя годы заброшенности не прошли бесследно для террасы – многие плитки встопорщились, между ними проросли папоротник, львиный зев и сорная трава, – камни пола оставались по-прежнему столь белоснежными, что их сверкание на солнце ослепило Симона.

– Это еще не все! – Каро побежала к широкой лестнице в конце террасы. – Посмотри-ка сюда!

Симон последовал за ней, и его взгляду открылся большой бассейн. Симон не поверил своим глазам. Бассейн был наполнен почти до краев, на солнце вода переливалась синими бликами. Если бы не щербинки на бортике и пара листьев, плавающих в воде, могло показаться, что гости покинули бассейн совсем недавно.

Каро сняла ветровку и шорты и принялась расшнуровывать кроссовки:

– Пойдем купаться!

Симон не успел ничего возразить, а она уже, в футболке и трусиках, понеслась к трамплину и с громким всплеском прыгнула в воду. Она двигалась в воде как рыба, моментально достигнув другого края бассейна.

– Иди же сюда! – позвала она смеясь. – Вода чудесная!

– Но не можем же мы…

– Я же могу! Ничего страшного. Это дождевая вода, просто чистая дождевая вода.

– Хорошо, но… тут же полно всякого мусора, мы неизвестно что можем здесь подцепить!

Девочка снова засмеялась:

– А еще комета может свалиться нам на голову. Эй, я тут бываю довольно часто, и ничего плохого со мной еще не случилось. Ты стесняешься меня или что?

Симон почувствовал, как краснеет. Каро видела его насквозь. Хотя он действительно беспокоился о том, что в застоявшейся воде полно бактерий и можно заработать кожное воспаление, как говорила мама, тяжелейшее кожное воспаление, – но прежде всего он стеснялся. Он никогда еще не раздевался при девочках. Наверняка Каро будет над ним смеяться. На занятиях по плаванию его всегда высмеивали, в первую очередь Ронни. «Эй ты, скелет, – кричал он, – дай-ка я поиграю на твоей клавиатуре!» Все смеялись, и девочки в том числе – это было самое обидное. Симону хотелось от стыда сквозь землю провалиться. Потом он покупал себе полный пакет сладостей и шоколада, но это не приносило пользы – только тошноту и чувство тяжести. Он так и остался худым и костлявым. Скелет, что и говорить…

Каро снова подплыла к нему, оперлась на бортик бассейна и взглянула на него снизу вверх:

– Знаешь, самая большая проблема в том, что ты сам стоишь у себя на пути. Так можно пропустить лучшие вещи в жизни. Когда-нибудь станет поздно, и ты скажешь: «Ах, если бы я тогда…» Только потому, что ты не доверял себе! Тебе на самом деле не хочется поплавать?

Симон не мог заставить себя взглянуть ей в глаза. Наверняка его лицо было багрово-красным.

– Я немного другой, – сказал он тихо.

Каро покачала головой:

– Нет, ты даже очень другой. Потому ты мне и нравишься. Нет ничего скучнее, чем так называемые нормальные люди.

При последних словах она наморщила лицо и сказала:

– На самом деле они всего лишь глупцы, плывущие по течению. Потому тебе надо радоваться, что ты не такой, как все.

– Ты так считаешь?

– Конечно. – Она подмигнула ему. – А если я отвернусь, пока ты будешь в воде, ты искупаешься?

– Ну хорошо.

Симон снял обувь, и Каро снова улыбнулась. Затем сделала глубокий вдох и скрылась в воде. Ему стоило больших усилий побороть себя, но в конце концов он вскарабкался на тумбу и прыгнул. Солнце приятно прогрело воду. Вода касалась его кожи мягко и пахла листвой, плавающей в чаше бассейна. Этот запах снова напомнил ему осень, когда он собирал здесь грибы. «Может быть, старый бассейн пострадал от воды и разрушился, – говорил дедушка. – Стены весь год такие сырые, что там, вероятно, полно грибов. Белые, подберезовики, лисички. Боже, как я обожаю лисички!»

Каро поджидала Симона у другого края бассейна. Она легла на спину и медленно двигалась, барахтая ногами.

– Иногда я воображаю, что все это принадлежит мне, – призналась она, когда Симон подплыл. – Как будто я безумно крутая звезда и это моя собственная вилла.

– Какой же звездой ты хочешь быть? – спросил он, приблизившись.

– Все равно какой, лишь бы богатой. Тогда можно ни о чем не заботиться, не работать и делать что хочешь.

Симон снова взглянул на отель, возвышавшийся над ними. В солнечном свете он казался куда менее мрачным и угрожающим, хотя закрытые окна все равно выглядели подозрительно. Глаза, которые вот-вот откроются.

– Согласен, – сказал он. – Было бы круто быть богатым! Тогда можно было бы купить виллу и не заботиться больше ни о чем.

– Теперь это наша вилла! – Каро сделала оборот вокруг своей оси. – В фантазиях возможно все. Мы не обязаны возвращаться в эту дыру под названием интернат. Мы будем впускать сюда лишь тех гостей, которые тоже другие. Такие, как мы.

– Было бы круто! – согласился Симон. – Если честно, я дико ненавижу интернат. Жизнь и так жутко меня пугает, если хочешь знать правду. Потому что теперь я предоставлен сам себе. Хотя у меня есть Майк и тетя, они живут своей собственной жизнью, а я не хочу быть им в тягость.

Она кивнула на его запястья:

– Поэтому ты пытался уйти из жизни?

Симон вздрогнул. Он хотел тотчас спрятать руки за спину, но в бассейне сделать это было затруднительно.

– Мне очень жаль, – сказала Каро быстро. – В самом деле… Извини, пожалуйста. Я не должна была тебя спрашивать. Меня это не касается.

Он взглянул на свои шрамы – тонкие розовые полоски на побледневших от воды запястьях. Каро вынырнула из бассейна и уселась на каменную ступеньку, чтобы обсохнуть. Симон присоединился к ней, быстро натянув футболку через голову.

– Это случилось в больнице, – сказал он. – В ночь после аварии. Когда мне стало ясно, что произошло… что я единственный, кто выжил… Я был просто вне себя. Медсестра дала мне на ночь какое-то снотворное, но я тайком выплюнул таблетки. Я не хотел отключиться и все забыть. Лучше было маяться бессонницей и смотреть всю ночь в потолок. Когда я пошел в туалет и увидел себя в зеркале душевой кабины, во мне что-то замкнуло. Вдруг я дико разозлился на себя. Разбил зеркало, взял осколок… ну, дальше ты знаешь.

Он смотрел перед собой на слепящие белые плиты. У мокрых ног подростков образовалась лужица, которая постепенно испарялась на солнце.

– Ночной санитар услышал и тотчас примчался, – продолжал Симон. – Кругом были осколки и моя кровь. Санитар бросился на меня, мы боролись на полу. Он был шокирован… Это все так тяжело… Мне сделали переливание крови, и санитар всю ночь сидел у моей кровати. Он боялся, как бы я снова не взялся за старое. На следующее утро, когда мне стало лучше, меня перевели в психиатрию. Сначала в закрытое заведение, а затем уже в открытое.

«На мельницу мозгов, амиго, – услышал он шепот в своей голове. На этот раз голос принадлежал Леннарду. – Потому что ты теперь член «Почетного клуба чокнутых».

Каро бросила взгляд на его руки. В какой-то миг Симону показалось, что она сейчас дотронется до его шрамов, но она этого не сделала.

– Ты стыдишься этого? – спросила она.

Он кивнул и не решился поднять на нее глаза.

– Да, потому что я был идиотом. Трусом, который всего боится. Даже своей собственной жизни.

– Нечего этого стыдиться, – сказала она мягко. – Мы все чего-нибудь боимся. Только некоторые люди лучше умеют это скрывать.

– Ты так думаешь?

Она кивнула:

– Не сомневаюсь. Тот, кто утверждает, что не боится ничего, – лжет.

– А чего ты боишься больше всего?

– Одиночества. Так же, как и ты. И того, что меня забудут.

– Думаю, я тебя никогда не забуду.

– И я тебя, Симон. И я тоже.

Они долго сидели, не произнося ни слова. Затем снова заговорили друг с другом, но это был диалог, который совершался внутри. Там они говорили вещи, для описания которых в языке нет слов. Они говорили на языке сердца. «Мы принадлежим друг другу. Мы вместе. Потому что мы другие. Никто не понимает нас, зато мы понимаем друг друга. Пока мы вдвоем, никто из нас больше не одинок».

Железный скрежет вырвал их из оцепенения. Будто кто-то разбудил их от глубокого сна. Казалось, они так просидели маленькую вечность. Симон и Каро даже не заметили, как одежда высохла на них от теплого ветерка. Лужицы около их стоп тоже испарились.

– Что это было? – спросила Каро, испуганно озираясь.

Ей тоже казалось, что она отсутствовала некоторое время. В каком-то смысле так оно и было. Они снова услышали скрежет, напоминавший отдаленный скрип какого-то шарнира. Симон вскочил и двинулся на звук. Когда скрип послышался снова, он открыл его причину. Рядом с главной дверью, ведущей на каменную террасу, имелся еще один боковой вход. Вероятно, эта дверь предназначалась для персонала, обслуживавшего гостей на террасе.

Дверь, скрипевшая сейчас на ветру своими ржавыми петлями, тоже должна была быть заперта. На дереве виднелись отверстия от гвоздей. Но кто-то снял решетку и положил ее рядом со входом. Если судить по мху и разросшейся зелени, это произошло очень давно.

– О чем ты думаешь? – спросил Симон, поднимая свои вещи с земли. – Нам надо пойти внутрь и осмотреться?

Каро, которая уже успела одеться, смотрела на него с наигранным удивлением.

– Меня спрашивает тот, кто недавно сам назвал себя трусом?

– Нет, тебя спрашивает тот, кто с того момента кое-чему научился, – ответил Симон, натягивая брюки.

Каро рассмеялась так громко, что заглушила очередной скрип раскачивающейся двери.

 

29

Когда глаза Симона привыкли к слабому сумеречному свету внутри здания, первым его чувством было удивление. Здесь что-то не совпадало. Они были в этом отеле не первыми непрошеными гостями с тех пор как дом впал в спячку, подобно замку Спящей красавицы. Это было маловероятно. В то же время не наблюдалось явных следов, указывающих на вторжение. Пустые бутылки, оставшиеся с давней тайной вечеринки, граффити на жалюзи – такие же, как снаружи, да и другие следы… Если верить первому впечатлению, здесь давно никто не бывал.

Симону снова вспомнился дом-призрак с дышавшими дверьми. Может быть, сюда никто не осмеливался проникнуть до них, потому что в старом доме действительно водились привидения? Может, это и вправду был «Хоррор-отель» и тот, кто оставил граффити, вовсе не шутил?

«Не будь младенцем», – воскрес в памяти голос Майка. Перед мысленным взором Симона снова возникла картина: они вдвоем с Майком перед телевизором смотрят фильмы ужасов, когда родителей нет дома. «Это все только сказки, – сказал Майк тогда. – Привидений не существует так же, как и Младенца Христа, Пасхального зайца и аиста, приносящего детей. Как нет и зомби, если ты спросишь про следующий фильм».

С этими словами Майк забросил в рот полную пригоршню чипсов, включил следующее видео и непринужденно откинулся на спинку дивана. Майк, его смельчак старший брат Майк… Интересно, а оставался бы он смельчаком здесь и сейчас? В полутемном помещении с заплесневевшими стенами и темными, грязными углами. Здесь, в этой пустой заброшенной комнате, огромной, как бальный зал. Это не то, что лежать дома на диванчике, грызть чипсы и, зная, что ты в полной безопасности, дивиться очередной выдумке режиссера очередного ужастика. Тут кнопку выключателя не нажмешь. И на другую программу не переключишь, если фильм покажется чересчур уж мрачным.

Здесь точно двери дышат, думал Симон, чувствуя, как волоски зашевелились на спине. Откуда-то ведь авторы этих ужасных историй черпают свои идеи? А может, в каждой истории есть хоть капелька правды?

– Вау! – воскликнула Каро, и звук ее голоса отдался эхом. – Думаю, нужно на самом деле быть суперзвездами, чтобы позволить себе отремонтировать кухню.

Симон изо всех сил старался подавить обуявшие его фантазии о дышащих дверях, шныряющих повсюду и не знающих покоя душах и кровожадных зомби, рыскающих в поисках человеческого мозга. Присмотревшись к помещению, он убедился, что Каро права – они и правда попали в огромную кухню отеля.

На кафельных стенах и полу еще оставались следы стоявших здесь когда-то плит, вытяжек над ними, холодильников и шкафов, но они были трудноразличимы среди пятен плесени. Все было затянуто паутиной, образовавшей на кранах и посудомоечной машине настоящие занавеси. В полутьме они походили на спутанные космы человеческих волос, тихонько трепетавшие на сквозняке.

Симон представил себе, как много лет назад здесь сновали повара, старавшиеся угодить изысканным кулинарным пристрастиям гостей отеля. Он с поразительной ясностью представил себе все это кухонное мельтешение. Он слышал, как официанты выкрикивают заказы, и ему даже показалось, будто он ощущает ароматы жареного и запеченного мяса, – хотя, без сомнения, все запахи давным-давно выветрились, и им на смену пришел затхлый дух запустения. Но, как утверждает Каро, в фантазиях возможно все.

– Мы, конечно же, закажем самые лучшие блюда, – сказала Каро. – Как минимум четыре звездочки! Или даже больше, если такие имеются. И кухня, разумеется, должна быть стерильно чистой.

– Нам бы хватило одной микроволновки и сковороды, – подыграл Симон хихикающей Каро.

– Любишь еду из микроволновки? – спросила она. – Куриные окорочка с рисом или рулетики из говядины с макаронами и овощами?

– Лучше всего жаркое с картофельным пюре и красная капуста.

– И все на отдельных тарелочках, – с ухмылкой добавила Каро. – Чтобы еда не смешивалась. Не выношу пюре или рис с соусом.

Симон онемел от удивления.

– И ты тоже?! Серьезно?

– Да, а что тебя так удивляет?

– А равиоли? Как насчет равиоли из банок?

– Их мне всегда хотелось на день рождения, – ответила Каро. – Разумеется, в мясном соусе, иначе они на вкус как раскисший картон. Мой отец всегда возмущался – мол, нездоровая пища и все такое.

Симон вздрогнул. В этой схожести их пристрастий к еде было нечто пугающее.

– Не смотри на меня так, – сказала Каро, улыбнувшись на свой особый манер. – Я еще слишком молода, чтобы выходить замуж. Может, все-таки дальше пройдем?

Симон почувствовал, как краска заливает его лицо. Ему казалось, что он краснее зрелого томата.

– Да-да, конечно, с удовольствием, – торопливо согласился он.

Каро снова хихикнула, и на этот раз явно над ним. Ей, видимо, понравилось вгонять мальчишку в краску.

Они прошагали к двухстворчатой двери с круглыми, словно иллюминаторы, стеклами. За ней оказалась столовая. Сквозь длинный ряд зарешеченных окон без жалюзи в помещение проникало солнце, высвечивая пляшущие пылинки. Когда-то это просторное помещение наполняли гомон голосов, звон тарелок и столовых приборов. Возможно, здесь даже играла музыка. Фортепиано при зажженных канделябрах. Романтическая атмосфера. А теперь сюда снаружи доносился лишь шелест ветра.

– Мрачновато здесь, – заключила Каро вполголоса, будто в церкви.

Симон обвел взглядом столы, оставленные хозяевами. Они были накрыты большими скатертями, на которые осела пыль столетий.

«А что, если взять и снять скатерти? – подумалось ему. – Снимаешь скатерть, а из-под нее выскакивает призрак… Полупрозрачное существо, увеличивающееся по мере того, как со стола сползает скатерть. Дух какого-нибудь давно умершего постояльца гостиницы… Или обугленный труп жертвы автокатастрофы… Или монстр из леса… Волк!»

Мысль об этом накатила столь внезапно, что Симон вздрогнул.

– Да уж, – согласился он, пересохшее горло саднило. – Как в плохом ужастике.

– Эй, я уже подумала, ты осмелел! – Каро с усмешкой улыбнулась ему. – Или только на словах?

– Ты сама начала, – защищался он.

– Может быть, но в таком случае твоя задача – защитить меня! Ты все-таки мужчина, мой дорогой.

– Я как раз эмансипированный.

– Эмансипированный? Ну-ну, – повторила Каро, и тут оба прыснули.

Симон почувствовал, как спадает напряжение. Нет, что ни говори, присутствие Каро рядом благотворно на него действовало – придавало ему силы, заполняло пустоту в сердце, избавляло от одиночества. «Мы оба сейчас восстали против враждебного мира», – подумал он. И тут же эту мысль сменила другая: «Что это с тобой? Подобные мысли только и приходят, когда в кого-нибудь влюбляешься».

Симон не мог понять, что творится у него в душе, потому что до сих пор он ни к кому из девчонок подобных чувств не испытывал. Но вполне допускал нечто в этом духе. И, откровенно говоря, особо вдумываться у него не было охоты. Он просто чувствовал, что ему потрясающе здорово, и этого ему вполне хватало. Да и вообще, есть вещи, в которые лучше не вдумываться, чтобы не спугнуть.

– Вперед! – крикнула Каро, бросившись к двери с латунной табличкой, на которой стрелкой был указан путь на ресепшен. – Мне нужен номер! Даже апартаменты! Самые лучшие!

Симон с улыбкой смотрел ей вслед. «Я не один такой», – подумал он. И двинулся за ней. Симон не заметил, как позади него шевельнулась скатерть на одном из столиков. И оттуда выбралось какое-то существо. В тот момент он как раз выходил из столовой.

 

30

В помещении, где находилась стойка портье, жалюзи были закрыты. Только кое-где они от времени прохудились, и через дыры в комнату проникало солнце. Симон остановился, чтобы глаза привыкли к полумраку. В ноздри ударил запах затхлости, навевавший воспоминания о старом, заброшенном чердаке в жаркий летний день. Потом мальчик различил очертания стойки для регистрации гостей.

– Какой ужасный сервис! – Каро шутливо скорчила недовольную мину. – Даже портье и того нет!

Она стояла у стойки, ее лицо скрывала тень. В какой-то миг она показалась Симону привидением. Призраком умершего гостя, который никак не может покинуть отель – вероятно, потому что у него остались здесь какие-то незавершенные дела, как это нередко бывает в историях о призраках. Но если ему вдруг повстречается настоящее привидение, подумал Симон, он должен вести себя так же смело, как Каро. При этой мысли мальчик улыбнулся.

Подойдя поближе к Каро, он заметил на столе колокольчик. Вероятно, он был медным, потому что позеленел. Взяв его, Симон слегка тряхнул им. Звонкое «динь-динь-динь» разнеслось по комнате.

– Да тут и правда никого нет, – сказал он с наигранным возмущением. – Сервис действительно никуда не годится! Здесь срочно надо протереть пыль.

Каро провела пальцем по деревянной поверхности стойки и сдула с нее пыль.

– Может быть, портье как раз отправился за губкой? – Она кивнула в сторону лестницы. – Думаю, нам придется самим подобрать люкс для двоих. Иначе пройдет еще сто лет.

– И мы превратимся в призраков отеля, – сказал Симон с улыбкой. – Только представь себе.

– Бух! – сделала смешной жест Каро, и они, смеясь, побежали к лестнице.

Позади них дверь в столовую, приоткрывшись, едва слышно скрипнула. Однако хихиканье и топот подростков на лестнице заглушили все остальные звуки.

 

31

В полумраке оба поднимались по ступенькам друг за другом. Каро снова взяла на себя роль лидера. Она крепко держалась за перила, так же, как и Симон. «Она смелая, но не легкомысленная», – думал мальчик. Каро, казалось, тоже не доверяла старым деревянным ступеням.

– Боже, как темно здесь наверху! – воскликнула она, когда они поднялись на следующий этаж. – Как же мы найдем наш номер?

– Секундочку! Все сейчас будет!

Картинным жестом Симон извлек мобильник из кармана и, включив фонарик, посветил.

– Знаю, ты не доверяешь мобильникам, но иногда они ох как кстати!

