(долгая походная сказка)
Некоторое царство, вроде государства, кое-как расположилось. Куда ни глянь, — сплошь болота, трясины непролазные. И дороги, понятное дело, все кривы да окольны, в буераках, ухабинах.
Кто в столицу едет, тому, если удача, три года пути. Ну, а другой раз так заплутаешь, что и за десять лет не обернёшься. Бывало выезжали молодые мужики, а возвращались стариками — жёны их еле признавали.
Вот и вернулся один такой бедолага в свою деревню. Глядит — хозяйка-то его уже померла, а дети повыросли. Двое ещё при нём народились — Иван да Василий. А третий, младший, совсем незнакомый. Эдакий, как бы сказать, малый юныш по имени Семён.
Погоревал бедолага, порадовался. Проснулся на другое утро, а в голове вдруг развесёлая мысль — проложить через топи и болота дорогу с тремя мостами калиновыми, чтобы пешему по ней не более месяца пути, а конному и недели хватало.
Взялись за работу всей семьёй, и так споро дело пошло, будто давно поджидало. Соскучилось дело, и само теперь поторапливало.
Вытянулась дорога ровная да прямая, как оглобля, с тремя мостами выгнутыми, точно коромысла. Не только что проехать, а и просто со стороны любо-дорого поглядеть.
Двинулся народ из конца в конец по новой-то столбовой дороженьке. А отец наказал братьям послушать, о чём путники толкуют. Спору нет — интересно!
Сидит старший Иван под первым калиновым мостом. Василий — под вторым. Ну, а малый юнош Семён — под третьим, самым гнутым. Не просто слушает, а кашу варит, проезжих угощает.
Всякий пеший или конный похваливает строителей. А для них каждое доброе слово — уже награда! И столько их было сказано, что души у братьев веселились, как малые дети на ярмарке.
К ночи прохожих поубавилось. Хотел было Иван домой бежать, как заслышал тихие шаги и такую дивную речь:
— Эх, что за мост! Чудный мост! Любое желание исполню для того, кто его строил…
Тут-то Иван и выглянул из-под моста. Видит — ветхий мужичок, кривоватый, вроде серпа, а лицом светел и длинная борода серебрится.
— Будь здоров, батюшка! — говорит Иван. — Это шутка или ты взаправду — о желании-то?
— Какие шутки! — усмехается мужичок в бороду. — Только загадывай…
— Вот бы мне денег, чтоб на целый век хватило!
— Ну, пустяки, — и достаёт, откуда ни возьмись, лопату. — Где ни копнёшь, братец, всюду тебе золото явится…
Так оно и получилось. Пока шёл Иван домой, выкопал дюжину канав, и в каждой неминуемо — по пуду золотых червонцев. Всю ночь собирал.
А ветхий мужичок взошёл тем временем на второй мост и прояснел лицом пуще прежнего:
— Ах, какой мост!!! Сам под ноги стелется! Вот бы встретить того, кто его возвёл! Любое желание исполню!
Брат Василий уж дремал, а тут, конечно, пробудился, выскочил из оврага.
— Неужто, батюшка, любое? — продирает глаза.
— Да не сомневайся!
— Вот кабы хлеба мне на целый век!
Мужичок протягивает пригоршню зёрен:
— Посеешь, братец, и хватит урожая не только тебе, но внукам-правнукам твоим.
И верно. У самого дома Василий обронил три зёрнышка, так на утро поднялось целое поле спелой пшеницы.
Ну, а ветхий мужичок свой путь меряет. К третьему мосту — самому высокому — подошел. Глядит, не налюбуется, и сияет, словно месяц в ночи:
— Ну, волшебный мост! Круче радуги! По такому-то легче лёгкого на небо взойти!
Увидал младшего брата Семёна и говорит:
— Проси, малый юнош, чего пожелаешь, — всё для тебя исполню!
Семён совсем недолго подумал:
— Хотел бы в солдаты, — государю служить верой и правдой …
— Э-э, братец! Хорошо, сказывают, в солдатах, да что-то мало охотников, — покачал мужичок серебряной бородой. — Дадут тебе три деньги в день, куда хочешь, туда день! Солдат горемыка, хуже лапотного лыка! А жизнь солдатская — весёлое горе да горькое веселье!
— Это как раз по мне, — отвечает Семён.
— Будь по-твоему, малый юнош! — говорит мужичок. — Да только прими от меня три гостинца. Первый он таков — через голову кувырнёшься, станешь зайцем. А второй он другой — оземь ударишься, превратишься в оленя. И третий на свой лад — свистни, как умеешь, будешь птичкой быстрокрылой. На службе-то всё сгодится!
Сказал он так, поднялся на мост, а с него прямёхонько — в небо. Устроился по-хозяйски среди звёзд. Старый месяц, тоненький серп — на самом исходе, перед новолунием — а ещё подмаргивает Семёну.
Вернулся малый юнош домой под утро. Кругом тучные хлеба колышутся. Дверь отворил — из горницы золото посыпалось.
