Десять фрегатов провожали «Крепость» с послом Украинцевым на борту. А имена их, что запомнил, таковы — «Апостол Петр», «Копорье», «Кутерма», «Архангел Михаил», «Азов», «Воронеж», «Провиденция» и «Апостол Павел».

Резво бежали красавцы корабли. Крепкий северо-восточный ветер поселился в парусах.

Вышли из Таганрогского залива, и раздвинуло море берега. От такой широты дух замирает! Матерая вода под нами. Много русских рек слилось воедино. И вот что дивно — в каждой из них вода сладка, а как соединились, горькой стала. Нет от нее радости, одна соль. Губы печет и в горло нейдет. Не пойму я, право, почему в слиянии горечь заключена?

Коварно, будто из самой пучины морской, подкрались синие тучи. Ветер озлился, рвет паруса. На палубе — как на качелях. А я отродясь их не жаловал — одна маета. Такое веселье не для доброго человека. Голова моя вроде свежа, а нутро не сидит на месте. Волнуется. Горькая меланхолия охватила.

Спустился я в трюм, прилег на канаты и забылся. Не помню, сколько промучился в тягостной дреме. Очнулся от пушечных залпов. Порохом пахнуло. Кое-как выполз на палубу. А тут праздник!

Прошел наш караван через все Азовское море, от Таганрога до Керчи. На берегу видна турецкая крепость. Неподалеку турецкие корабли, пушечным дымом окутанные. Приветствуют гостей как положено. И наши не отстают, салютуют.

Небо над головой ясное, в ослепительном солнечном свете. Но до моего сердца не дошло покуда ликование. Еще подернуто оно грозовыми облаками. Будто до сих пор в темном трюме. И мир в пелене, словно замысел Божий.

Увидал меня господин командор Петр Алексеич:

— Что не весел, Ивашка-барабан? О, да ты лицом зелен, точно флаг басурманский! Прочь с палубы — не срами русских мореходов перед турками!

Удалился я в корабельные закоулки. И горько было — как морской воды хлебнул. Как мне в море жить, чтобы людей не смешить? Лишь один барабан мой верный шептал на ухо добрые сухопутные слова — не припомню сейчас, какие.