Каро хотела что-то сказать, но ограничилась кивком. Коридор оказался длиннее, чем ожидал Симон. В конце его стоял тяжелый комод. Над ним висела большая написанная маслом картина, тоже вся в паутине. На полотне была изображена пожилая пара в натуральную величину. Мужчина и женщина вперили в незваных гостей испытующий взгляд. Что-то раздражало в этой картине. Глаза мужчины показались Симону странным образом знакомыми. Но ничего подобного быть, разумеется, не могло. Судя по всему, портрет относился ко временам дедушки Симона; не исключено, что этого человека могли знать отец Симона и Тилия. Во всяком случае, изображенных на этом портрете явно уже не было в живых.

– Какой номер комнаты тебе больше всего нравится?

Вопрос Каро вернул его к действительности.

– Давай поглядим.

Он скользнул лучом фонарика по стенам. С левой стороны располагались четыре двери. Это была нечетная сторона, а справа были номера с четными цифрами.

– Раз уж у нас есть свобода выбора, можем осмотреть все комнаты, – предложил Симон.

– Ладно, – не стала перечить Каро. – Но учти: на меньшее, чем люкс на двоих, я не согласна.

– Не беспокойся, как суперзвезде тебе полагается самый лучший номер!

Девочка с достоинством кивнула:

– Отлично! Этот вопрос мы прояснили.

Симон направил луч на ближайшую дверь слева.

– Давай начнем с номера одиннадцать.

Каро наморщила лоб:

– Странно, что здесь нет первого номера.

– На первом этаже, вероятно, тоже располагались номера, – пояснил Симон. – Но вроде бы это не наш случай. На первом этаже номера обычно начинаются с десятого, на втором – с двадцатого и так далее. Разве ты никогда не бывала в отелях?

– Давным-давно, – ответила Каро, пожав плечами. – И тогда я не обращала внимания на номера. Считать – это твой конек.

– Согласен. – Симон хотел, чтобы его ответ прозвучал скромно, но не получилось. Все равно он был рад, что наконец-то оказался компетентен хоть в какой-то области.

– Ты сейчас убедишься, что здесь нет номера тринадцать, – добавил он. – В каждой гостинице встречаются суеверные люди. Так же как в высотных домах нет тринадцатого этажа. Конечно, это все чушь, потому что далеко не во всех культурах тринадцать считается несчастливым числом.

– Хорошо, господин учитель, – прервала его Каро насмешливо. – Здесь ты пойдешь первым. Ты ведь вроде заявлял, что не боишься?

– Ты говоришь, как мой терапевт!

– Вероятно, я она и есть… Хотя бы отчасти. Давай начнем наш терапевтический сеанс. Если наткнешься на скелет, я тут, чтобы защитить тебя.

– Ага, очень смешно! – буркнул он.

Но ему было вовсе не до смеха при мысли о том, что там скрывается за закрытыми дверями. Возможно, крысы, мыши, какие-нибудь отвратные насекомые. Мало ли кто мог поселиться в заброшенной лесной гостинице. Однако в глубине души Симону было слишком любопытно, чтобы бояться. И беззлобное подтрунивание Каро его только подзадоривало.

Он решительно зашагал к двери под номером одиннадцать. Нажал ручку, и дверь со скрипом отворилась. Симон направил луч фонарика в темное помещение. На долю секунды ему показалось, что он видит пылающие глаза лесного волка. Страшного волка из его кошмаров, гнавшегося за ним по пятам. «Наконец! Мы поймали тебя, Симон!»

– Пусто, – выдохнул он с облегчением.

Каро заглянула в комнату поверх его плеча.

– Фу! – сказала она, наморщив нос, затем театральным жестом надвинула капюшон на лицо, что придавало ей сходство с дивой, набрасывающей на плечи накидку. – По-моему, здесь тесновато для голливудской звезды.

– Ты будешь Леди Гага, – сказал Симон иронично. Каро кивнула:

– Мы все слегка гага. Во всяком случае, мы, духи отеля. Уху-у-у!

– Уху-у-у-у! – отозвался в ответ Симон.

Они, смеясь, двинулись к следующему номеру. Тот оказался таким же темным и тесным, как и номер одиннадцать. И здесь им тоже не попалось ни волков, ни других призрачных персонажей. Как и в следующих четырех номерах. Мебель из помещений вынесли. За исключением старого стола в номере четырнадцать и его трехногого собрата в номере пятнадцать, комнаты были пусты. На двери номера семнадцать отлетела единица. Она свисала, подобно золотой стреле. Только семерка еще держалась прочно.

– Ты знаешь, что семь – совершенно особое число? – спросил Симон, обернувшись к Каро. – Во многих религиях оно почитается священным, а в мистике отвечает за судьбу. Оно…

– Симон! – Каро отвела глаза в сторону и вздохнула. – Прекрати, хорошо?

Он осторожно открыл дверь, и вдруг их ослепил поток света. От неожиданности они даже зажмурились. Внезапный яркий свет подействовал почти болезненно. Привыкнув к нему, глаза подростков расширились от удивления. Симон и Каро отступили на шаг назад. То, что они увидели в этой комнате, оказалось неожиданным.

– Невероятно! – выдохнул Симон. – Тут кто-то обитает!

– Очевидно, мы здесь не одни, – сказала Каро и последовала за своим другом в светлую комнату.

Окно было открыто. В опущенных жалюзи отсутствовало несколько полосок. Через прорехи лучи солнца проникали в комнату. Симон увидел в прорези дорогу, по которой они с Каро приехали на велосипедах, и обернулся к своей спутнице, стоявшей перед широкой двуспальной кроватью. На серо-зеленых матрасах лежали одеяла и подушки. Белье, вероятно, было взято в стенном шкафу, обе дверцы которого стояли настежь. Кто-то в свое время сломал их, и они больше не закрывались.

Хотя снаружи в комнату проникал свежий воздух, Симон наморщил нос от затхлого запаха, исходившего от шкафа и кровати. Но, кроме этого, пахло чем-то еще. Симон принюхался. Да, здесь ощущался свежий цветочный запах, напомнивший ему о маме – в моменты, когда они с отцом собирались куда-то пойти.

– Духи, – подтвердила Каро. – Кто-то вылил на матрас целый флакон духов. Я бы так же сделала, если бы мне предстояло на него лечь. Если бы я вообще согласилась здесь лечь.

Наморщив лоб, Симон взглянул на одеяла.

– Во всяком случае, похоже, что тут недавно кто-то лежал.

– Точно не я.

Каро наклонилась к одной из прикроватных тумбочек, открыла ее и вскрикнула от удивления. Симон вытянул шею, но спина девочки заслоняла ему обзор.

– Что ты там нашла?

– Мини-бар. – Каро отступила в сторону и указала на свою находку. – Хочешь колы или картофельных чипсов? Или молочного шоколада?

Симон опустился на корточки рядом с Каро и осмотрел содержимое тумбочки. Судя по датам на упаковках, колу, пакеты чипсов и початую плитку шоколада положили сюда недавно. Пыли на них не было, как и на самой тумбочке. Спинки кровати тоже выглядели довольно чистыми. Тот, кто здесь ночевал, основательно все протер.

– Странно, – пробормотал он. – Неужели в этой комнате кто-то тайно обитает?

– Сомневаюсь, – сказала Каро. – Мы нашли лишь немного еды и одеяла. Хочешь знать, что я по этому поводу думаю?

– Конечно.

– Посмотри-ка, что я нашла.

Она нагнулась и что-то достала из-под кровати, подняв находку кончиками пальцев. Симон с удивлением уставился на черные трусики, которые Каро держала в руке.

– Думаю, этот кто-то время от времени наведывается сюда, – сказала девочка. – И не один. Похоже на романтическое любовное гнездышко, не находишь?

Она смотрела на него так, будто ждала ответа, и Симон почувствовал, что снова краснеет.

– Ну да… Возможно, но… – ответил он. – Существуют и более романтичные места.

– Разумеется, – подтвердила Каро, подмигнув ему. – Но сюда точно кто-то заглядывает. Кто-то, кто желает встречаться тайно и не хочет, чтобы ему помешали. Для таких вещей отель – идеальное место.

Она снова смотрела на него так, что он почувствовал себя неловко. Сквозило ли в ее взгляде ожидание? Симон не мог дать определение этому выражению. Он не знал, как себя вести и что говорить в подобные моменты. Еще никогда он не находился с девочкой наедине, тем более в столь необычной ситуации. Но он ни в коем случае не хотел проколоться.

Казалось, Каро снова прочла его мысли.

– Я тебя нервирую?

– Нет, – пробормотал он. – Может быть… самую чуточку.

Хихикнув, она бросила на пол предмет женского туалета, будто грязный платок.

– Пойдем, – сказала Каро, вскочив на ноги. – Посмотрим, что еще интересного можно найти в комнатах. Кто знает, может, найдем что-нибудь забавное.

Они вернулись в коридор. Теперь, после приветливого солнечного света, все казалось не таким угрожающим, как поначалу, однако Симон снова испытал неприятное чувство. Ему показалось, что за ним наблюдают – как и при подходе к отелю.

– Что случилось? – поинтересовалась Каро.

– Да ничего. Сам не знаю.

Симон оглянулся на лестницу. Свет освещал ее не целиком, в темноте мало что можно было различить.

– Чего ты не знаешь? – переспросила Каро, тоже взглянув на лестницу в конце коридора.

– У меня такое чувство, будто за нами подглядывают, – шепнул он.

Каро сузила глаза до щелочек, будто приглядываясь. На лестнице несколько ступенек тонули в темноте.

– Здесь нет никого, кроме нас, – заключила она. – Если бы здесь жил кто-нибудь, кто следит за этим отелем, он бы давно уже объявился. И вытурил бы нас с тобой, а может, даже накостылял бы нам или заявил бы о нас в полицию. Но я не верю, что здесь вообще кто-то есть. Иначе бы голубки выискали для своих встреч более укромное место. – Она указала на комнату с номером семнадцать.

– А если это они и подглядывали?

– Тогда они точно перенесут сегодняшнее свидание на другое время. Не беспокойся. – Она сжала кулаки и скрипнула зубами. – Поверь, со мной лучше не связываться!

– Верю, – согласился Симон, не выпуская лестницу из поля зрения. – Но, думаю, сейчас нам лучше отсюда уйти.

Что-то не складывалось. Они были в отеле не одни. Кто-то их в этот момент видел, Симон ощущал это совершенно четко. «Кто-то в темноте лестницы… – пронеслось у него в голове. – Кто-то со светящимися во тьме глазами…»

– И не заикайся об этом, трусишка! – Каро решительно мотнула головой. – Раз уж мы здесь, мне хочется взглянуть на другие комнаты. А тебе нет?

Симон с радостью возразил бы ей, но это ранило его самолюбие. В словах Каро звучал вызов. Последний, кто его так называл, был Ронни. Ни за что на свете он не хотел бы, чтобы Каро думала о нем так же! Она стала для него слишком значима. Несмотря на то, что они совсем недавно познакомились.

– Я не трус, – возразил он. – Я всего лишь осторожен. Но если ты хочешь идти дальше – пожалуйста!

– Таким ты мне больше нравишься. – Каро обернулась к лестнице и крикнула: – Эй, есть там кто-нибудь?

Симон испуганно вздрогнул:

– Тихо! Ты что, с ума сошла?

Каро усмехнулась и крикнула еще раз:

– Эй, выйди и покажись! С нами гораздо веселее, чем там, в темноте!

Симон не отрывал глаз от лестницы как прикованный. Никакого движения.

– Ну, что я тебе говорила? – Каро широко улыбнулась ему. – Никого там нет. Давай двинем дальше. Вдруг найдем что-нибудь ценное?

Симон глубоко вздохнул и отрицательно покачал головой:

– Это будет воровство, если мы что-то отсюда заберем.

– Если что-то столько лет пролежало здесь? Никому не нужное? – Каро удивленно вскинула брови. – Не будь ты таким! Доверяй себе. Кроме того, это же наш отель, разве ты забыл?

Не дожидаясь ответа, она направилась к двери с номером восемнадцать. Симон вздохнул, но все же последовал за ней. Он снова включил фонарик мобильника и направил его луч в пустое помещение, поджидавшее их за дверью восемнадцатого номера. Около затемненного окна жирный черный паук сплел свою сеть. Едва луч фонарика скользнул по нему, как существо моментально скрылось в темноте. Каро вздрогнула.

– Ой! Ни за какие деньги я не осталась бы здесь ночевать!

– Я тоже, – признался Симон и пошел к двери напротив, под номером девятнадцать. Он должен был доказать своей подруге, что не трус.

– Осмотрим весь второй этаж, – предложила Каро. – Возможно, тут как раз и находится подходящий для нас номер. Такой, как в фильмах, – с гардеробной, огромной кроватью, с роскошной ванной, с…

Когда Симон отворил дверь, девочка тут же, замолчав, зажала ладонью нос и рот. Из темноты пахнуло смрадом, и у них перехватило дыхание. Как будто тебя душат. Вонь наводила на мысль о преступлении. Это был такой же отвратительный запах, сладковатый и навязчивый, – он напомнил Симону о том, как его вырвало в туалете. Ему тогда казалось, что желудок вот-вот выскочит наружу.

Каро захлопнула дверь. Лицо девочки посерело.

– Боже, да что ж это такое?! – кашляя, выдавила она.

– Предпочел бы этого не знать, – ответил Симон, пытаясь подавить рвотные позывы.

Каро громко выдохнула:

– Ох, ну и вонь же! Будто слона понос прошиб.

Симон не смог удержаться от улыбки. Несмотря на испуг – крик Каро наверняка был слышен на десять километров вокруг – и на дурноту, он все же не мог не отреагировать на шутку.

– Ты когда-нибудь нюхала понос слона?

Каро сердито взглянула на него. Ей наверняка было не до шуток. Но она нашла в себе силы улыбнуться в ответ.

– Нет, но хуже, чем это, он не мог вонять. Может, кто-нибудь из гостей подхватил дизентерию и именно поэтому отель пришлось закрыть?

Симон сморщился:

– Ой, да прекрати ты! А то мне и правда сейчас станет плохо!

– Дизентерия, дизентерия! – пропела Каро и показала Симону язык. Затем, согнув руку, поднесла сгиб локтя ко рту и дунула, сымитировав пуканье – в точности так же, как Майк.

Оба прыснули одновременно. Симон смеялся, пока слезы не покатились у него из глаз, а Каро продолжала свою имитацию. Но она сама слишком сильно смеялась, поэтому ей удавалось только фырканье в локоть, над которым они оба хохотали. Внезапно ее лицо сделалось серьезным.

– Тише! – прошептала она, прижав палец к губам. Симон тер глаза и боролся со следующим приступом смеха. Но, как только он пересекся взглядом с Каро, веселость его улетучилась. Серьезное выражение ее лица не было наигранным.

– Там что-то было!

– Что случилось? – спросил Симон.

Каро снова сделала ему знак молчать. Они оба прислушивались к тишине. Но, кроме слабого птичьего щебетания, доносившегося из дальней комнаты под номером семь, не было слышно никаких звуков. Или все же?.. Симон склонил голову набок. Да, теперь он тоже услышал! Легкое поскрипывание половиц, которое тотчас смолкло.

– Думаю, ты был прав, – прошептала Каро, указав на лестницу. – Мы здесь не одни.

Симон поднял свой мобильник как можно выше. Луч света не охватывал лестницу целиком, и Симон не мог ничего разглядеть. Но, если из темноты кто-то за ними наблюдал, луч фонарика ослепил бы его. Каро, сжав кулаки, шагнула вперед. В этот миг половицы снова заскрипели, на этот раз громче, будто кто-то торопливо спускался по лестнице вниз. Это не зверь, пронеслось в мозгу Симона. Это были шаги спешившего человека.

– Вот черт! – вырвалось у него, и в это время он услышал, как кто-то мчится через холл.

В следующую секунду шаги внизу замерли. Будто этот кто-то внизу затаился. «Нет, – подумал Симон. – Он не затаился! Он подстерегает нас. Он один и наверняка хочет наброситься на нас сзади».

 

32

– Что нам теперь делать? – шепнул Симон.

Они вернулись к лестнице, и Симон направил луч фонарика вниз. В холле стояла мертвая тишина. Ни шороха. Что было неприятнее всего.

– Думаю, нам и правда лучше отсюда смыться. – Каро отвечала также шепотом. – Это точно не сторож. Но я предпочла бы не знать, кто это.

Впервые Симон почувствовал, что его бесстрашная подруга тоже боится. Ему захотелось обнять ее, но он не решился. Ни в коем случае Каро не должна подумать, будто он воспользовался ситуацией ради глупой попытки сблизиться!

– Ты ведь знаешь, что единственный выход отсюда – через этот холл внизу, – прошептал он. – Если попробуем выбраться через окно, то наверняка сломаем себе шею.

Каро кивнула. Симону показалось, он услышал, как она громко сглотнула.

– Это я понимаю, – едва слышно ответила Каро. – Но все же нас двое! Тебе когда-нибудь в жизни приходилось драться?

– Да, пару раз.

Ему хотелось выглядеть убедительным, но это у него плохо получилось. Иногда его задирали Ронни с приятелями, и ему доставалось от них. Он пытался защититься, но кончалось всегда слезами – правда, об этом он предпочел умолчать.

– Тогда зададим этому типу внизу взбучку, которую он не скоро забудет! – прошептала Каро и шагнула к лестнице, сжав кулаки.

– Подожди! – прошипел Симон. – У меня есть идея!

Он торопливо вернулся в пятнадцатый номер, где у брошенного стола стоял трехногий стул. Симон, положив стул на пол, наступил на одну из ножек и надавил на нее, пока дерево не хрустнуло. Потом таким же образом избавился от второй ножки и вернулся к Каро.

– Снизу ничего не было слышно?

Каро отрицательно покачала головой. «Странно, – подумал он. – Я действовал довольно шумно. Тот, кто внизу, должен был меня услышать». – «Он наверняка тебя слышал, – подтвердил противный шипящий голос в его голове и захихикал: – Он ждет, пока ты к нему спустишься! И тогда ты весь в его власти!»

– Держи! – Симон протянул Каро вторую отломанную ножку. – Это все же лучше, чем ничего.

Каро, взяв импровизированное оружие, наградила друга признательной улыбкой. От этой улыбки у него в животе словно бабочки затрепыхали. Такого она наверняка от него не ожидала.

«Видишь, я действительно не трус!» – подумал он, и мерзкий голос внутри умолк.

– Давай я пойду вперед! – предложил он, удивляясь смелости, которую вселила в него улыбка Каро.

Шаг за шагом, ступенька за ступенькой они стали спускаться по деревянной лестнице. В левой руке Симон держал мобильник с включенным фонариком, в правой сжимал обломок ножки стула. Каро шла за ним по пятам.

Холл казался таким же безлюдным, как и когда они вошли. Симон снова обвел всю комнату лучом фонарика.

Никого. Но ведь кто-то же здесь был – сомнений в этом не оставалось. Они оба его слышали. Когда подростки достигли лестничной площадки, Симон заметил следы на покрытом пылью полу. Это были следы кроссовок, и вели они от двери в столовую мимо стойки портье к лестнице. Эти следы явно принадлежали им с Каро. Но там были и другие. Симон не особо любил приключенческую литературу об индейцах, однако собственные следы от чужих отличал. Они не только были рядом с их следами, но и вели в сторону от лестницы. Еще до того, как Симон проследил с фонариком путь незнакомца, он понял, куда тот убежал. Стойка портье была единственным местом, где можно было спрятаться.

Он вопросительно взглянул на Каро, молча кивнув на стойку портье. Девочка понимающе покачала головой. Не спуская со стойки глаз, они медленно пошли дальше, стараясь ступать как можно тише. Симон наизготовку держал ножку стула. Он едва ли верил, что сумеет ею воспользоваться, как полагается в случае нападения. Но, как он перед этим сказал Каро, даже такое оружие – все же лучше, чем ничего.

Когда они проходили мимо стойки, Симон остановился, сделав Каро знак идти дальше. До двери, ведущей в столовую, оставалось несколько метров. Каро, молча кивнув, стала бесшумно красться к выходу за его спиной, а Симон тем временем не спускал глаз со стойки администратора. По-прежнему в темноте никто не двигался, но Симону казалось, что он слышит тихое дыхание. Нет, ему не казалось, он действительно слышал, как кто-то дышит. Быстро и взволнованно.