— Сказывай, какие у тебя новости? — спрашивает отец нетерпеливо.
— А новость у меня одна, — говорит Семён. — Такая новость, что иду в солдаты!
— Эх, дурья твоя башка! — огорчился бедолага-отец. — Где это видано, такие желания загадывать?! И без желания за милую душу забреют! Замечаю, что не мой ты сын, не моих кровей, раз такой глупый! Иди, куда знаешь, отрезанный ты ломоть…
Вздохнул Семён, перекрестил отца с братьями, да и отправился по прямой дороге, через три моста, в самую столицу. Долго ли, а скорее — коротко — привели его ноги к царскому дворцу, к садовой ограде.
А по саду как раз сам царь ходил со своим главным генералом. Унылые да скучные, потому что соседний король объявил ни с того, ни с сего войну — не на жизнь, а на смерть. Вот и думали теперь царь с генералом, как назавтра в поход выступать, да как бы в суете не позабыть чего важного дома.
Семён подбежал к ограде и говорит без околичностей:
— Ваше величество, царь-батюшка! Пришёл я послужить простым солдатом. Берите меня в переднее войско!
Поглядел на него царь и очень удивился, откуда такой выискался:
— Слишком малый ты ещё юнош!
И генерал нахмурился, будто мопса:
— Какой из тебя солдат?! Не только ружья, но и сабельку не поднимешь! Любой сапог с тебя свалится.
— Это у меня обличие такое — малое да глупое! — не сдаётся Семён. — А душа моя — солдатская. Дождём промочённая, солнышком просушённая, огнём опалённая и ветром остужённая. Хочет в бою побывать — цену жизни узнать!
— Гладко говоришь, — усмехнулся царь. — Пожалуй, запишу тебя кашеваром. Служи, малый юнош, на совесть. Ну, а коли слава придёт, и невидного найдёт…
На другой же день выступило войско в поход. Уже месяц идут. Всё по болотам да по трясинам, по буйному бездорожью.
Семён своё дело знает — кашу варит погуще, чтобы солдаты не слабели.
Наконец, завидели дозорные впереди на сухом пригорке вражеские силы. Через день-другой сходиться надо — не на жизнь, а на смерть. Пора ружья чистить-заряжать да сабли завострять.
Хватился царь-батюшка, а сабельки-то его заветной и нету. Обыскали все сундуки, рундуки и прочие шкапчики. Нет как нет сабельки — той, что зараз дюжину супротивных голов срубает! Ну, забыли саблю во дворце, когда в суматохе собирались. А без неё какое там сражение? Пиши пропало!
Загоревал царь так, что каша в рот нейдёт. Тошно думать, как же опростоволосился! Всё же собрался с мыслями и объявил по всему войску. Мол, тому молодцу-удальцу, что за пару дней управится, доставит саблю заветную из дворца, — и дочь свою Марью-царевну в жёны, и полцарства в придачу!
Щедры посулы, да охотников мало. Шуточное ли дело, за два дня отмахать дорогу, какую и в два месяца с трудом одолеешь.
Тут и вызвался Семён, малый юнош:
— Сбегаю, ваше высочество! — говорит, — Слетаю! Доставлю заветную сабельку к битве.
Ну и самый главный хмурый генерал отставать не желает от простого солдата-кошевара:
— Вы меня, ваше величество, знаете! Не впервой мне царство-государство из беды выручать!
Сел на резвого коня, пришпорил в галоп, да не в ту сторону, кругалями — так и сбился сразу с пути.
А Семён, малый юнош, отошёл за кусточки, кувырнулся через голову, обернулся зайцем и припустил во всю прыть — с кочки на кочку.
Бежал-бежал, с раннего утра до полдня, из сил выбился. Оземь ударился, превратился в оленя. И опять помчался, словно стрела из лука, — с полдня до вечерней зори.
Притомился, свистнул, как мог, и уже птичкой вспорхнул. Ночь напролёт крылышками махал. К восходу солнца во дворец залетел, да так умаялся, что упал, как подстреленный, прямо в ноги Марьи-царевны.
Ахнула царевна, но чувств не лишилась, а сразу проснулась и прочитала грамотку от царя-батюшки:
— Да как же ты, малый юнош распрекрасный, — спрашивает она, — сумел за день столько земель миновать?
— А вот как, — отвечает Семён.
Обратился в оленя, пробежал по горнице и положил голову царевне на плечо. Оставил у неё в руке пучок шерсти с левого бока.
Обратился в зайца. Прыг-прыг, скок-скок — да царевне на колени. Клочок шёрстки у себя выщипнул с правого бока.
Свистнул — и уже птичкой вокруг порхает. Присел к царевне на мизинец, да обронил золотое пёрышко.
А она все эти памятки — сразу в платочек и схоронила на груди.
Уже солнце поднялось. Пора в обратную дорогу. Принесла царевна заветную сабельку да поцеловала Семёна на прощание.