«Он только и ждет, когда кто-то из нас окажется в одиночестве. Пока Каро здесь нет, он выскочит из-за стойки и накинется на меня». Его сердце бешено заколотилось, готовое выпрыгнуть из груди, а глубоко внутри снова очнулся голос из ночного кошмара: «Симон! Симо-о-он! Наконец-то я до тебя добрался!»

Скрип дверных петель заставил Симона вздрогнуть. Обе створки распахнулись и снова закрылись – Каро была в безопасности. В этот момент за стойкой послышался шорох. Будто кто-то пытался встать на ноги. «Сейчас он меня схватит!» – выстрелом прозвучало в голове. «Ты мо-о-о-ой!»

Охваченный ужасом, Симон, резко повернувшись, тоже бросился к двухстворчатой двери. Толкнув створки, он пулей промчался через столовую. На бегу мальчик краем глаза заметил, что скатерть на одном из столов была откинута вверх. Он был прав! Ему не почудилось. Кто-то здесь был! И гнался за ним!

Со всех ног Симон помчался дальше, через кухонную дверь с круглыми оконцами он выскочил на террасу. Каро дожидалась его там.

– Ну наконец-то!

 

33

В безопасности Симон почувствовал себя, только когда они с Каро снова сидели на велосипедах. Добравшись до выезда с территории отеля, они оглянулись.

– Вау! – едва отдышавшись, пролепетала Каро. – Я чуть не наделала в штанишки от страха.

– Я тоже, – пробурчал Симон. – Кто же там все-таки мог быть?

– Понятия не имею. Но, мне кажется, лучше этого вообще не знать.

– Я слышал, как кто-то дышал за стойкой, – признался Симон.

По спине снова пробежал холодок.

Каро уставилась на него в недоумении.

– А что именно ты видел?

– Ничего.

– В самом деле ничего?

– В самом деле, – подтвердил он. – У меня разыгралась фантазия, только и всего.

– Что ты себе представлял?

Он смущенно опустил взгляд:

– Об этом мне не хотелось бы говорить.

– Ясно, но ты сам подогрел мое любопытство, – сказала Каро, направив свой велосипед чуть ближе к нему. – Мне-то казалось, у нас друг от друга не должно быть секретов, или как?

– Ну да… – Симон, вздохнув, поднял на нее взор.

Эти глаза, этот взгляд. Да, ей действительно можно было рассказать все. Если с кем и стоит быть предельно откровенным, так это с ней. Каро как никто понимает его. Она принимает его таким, какой он есть. Потому что они друг на друга более чем похожи. «Мы принадлежим друг другу, – вспомнил он. – Потому что мы другие».

– Как тебе сказать… – начал он и вынужден был на мгновение замолчать, чтобы перевести дух. – Иногда я вижу вещи, которых на самом деле не существует. Не по-настоящему, конечно, а в мечтах, в моей фантазии. Эти вещи кажутся мне почти реальными… даже вполне реальными. Прежде всего, это мои страхи – то, чего я боюсь. Это началось еще в детстве, но усилилось с тех пор, как Майк перестал жить дома. Иногда, когда родители уходили, а я оставался дома один, я испытывал отвратительный мерзкий страх. Совершенно безумный страх. Я внушил себе, что кто-то следит за мной в комнате. Или в ванной. Или в кухне. Не мог это описать, но чувствовал, что оно меня сожрет, уничтожит. Звучит безумно, правда?

– Вовсе нет, – ответила Каро. – Просто похоже на мальчика, который боится оставаться один дома. Ничего общего с сумасшествием.

Симон судорожно сглотнул:

– Думаю, ты права. Если бы мне велели дать тому чудовищу имя, то я назвал бы его страхом утраты. Тогда стало бы понятно, почему он так усилился после катастрофы.

– Я тоже так считаю. – Каро смотрела на него озабоченно.

– Но это, однако, объясняет не все.

– Почему?

– Иногда мне кажется, что меня реально что-то преследует. Что-то злое, жаждущее меня уничтожить.

– Уничтожить тебя?

Симон кивнул и снова посмотрел на землю. Несомненно, он выглядит как полный фрик. Но он должен рассказать все до конца! Потому что, кроме Каро, ему некому открыться.

– Оно стремится меня уничтожить, потому что считает, что я недостоин жить дальше. – Он был вынужден на мгновение замолчать – пересохло во рту. – Конечно, я понимаю, что этот… – Он снова умолк, подыскивая подходящее слово. – Что ничего подобного в реальности не существует. Мой терапевт считает, что это персонификация чувства вины, так как я – единственный, кто тогда выжил, и теперь виню себя за смерть родителей. Он считает, что я должен воспринимать это как несчастный случай, не более того. И что я ничего не мог поделать, потому что сидел на заднем сиденье… И тогда это прекратится.

– В этом он полностью прав, – согласилась Каро, удивившись, насколько по-взрослому это прозвучало. – Вина – вещь относительная. Не исключено, что кто-то действительно виноват в той аварии, но что это изменит для тебя, узнай ты об этом? Даже если ты выяснишь, как все было, все останется таким, как есть. Оставь прошлое в прошлом и думай о будущем! Единственный путь, который ведет к свету, – это путь вперед. Я понимаю, это требует мужества, и немалого, но оно у тебя есть.

Симон почувствовал ком в горле. Каро в двух словах выразила все то, что он узнал от терапевта. И все-таки ему было трудно приложить эту мысль к себе. Всегда легче сказать, чем сделать. Труднее всего для него было поверить в себя. Потому ему было стыдно, что Каро считает его сильнее, чем он есть на самом деле. Иногда чертовски тяжело перескочить через свою собственную тень!

– Ты действительно так считаешь? – спросил он. – Ты думаешь, что я мужественный?

Каро утвердительно кивнула:

– Послушай, там, в отеле, ты вел себя даже очень смело! Не представляю, что бы я без тебя делала. Вероятно, так бы и сидела в темноте и дрожала, боясь пошевелиться.

Он смущенно улыбнулся:

– Если честно, там я вел себя смело благодаря тебе. Каро склонила голову набок, приподняв одну бровь.

В ее глазах мелькнул огонек.

– Ты снова убедился, что со мной хорошо иметь дело.

– Да, мне с тобой правда хорошо.

Симон отвел взгляд. Он снова почувствовал, что краснеет.

– Мне с тобой тоже, – незатейливо ответила Каро, складывая руки на животе. – Однако сейчас мне явно пошло бы на пользу что-нибудь съестное. Нужно ехать в темпе, иначе столовая закроется. В каникулы работники очень пунктуальны. А после этого стресса у меня зверский голод.

– У меня тоже, – сознался Симон. Но ему страшно не хотелось расставаться с Каро. – Слушай, пошли ко мне, – неожиданно предложил он. – Моя тетка прекрасно готовит, и так много, что всегда остается.

Каро улыбнулась:

– Звучит заманчиво, но лучше отложим до другого раза. Столовская жратва отвратительна, в Средние века повар точно угодил бы на костер, но сейчас мне нужно немного побыть одной. Ты сам-то как?

– Нормально, – успокоил девочку Симон. Он надеялся, что она не уловит разочарования в его голосе.

– В другой раз, хорошо? – добавила Каро.

– О,кей.

Они посмотрели друг другу в глаза, и в этот раз между ними возникло нечто такое, для чего не находилось слов. Что-то хорошее. И глубокое.

– Мы скоро увидимся? – помолчав, спросил Симон. Она подарила ему одну из своих фирменных улыбок.

– Разумеется, ты же должен мне объяснить теорему этого грека. Но в следующий раз, пожалуйста, сделай это так, чтобы я поняла. Обещаешь?

Он приложил к груди два скрещенных пальца, как его когда-то научил Майк.

– Слово чести индейца!

Каро, оседлав велосипед, снова взглянула на него:

– Ты мне нравишься, Симон Штроде! Даже очень.

Затем она, не оглядываясь, поехала по дорожке вниз и вскоре скрылась из виду. У Симона пылало лицо и даже уши – он это чувствовал. Вероятно, он выглядел полным дураком, но теперь это было ему безразлично. Таким счастливым он себя ни разу не чувствовал с тех пор, как остался один. Как она посмотрела на него на прощание…

Ему вспомнилась песня «Always in my head», одна из его любимых. Что-то во взгляде Каро заставило его вспомнить о ней. Он не мог объяснить почему – просто песня так подходила к моменту.

Давя на педали, он стал тихонько напевать про себя мелодию. На отель он не обернулся. А если бы обернулся и пристальнее вгляделся в здание, то непременно заметил бы того, кто наблюдал за ним сквозь прорехи жалюзи семнадцатого номера.

 

34

Когда Тилия вечером спросила Симона, как прошел день, ему не пришлось ничего сочинять. – Хорошо, – ответил он, раскладывая на столе приборы. Он накрывал на три персоны – Майка тоже ждали к ужину. И добавил: – Я поездил по округе на велосипеде Майка, хотел ознакомиться с окрестностями.

В этот момент открылась входная дверь, и, словно по мановению волшебной палочки, на пороге кухни возник Майк. Его волосы еще не успели просохнуть после душа, и он явно не экономил лосьон, чтобы забить запах машинного масла, но так и не сумел.

– Тут вроде обо мне кто-то говорил? – осведомился Майк, взъерошивая Симону волосы.

– Я сегодня прокатился на твоем велосипеде. Надеюсь, ты не против?

– Разумеется, не против. Можешь забрать его себе, малыш. Мне кажется, за последние два дня ты намотал на нем больше километров, чем я за последние два года.

– Ты серьезно?

– Вполне. Велик теперь твой, о, кей? Я все равно не катаюсь на нем. Пусть лучше он используется по назначению.

Симон радостно улыбнулся:

– Спасибо, Майк!

– Не за что. – Майк дружески пихнул его кулаком в бок. – Следи, чтобы цепь вовремя получала свою порцию смазки. Велосипед простоял без движения целую вечность. Напомни мне потом. У меня лежит новая упаковка смазки.

– Есть, капитан!

– Мне нравится, что ты интересуешься своим новым местом обитания, – сказала Тилия, добавляя в приготовленное картофельное пюре кусок сливочного масла – последний штрих в кулинарном шедевре. Потом она поставила кастрюлю на стол и одарила Симона, как ей казалось, материнской улыбкой. – Где же ты все-таки побывал?

– Ездил в гору по лесной тропинке.

Симон смотрел на дымящееся пюре, и его желудок издал тихое урчание. Он подумал о Каро. Что ей сегодня дали на обед? Хочется надеяться, что-нибудь приличное, а не напоминающее помои.

– По лесной тропинке?

Тут только он заметил, что улыбка на лице Тилии застыла неприятной гримасой, будто он допустил бестактность или признался в чем-то запретном. Наверное, решила, что он ездил к месту катастрофы. Казалось, тетя раздумывает, поднимать ли эту тему и как. Но Симону говорить об этом не хотелось. Он решил уйти в сторону, утаив главное.

– В лесу гораздо больше тени, и я поехал в направлении Фаленберга. Потом, свернув в лес, узнал место, где мы когда-то с дедушкой собирали грибы.

– Ты был наверху, у заброшенного отеля? – спросил Майк, вынимая три стакана из кухонного шкафа.

– Да, но для лисичек еще рано.

– Они же никогда тебе особенно не нравились? – Майк налил колы в свой стакан и засмеялся. – Помнишь, как ты их тогда называл?

– Лисички-поганички, – сказал Симон, засмеявшись в ответ.

– Или вонючки, потому что они казались тебе противными. Ведь мама вечно их переваривала. И они выглядели на тарелке так, будто кто-то их уже прожевал и переварил!

– Мальчики, прошу вас… – вмешалась Тилия, разыграв возмущение, хотя сама едва удерживалась от смеха.

Симон вспомнил замечание Каро про понос слона, и ему тоже пришлось сдерживаться, чтобы не разразиться хохотом. Он охотно бы рассказал Майку о Каро, но не сейчас, а когда они будут вдвоем. Ни к чему тетушке Тилии знать обо всем, решил он. Эта тема для братьев.

– Нет, серьезно, Симон, – вставила Тилия, – чего это тебя понесло одного в лес? Тем более сейчас. Кто знает, вдруг то, о чем судачат люди, правда?

– А о чем они судачат?

– Ну… – Тилия неопределенно развела руками. – После исчезновения Леони ходят самые разные слухи. Говорят, будто в лесу завелся маньяк и девочка стала его жертвой.

– О чем только люди не чешут языками… День-то долгий, – сказал Майк. – Единственное, что нашли в лесу, так это ее сумочку. Само по себе это еще ничего не доказывает. Можно только предположить, что девочка убежала в лес из дому.

– Но на сумочке обнаружили ее кровь, – уточнила Тилия. – Хорошо бы твои слова оказались правдой и это были бы лишь глупые сплетни. Но никогда точно не знаешь.

Она огляделась по сторонам, будто маньяк мог сейчас наблюдать за ними через окно. Или неожиданно напасть, выскочив из кухонного шкафа. Затем Тилия снова повернулась к Симону:

– Симон, обещай мне, пожалуйста, что будешь осторожен, хорошо? Если еще и с тобой что-нибудь случится, я просто умру! Такого я точно не переживу.

– Не беспокойся, я все понимаю. И я ведь уже не ребенок.

Он вспомнил о том, что произошло в отеле. О неизвестном субъекте, от которого они с Каро прятались, а потом сбежали. О чьем-то дыхании за стойкой портье. Если верить слухам и они действительно едва не нарвались на маньяка, то им здорово повезло! Если бы Тилия знала, что Симон был на волосок от опасности, она бы заперла его на ключ. Пока этого психопата не схватили бы. И сидел бы Симон под домашним арестом до конца каникул – разумеется, в целях его же безопасности.

– Конечно, ты уже не ребенок, – согласилась тетя, глядя на него серьезно. – Но Леони тоже не была ребенком. Она даже чуть старше тебя, не забывай.

Когда до Симона дошло, что тетя говорит о Леони в прошедшем времени, его в жар бросило. Все, наверное, думают, что девочки уже нет в живых. Однако странно, что преступник не потребовал выкупа, что криминалисты вообще не обнаружили никаких следов. Мнения Майка о том, что девочка просто сбежала из дому, Симон не разделял. Кому-то она должна была попасться на глаза. Водителю, который подвез ее, шоферу автобуса или кому-то из пассажиров поезда… Но ее никто больше не видел – разве что ее вероятный убийца.

– Давайте сменим тему, – предложил Майк. – Я сегодня серьезно поработал и посему голоден как волк. Да и Симон, наверное, тоже. Сколько тарелок собрался съесть, малыш?

– Всего одну, – ответила вместо него Тилия с хитринкой в глазах. – У меня есть сюрприз для тебя, Симон. Посмотри-ка сюда.

Она открыла кухонный шкафчик и вынула оттуда белую пластиковую тарелку. Та была разделена на три сектора – главную часть для основного блюда и две поменьше для гарниров.

– О, здорово! – обрадовался Симон. – Большое спасибо.

– Не за что, дорогой. Я перерыла весь магазин товаров для дома. К сожалению, эти раздельные тарелки из вот такого тонкого пластика по 100 штук в упаковке. На какое-то время тебе этого хватит. Можешь взять их с собой в интернат, если посуда в столовой тебе не подойдет.

Симон смотрел на пластиковую тарелочку в своих руках. Мило задуманный жест, подумал он. Но, как и напоминание об интернате, эта пластиковая тарелочка показалась ему лишь прощальным подарком для паренька, у которого не все дома. Он воздержался от комментариев, вернулся к столу и сел на свое место. «Нет, на место для гостя, – одернул себя Симон. – Для чокнутого племянника, которому купили пластиковые менажницы». Тилия, безусловно, так не думала. Но темное чувство, уже почти забытое, снова прокралось в его мозг.

– Активнее работайте ложками, мальчики! – сказала тетя, будто не замечая его реакции. – Сегодня я выполнила заказ Симона: рыбные палочки с картофельным пюре и соусом.

Симон безрадостно смотрел на еду и снова вспомнил о соседской кошке. Майк взглянул на него; казалось, старший брат пытается понять, что происходит с младшим. Сев рядом с Симоном, он наложил пюре себе и ему. После этого разложил по тарелкам рыбные палочки – по три на брата, – положил их аккуратно, вплотную друг к другу, как нравилось Симону.

– Раз уж мы сегодня заговорили об этом, – сказал Майк, – то и у меня есть для тебя сюрприз. Найдется минутка после еды? Хочу кое-что показать.

– О,кей, – сказал Симон и воткнул вилку в пюре. – А что?

– Если я тебе сейчас скажу, то это уже не будет сюрпризом.

Майк подмигнул брату. От него все еще пахло машинным маслом. Этот запах был неотделим от Майка и знаком Симону с тех давних пор, когда старший брат еще жил дома.

Раньше Майк часто забирал мотор своего забарахлившего мопеда или мотороллера к себе в комнату и чинил его там. Или «чуть подкрашивал». Поэтому пол на той половине комнаты, которую занимал Майк, был всегда застелен листом картона. Картон призван был скрывать масляные пятна на ворсистом ковре, но не всегда с этой задачей справлялся.

Мама яростно протестовала против «ремонтных работ» в комнате, но Майк ее не слушал. В те времена у него еще не было гаража, а следовательно, и мастерской. Лишь позже, когда стычки Майка с матерью участились и ожесточились, Ларс Штроде за немалые деньги арендовал для него гараж. С тех пор Майк оттуда почти не вылезал. Если машина родителей барахлила, он чинил ее. Майк в технике был настоящим гением – Симон не сомневался, что его брату под силу смастерить или починить что угодно.

«Жаль только, что ты, Майк, не можешь соорудить для меня машину времени, – с грустью думал Симон. – Чтобы она перенесла меня в прошлое. Не в очень далекое прошлое, только до того самого дня… Я сделал бы так, чтобы мы вообще никуда не поехали в тот злосчастный день. Что-нибудь придумал бы. И тогда ничего не произошло бы. Вообще ничего. Все осталось бы так, как было».

Он не подозревал, что Майк как раз готовит для него своего рода машину времени. Не такую, конечно, как в старых кинофильмах о мутантах-морлоках, которых он страшился 10-летним мальчишкой. Но все равно вышло нечто, способное перенести младшего брата в прошлое.

Пока они обедали, мысли Симона вертелись вокруг Каро – она притягивала его как магнит.

 

35

Когда они потом шли по усыпанной гравием тропинке на задний двор, солнце уже успело опуститься, окрасив вечернее небо в багровый цвет. Ветерок приносил летнюю духоту и запах дождя, хотя небо оставалось безоблачным. У заднего угла дома перед тем, как свернуть во двор, Майк внезапно остановился и оглянулся, желая удостовериться, что Тилия не увязалась за ними. Да она и не стала бы – в этот час Тилия усаживалась перед телевизором посмотреть любимый сериал, – но Майк должен был убедиться.

– Проходи, малыш, – сказал он. Голос его отчего-то звучал глухо. – То, что я тебе сейчас покажу, должно остаться между нами. Тилия мне голову оторвет, если узнает. А если она еще и растреплет об этом в нашей автомобильной фирме, я останусь без работы… Поэтому ты должен мне пообещать, что будешь строго хранить этот секрет. Даешь слово?

– Конечно, ты же знаешь.

– Ты все-таки должен мне пообещать.

Симон кивнул и скрестил пальцы на груди, как сегодня днем перед Каро.

– Честное слово индейца!

Майк улыбнулся:

– Еще не забыл наши игры?

– Их не забыть – это ведь ты меня научил. Когда ты чуть было не устроил пожар, бросив окурок в мусорный бак.

Майк покачал головой:

– Ты и это помнишь!

– Слушай, такое разве забудешь. Если бы об этом узнали, нам знаешь как досталось бы.

– Никто и не узнал, потому что ни ты, ни я не проговорились, – с отрешенным видом подтвердил Майк.

Симону показалось, что брат вспоминает о том дне. Майку тогда было четырнадцать, а Симону – всего восемь. Они спрятались за мусорными контейнерами у дома, и там Майк выкурил первую – и, возможно, единственную – в жизни сигарету. Майку хотелось выглядеть крутым, таким, как Джеймс Дин на огромной афише над входом в кинотеатр. Но он закашлялся так, что едва не задохнулся. Их заметила соседка, и Майк с перепугу бросил окурок в мусорный бак, не думая о последствиях. Через полчаса в их район вызвали пожарную команду. Прибыла на место и полиция. Но на след братьев никто не вышел. «Теперь мы связаны крепко-накрепко», – сказал Майк тогда.

И сейчас, спустя восемь лет, Симон повторил эти слова.

– С тех пор ничего не изменилось, – добавил он.

– Это правда. В каком-то смысле ты такой же, как тогда.

– Да, как тогда. Я скучаю по тому времени, Майк.

– Я тоже, малыш. Я тоже.

Он коротко пожал Симону руку. На какой-то миг весь мир вокруг замер. Они очутились где-то между пластами времени, между «тогда» и «сейчас». Потом Майк отпустил его руку.

– Но жизнь не стоит на месте, а двигается. Только вперед. И поэтому я сейчас здесь – ради тебя. Пойдем.

Майк прошел на задний двор. Симон последовал за ним. Наконец он увидел, что старший брат приготовил для него. И остановился как вкопанный.

– Это та же самая модель, – сказал Майк, указав на синий «Форд-Комби», припаркованный у входа в его квартиру, там, где прошлой ночью стоял мотороллер Мелины. – Тот же год выпуска и то же исполнение. Его пригнал один клиент, чтобы я сменил тормозные колодки. И я сразу же подумал о тебе.

Симон открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не смог произнести ни звука. Его голову будто чисто вымели изнутри. Все, что он мог, – это стоять и молча таращиться на машину. Именно так выглядел автомобиль отца! Такой же начищенный и ухоженный, – до того, как превратился в искореженную и почерневшую от огня груду металла. Лишь кронштейн щитка номерного знака с рекламой фирмы «Вольф» отличал эту машину от отцовской.

Майк подошел к Симону и обнял его за плечи:

– Тилия говорила, что ты после аварии боишься садиться в машину. Что на тебя сразу накатывает панический страх. Все на самом деле так плохо?

Симон молча кивнул. Он все еще не мог говорить. Казалось, что-то сдавило ему глотку. Майк, пытаясь успокоить мальчика, сжал ему плечо:

– Нечего стыдиться. Я вот до сих пор так и не смог заставить себя съездить на место катастрофы. А ты съездил. Знаешь, окажись я на твоем месте, я бы наверняка чувствовал себя точно так же.

Симон взглянул на брата. Со времени эпизода с курением за мусорными баками он подрос, но так и не догнал Майка.

– Это происходит каждый раз, – сдавленным голосом произнес он. – И я не представляю, когда избавлюсь от этого. Стоит оказаться в машине, как перед глазами возникают одни и те же страшные картины. А что касается этой машины, достаточно только взглянуть на нее.

– Я тебя понимаю. Я рассказывал, как я в детстве дико боялся воды?

Симон изумленно покачал головой. Он не мог себе представить, что его старший брат вообще чего-то мог бояться.

– Вот видишь, – негромко хмыкнул Майк. – Скорее всего, это было еще до твоего рождения. Мне было лет шесть, может, семь. Если кому-то и подходит слово «водобоязнь», так это мне в том возрасте. Я просто с ума сходил, если нужно было мыться в ванне. Мама и так никогда не наполняла ванну до краев – из-за высоких счетов за воду, заботы об окружающей среде и все такое. А купание всякий раз становилось для меня кошмаром! Думаю, из-за того, что я однажды услышал: можно утонуть даже в луже. С тех пор я за километр обходил лужи, даже лужицы. – Майк пожал плечами. – Разумеется, это не идет ни в какое сравнение с твоими ужасами, но в какой-то мере соприкосновение с водой травмировало меня.

Симон все еще не мог поверить в то, что Майк только что рассказал ему.

– Но мы же летом купались в море. И ты еще в школе заработал значок за победу в соревнованиях по плаванию.

– О, это было намного позже! После того, как папа избавил меня от водобоязни.

– Он тебя… Что-что?

Майк засмеялся:

– Хочешь верь, хочешь нет, но он однажды взял и столкнул меня в бассейн. Правда, сразу же прыгнул вслед за мной. А когда я отбрыкивался и отплевывался, папа мне показал, как надо плавать. Разумеется, это было чистое безумие – со мной что угодно могло случиться. Но с того момента все мои страхи как рукой сняло. Напротив, я стал получать от плавания огромное удовольствие, меня было не вытащить из бассейна. – Он снова усмехнулся. – Видишь, каким сумасбродом мог быть наш с тобой папочка.

Симон не верил своим ушам.

– Просто взял и швырнул тебя в бассейн? Кошмар!

– Ну и что? К слову сказать, там было не слишком глубоко. Ничего со мной не случилось. Один легкий толчок, и все. Ну, не самый приятный способ, но от страха я избавился. Я понимаю, узнай об этом Мелина, она точно возразила бы: мол, с педагогической точки зрения папа действовал неправильно. И бог весть как корила бы его за это. Мелина собирается изучать психологию и убеждена, что если долго-долго говорить о своих проблемах, они разрешатся. Но я смотрю на это по-другому. Не верю, что все на свете можно решить одними лишь словами. К проблемам надо поворачиваться лицом. И часто приходишь к выводу, что твой страх не имеет под собой почвы. У меня никогда не было полного взаимопонимания с отцом, но вот этому я у него научился.

Симон снова взглянул на машину. Несмотря на рассказанную Майком историю, этот автомобиль по-прежнему казался ему угрожающим. Симон не мог этого объяснить, но ему хотелось осторожно обойти машину, как Майк когда-то обходил лужи.

– Хочешь попробовать? – спросил брат. Казалось, он читает его мысли. – Я только предлагаю, ты можешь и отказаться. Но вдруг тебе это поможет?

Симон смотрел на машину. Несмотря на теплый вечер, его бил озноб. Будто от этой колымаги исходил холод. «Сядь в машину, и умрешь! – нашептывал голос из его снов. – Помни: ты тоже должен был умереть!» Затем он услышал голос Каро, мягкий и тихий: «Единственный путь, который ведет к свету, это путь вперед. Я понимаю, это требует мужества, и немалого, но оно у тебя есть». Каро верила в него, верил в него и Майк, и теперь пора было и ему поверить в себя.

– Ну хорошо. – Откашлявшись, Симон избавился от противного комка в горле. – Давай попробуем!

– Отлично, вот теперь я вижу: это мой брат!

Майк с гордостью смотрел на Симона. Потом похлопал его по плечу и достал из кармана ключи от машины.

 

36

Сначала Симону показалось, будто у него ноги в землю вросли. Словно вдруг на них появились корни, которые глубоко ушли в почву, не позволяя сдвинуться с места.

– Не волнуйся, у тебя все получится! – словно издали звучал подбадривающий голос Майка. – С тобой ничего не случится. Это всего лишь машина.

Симон почувствовал, как у него на лбу выступили капельки пота. По спине между лопаток тоже струился пот, холодный и дурно пахнущий. В стрессовых ситуациях организм выбрасывает в кровь большие дозы адреналина – отсюда и этот специфический запах страха. Симон знал это из книг, но в первую очередь – из собственного опыта. Он надеялся, что Майк все верно рассчитал и что этот приступ панического страха станет последним.

«От меня требуется только подойти к этой машине и сесть в нее, – сказал он себе. – Чтобы убедиться, что это всего лишь машина. Всего лишь машина. И все будет так, как говорит Майк: со мной ничего не случится».

Сделав еще один глубокий вдох, Симон наконец заставил себя сдвинуться с места. Медленно. Осторожно. Шаг за шагом. Симону казалось, будто его ноги стали резиновыми – ни мышц, ни костей, ни крови, но переставлять их он все же мог. Шаг за шагом. Все ближе и ближе к машине. Казалось, «Форд» терпеливо ждет его. Как паук, подкарауливающий его в сетях паутины. В лучах заходящего солнца темно-синяя краска приобрела удивительный оттенок. «Будто сейчас раскалится», – мелькнула мысль у Симона.

Воздух вокруг нагретой солнцем машины струился маревом. На полированном капоте мальчик заметил дохлую муху. Она лежала, вытянув угловатые лапки, словно горячий лак убил ее. «Сгорела! – пронеслось у него в голове. – Конечно же, она сгорела!» Симона била дрожь, пот лил с него ручьями. Будто на него вылили ведро ледяной воды. Но он шагал дальше, зная, что, стоит ему сейчас остановиться, он тут же повернется и убежит прочь. И тогда страх будет донимать его до конца жизни. «Прекрати! Дальше, дальше!»

До широкого багажника вытянутого в длину «Комби» оставалось каких-то шесть шагов. Симон прочел на табличке номер. Он обратил внимание на букву «S». Значит, Штутгарт. А на машине отца стоял номерной знак Фаленберга.

FAH BW 603

Еще пять шагов. Сумма цифр составляла девять. На этом Симон постарался сконцентрироваться, чтобы подавить страх.

– Девятка, что означает девятка? – шептал он про себя, чтобы Майк не расслышал. – Девять – натуральное число. Число – квадрат трех. Последнее однозначное число в десятичной системе исчисления. У полузащитников в футболе девятка на майке. Девять месяцев – это три четверти года. Дети рождаются через девять месяцев. У кошки девять жизней, как говорят. В кегельбане ставят девять кеглей, а в судоку девять раз по девять клеточек…

Еще четыре шага. Теперь Симон чувствовал исходивший от автомобиля запах – разогретый металл, политура и резина.

– В нумерологии девятка означает… она означает… Черт, что же она означает?

Он не мог вспомнить, страх блокировал его сознание. Отерев лицо тыльной стороной ладони, мальчик изо всех сил пытался сосредоточиться. Еще три шага.

– Это «Форд-Мондео», – продолжил он. – «Мондео» начали выпускать в 1993 году. Сначала его выпускали в Бельгии, а потом и в Испании. Отец всегда ездил на «Форде». Он был лоялен этой марке, как выражаются маркетологи. «Комби» очень целесообразно сконструирован, – повторял он, – в него столько влезает». Даже огромный чемодан мамы, когда мы ездили в отпуск. Тогда было жаркое лето. Такое же жаркое, как нынешнее.

Еще два шага. Симон не поддавался искушению оглянуться на Майка. То, что ему предстояло, он должен одолеть в одиночку. Никого ему больше не нужно. Он и один справится. «…Это требует мужества, и немалого, но оно у тебя есть». Снова где-то глубоко внутри он услышал голос Каро. «Но оно у тебя есть». Остался всего один шаг. Самый тяжелый из всех. Наконец Симон приблизился.

– Это всего лишь машина, – прошептал он. – Ничего не случится. Я просто должен в нее сесть.

Его рука, казалось, налилась свинцом. Дрожащей ладонью он дотронулся до ручки дверцы. Обычный жест. Оставалось поднять ручку вверх и потянуть на себя дверцу. Все это умеют. Миллионы людей открывают дверцы машин – в эту секунду, наверное, тысячи. Садятся в машину, едут, куда нужно, а потом выходят из нее. Даже не задумываясь. Это нечто само собой разумеющееся. Но только не для него. Симону казалось, что он уже занес ногу, чтобы вступить в ад. В ад! И тут он вспомнил. В нумерологии девятка обозначала Дьявола! Все оккультное, сокрытое, темное.

«Нет, нет, нет! Об этом нельзя даже думать! Я просто сяду в машину. Так же, как раньше, до того, как все случилось». Он представил себе, что родители уже сели в машину и ждут его. Что они собрались просто съездить за покупками и Симона это радует. Вероятно, на карманные деньги он купит себе новую компьютерную игру или математический словарь. Этих карманных денег вечно не хватает. Возможно, он найдет такой словарь, где будет доходчиво объяснена теорема Пифагора, и Каро без труда поймет ее. Да, подобные размышления успокаивали. Каро была права: в фантазиях возможно все.

Внезапно его рука стала легче. Взявшись за ручку дверцы, он спокойно открыл ее. Вот так! И ничего страшного не произошло! Симон протиснулся в салон, усевшись на заднее сиденье. Сзади справа, как всегда. Ему показалось, что он сидит в автомобиле родителей. Тот же запах – синтетической ткани и пластмассы. Даже обивка кресел и та была такой же.

– Думаю, можно трогаться с места, – сказал он, обращаясь к двум передним пустым сиденьям. И хихикнул.

Его смешок вышел хоть и вымученным, но все-таки в нем слышалось облегчение. В чем-то Симону эта ситуация казалась даже смешной. И чего он так боялся? «Мне это нравится, видите? Только тут почему-то собачий холод. Ну как, вы гордитесь мной?» Разумеется, ответа он не получил. Но Симон ни капельки не сомневался, что, будь здесь сейчас его родители, они точно гордились бы своим сыном.

– Я смелый, да будет вам известно. Я больше не боюсь. Смотрите, сейчас я даже дверь захлопну! И ничего не случится. Это всего лишь машина.

Ему было безразлично, что подумает о нем Майк или кто-то еще, услышав, как он беседует с двумя пустыми сиденьями. Майк и все остальное отступило на задний план. Важным было то, что он перестал бояться. Только это и имело значение.

– Сработало!

Симон радостно вскрикнул и закрыл дверцу. Затем пристегнулся ремнем безопасности.

– Я готов и пристегнут, – сказал он спинкам передних сидений. – Ну, куда едем?

Он положил голову на подголовник. В салоне было тихо. Приятная такая тишина. Не зловещая. Симон посмотрел на белый потолок салона и вздохнул. И тут его разобрал смех, мальчик смеялся, избавляясь от постепенно отпускавшей его скованности.

Наконец! Все было позади. Он победил свой страх. С улыбкой Симон обернулся и посмотрел на Майка через стекло. Майк ждал в нескольких метрах от машины. Он понимал, что для Симона наступил важный момент. Брат улыбнулся, помахал рукой и поднял большой палец вверх. «Вот видишь, ничего страшного, – было написано на его радостном лице. – Я же говорил тебе». В этот момент Симон вдруг услышал тихий шорох с переднего сиденья.

– Привет, Симон!

Голос шел с сиденья водителя. Но там никого не было! Он с ужасом таращился на спинку – больше он ничего не мог видеть. В зеркале заднего вида никто не отражался. Сиденье водителя должно было быть пустым, и тем не менее…

– Мы вовсе не гордимся тобой, – строго произнес голос.

И Симон этот голос узнал.

– Папа?

– И да и нет, – ответил уже другой голос. Он слышался с сиденья рядом с водительским. И звучал в точности как голос матери, когда она чуточку сердилась.

Затем спинки кресел качнулись, издав легкий скрип. И тут к нему повернулись две жутких обезображенных физиономии. С выпученными от ужаса глазами и разинутыми ртами. Симон видел перед собой две обугленные фигуры. Кое-где они даже дымились. Салон наполнялся омерзительно сладковатым смрадом горелой плоти. Фигуры смотрели на него горящими глазами, в которых больше не осталось ничего человеческого. Это были хищные, полные ненависти глаза, в которых плескалась злоба.

– Ты тоже должен был умереть, – проскрипела одна из ужасных фигур.

При каждом слове оттуда, где должен был находиться рот, выплывало облачко дыма. Второе обугленное лицо попробовало изобразить усмешку.

– Тебе больше не ускользнуть! – выплюнули обожженные губы.

Симон громко закричал. Его тело сотрясала неукротимая дрожь. Как безумный, он вцепился в ремень безопасности и никак не мог отстегнуться. Обе ужасные фигуры протянули к нему руки. Руки, сгоревшие до костей. Обугленные кости пальцев тянулись вперед, касались его, пытались его ухватить. «Иди к нам, Симон! Туда, где тебе самое место!» Голоса были чужие, незнакомые и непривычные, звучали они жестко, будто глотки говорящих затвердели. Оба призрака залились похожим на жуткий клекот смехом и снова попытались дотянуться до мальчика.

– Сейчас они меня схватят и разорвут! Утащат… они утащат меня в ад!

Ослепленный паникой, Симон рванул ремень, но тщетно. Взмокшие от страха пальцы скользили по ремню, мешали схватить его и расстегнуть замок. Почерневшие кости пальцев почти настигли Симона, но тут раздался щелчок. В долю секунды он понял, что ему наконец-то удалось отстегнуть ремень. Он свободен! Симон с криком рванул на себя дверцу. Выскочив из салона машины, он рухнул на землю. Резкая боль обожгла его голые коленки, и тут все завертелось у него перед глазами. Где-то вблизи прозвучал обеспокоенный голос брата:

– Симон! Господи, малыш, что случилось?

Затем все вокруг превратилось в хаос вспышек, криков, непонятных шумов, и рассудок уже был не властен над Симоном. Тело содрогалось в конвульсиях, нестерпимая боль пронзила желудок. Его вырвало. Но и это не избавило мальчика от ощущения страшного удушья. И когда ему показалось, что он вот-вот умрет, припадок внезапно кончился.

Кашляя, совершенно обессиленный, он сел на земле. Голова все еще кружилась. Он вытер руками рот, стер слюну. Затем и головокружение унялось. Он с удивлением смотрел на лужицы из пюре и рыбных палочек в соусе. Прямо перед собой на плитах он увидел ступни в красных балетках. Одна щиколотка была обвита цепочкой, на которой качалось маленькое красное сердечко. «Такое же красное, как туфли. Опять я все испоганил», – подумал Симон безо всякой связи. Вдруг ноги, будто их расколдовали, быстро шагнули назад. Симон услышал над собой вскрик отвращения. В раздражении подняв голову, он увидел испуганное лицо Мелины.

– Ой, привет, Симон…

Больше она не сказала ничего.

 

37

«В ад! Туда, где тебе место!» Казалось, эти полные ненависти слова отскакивают от кафельных плиток в ванной комнате Майка, где Симон приходил в себя. Он старался не прислушиваться к голосам в голове. Держась рукой за стояк, он отвернул кран и сунул голову под струю воды.

Пришлось потерпеть некоторое время, но холодная вода сняла шок. Симон держал голову под водой, пока не свело холодом затылок. Только тогда Симон оперся о край ванны и взглянул на себя в зеркало. На него смотрело пепельно-бледное лицо с мешками под глазами и покрасневшими веками. Он снова столкнулся с ужасом – и печалью, необъяснимой, глубокой печалью. Что пошло не так? Почему его фантазии приобретают такие отвратительные черты? Когда это наконец закончится? Хватит и того, что он лишился родителей столь ужасным образом. Почему его до сих пор мучают эти жуткие видения? «Это твое чувство вины, – как в свое время сказал доктор Форстнер, и сейчас эти слова всплыли в памяти. – Потому что ты выжил, а твои родители – нет».

– Неужели это никогда не кончится? – шепнул Симон отражению в зеркале.

Но бледный худой подросток с глубоко запавшими грустными глазами не знал ответа. Взгляд Симона наткнулся на туалетную полочку рядом с зеркалом, где лежали бритвенные принадлежности Майка. Яркий безжалостный свет верхней лампы высветил бритву, и Симон почувствовал, как шрамы на запястьях снова зачесались. «Нельзя об этом думать», – снова услышал он в своем мозгу голос Каро. Ему казалось, будто она смотрит ему через плечо. Хотелось бы, чтобы так и было сейчас.

– Может, мне позвонить доктору Форстнеру? – прошептал он самому себе. – Попроситься к нему на прием?

Мысль эта сама по себе была не такая уж и плохая, но в данный момент неосуществимая. Симон вспомнил, что психиатр все еще в отпуске. Когда они прощались, доктор Форстнер предупредил его об этом. Симон мог обратиться к кому-то из его коллег. Доктору Грюнбергу Симон не хотел звонить под дулом пистолета. Тот снова упрячет его в клинику и начнет пичкать медикаментами. Это единственное, что доктор Грюнберг мог рекомендовать членам «Почетного клуба чокнутых».

Симон живо представил себе, как шепелявый психиатр в толстенных очках говорит: «Возьми свои таблетки и успокойся. Все будет хорошо!» При этом «все» звучало как «вшо». В какой-то момент Симон даже поверил, что «вшо будет хорошо», и послушно глотал пилюли, которые ему трижды в день приносили на подносе в маленьких белых пакетиках. Но разве это помогло? Нет. Иначе бы он сейчас спокойно сел в машину и не видел бы этих адских тварей, жаждущих утащить его с собой.

Снова закружилась голова, и он вынужден был присесть на крышку унитаза. Уперев локти в колени, мальчик бессильно уронил голову в ладони. Ему хотелось плакать. Хоть чуть-чуть, хоть несколько слезинок, чтобы избавиться от раздиравшего душу напряжения.

Кто-то постучал в дверь ванной комнаты.