Кувырнулся малый юнош через голову и поскакал счастливым косым зайцем. Затем быстроногим оленем помчался, а потом и птичкой полетел. Так у него на душе хорошо, что вдвое быстрее одолел весь путь. Вот и рукой подать до воинского стана.
«Дай-ка, — думает Семён, — отдышусь — есть ещё время! Явлюсь к царю-батюшке свежим да бравым!»
Прилёг он под ракитовым кустом, на пригорке у оврага, обнял заветную сабельку и задремал.
А в ту пору главный генерал всё плутал посреди болот. Уже и коня утопил. С досады зубами скрежещет. Увидал он куст ракитовый, а под ним Семёна с сабелькой в обнимку. Выхватил, недолго думая, длинный кинжал и ударил прямо в сердце — малый юнош и не охнул. Столкнул его генерал в глубокий овраг и поспешил к царю с заветной сабелькой.
— Вот, ваше величество, — бесценное оружие! — говорит, — Как обещано, в срок доставил! Теперь рубите врагов со всего плеча, а я так устал, что с ног валюсь.
Царь обнял генерала, повесил ему на грудь золотой орден, сам в постелю уложил:
— Ты своё дело сделал! Отдыхай, герой, без тебя управлюсь!
И пошёл, не откладывая, на враждебного короля.
Бились недолго — три дня и три ночи. А как сокрушили в пух и прах противную рать, царь-батюшка разбудил генерала да ещё один орден за храбрость на грудь прицепил. И отправилось войско с победой и песнями под барабанный бой в столицу.
О Семёне и не вспомнили — и без него кашеваров хватает.
Лежит малый юнош в чёрном овраге. Одиноко ему, мёртвому, и до того скучно, что душа отлетает.
Но тут как раз время настало, и взошёл на небо новый месяц — молоденький да уже с бородой. Поглядел на землю и заприметил неживого Семёна в овраге.
Взмахнул месяц бородой — по листве, по кустам, по траве. Стряхнул серебряную росу на грудь Семёна, и затянулась колотая рана, как и не было.
Потянулся малый юнош, вздохнул и глаза отворил.
— Батюшки-святы, как заспался! А ведь ждут меня, не дождутся! Где сабелька заветная?!
— Эх, малый юнош, — говорит ему месяц, — Всё ты мёртвым сном проспал. Война-то уж кончилась, и войско с победой воротилось! Вот тебе совет — поспешай в столицу…
Ох, долго спал Семён, хорошо выспался. Помчался со всех ног. По дремучим лесам зайцем скачет. Через топи-болота оленем перемахивает. Над реками и озёрами птичкой быстрокрылой порхает.
А в городе стольном праздник — пушки палят, колокола звонят. Славит народ царя да главного генерала — спасителя. Всё готово к его свадьбе с Марьей-царевной.
Столы накрыты на царском дворе посреди сада — хмельного питья да закусок, да заедок видимо-невидимо. Веселье кругом. Одна Марья-царевна печалится. Смотрит по сторонам неживым взглядом.
Да вдруг узрела Семёна за садовой оградой — так и ожили глаза, засверкали. Говорит она царю:
— Не тот, батюшка, мой жених, что за столом, в орденах! А тот малый юныш, что за изгородью томится! Это он заветную сабельку к сроку доставил!
— Пустые слова, ваше величество! — поднялся главный генерал. — Всем известно, кто саблю привёз! А этот беглый кашевар — разбойник с большой дороги! Какие у него доказательства?!
Кувырнулся Семён через голову, обратился в зайца и прямёхонько к Марье-царевне. Вынула она из платочка клочок заячьей шёрстки, приложила к правому боку — ну, в самый раз.
Превратился Семён в оленя благородного, подставил левый бок с проплешинкой, и Марья-царевна укрыла её пучком шерсти. А Семён вспорхнул птичкой и уселся на мизинец к Марье-царевне. Она золотое пёрышко приладила — как и было тут.
— Вот, батюшка, мои приметочки!
— Теперь понятно, кто тут жених, а кто разбойник, — говорит царь.
Побледнел генерал с лица, да так осунулся — все ордена с груди наземь посыпались!
На радостях не казнили его, а помиловали — сослали дороги строить через топи и болота.
А Семёна с Марьей-царевной тут же повенчали.
Так приосанился Семён, сразу видно — добрый молодец! Был малый юнош — кошевар, а стал великий юноша — удалой солдат, кавалер в чине генерал-царевича.
Позвал он на свадьбу и отца с братьями. Поглядел отец-бедолага на Семёна:
— Ох ты, гой-еси, добрый молодец! — говорит. — Ясно вижу — моя родная кровиночка! Дозволь, Сёма, когда время подойдёт, на твоих рученьках помереть.
Ну, а затемно уже пожаловали на пир и молодой месяц вместе с полной луной. Весело гуляли — дни и ночи напролёт. До тех пор, пока месяц не состарился, — до самого, сказывают, новолуния.