– Как ты там? – Это был Майк. – Тебе что-нибудь нужно?

– Все о, кей, – ответил Симон. Его голос звучал ломко и глухо. – Сейчас выйду.

– Хорошо. Мелина заварила тебе чай. Мы в гостиной. Затем шаги брата удалились, и в ванной снова воцарилась тишина. Слышалось только воркование голубей, сидевших у распахнутого окошка на крыше. Симону казалось, что птицы над ним смеются: «Трусишка! Трусишка! Неудачник!» Это заставило его вспомнить о Ронни.

«Поглядите только на этого трусливого зайца! – В голосе его врага слышалась насмешка. – Он даже не может сесть в машину, притворщик! Иди сюда, и я выбью эти сумасшедшие мысли у тебя из башки!» Симон растер щеки и даже дал себе пару легких оплеух. Было больно, но все же Симону стало чуточку легче. И очень кстати, потому что Майк наверняка ругал себя за происшедшее. Ведь это он уговорил Симона сесть в машину. Увидев брата в таком состоянии, Майк себе этого не простит. А вот этого Симону очень не хотелось.

Майк здорово придумал – на него столь радикальный метод лечения в свое время вон как подействовал. Избавил его от водобоязни. Но у Симона все было по-другому. Атака на донимавшие его страхи ни к чему не привела, напротив, ему стало еще хуже. Чокнутый он, вот кто!

Когда Симон убедился, что щеки раскраснелись от пощечин, он решил встать. Пришлось ухватиться за край ванны, чтобы не свалиться, и он едва не опрокинул сушилку для белья, но вовремя подхватил ее и поставил на место. Потом поднял с пола носки Майка и трусики Мелины и снова повесил их на сушилку. Но что-то вдруг заставило его приглядеться к предмету женского туалета. «Странно, – подумал он, – такие трусики я уже где-то видел».

Какое-то время он не мог ничего сообразить, но потом вспомнил, что точно такие же трусики нашла Каро в заброшенной гостинице. Такие же, самые простые черные трусики. Симон разглядел ярлычок, на котором стояли буквы «H&M». Ничего удивительного – это была недорогая одежда массового производства. У многих в шифоньерах полным-полно этой дешевой дребедени, не у одной же Мелины. И у самого Симона трусы тоже были из этого же магазина. Да и мама часто делала там покупки. «На белье можно всегда сэкономить, особенно для мальчиков, – повторяла она. – Важно, что носишь поверх».

То, что Мелина носит такие же трусики, какие нашла Каро в отеле, ровно ничего не значило. А даже если и носит, Симону сейчас было не до этого. Его терзали совсем другие заботы.

 

38

Тогда, семь лет назад, после случая с поджогом мусорного бака, в дверь семьи Штроде позвонили полицейские. Двое в форме, а третий – крепкий мужчина с по-военному короткой стрижкой – был в джинсах и кожаной куртке. Он представился старшим комиссаром уголовной полиции Вебером и протянул Майку служебное удостоверение.

– Где ваше пальто? – спросил Симон. – Я слышал, комиссары всегда носят пальто.

Вебер улыбнулся.

– Не стоит верить всему, что ты видишь в сериале «Место преступления», мальчик, – сказал он. Затем снова посерьезнел и обратился к Майку: – Ваши родители дома?

– Нет, и я не знаю, когда они вернутся, – солгал Майк, хотя он точно знал, что мама вышла за покупками и скоро вернется, а до возвращения отца с работы осталось меньше часа. – А что случилось?

– Мы хотим знать, что вы делали около мусорного контейнера. Вас там видели.

Симон и сейчас помнил строгий взгляд, каким комиссар смотрел на них обоих. Вероятно, он надеялся разглядеть на их лицах чувство вины. В случае с Симоном ему это почти удалось. Тут Майк выступил вперед:

– Вы его нашли?

Полицейский удивленно посмотрел на мальчика:

– Что нашли?

– Мой «Порше 119 Каррера», тип 997. Я сам его собрал.

– Хочешь повесить мне лапшу на уши, мальчик?

Симон догадался: Майк ждет, чтобы он пришел ему на помощь.

– Нет, это действительно его модель машины. Она куда-то делась, и мы ее искали. Могу показать вам пульт управления, если хотите.

– Да брось, – отмахнулся Вебер и снова принялся сверлить мальчиков глазами. – Вы оба там курили?

Майк отрицательно замотал головой:

– Мы? Курили? Да никогда в жизни!

– Папа говорил, от курения бывает рак легких и можно задохнуться, – добавил Симон, и на этот раз он не лгал. Отец не выносил курения.

– Значит, если мы сейчас произведем обыск в вашей квартире, то сигарет не найдем? – задал вопрос Вебер.

В этот раз отрицательно покачал головой Симон.

– Во-первых, у нас никто не курит, – сказал он. Это было не совсем так, потому что мама иногда могла выкурить сигарету на балконе, чаще всего – если была рассержена. – А во-вторых, у вас нет права обыскивать нашу квартиру. Для этого нужен ордер, а у вас его при себе нет, не так ли?

Вебер рассмеялся.

– Тебе нужно идти в юристы, – сказал он Симону. – Из тебя выйдет отличный прокурор.

– Нет, я не хочу быть прокурором, – серьезным тоном возразил мальчик. – Хочу изучать математику. Это куда увлекательнее.

– Ну, как знаешь. Наверняка из вас обоих получились бы и неплохие игроки в покер. И в следующий раз будьте осторожнее с открытым огнем, хорошо? Искра запросто и в глаз может попасть.

Они с самым невинным видом заверили полицейских, что впредь будут осторожнее с открытым огнем. Вебер пожелал Майку успехов в поисках модели, и все трое представителей власти ушли. Один из них, уходя, оглянулся на братьев и смерил их укоризненным взглядом.

Когда Майк и Симон снова остались одни, старший посмотрел на младшего и извинился:

– Я не хотел втягивать тебя ни во что подобное, малыш. Сорри, что тебе пришлось лгать из-за меня. Знаю, как нелегко тебе это дается.

– Ничего, – ответил Симон, – мы ведь должны держаться вместе.

– Мы так и делаем. Отныне и навсегда! – Майк протянул ему раскрытую ладонь.

– Отныне и навсегда! – подтвердил Симон торжественно.

Братья обнялись и похлопали друг друга по плечам, чтобы скрепить клятву.

 

39

Когда Симон вышел из ванной, Майк сидел на своей обшарпанной софе, глядя на него виновато, как тогда, в детстве. С той поры минуло восемь лет. Майк вырос, на подбородке уже пробивалась борода. Но в этот момент он снова выглядел четырнадцатилетним подростком, ради которого Симону пришлось лгать полицейским из-за подожженной помойки.

– Ну как, ты в норме?

Симон опустился в кресло рядом с софой и слабо кивнул:

– Да, постепенно отпускает.

– Мне жаль, – сказал Майк. – Мне действительно очень жаль. Это была дурацкая затея.

– Ничего, все о, кей. – Симон взглянул на свои руки, все еще слегка дрожавшие. – Ничего не поделаешь. Но мы хотя бы попытались.

– Все равно это было глупо с моей стороны. И я хочу, чтобы ты знал: я сожалею. – Майк, взяв брата за руку, крепко пожал ее. – Я недооценил твою проблему. С моей стороны просто идиотизм надеяться, что с тобой все так просто.

Мелина вышла из крохотной кухни и поставила перед Симоном дымящуюся чашку. Желтая чашка была выполнена в виде героя американского мультика «Гадкий я» с вылупленными глазами и поясняющей надписью крупными буквами «Я просто неисправим». «Будто про меня, – подумал Симон. – Я тоже просто неисправим. Бесполезно пытаться меня исправить».

– Вот, – сказала Мелина, усаживаясь рядом с Майком. – У твоего брата дома только ромашковый чай. Но он как раз подойдет, чтобы успокоить желудок.

– Спасибо. – Симон обеими руками взял чашку, чтобы не пролить чай.

Ромашковый чай распространял приятный аромат, напоминавший о тех днях, когда мама заваривала его для Симона. Особенно когда он заболевал. В такие дни она буквально не отходила от него. Сейчас он тоже чувствовал себя больным и разбитым, но все было иначе.

– Меня, между прочим, зовут Мелина. Как ты, вероятно, уже знаешь.

Как и прошлой ночью, подсматривая в окно, Симон вновь констатировал: Мелина принадлежит к излюбленному типу Майка – миловидная блондинка с внимательными голубыми глазами.

Симон подул на чай и кивнул:

– Да, Майк мне много о тебе рассказывал. Извини, я чуть не испортил твои туфли.

Она кивнула и улыбнулась:

– Ничего страшного. Хочешь, принесу еще колы и соленых палочек? В такую жару это совсем неплохо, как ты считаешь? Для тебя сейчас и сахар, и соль одинаково полезны.

– Нет, спасибо, – ответил Симон, пригубив чай. Напиток был горячим и крепким. Мелина настаивала чай гораздо дольше, чем мама.

– Или, может, ты предпочитаешь соленые фисташки? – спросила девушка, готовая снова встать. – Могу и их принести. Или чипсы? Мне кажется, у нас со вчерашнего остались чипсы.

Симон отрицательно помотал головой:

– Нет, спасибо. Только чай.

Майк смотрел на него озабоченно.

– Ты правда в полном порядке, малыш? Вид у тебя не ахти какой.

Вдруг Симон ощутил жжение в глазах. Ему снова захотелось в голос разрыдаться. Даже в присутствии Майка и Мелины. Но он не разрыдался. Просто не смог. Ни единой слезинки не смог из себя выжать. Симон аккуратно поставил чашку обратно на стол и посмотрел на старшего брата.

– Майк, я не справлюсь с этим в одиночку. – Чувствовалось, что он смущен так, что вот-вот расплачется. – Я попытался, но ты же видишь, что из этого вышло. Мне нужен ты! Обещай, что не бросишь меня в беде. Мы ведь навсегда вместе, как тогда, правда?

На лице Майка появилось странное выражение. Он, казалось, побледнел. Сидевшая на софе Мелина подалась вперед и обернулась к Майку. Будто ее что-то очень и очень изумило.

– Так ты до сих пор ему не сказал?

Майк кулаками стукнул себя по бедрам.

– А когда, черт возьми? – Он обернулся к Мели-не. – У меня не было подходящего случая!

Мелина покачала головой и указала на Симона:

– Сейчас вполне подходящий случай. Вот и скажи ему сейчас!

Симон переводил взгляд с одного на другую и обратно. Он не понимал, о чем идет речь. Одна часть рассудка предостерегала его: сейчас ему предстоит услышать нечто, чего он слышать не хотел. Но другая часть, более разумная, жаждала узнать, в чем дело. Потому что это касалось его. Это Симон понял по глазам старшего брата.

– Что ты имеешь в виду, Майк? Чего ты мне еще не сказал?

Майк провел рукой по волосам, вздохнул и подвинулся на самый край софы.

– Видишь ли… – Он искал слова и кусал пересохшие губы. Слова нашлись не сразу. – Значит, мы… Мелина и я хотим… ну да…

– Майк хочет поехать вместе со мной в Гейдельберг, – не дала ему договорить Мелина и взглянула Симону прямо в глаза. – Мы получили там квартиру.

Эти слова неописуемой болью отдались в душе Симона. Если бы Мелина выплеснула горячий чай ему в лицо или врезала под дых, вряд ли это было бы больнее.

– Что?! – только и смог выдохнуть он, подскочив. – Так вы собрались в…

– В Гейдельберг, – ровным голосом повторила она, кивнув. – Ну вот, теперь ты все знаешь.

– Симон, ты сядь, пожалуйста, – попросил Майк, сделав успокаивающий жест. Затем сердито взглянул на Мелину. – Безумие, просто безумие! Как ты можешь быть такой бестактной? А еще собираешься изучать психологию! Да тебе еще учиться и учиться.

– Не понимаю, из-за чего ты так кипятишься, – недоумевала Мелина. – Симон вправе это знать. Твои обходные маневры не на пользу ему. Наоборот, ты делаешь ему только хуже. Ты видишь, как он это воспринял? Ты что, ждал, пока к воротам подъедет фургон для перевозки мебели?

Симон глядел на обоих и ничего не понимал. Ему казалось, что его положение ухудшиться просто не может – оно и так было хуже некуда. Но оно ухудшалось!

– Майк, – еле слышно произнес он. – Пожалуйста, Майк. Ты не можешь так поступить. Ты не можешь… Неужели ты хочешь бросить меня? У меня же никого, кроме тебя, не осталось!

– Послушай, малыш, – сказал Майк, тоже вставая. – У тебя есть Тилия. Она…

– Это не одно и то же! – крикнул ему Симон. – И никогда больше не называй меня «малыш», ясно тебе! Я больше тебе не малыш, потому что ты уже не такой, как раньше. Нисколечко! Когда-то мы на самом деле были связаны крепко-накрепко. Но все это был пустой треп! Я лгал ради тебя, когда это тебе было нужно. Я не отходил от тебя. Может, я не значил для тебя столько, сколько ты для меня, но я всегда старался сделать ради тебя все что мог. А теперь ты бросаешь меня здесь одного… Ты просто мудак!

Майк вздрогнул, как от удара в лицо. Возможно, лучше было бы, если бы Симон отвесил ему хорошую затрещину.

– Симон, послушай же! Я…

– Нет! – рявкнул Симон.

Мир сразу окрасился в багровые тона, он приобрел оттенок запекшейся крови – точно такой же кровавый отблеск заходящего солнца падал и на лакированный бок синего «Форда». Угрожающий, злой красный цвет.

– Оставь меня в покое, Майк! Ничего больше не хочу про тебя слышать, никогда! Обойдусь без вас обоих! – И он выбежал из квартиры.

Майк бросился за ним, но Симон зажал руками уши, чтобы не слышать, что он кричит.

 

40

Иногда нас что-то ломает. Никто, кроме нас самих, этого не ощущает. Но это чрезвычайно больно. Настолько, что мы думаем: ранам уже никогда не зарубцеваться. Хоть и через тысячу лет. Именно так чувствовал себя Симон, стоя в подвале Тилии и уставившись на картонные коробки, в которых покоились останки его прежней жизни. Игры, в которые он иногда тайком играл до глубокой ночи. Книги, которые проглатывал и корешки которых видел на полке, засыпая. Музыкальные диски, прослушанные бессчетное число раз.

В коробках лежало столько всего, напоминавшего о счастливой, не омраченной ничем беззаботной жизни. О доме, где он скрывался от враждебного и опасного окружающего мира. Его место, где он чувствовал себя защищенным. А теперь обломки этого мира сгрудились в углу холодного, грязного подвала, где пахло камнем и подгнившими овощами. Симон нашел старую книгу сказок, которую мама читала ему в детстве. Когда он был еще слишком мал и не умел читать. Он листал страницы, рассматривая цветные картинки. Каждая из них была связана с каким-то теплым воспоминанием.

Например, «Бременские музыканты». Сказка, которую Симон особенно любил, и поэтому родители даже свозили его в Бремен посмотреть на скульптуры Осла, Собаки, Кота и Петуха перед Ратушей. Или «Рюбецаль», над которой мама часто смеялась, передразнивая Горного короля. И, конечно же, «Госпожа Метелица», слушая которую Симон всегда спрашивал, какими же холодными должны быть кровати, если набивать пододеяльники снегом.

Захлопнув книгу, мальчик крепко прижал ее к груди. Затем опустился на пыльный пол перед коробками и долго смотрел на противоположную стену, где на стеллаже были сложены вещи, оставшиеся после его бабушки с дедушкой. Старый торшер, множество вазочек для цветов, доисторический телевизор, ящики с елочными игрушками, книги и пластинки, куча всяких дедушкиных инструментов.

На всем лежал толстый слой пыли – как в том заброшенном лесном отеле, где Симон с Каро побывали днем. И здесь тоже все напоминало о прошлом, и воспоминаниям этим однажды было суждено стереться из памяти.

Тогда в отеле он еще спросил у Каро, чего она больше всего боится. «Одиночества, так же, как и ты, – ответила девочка. – И того, что меня забудут».

– Меня они тоже забудут, – прошептал он куче мусора в подвале. – Потому что в их жизни для меня больше нет места.

И вдруг все расплылось у него перед глазами, и по щекам потекли горячие слезы. «Наконец-то, наконец я смог расплакаться!» – подумал Симон. Он плакал долго. Все пережитое вместе со слезами выходило наружу. И это было хорошо. Он продолжал прижимать к груди книгу сказок.

 

41

– Значит, вот где ты скрываешься.

Симон испуганно смотрел на Майка. Он не слышал, как тот спустился к нему по лестнице. Майк вытащил из-под скамьи большую пузатую вазу, перевернул ее вверх дном и уселся на нее.

– Может, поговорим? – предложил он.

Симон, не расставаясь с книгой сказок, лишь пожал плечами. Книга служила ему как бы опорой и внушала чувство уверенности.

– Послушай, Симон, – откашлявшись, заговорил его брат. – Мне не дает покоя то, что только что произошло. Как-то по-дурацки все вышло. Я сам хотел тебе сказать, что мы переезжаем. Честно. Уже давно хотел. Просто никак не мог решиться, да и повода подходящего не было. К тому же мне не хотелось тебя этим огорошить, понимаешь? Всем нам пришлось много пережить, а уж сколько тебе, об этом я и говорить не хочу. Я подумал, что тебе нужно хоть немного пообвыкнуться здесь. Потому что понимал, что для тебя это будет непросто.

– Все нормально, – отозвался Симон, глядя на подгоняемые сквозняком пылинки. – Ты живешь своей жизнью, это я понял. Как я могу требовать, чтобы ты всегда был при мне? Все в жизни меняется.

– Нет, Симон, для нас с тобой ничего не изменилось. Я по первому зову готов прийти к тебе, и ты это знаешь. Гейдельберг, в конце концов, не на другом краю света, ты всегда можешь к нам приехать. Да и я, разумеется, буду иногда приезжать сюда.

– Да-да, конечно, – ответил Симон, не глядя на Майка. Не мог он заставить себя взглянуть на брата. Это затянувшееся прощание было просто невыносимо. – Мы и звонить друг другу будем, и приезжать в гости. Все не так уж и плохо.

Майк вздохнул, потирая виски.

– Когда-нибудь и ты встретишь ту, кто станет для тебя дороже всего на свете, – сказал Майк. – Для меня это Мелина, у нас с ней все очень серьезно. Мы с ней просто настроены на одну волну и прекрасно друг друга понимаем. Скажу больше – я люблю ее. Поверь, мне нелегко уезжать, но я не могу с ней расстаться.

Симону вспомнилась Каро, и он кивнул. Он было собрался рассказать о ней Майку, посчитав, что сейчас как раз подходящий момент для этого, но решил, что пока не следует. Каро не имела отношения к тому, что связывало их с Майком.

– Я все понимаю даже лучше, чем ты думаешь, – сказал Симон. – Но почему именно в Гейдельберг? Можно ведь и здесь остаться.

– Нет, нельзя.

– Почему?

– Да потому что для Мелины здешний университет не подходит, – ответил Майк, выводя мыском ботинка замысловатый узор на покрывавшем пол слое пыли. – Учеба очень важна для нее, и я готов ей помочь как могу. Ей так трудно далась эта стипендия, и я горжусь тем, что она ее наконец сумела выбить. И мы сразу же стали подыскивать подходящую квартиру. Если бы ты знал, как это нелегко. Это самая настоящая борьба, говорю тебе. Не могу описать, как я обрадовался, когда нашел приличную работу. И платить мне готовы больше, чем здесь, в Фаленберге, к тому же я смогу там учиться на мастера.

– Вам обоим повезло, и я рад за вас, – ответил Симон.

– По тебе этого не скажешь, – усомнился Майк.

– А что ты хотел? – спросил Симон. – Чтобы я плясал от радости?

– Нет, плясать не надо, но хотя бы чуточку понимания, – пояснил Майк.

Симон еще сильнее прижал книгу к груди:

– А меня кто поймет? Ты тут рассуждаешь, мол, очень хорошо понимаешь, что со мной произошло. Но я-то знаю, что на самом деле ты и понятия об этом не имеешь. Если бы хоть чуточку понимал, ты ни за что бы не бросил меня здесь.

– Но Тилия…

– Да, остается Тилия, – согласился Симон. – До тех пор, пока не спихнет меня в этот интернат. До тех пор она будет заботиться обо мне и уж, конечно, не даст мне подохнуть с голоду. Но она не член семьи, который мне необходим. А ты, Майк, член семьи. Ты, только ты – тот, кто меня по-настоящему хорошо знает и понимает. Именно поэтому я переживаю из-за твоего отъезда. Потому что, если ты уедешь, я останусь один во вселенной. И ни поездки в гости друг к другу, ни телефонные звонки ничего не изменят.

Опустив голову, Майк уставился в пол, разглядывая узоры в пыли.

– Ты пока что всего этого не понимаешь, мал… – Он осекся на полуслове и отер лицо рукой. – Симон, ты не единственный, кто нуждается во мне. Мелине я нужен не меньше. Ей тоже приходится нелегко. В отличие от нас, она никогда не знала своей матери. Та умерла вскоре после ее рождения. А ее отец всегда был пьянчугой, от которого она доброго слова не слышала. Кроме всего прочего, существует и ее бывший муженек, настоящая скотина. Гейдельберг станет для Мелины началом новой жизни. Ей, как и мне, позарез нужно туда. Знаешь, эта катастрофа и во мне многое перевернула. Есть столько всего в моей жизни, в чем я должен навести порядок. Ты сам знаешь: по отношению к нашим родителям я вел себя не лучшим образом. Они вышвырнули меня из дома, и, если бы не Тилия, моя жизнь покатилась бы под откос.

– Почему ты всегда был таким бунтарем? Ведь и папа и мама тебя на самом деле любили. Когда ты ушел, нам всем тебя не хватало.

– Думаю, если кому-то меня и не хватало, так это в первую очередь тебе, – заключил Майк. Его слова прозвучали невесело. – Так же, как и мне не хватало тебя. Нам ведь с тобой всегда было хорошо.

Симон взглянул на брата, и его глаза снова наполнились слезами. Казалось, в этот вечер слезы решили наверстать все минувшие месяцы.

– Это время мы с тобой могли бы не прерывать, – сказал он.

– Ах, братишка, – со вздохом произнес Майк. – Тебе еще многому предстоит научиться. Прошлое не вернуть. Все равно все было бы не так, понимаешь?

– Но мы можем попытаться, Майк. Ты и я, наш непобедимый тандем! Как ты однажды сказал, помнишь?

Старший брат улыбнулся:

– Да, все так и было. Непобедимый тандем. Да и сейчас в какой-то мере это так, только на другом уровне. Мы с тобой уже не малые дети, Симон. И ты больше не малыш, как я сегодня осознал. Поэтому мы просто не можем вновь пережить прошлое, повторить его. Это все равно что без конца пользоваться одним и тем же фильтром для кофе. Помнишь, как в День матери мы решили приготовить завтрак и рассыпали молотый кофе?

Симон кивнул. Разумеется, он помнил.

– А помнишь, что сказала мама, когда попробовала кофе, который мы для нее приготовили? Какой у него был вкус?

Симон вынужден был тоже улыбнуться.

– Как у грязных носков, – сказал он.

– Точно, – подтвердил Майк. – Как у грязных носков. И все так же выйдет, если мы захотим вернуть старое. Жизнь идет дальше, братишка. Все дальше и дальше, и только вперед. Позволь же нам обновить ее. Для тебя, для меня и для Мелины. Новое будущее.

Симон задумчиво вертел в руках книгу, размышляя над словами Майка.

– Я не хочу тебя потерять, – сказал он наконец. – И не хочу, чтобы ты меня когда-нибудь забыл, потому что другая жизнь стала для тебя важнее.

– Разумеется, нет, – сказал Майк и взял его за руку. – Это я тебе обещаю.

Они долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Слова были не нужны, так как Симон понимал: на этот раз обещание брата не продержится долго. Такие обещания забываются, когда меняются обстоятельства жизни. Это было ему ясно.

Когда они поклялись в вечной верности друг другу, они были всего лишь мальчишками. Теперь они возмужали, и скоро им предстояло стать настоящими взрослыми. Их жизнь снова изменится, как и все, что представляло для них важность. Майк не мог ничего пообещать, не мог дать гарантию. Он хотел лишь утешить его сейчас, в этот момент. Обманутыми оказываются те, кто жаждет уверенности. Это больно, но так оно и есть.

Оба долго сидели рядом. Наконец Майк убрал руку с плеча Симона и поднялся.

– Думаю, лучше поставить машину обратно в мастерскую, пока никто не увидел, – сказал он, убирая вазу под скамейку. – И мне надо еще повидаться с Мелиной. Мы поссорились. Она сердится на меня, только ты на нее не сердись, ладно? Она такая! Мелина любит выражаться без обиняков. У нее не самые тонкие манеры, зато всегда понимаешь, что к чему.

Симон кивнул:

– Она в чем-то похожа на маму, не находишь?

– Надеюсь, что нет, – возразил Майк и подмигнул ему. – Иначе мне бы давно запретили смотреть телевизор и посадили бы под домашний арест.

– И заставили бы освободить квартиру от хлама.

Майк сделал вид, будто он до смерти испуган, и изобразил защищающийся жест:

– Ой, уборка! Наведение порядка! Мой кошмар!

В другой день Симон вволю посмеялся бы над ним. Но сейчас это вызвало у него лишь грустную улыбку. «Твой кошмар, – подумал он. – Что ты знаешь о кошмарах, мой старший брат?»

– Я все-таки хотел бы, чтобы ты не уезжал, – сказал он, когда Майк зашагал вверх по лестнице.

Шаги брата стихли. Желание осталось в подвале, вместе с Симоном.

 

42

Наступила ночь, еще более душная и давящая, чем предшествовавший ей день. Симону казалось, что спертый воздух комнаты для гостей сгустился. Три часа он в одних плавках пролежал без сна на кровати. События предыдущих дней разворачивались в памяти будто по спирали. Каро, отель, синий «Форд», видения, настигшие его, как только он сел в машину, Майк, Мелина, Гейдельберг. Гейдельберг… Ему казалось, что его подхватило и несет стремительное течение горной речки и каждая ветка, за которую он хватался в надежде спастись, с хрустом ломается. Между тем было уже около полуночи. Скоро зазвонит церковный колокол в Кессингене. Тишину прорежут двенадцать ударов.

Жара, словно свинец, сдавливала грудную клетку. О сне нечего было и думать. Он уже четырежды ходил в ванную, подставлял под холодную воду лицо, руки, ноги. Но охлаждающий эффект не длился долго, и скоро Симон, вспотев, снова направлялся в душ. Помимо всего, сквозь открытое окно он мог слышать Майка и Мелину. Они спорили, и это было слышно – окно их комнаты тоже было открыто. Когда синий «Форд» был водворен обратно в мастерскую, началась эта ругань – Симон то и дело слышал свое имя. Он не разбирал половину слов, но ссора точно разгорелась из-за него, в этом он не сомневался.

Это было ужасно. Симон ненавидел скандалы, просто не выносил их. Но сегодня он сам сорвался на крик – вспоминать об этом было неприятно. Даже больно. Обычно он себе не позволял такого. Только бы они поскорее прекратили! Ссора никогда не решает проблему. Напротив, создает еще больше проблем. Он не хотел это слушать. Не хотел, и все! И даже зажал уши руками. Но когда руки уставали и он убирал их, громкие, раздраженные голоса Майка и Мелины снова донимали его.

Глазами, полными слез, он смотрел в потолок. В лунном свете ветви растущей под окном вишни ложились на него длинными причудливыми тенями. От ночного ветра тени эти плясали над Симоном, словно вырезанные исполинскими ножницами черные бумажные фигуры, и это выглядело пугающе. Он вспоминал проведенные в клинике ночи. Там ему тоже доводилось сражаться с бессонницей. Леннард в своем углу храпел или вел беседы с мертвыми. Иногда он разговаривал и с Симоном, если замечал, что сосед не спит.

В дверь тихо постучали, Симон быстро уселся на постели.

– Что случилось, Тилия?

Снаружи послышался тихий шепот:

– Симон…

– Ты можешь войти.

Наступила пауза, потом ручка медленно повернулась, и так же медленно отворилась дверь. В коридоре было темно, и Симон мог разглядеть лишь тень, силуэт, проскользнувший к нему в комнату. На его тетку эта тень не походила. Это был кто-то другой.

– Кто здесь?

Тень, бесшумно затворив дверь, замерла посреди комнаты. Кем бы ни был вошедший, он молчал. Симон постарался разглядеть, кто это, но было слишком темно.

– Кто это?

Ответа не последовало.

– Вот что! Шутки в сторону! Скажи что-нибудь!

Он лихорадочно соображал, кто бы это мог быть. Каждый вечер Тилия, перед тем как идти спать, запирала наружную дверь. Как только поползли слухи о маньяке в лесу, она по нескольку раз проверяла, не забыла ли запереть дверь, причем на два оборота. Но эта женщина – а Симон был убежден, что это женщина, – как-то проникла к нему в комнату.

– Мелина, это ты?

Мелина была единственной, кто мог войти, – кроме его тетки, разумеется. Она, вероятно, воспользовалась ключом Майка. В окне напротив было тихо, ни шума, ни голосов. Значит, ссора прекратилась. Но что Мелине понадобилось от него? И почему она молчит?

Поскольку ночной гость стоял молча, Симону стало не по себе. Не спуская глаз с загадочной тени, он потянулся к выключателю настольной лампы. Нужно было нажать на выключатель на шнуре, и он провозился целую вечность, пока нашел его. Он нажал на кнопку, но лампа не зажглась. Вторая попытка тоже оказалась неудачной, слышались лишь щелчки.

– Нет, не делай этого! – шепнула тень.

Ее голос звучал доверительно, но это была не Тилия и не Мелина. Но, узнав этот голос, Симон едва не потерял сознание. «Этого не может быть! Это не ты, – пронеслось у него в голове. – Снова видения!»

– Мама? Это ты?

– Я должна тебе кое-что показать, – прошептала она едва слышно. – Очень важно, чтобы ты понял. Только тогда мы все обретем покой.

Весь в поту, дрожа всем телом, Симон прижался к стенке позади кровати.

– Я сплю или что-то происходит со мной наяву? Этого не может быть! Я ведь не сумасшедший.

– Нет, – подтвердила тень, – ты не сумасшедший.

Он машинально протер глаза. Надеялся, что призрак исчезнет. Но призрак не исчез.

– Но почему тогда мы с тобой сейчас разговариваем?

– Потому что мы продолжаем жить, твой отец и я. И потому что ты должен наконец понять.

– Значит, я все-таки сумасшедший. Такой же, как Леннард. Он тоже разговаривал с мертвецами.

Медленно, очень медленно тень повернула голову:

– Нет, дорогой. На самом деле мы не разговариваем. Это ты сам разговариваешь.

– Чего ты хочешь от меня? Почему я все время вижу эти ужасные картины?

Она снова пошевелилась и кивнула ему. Так медленно, будто это происходило в замедленной съемке.

– Пойдем со мной. Тогда ты все поймешь.

Тень повернулась и сделала шаг к двери. Бесшумно отворив ее, она вышла в темный коридор. Переступив порог, обернулась и посмотрела на Симона. Затем затворила дверь, и до Симона донеслись ее удаляющиеся шаги.

– Мама, нет! Подожди меня!

Он спрыгнул с кровати, подбежал к двери, схватился за ручку и тут же завопил от боли. Дверная ручка была раскалена! Мальчик слышал, как мать зовет его из коридора. Ее голос звучал как бы где-то вдалеке, будто она уже дошла до лестницы.

– Иди сюда, Симон! Симо-о-он!

Вот сейчас она выйдет из дома, и все – он не успеет. Симон каким-то образом понимал, что она сейчас уйдет, исчезнет, а вместе с ней и ответ на давно мучивший его вопрос. И еще: он понимал, что от этого все станет еще хуже. Намного хуже.

– Подожди! Мама, подожди! Прошу тебя!

И снова ухватился за дверную ручку. Она обжигала ладонь, было нестерпимо больно, но Симон все же не отпустил ее. Позабыв о боли, он изо всех сил нажал на ручку. Ему казалось, что кто-то снаружи удерживает ее, не давая ему открыть дверь. Но в конце концов он все же открыл ее.

Потирая обожженную ладонь, Симон ожидал увидеть на ней волдыри, но их не было. И боль моментально исчезла. Он почувствовал, как откуда-то потянуло холодом. Взглянув на дверь с другой стороны, он ахнул. Только теперь ему стало окончательно ясно, что это было очередным его видением, очень четким, ясным, слившимся с реальностью, но видением. И он воспринял эту догадку почти что с облегчением. Скорее всего, он просто заснул. Да, только так это и можно объяснить. Это было еще одним посылом из подсознания. Доктор Форстнер точно похвалил бы его за то, что, даже переживая видение, он не утратил чувство реальности. Но никакого коридора не было – за дверью протянулась та самая лесная тропинка.

«Та сторона! На этот раз я пришел с другой стороны!» Симон шагнул вперед. И не по своей воле, а будто повинуясь чьему-то зову. Пройдя через дверь, он последовал за призраком матери.

– Мама, ты еще здесь? Мама!

Вдалеке он увидел поднимавшийся вверх дым горящего автомобиля. Клубы его, струясь между стволами деревьев, окрашивали небо в черный цвет. Симон огляделся, будто что-то ища. Матери нигде не было видно. И тут ему в голову пришла безумная мысль: а может, он сейчас увидит себя, как он ползет по асфальту на четвереньках, чудом выбравшись из разбитого окошка дверцы, изодранный, израненный осколками стекла. И тут же поползет к спасительной двери. Так повторялось во всех его видениях. Но лежавшая перед ним лесная тропинка оставалась безлюдной. Только где-то неподалеку в кустах раздавался шелест, будто кто-то ползал там.

– Мама! Ты же сама сказала, чтобы я пошел за тобой! Ну, вот я и пошел. Что ты хотела мне показать?

Треск, раздавшийся поблизости, заставил его вздрогнуть. Звук был такой, будто чем-то тяжелым ударяли по железу. По двери автомобиля, например. А затем он увидел языки пламени и в них что-то черное. Это что-то ползло к нему из останков горящей машины. Нет, не совсем так. Оно не ползло, оно подкрадывалось к нему. Напрягшееся и готовое к прыжку. Сначала эта тварь была неразличима в дыму горящих покрышек. Но, когда дым чуть рассеялся, Симон узнал приближавшуюся к нему тень.

Это был волк. Гигантский волчара, какие появляются в кошмарных снах. Казалось, он только что вышел из самого ада. Злобные глазищи пламенели, как угли в печи, а из пасти сочилась напоминавшая лаву жидкость. Вставшая торчком шерсть была подернута ржавчиной. Под шерстью двигалось мощное тело, состоящее, казалось, из раскаленных углей. От этого чудища исходил невыносимый жар, нагретый воздух маревом трепетал над ним.

Симон хотел рвануть прочь, но дверь позади него снова захлопнулась. Она больше не открывалась, сколько он ни рвал на себя ручку. В страхе он оглянулся; его взгляд наткнулся на горящие глаза приближавшегося к нему волка. В пасти чудовища блестели острые как бритва клыки, зверь глухо рычал. Симон смотрел в приближавшуюся к нему огромную пасть.

– Нет! Убирайся! УБИРАЙСЯ!

Монстр, разинув пасть, зарычал. И от этого рыка дрогнула земля. А потом волк ухватил его своими клыками.

 

43

Тилия Штроде вглядывалась в темноту спальни. Чей-то крик? Или ей послышалось? В полудреме она взглянула на решетки на окнах. Занавеска колыхалась от ночного ветерка, подобно парусу.

Тилия увидела, как за занавеской вспыхнула молния. Начиналась гроза. «Наконец-то станет прохладнее, – подумала женщина. – Если бы я знала, не стала бы принимать снотворное». Нащупав соскользнувший на пол плед, она натянула его до подбородка. Затем, перевернувшись на другой бок, тотчас заснула.

 

44

И минуты не прошло, как Симон, очнувшись от кошмара, обнаружил, что стоит перед домом Тилии. Дрожа от страха и в полной растерянности. В его голове царил хаос. Он не мог вспомнить, как попал сюда. Все произошло молниеносно.

Вскочив с постели, он схватил джинсы и футболку, второпях натянул их на себя. В эти несколько секунд ему вдруг показалось, будто гостевая комната вот-вот сложится, как карточный домик, – потолок, пол и стены сближались, грозя раздавить его, как букашку. У него была лишь одна мысль: бежать отсюда! На улицу! Теперь он стоял там, жадно вдыхая ночной воздух. Вдыхал и выдыхал, вдыхал и выдыхал…

Через некоторое время чувство стеснения в груди исчезло, колотившееся сердце унялось, паническая атака прекратилась. Мысли, вертевшиеся в голове, словно снежные хлопья на ветру, успокоились. К Симону вернулся рассудок. Только теперь он почувствовал, что болью свело челюсть. Во сне он стиснул зубы – как всегда, когда его мучили кошмары. Если так пойдет дальше, он скоро станет беззубым.

«Конченый психопат», – сказал бы Леннард. Таким он и был. Вероятно, беззубость – финальная стадия для членов «Почетного клуба чокнутых». По крайней мере, что касается его. Симон взглянул на ночное небо, где в просветах между темными облаками проглядывали звезды. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. В нем темной волной поднималась ярость. Злоба, чернее ночного неба. Почему? Черт побери, но почему? Почему это никак не проходит?

Ему хотелось выкрикнуть этот вопрос, прорычать его в тишину ночи. Но в последнюю секунду он все же сдержался, хотя и с большим трудом. Ему совершенно не хотелось разжевывать Тилии и Майку, почему это он стоит перед домом и вопит. Его охватило желание что-нибудь сломать, разбить. Или самому биться обо что-то… Выпустить наружу переполнявшие его злость, страх, отчаяние. И при этом орать, рычать, царапаться… Выпустить все на волю…

Он снова увидел себя в клинике у мешка с песком. Перед бессловесным спарринг-партнером, который не мог дать сдачи, но зато приносил облегчение. Поскольку Симон сам не мог перекрыть свою «внутреннюю трубу», он, подбежав к навесу, схватил маунтинбайк Майка, хотя по праву мог считать этот велосипед своим.

«Мой старший брат уверен, что подарками можно обезболить совесть», – подумал он со злостью. И выехал со двора. Он мчался как одержимый, без конкретной цели, не обращая ни на что внимания. В терапии это называлось «иррациональное действие». Так думал и он сам, когда его охватывала злоба. Действие ради действия. И облегчение, которое после этого наступает.

Была уже глубокая ночь. Никто его не увидит. Никто не спросит, почему и куда шестнадцатилетний подросток в грозовую ночь несется как безумный на горном велосипеде. Но даже если кто-то его и увидит, Симону было до лампочки. Ему теперь все было до лампочки. Симон даже не заметил, что влажный теплый ветер усилился и что черные как смола тучи готовы были разразиться летним ливнем.

 

45

С каждой минутой ветер крепчал. Он срывал с Симона футболку, развевал волосы, обжигал лицо и давил на все тело. Но именно это и нужно было сейчас мальчику. Выпрямившись, он сильнее надавил на педали. Это был настоящий поединок со стихией. Она была идеальным соперником, помогавшим выпустить наружу подавляемые эмоции. Чем сильнее становился ветер, тем больше он помогал Симону.

Когда дорожный указатель на Кессинген остался позади и перед Симоном выступила из тьмы прямая как стрела велосипедная дорожка на Фаленберг, он дал волю чувствам.

– Почему? ПОЧЕМУ? – вопил он во весь голос.

«Потому что мы продолжаем жить в тебе, отец и я», – сказала его мать во сне. Но это не могло служить ответом. Даже если его родители продолжали жить, не могли же они превратиться в монстров! Они ведь любили его! «Ты тоже должен был умереть!»

Нет, ничего подобного он от них не услышал бы. Они всегда заботились о нем и желали для него только лучшего. Почему же в его кошмарах все шло наперекосяк? Почему он не мог вспоминать о родителях так, как вспоминал о бабушке с дедушкой? Они ведь тоже умерли, но никто из них не угрожал ему в ночных кошмарах.

Когда Симон вспоминал о бабушке с дедушкой или видел их во сне, это всегда были красивые, гармоничные сцены. Лесные прогулки с дедушкой. Горячие каштаны, которые бабушка покупала ему на рождественской ярмарке. Пикник на каникулах на берегу Фале, с бабушкиным картофельным салатом и шоколадным мороженым на десерт. Игрушечный робот, которого Симон так мечтал получить в качестве рождественского подарка – и которого он нашел в красивой упаковке от бабушки с дедушкой. И еще многое другое. Только прекрасные воспоминания. Почему сны о родителях не бывают такими? Разумеется, когда он думал о них наяву, это тоже были очень добрые воспоминания. Но в снах… в этих чудовищных кошмарных снах…

Вспышка молнии озарила лес, пронзила ночь, яркая, ослепляющая. На долю секунды стало светло, как днем. Симон увидел ряд грушевых деревьев, отделявших велосипедную дорожку от шоссе. Они росли вдоль дороги, ветер раскачивал их грациозные кроны. Где-то вдалеке, за холмом, притаился спящий Фаленберг. Потом вдруг снова резко потемнело, раздался мощный раскат грома. Ветер усилился, и Симон с трудом справлялся с управлением. Он еще яростнее давил на педали, мышцы ног заныли, и при каждом «шаге» он спрашивал: почему? Почему? Почему?

Первые капли дождя смешались со слезами. Ему показалось, что он снова слышит голос матери: «Потому что ты наконец должен понять». Но что именно? ЧТО он должен наконец понять? Снова сверкнула молния, пронзив черные тучи, за ней последовал удар грома, от которого содрогнулась земля. Дождь усилился, ветер свистел у Симона в ушах.

«Я сумасшедший, – подумал Симон. – Все, что я делаю, чистейшее безумие. К тому же опасное. Но это безумие помогает, и сейчас только это и имеет значение. Проеду еще чуть-чуть и поверну назад. Надо все же сохранять благоразумие». Но едва Симон преодолел возвышенность, как его охватило чувство победителя. Он все-таки смог одолеть этот бешеный ветер! И вместо того чтобы повернуть назад, он снова стал давить на педали с удвоенной силой. Почти стоя на педалях, он катил под гору. Быстрее, быстрее и еще быстрее!

Скорость опьяняла его. Ветер в лицо едва не сбросил его с дороги, Симон с огромным трудом удерживал равновесие. Но, крепко вцепившись в руль, мчался вперед сквозь ночь. И ничто не могло его остановить. Фейерверк молний, то и дело перечеркивающих небо, почти ослеплял, уподобившись гигантскому небесному стробоскопу.

Симон испустил победный клич. В этот момент вокруг не существовало ничего, кроме него самого. Он был свободен, свободен от всего! Симону вспомнился «Титаник», этот слезливый фильм, который так любила мама. И Леонардо ДиКаприо, с раскинутыми руками вопивший: «Я король мира!»

«А я король этой ночи», – подумал он, испустив победный клич. Тут снова сверкнула молния, и Симон увидел разбросанные по дорожке сломанные ветви. Вероятно, ураган сорвал их с груш. В блуждающем свете молний они казались клубком шевелящихся на асфальте змей. Симон, вскрикнув, попытался резко затормозить. Но было уже поздно – не успев свернуть, он наехал на ветку. Переднее колесо уткнулось в корягу, руль рвануло в сторону, и Симон, не справившись с управлением, вылетел из седла. На долю секунды ему показалось, что ему точно конец: он сломает шею и погибнет. Грохнувшись в придорожную канаву, он покатился по мокрой осклизлой траве и остался неподвижно лежать.

 

46

Оцепенелость. Капли дождя на лице. Он хотел открыть глаза. Но не смог. Чернота кругом. Симон снова увидел себя в кабинете психиатрической лечебницы для детей и подростков. Это случилось вечером в среду, в марте. За окном бушевала весенняя гроза, первая в этом году. Завывающий ветер швырял струи дождя в оконные стекла, и казалось, весь мир за стенами клиники залит потоками слез.

На сегодняшнем занятии по арт-терапии доктор Грюн берг предложил им нарисовать свои страхи – «придать им облик», как он выразился. В студии сидели Симон, молчаливый Янек, постоянно улыбающийся Никлас, неприступная Пиа и Джессика. Джессика сидела напротив Симона. Она склонилась над листом, раздраженно царапая карандашом по бумаге, заслонив ее рукой, чтобы никто не мог видеть ее рисунок. Симон сидел неподвижно над белым листом, покусывая карандаш и размышляя, что нарисовать. Как выглядит его страх? Сможет ли он вообще нарисовать страх? Какой у него «облик»?

«Может, вообще оставить лист чистым?» – думал он. Это выразит его страх перед пустотой, заброшенностью и одиночеством. Но вряд ли доктор Грюнберг останется доволен таким «обликом». Чистый лист невозможно интерпретировать. А это как раз задача специалиста по арт-терапии. Узнать что-либо на картине пациента, поговорить об этом, «внести швет в темноту души», как шепелявил терапевт. Когда дождь стал еще сильнее хлестать в стекла, Джессика, оторвав взор от листа, подняла голову и взглянула в окно. Она вздрогнула от раската грома, и Симон увидел, что по ее лицу текут слезы. Джессика беззвучно плакала.

– Эй, – шепнул он ей, – что с тобой? Все в порядке? Разумеется, это был глупый вопрос. Любому невооруженным глазом было видно, что с девочкой отнюдь не все в порядке. Здесь, в «Почетном клубе чокнутых», не было тех, у кого все было в порядке. Но Симон просто не знал, как правильно спросить. Она взглянула на него искоса, как всегда недоверчиво, и вытерла слезы обшлагом вязаной кофты:

– Тебе-то какое дело?

Он пожал плечами:

– Никакого.

– Почему же ты спрашиваешь?

– Потому что ты плачешь.

Она быстро взглянула на доктора Грюнберга. Он подсел к Янеку и беседовал с ним. Пиа и улыбающийся Никлас смотрели на них. Янек выбрал акварельные краски, но что-то у него не срасталось. Он много раз пытался придать своему страху облик, но тот расплывался, и Янек тоже был готов разреветься.

Джессика снова обернулась к Симону.

– Ненавижу грозу, – призналась она. – Она меня пугает.

– Чего ее пугаться? – попытался успокоить ее Симон. – Здесь нас она не достанет. Даже с точки зрения статистики гроза не так уж опасна. Поверь, я об этом много читал. В Германии в год страдают от попадания молнии от 3 до 7 человек, и только треть из них погибает. Это значит, что у 82 миллионов жителей вероятность умереть от удара молнии вообще ничтожна – один к 18 миллионам. Если ты в грозу не стоишь на голом холме или не хватаешься рукой за громоотвод, с тобой ничего не случится.

– Я не этого боюсь, – уточнила Джессика, взглянув на свой рисунок и все еще заслоняя его рукой. – Я не боюсь грома и молний. Я боюсь грозы на слух.

Она снова посмотрела на плачущие стекла, напоминавшие поверхность воды. Джессика закусила губу, и слезы вновь заструились у нее по щекам. Симон подумал, что больше она ничего не скажет, и снова обратился к своему пустому листу. Но Джессика взглянула на него покрасневшими глазами. Глазами, в которых застыло столько отчаяния…

– Когда я вернулась домой… тогда, – начала она и вынуждена была сглотнуть, – на меня напал тот парень на лестнице… тогда тоже шел дождь. Я так радовалась, что успела домой до грозы… а потом… Я услышала дождь. И гром. И вот сейчас… снова этот проклятый гром.

Она посмотрела на свою картинку и снова беззвучно заплакала. Ее плечи вздрагивали, и, хотя она то и дело отирала глаза рукавом, слезы текли и текли.

– Хочешь знать, как он выглядел? – Ее голос был едва слышен.

Симон смущенно смотрел на ее дрожавшую руку, заслонявшую рисунок. Он сам не знал, хотел он этого или нет, однако кивнул.

– Вот как, – сказала она, – вот как он выглядел.

Она снова закусила губу и мгновение колебалась. Потом, убрав руку, повернула листок и показала его Симону. О боже! Это был «негативный» рисунок, белое вместо черного и наоборот, но с красными зубами! Симон увидел на листе профиль волка. Он был нацарапан резкими прямыми штрихами фломастера. Голова зверя выглядела бесформенной, уши были слишком малы, рисунок в чем-то походил на детский, как будто Джессике было лет шесть-семь, но никак не шестнадцать. У волка была огромная пасть с длинными острыми зубами, нарисованными красным карандашом. Волк довольно ухмылялся, будто только что сожрал добычу.

Ужаснее всего показались Симону глаза чудовища. Джессика нарисовала всего лишь овал, а сам глаз представлял собой спираль из коротких штрихов, и все же… Этот взгляд был ужасен. В нем сквозило безумие.

– Он повсюду, – сказала Джессика. – Он хочет нас схватить. Всех. И тебя тоже. Когда-нибудь. Так что будь осторожен!

 

47

Холодный дождь и странное ощущение вырвало Симона из обморока и вернуло к действительности. Что-то скользнуло по его груди. Будто комок слизи. Симон начал себя ощупывать. Что это могло быть? Не ком грязи, а плотнее. С холодной и скользкой поверхностью. И оно шевелилось!

Симон раскрыл глаза, и в этот момент сверкнула молния. Симон заметил в руке жабу. Ее поблескивавшую в струях дождя кожу. В каких-то десяти сантиметрах от лица. Жаба удивленно взирала на Симона, суча пухлыми лапками, будто пытаясь вырваться из сжимавших ее пальцев мальчика. С криком отвращения он отшвырнул жабу подальше. Симона тошнило, кружилась и жутко болела голова. Будто кто-то огрел его молотком по черепу. Со стоном он ощупал голову. За правым ухом наливалась огромная шишка. Сначала Симону показалось, что он чувствует на пальцах и кровь, но при вспышке молнии убедился, что это всего лишь грязь.

Он осторожно поднялся на ноги. В какой-то момент ему показалось, что мир вокруг него кружится: придорожная канава, велосипедная дорожка, небо, с которого льет как из ведра… Симону никак не удавалось выбраться из грязи, он постоянно скатывался назад в канаву. Наконец, ухватившись за траву, он с трудом выкарабкался из канавы на обочину. Сделав глубокий вдох, мальчик ждал, пока уймется головокружение. Затем медленно пополз назад к велосипедной дорожке. Болело все тело – просто чудо, что он ничего себе не сломал. Трава и грязь в канаве смягчили удар при падении. «Ты все-таки дитя воскресенья! – сказал бы сейчас отец. – Им всегда везет».

Симон не мог вспомнить, при каких обстоятельствах отец так сказал, но в этих словах что-то было. По крайней мере в том, что касалось несчастных случаев. Он отряхнул мусор с футболки и брюк и попытался разыскать в темноте велосипед. Когда очередная молния прорезала облака, он увидел, что велосипед лежит в паре метров от него. Переднее колесо было погнуто.

– Вот же проклятье!

В нем снова поднялась злость, но в этот раз она была направлена против него самого. Против собственной глупости. Как можно быть таким идиотом? Посреди ночи мчаться по велосипедной дорожке… В такую темень… Ни одному нормальному человеку такое и в голову не пришло бы!

«Нормальному – да, – подтвердил голос в голове, – а ненормальному в самый раз».

Он склонился к искореженному колесу, поставил велосипед и с облегчением обнаружил, что его можно толкать. Хоть волоком не придется тащить. «Счастливчик – дитя воскресенья», – подумал он про себя с оттенком сарказма. Он уже хотел пуститься в обратный путь, невзирая на дождь, но вдруг сквозь шум грозы услышал голоса.

В первый момент ему показалось, что у него снова галлюцинация, но нет – он четко различал два голоса, мужской и женский. Когда небо снова включило свой гигантский стробоскоп, он разглядел стоящий автомобиль, а возле него две фигуры. И тут же снова навалилась тьма. Симон видел лишь включенные фары машины и слышал женский голос. Или это был голос девочки? Он не мог точно сказать. Как и то, о чем был разговор: вой ветра и гром перекрывали все звуки, а Симон был слишком далеко.

При следующей вспышке его внимание привлек стоявший на обочине мотороллер, а чуть дальше он заметил толстую сломанную ветку, перегородившую путь. Всадница на мотороллере, вероятно, тоже была ошеломлена разыгравшейся стихией. Всюду лежали сломанные ветки. Но она ехала осторожнее, и ей повезло больше, чем Симону. Она не упала и даже остановила проезжавшую мимо машину.

На мгновение в салоне зажегся свет, и дверца открылась. Мотор взревел. Симону захотелось подбежать к машине и спросить, не захватят ли они его. Но что-то его остановило. «Члены «Почетного клуба чокнутых» испытывают панические атаки, когда садятся в машину, – прозвучал в его мозгу насмешливый голос Леннарда. – Так что оставь эту затею». В Симоне снова поднялась волна злости. На себя самого. И он пустился в обратный путь. Припадая на ногу, перемазанный в грязи, с болезненно пульсировавшей шишкой на голове – ни дать ни взять зомби.

«Тоже мне король ночи! Король идиотов – вот этот титул тебе больше подходит!» Но, несмотря на злость на себя, он все же испытывал облегчение. В конце концов, с ним не произошло ничего непоправимого, а шишка и ссадины пройдут. Главное, что развеялось отчаяние, погнавшее его, как безумца, в темноту ночи. Так что его затея вроде даже имела определенный смысл.

 

48

Казалось, миновала вечность, пока Симон добрался до дома своей тетки. Он смертельно устал, насквозь промок и был с головы до ног в грязи, будто выбрался из могилы. Обессиленный, он поставил маунтинбайк обратно под навес и передвинул мусорный бак, чтобы заслонить им погнутое колесо. Пусть события нынешней ночи останутся его тайной. Он очень стыдился своего безумного поведения. Если бы Майк или Тилия узнали о его ночном приключении, они наверняка спровадили бы его назад в клинику.

Перед тем как войти в дом, он снял футболку, джинсы и кроссовки, чтобы не натащить грязи в дом. Потом, в одних плавках, прокрался вверх по лестнице в свою гостевую комнату. Без сил он рухнул на кровать и тотчас провалился в сон. Это был тяжелый, глубокий сон без сновидений. Только раз Симону почудилось, будто он слышит, как кто-то зовет его: «Симон? Симо-о-он!» Это был голос женщины, доносившийся издалека. Симон хотел открыть глаза, но его веки оставались налитыми свинцовой тяжестью. Затем он снова провалился в темноту.

 

49

Проснулся Симон только около полудня. Яркое солнце светило ему в лицо. За окном синело безоблачное небо, стоял жаркий летний день. Еще одурманенный долгим сном, он протер глаза. На какой-то миг ему показалось, что поездка на велосипеде грозовой ночью, падение на дороге и возвращение пешком под дождем были очередным ночным кошмаром. Но боль, которую он ощутил, вставая, и огромный синяк, словно выцветшая татуировка украшавший правое плечо, убедили его в обратном.

Правая рука и ребра нещадно болели. Ноги болели тоже, но уже не так сильно, как прошлой ночью. Сейчас больше давали знать о себе перетруженные мышцы. Больше всего досаждала шишка на голове. Она распухла еще сильнее и вызывала сильную головную боль. Вероятно, так чувствовала себя мама, когда жаловалась на свои мигрени.

«Представь себе, что однажды это пройдет», – сказал ему как-то Майк. А мама добавила бы: «Ты мог сломать себе шею, дурачок!» И оба были бы правы. Он поступил глупее некуда. Надо было что-то надеть на себя, и Симон остановил выбор на просторной футболке и полотняных брюках, закрывавших ссадины. Одевшись, спустился вниз.

Его встретила тишина. Только слабое гудение холодильника доносилось из кухни. В это утро тетя не оставила ему записки. Никаких «скоро буду», «принесу для тебя что-нибудь вкусненькое», никаких смайликов. Но так даже лучше. В ее вымученной предупредительности было нечто унизительное, хотя сама Тилия так, разумеется, не думала. Рядом с кофемашиной стояла ее чашка с логотипом фирмы «Мишлен». Чашка была недопита – вероятно, Тилия очень спешила.

Завтракать Симону не хотелось, он ограничился чашкой холодного молока. Затем решил заняться стиркой перепачканной одежды. Джинсы и футболка, которые были на нем прошлой ночью, окаменели от засохшей грязи. Лучше выстирать их самому, чем пускаться в долгие объяснения с тетушкой. Мама когда-то показала ему, как пользоваться стиральной машиной. Но сначала надо было замочить грязную одежду в тазу. На все ушел час. Потом он, довольный, развесил выстиранные вещи на веревке. Затем отправился в город купить новый обод для переднего колеса велосипеда. Майк был прав: в этой местности трудно без своего транспорта. Кроме того, Симон не исключал, что явится Каро и потащит его куда-нибудь. Он на это очень надеялся.

«Возможно, вчера я бы никуда и не поехал, будь рядом Каро», – подумал он. Само ее присутствие успокоило бы его. Каро понимала его и принимала таким, как есть. Потому что они оба были другие. И снова в животе приятно защекотало. Это чувство впервые Симон испытал во время первой встречи с Каро. Ему в голову пришла вычитанная где-то фраза: «Любовь – это свет, изгоняющий тьму».

– Кажется, и меня это не обошло, – пробормотал Симон своему отражению в зеркале на шифоньере – и не смог сдержать улыбку.

 

50

Путь пешком до автобусной остановки Кессингена был коротким, однако Симон вспотел, пока до нее добрался. Столбик термометра поднялся явно выше 30 градусов. Водитель автобуса включил кондиционер на полную мощность, и, когда автоматическая дверь с шипением закрылась, Симону показалось, будто он попал в передвижной холодильник. Дрожа, он крепко уцепился за одну из верхних ручек для пассажиров и стал смотреть на проплывающий мимо пейзаж. При свете дня велосипедная дорожка на Фаленберг выглядела вполне дружелюбно. Но следы ночного урагана еще не стерлись.

Рядом с зелеными насаждениями вдоль шоссе стояло много оранжевых машин дорожной службы и полицейских фургончиков. Мужчины в защитных шлемах и куртках яркой окраски трудились над ликвидацией последствий стихийного бедствия. На платформах тележек громоздились ветки, сорванные ураганом с деревьев. Только теперь до Симона дошла вся степень глупости, совершенной им минувшей ночью. Ему несказанно повезло – в ту «королевскую ночь» он действительно мог запросто сломать себе шею!

Спустя некоторое время автобус остановился перед торговым центром Фаленберга. Супермаркет находился на окраине города. Огромное здание венчали гигантские буквы EKZ на крыше. Едва дверь автобуса открылась, летняя жара ударила Симону в лицо. Воздух застыл в неподвижности, будто сверху установили незримый стеклянный колпак.

Для обычного рабочего дня здесь царило слишком большое оживление, несмотря на давящую летнюю духоту. Парковка была почти до отказа запружена автомобилями, между которыми сновали люди. Из закусочной, расположенной неподалеку от входа, доносился запах чего-то жареного и печеного. Неподалеку находилась лавка сладостей, ее аромат привлек целый рой жадных ос. Казалось, худой продавец исполняет какой-то экзотический танец, отгоняя назойливых жужжащих насекомых. Рядом стояла стайка хихикающих детей.

Симон направился прямо к вывеске, гласившей: «Все необыкновенно дешево!» Он надеялся, что так и есть. Ему еще предстояло найти в магазине нужную запчасть, так что жара его совершенно не радовала.

– Эй!

Неожиданно кто-то потянул его сзади за рукав. Симон обернулся, и от радости сердце его подпрыгнуло. Это была Каро.

– Эй, – ответил он в тон, сияя удивленной улыбкой. – Что это ты здесь делаешь?

– Спасаю свою жизнь. – Она указала на закусочную за ее плечом. – Делаю выбор, пропадать ли с колбасой, капустой и вареной картошкой или вложить свои последние сбережения в шашлык с картофелем во фритюре. Это я сейчас и сделаю! Плюс кола – тогда смерть от голода мне не грозит.

– Колбаса с капустой, – покачал головой Симон. – При одной мысли об этом у меня желудок сводит.

– Погоди-погоди, ты еще вкусишь все наши гастрономические прелести, когда тебя засадят в интернат… И чечевичный супчик, и капустный салат…

Симон поморщился. Она перечисляла как раз те блюда, которые он терпеть не мог.

– А я-то думал, хуже, чем в клинике, нигде кормить не могут, – сказал он рассеянно.

– О, еще как могут, поверь мне! Прежде всего, у нас каждая порция выглядит так, будто ее уже съели. Гуляш не отличается от собачьего корма. – Она сморщила нос. – Может, это и правда собачий корм.

Симон воздел руки к небу. Это жест он перенял у Майка.

– Ой, прекрати! Сейчас меня стошнит!

Ушибленное плечо резко заболело, и он вздрогнул. Он надеялся, что Каро не заметит. Но она, разумеется, заметила.

– Слушай, ты что-то не очень хорошо выглядишь, – сказала она. – Не заболел, случаем?

– Нет, но у меня была ужасная ночь.

Она взглянула на него испытующе:

– Снова кошмары?

– Да.

– Что на этот раз?

– Ой, не стоит об этом говорить. – Он надеялся, что его слова прозвучали убедительно. – Это ведь всего лишь сны.

Но Каро это не убедило.

– Если честно, твой сегодняшний вид говорит о том, что твои кошмары не такие уж несерьезные. Расскажи, что тебе снилось?

Он смущенно разглядывал людей, проходивших мимо. Какой бы болезненной ни была тема, он знал, что Каро не примет отговорок. Все же они друзья – или, может, даже чуть больше.

– Да, мне снова снилась автокатастрофа, – вполголоса ответил Симон. – Я видел свою умершую маму. И еще волка, набросившегося на меня. Это был не просто волк, а чудовище. Но каким-то образом оно походило на волка.

– Любопытно. – Девочка задумчиво наморщила лоб.

– Ты находишь?

– Да, мой отец часто употребляет одну пословицу, – пояснила она. – Ночь принадлежит волкам. Он сказал, волки – символ темной, звериной стороны жизни. Поэтому час волка так опасен.

– Час волка?

– Неужели ты никогда об этом не слышал? – Каро смотрела на него со скрытым упреком, голос ее снизился почти до шепота. – Он следует за часом привидений, и его нужно особенно опасаться. Привидения могут напугать, но если тебя схватят волки, считай, ты пропал навсегда.

Хотя Симон оставался потным под футболкой, он почувствовал, как по телу забегали мурашки.

– Фу ты! Звучит жутковато!

– Увы, так оно и есть, – сказала Каро, и фирменная улыбка вернулась на ее лицо. – Потому будильник – мой лучший друг. Хотя его звонок дико нервирует, он спасает меня от всех злых кошмаров. Вероятно, тебе тоже стоит завести будильник. Без кнопки выключения и с противным пронзительным звоном.

Симон не смог удержаться от смеха.

– Это идея! Но сейчас мне предстоит инвестировать средства в новый обод для колеса.

– Почему? У тебя сломался велосипед?

Симон покраснел. Вот он и проговорился.

– Я напоролся на идиотское препятствие. И погнул спицы.

Совесть его была нечиста. Ему было неприятно лгать Каро, и в то же время он не хотел рассказывать о своей ночной вылазке. Это было бы еще хуже, чем описывать свои сновидения у входа в людный торговый центр.

– Может, зайдешь со мной?

Каро покачала головой и добавила:

– Мне срочно надо что-нибудь проглотить, иначе упаду в обморок. Но мы можем потом встретиться у входа. Договорились?

– Договорились.

Она снова улыбнулась:

– Знаешь, я давно об этом мечтала. О свидании перед торговым центром.

«Для меня это вообще первое в жизни свидание», – подумал Симон, глядя вслед Каро, спешившей к закусочной. Его мама укоризненно покачала бы головой при виде названия этого быстропита – WILLY’S WURSTBRATEREI, – мама подрабатывала, редактируя тексты. Иногда ее замечания казались придирками. «Они могут сколько угодно реформировать систему правописания, но эти апострофы постоянно лезут в глаза», – не раз повторяла она.

В этот раз он подумал о маме так, как раньше, – она была, возможно, слишком уж непримиримой к этой жизни, однако надежной – на нее всегда можно было положиться. Мама ничем не походила на жутких тварей – персонажей ночных кошмаров Симона.

Пара толстяков, навьюченных покупками, обогнала Симона, при этом мужчина сильно толкнул его, даже не соизволив извиниться.

– Поторапливайся, – буркнул толстяк своей спутнице, – я голоден как волк.

Оба исчезли за стеклянной дверью магазина. Слова мужчины остались звучать эхом в голове Симона.

Как волк.

 

50

Торговый центр Фаленберга соответствовал рекламным посулам. Действительно, чего тут только не было! Вскоре Симон нашел отдел товаров для спорта и отдыха с огромным выбором запчастей.

Он выгреб из кармана всю мелочь, добавил к этому свою заначку и зашагал к кассе. Его «первое свидание» не должно ждать слишком долго! Чтобы сократить путь, он прошел через отдел садового инвентаря, где масса людей толкалась перед витринами. Над стеллажами висел плакат: «Летний сезон – сезон садоводов». Казалось, здесь собралось все население Фаленберга.

Симон мчался, как на соревнованиях по слалому: обогнул громоздкую газонокосилку, столкнулся с парой пенсионеров, выбиравших садовые ножницы, и чуть не сбил с ног мужчину, перед которым изощрялся продавец, предлагая опрыскиватели.

– Смотри, куда тебя несет, – буркнул мужчина, и тут же Симон услышал за своей спиной другой мужской голос:

– Симон?

Он обернулся и заметил Рихарда Хеннинга – тот пытался его догнать. Симон едва его узнал. В брюках-бермудах и в рубашке без рукавов Хеннинг не походил ни на модель для рекламы зубной пасты, ни на заместителя директора учебного заведения. Сегодня он был обычным покупателем, пришедшим в магазин за садовым инвентарем. У него в руках была лопата – этикетка на черенке указывала, что товар продается со скидкой.

– Здравствуйте, господин Хеннинг.

Учитель смотрел на него с удивлением.

– Привет, Симон! Как ты здесь оказался?

Это был странный вопрос. Звучал он так, будто Хеннинг застукал своего ученика где-нибудь в ночном клубе или другом подобном месте – одним словом, там, где ему нечего делать.

– Мне нужно кое-что купить для велосипеда, – в качестве доказательства Симон показал учителю обод для колеса.

Хеннинг медленно кивнул, снова обвел Симона взглядом, который мальчику не понравился. Этот взгляд напомнил ему санитаров в клинике: так они смотрели на пациентов, беззастенчиво фантазировавших о посланиях инопланетян, которые они получают через шланг выключенного душа. Или о том, что за ними следят через тайную видеокамеру. Или что десерт отравлен террористами.

– Как твои дела? – поинтересовался Хеннинг.

– Хорошо. А почему вы спрашиваете?

– Потому что сегодня я никак не ожидал тебя здесь встретить. – Хеннинг по-прежнему смотрел на него своим странным взглядом. – Честно говоря, я подумал, что ты поехал в больницу или сидишь дома.

Симон перестал вообще что-либо понимать.

– В какую больницу? И с чего бы это?

Странное выражение лица Хеннинга сменилось ужасом. Он смотрел так, будто только что о чем-то вспомнил. О чем-то важном.

– Боже ты мой, – произнес Хеннинг. – Так ты ничего не знаешь? Тебе тетя ничего не рассказала?

– Сегодня утром я ее не видел.

– О-о-о, – простонал Хеннинг.

От этого «О!» Симону стало совсем не по себе. Он почувствовал себя так же, как в автобусе с мощным кондиционером, дующим в затылок. Ему тотчас вспомнилась недопитая чашка Тилии. Он сразу тогда подумал, что тетя куда-то сильно спешила. Теперь он понимал: спешила она не зря. Что-то случилось!

– Скажите же мне наконец, о чем вы!

Хеннинг отбросил волосы со лба. Этот полный смущения жест не предвещал ничего хорошего.

– Симон, мне жаль, что тебе приходится узнать об этом от меня и подобным образом, – сказал он, и Симона испугал его сочувственный взгляд. – Боюсь, это будет для тебя настоящим шоком.

– Что именно? – прервал его Симон нетерпеливо. Одновременно он спросил себя, действительно ли он хочет знать правду. Он был сыт по горло плохими новостями.

Но если утром произошло нечто, что Тилия должна была бы ему рассказать, это означало: что-то случилось с Майком. И он должен был это узнать. Независимо от того, хочет он или нет.

– Ну да, – сказал Хеннинг и вздохнул. – Я услышал об этом сегодня в местных новостях. Прошлой ночью напали на молодую женщину. Знакомый, которого я встретил, сказал, что это была Мелина.

– Мелина?

Хеннинг кивнул:

– Да, увы. Не знаю ничего определенного, только слухи. Вероятно, тот самый маньяк, которому приписывают исчезновение Леони. Если все правда, несчастье случилось с Мелиной на велосипедной дорожке.

Симону показалось, что земля под ним покачнулась. Будто он стоит в шторм на палубе корабля. Картины минувшей ночи вспыхивали одна за другой в его памяти. Машина на обочине дороги. Женщина беседует с водителем, затем садится к нему в машину. Обломанные ветки, загородившие путь. Мотороллер. Красный мотороллер Мелины! Затем ему вспомнилась и полицейская машина, которую он заметил у велосипедной дорожки. Почему ему не показалось странным, что здесь полиция? Не для того же, чтобы следить за ходом уборки сучьев с дороги!

Он хотел спросить, жива ли Мелина, но вспомнил, что Хеннинг что-то говорил о больнице.

– Судя по тому, что я слышал, она получила тяжкие телесные повреждения и лежит сейчас в городской клинике, – сказал Хеннинг, будто прочитав мысль Симона. Он переложил лопату в левую руку, а правую положил Симону на плечо.

«Хотя бы не стискивает мне плечо, как тонометром», – рассеянно подумал мальчик, пока его рассудок переваривал услышанное.

– Мне очень жаль, – сказал Хеннинг. – Я хотел бы пожелать…

– Ричи?

Женщина с маленькой девочкой на руках протиснулась перед Симоном, держа за руку хнычущего мальчугана, тянувшего мать к выходу.

– О, это ты, дорогая! – воскликнул Хеннинг и указал на Симона, который все еще стоял у стеллажа словно громом пораженный. – Это Симон. Один из моих будущих учеников. Симон, это моя жена Барбара.

– Привет. – Барбара Хеннинг удостоила Симона быстрым взглядом и несколько принужденной улыбкой, затем снова повернулась к мужу: – Ты наконец-то все купил? Дети проголодались, так что нам надо домой.

– Хорошо, подожди минутку, – рассеянно ответил ей Хеннинг и снова повернулся к Симону. – Симон, мы можем захватить тебя и подвезти домой.

– Нет, спасибо, – ответил Симон машинально. – Я поеду на автобусе.

– Это ни к чему. – Голос учителя звучал серьезно и озабоченно. – Тебе сейчас не стоит быть одному. Если надо, я могу побыть с тобой.

– Ричи, так не пойдет, – вмешалась жена Хеннинга.

– Барбара, прошу тебя… – перебил ее муж. – У Симона только что…

– Все в порядке, – сказал Симон. – Не беспокойтесь. Я здесь не один.

Хеннинг огляделся, словно желая удостовериться, что Симон сказал правду.

– Она ждет меня там. – Симон указал на выход из универмага.

– Я могу отвести тебя к тете, – предложил Хеннинг. Вероятно, он подумал, что это Тилия ждет его и что так будет лучше.

Хеннингу вовсе незачем было знать про Каро.

– Очень мило с вашей стороны, но я уже ухожу.

Учитель снова смерил мальчика своим странным взглядом.

– Ты правда хочешь уйти?

– Да-да, не беспокойтесь.

Сынишка Хеннинга снова захныкал. Мать успокаивала его: «Сечас, сейчас», – а маленькая сестренка поддержала громким ревом.

– Ну ладно, – сказал Хеннинг, бросив искоса взгляд на жену. – Помни, Симон, что ты можешь в любой момент мне позвонить. Я всегда рядом с тобой, ты понял?

Симон кивнул. Хеннинг, казалось, удовлетворился его ответом. Он еще раз сжал плечо мальчика, затем присоединился к жене, и они вместе с плачущими детьми направились к выходу. Какое-то время Симон стоял, ухватившись за стеллаж. Он боялся снова почувствовать ходивший ходуном под ногами пол, стоило ему шагнуть. Вокруг него сновали люди, а он чувствовал себя сидящим в лодке без весел, подхваченной людским потоком. В то же время он думал о Мелине – как она ночью стояла под дождем у машины и разговаривала с водителем. Ее стройный силуэт высветила вспышка молнии. А задние фары автомобиля светились красным, словно глаза волка из его кошмаров.

– Симон!

Каро стояла у входа и смотрела на него.

– Вот и ты. Ну и видок у тебя! Что-нибудь случилось? Он хотел было ответить, но голос не повиновался ему.

«Ночь принадлежит волкам, – подумал он. – Если тебя схватят волки, ты пропал навсегда».

 

51

– Невероятно, – сказала Каро, когда Симон передал ей свой разговор с Хеннингом. Она казалась такой же растерянной, как и сам Симон, ее лицо было еще бледнее, чем накануне. – Этот проклятый псих! Надеюсь, его утащат черти.

Они покинули здание торгового центра, и тотчас на них навалилась жара залитой солнцем парковки.

– Мне надо прийти в себя, – сказал Симон, осматриваясь. – Может, присядем где-нибудь?

Его ноги были как ватные. Ему казалось, что он в очередной раз только что вернулся из кошмара в реальность, но реальность вдруг тоже стала кошмаром. Они подошли к одному из пластмассовых столиков закусочной. Воздух под зонтиком словно застыл; пахло подгорелым жиром, но здесь можно было хотя бы посидеть.

– Есть еще кое-что, – сказал Симон. – Я тебе не все рассказал. Ночью со мной еще кое-что произошло.

– Что именно?

– Я поехал кататься в грозу на велосипеде и видел, как Мелина садилась в машину.

Каро недоверчиво посмотрела на него:

– Ты сам видел?

– Я оказался недалеко, – признался Симон.

Тут на него упала тень. Мужчина размером с шифоньер стоял рядом, уперев руки в бока. На нем был белый передник, запачканный кетчупом и жиром, а над потным, лоснящимся лицом нависал белый поварской колпак с надписью: «Если хотите колбасы – К ВИЛЛИ!».

– Что будете заказывать? – спросил он, почесав выпиравший живот.

– Мы просто хотим посидеть, – ответил Симон.

Вилли отрицательно покачал головой:

– Нет уж, юноша, так не пойдет, здесь не места для отдыха! Тот, кто садится за мой стол, должен что-нибудь заказать.

– Слушайте, я ведь только что заказывала у вас колу, шашлык и картошку, разве не помните? – обратилась к нему Каро. – Кроме того, все столики пустые. Отстаньте от нас!

Ее протест не произвел впечатления на хозяина закусочной. Он стоял как вросший в землю, почесывая живот, и выжидательно смотрел на Симона.

– Хорошо, – сказал Симон, – я возьму лимонад.

– А поесть?

– Я возьму только лимонад, – повторил Симон. – Раз я что-то заказал, то имею право тут сидеть.

Вилли с недовольным видом поплелся в свою кухню, бормоча что-то типа: «Соплячье».

– Жадный ублюдок, – прошептала Каро, чтобы Вилли не услышал.

– Не волнуйся, – сказал Симон, выкладывая мелочь на стол. – По крайней мере, он не может требовать, чтобы и ты еще что-то заказала.

Они подождали, пока Вилли принесет напиток. Потом владелец снова вернулся к мангалу. Симон поведал подруге о своем ночном приключении. Каро внимательно слушала, как Симон пытается объяснить, почему ему приспичило мчаться под дождем по ночной дороге на велосипеде.

– Ну, тебе нечего оправдываться, – перебила она его. – Не знаю, какая глупая идея пришла бы мне в голову, будь я на твоем месте! Твой брат ведет себя в точности как мои родители. Они говорят: «Ты уже достаточно взрослая, чтобы самой со всем справляться!» От этого очень больно, а они не замечают. Вероятно, я бы от отчаяния что-нибудь расколотила.

– Я бы тоже с удовольствием расколотил что-нибудь. – Симон со вздохом поглядел на запотевшую бутылку газировки. – Теперь я чувствую себя виноватым, что не подбежал к машине. Я бы мог обратить на себя внимание. Может, тогда Мелина не села бы в машину.

– Да что ты несешь? Ничего это не изменило бы! – воскликнула Каро. – Просто этот тип проехал бы еще немного и подкараулил бы ее где-нибудь в другом месте. Ну ладно, рассказывай дальше. Что произошло? Ты узнал машину?

– Нет, было слишком темно, и дождь лил как из ведра.

Он рассказал Каро о том, как добирался домой сквозь бурю и ливень, о своем изнеможении и боли и о том, что по возвращении он рухнул замертво и уснул.

– Если хочешь знать мое мнение, – сказала Каро, когда Симон закончил, – тебе абсолютно не в чем себя упрекнуть. Кто мог предвидеть, что ей попадется именно этот сумасшедший? Она могла ведь кого угодно остановить. Кроме того, ты ведь не знал тогда, что это Мелина.

Симон сделал глоток лимонада. Напиток был холодный и не приторный. Мальчик протянул бутылку подруге:

– Хочешь?

Каро отрицательно покачала головой.

– Мне кажется, я должен пойти в полицию, – сказал он. – Хотя я мало что видел, все равно я свидетель.

Каро склонилась к Симону и огляделась по сторонам.

– Незачем тебе идти в полицию, – прошептала она. – Как ты им объяснишь, что оказался ночью на безлюдной дороге? Да еще в грозу. Они не поверят ни одному твоему слову. Они даже могут что-то заподозрить. У тебя ведь были причины злиться на Мелину.

– Но там же была машина…

– Ее видел только ты, – прервала его Каро. – А ты даже не можешь эту машину толком описать, о номерах я и не спрашиваю. Что останется думать тому, кто услышит подобную байку?

«Еще плюс ко всему член «Почетного клуба чокнутых», – отстраненно подумал Симон о себе. Возможно, Каро тоже так подумала, но из соображений такта не стала об этом упоминать.

– Скорее всего, я бы в нее не поверил, – едва слышно ответил он.

– Вот видишь. – Каро кивнула. – Я бы подождала, пока полицейские сами что-то выяснят. К тому же твои свидетельские показания полиции никак не помогут. При условии, что ты вообще что-то видел.

Симон задумчиво пил лимонад, глядя, как хозяин забегаловки протягивает двум толстым детям тарелки с огромными порциями картошки. Толстяк неодобрительно покосился в сторону Симона и Каро. «Убирайтесь же наконец!» – говорил его взгляд. Симон достал из кармана мобильник и набрал номер Майка. После трех гудков послышался голос брата.

– Привет, это автоответчик Майка. Если тебе есть чем заняться, займись. Может быть даже, я тебе перезвоню.

Это был тот самый Майк, которого он знал. Резкий, прямолинейный, всегда готовый атаковать. Симон спросил себя, что чувствует его брат и где он сейчас находится. Вероятно, около Мелины.

– Наверное, мне лучше сейчас поехать домой, – сказал он, вставая. – Я нужен Майку.

– Ясно.

Каро молча проводила его до автобусной остановки. Симон обратил внимание, что она ни на мгновение не спускала с него глаз. Будто размышляла, должна ли она еще что-то ему сказать.

– Ну, что? – спросил он ее, когда они вошли под навес. – Почему ты на меня так смотришь?

Казалось, она все еще размышляет. Наконец Каро пожала плечами:

– Да так, ничего.

– Так уж и ничего? Признайся, о чем ты сейчас подумала?

Она отвела взгляд и посмотрела на свои кроссовки с черепами:

– Да я подумала о том, что тебе повезло. При падении что угодно могло произойти. Я спрашиваю себя, как бы я поступила…

Остановившись, она стала смотреть в землю, потом рассеянно отпихнула носком ноги окурок. Наконец, стиснув зубы, будто по принуждению заговорила.

– Думаю, это значило бы для меня много, – произнесла она наконец. – Пообещай мне, что впредь будешь осторожнее, ладно?

– Обещаю, – сказал Симон и снова скрестил пальцы перед грудью. – Слово чести индейца!

– Нет, серьезно! – Только теперь он заметил страх в ее глазах. – Будь осторожен, смотри, кому доверяешь. И тысячу раз подумай, прежде чем кому-то рассказать об этой ночи. Я уверена, что этот подонок еще бродит поблизости. И если он узнает про тебя, ты в большой опасности!