Проекты и прожекты

15 января 1775 года издан был именной указ о переименовании реки Яик в Урал, чтобы стереть память о народном движении; в указе об этом говорится прямо: «для совершеннаго забвения сего на Яике последовавшего несчастнаго произшествия» . Этим же указом переименовывалось Яицкое казачье войско и город Яицкий: казаки стали уральскими, а город Уральском. Это повлекло и другие изменения названий: так, в Оренбурге Яицкая улица была переименована в Уральскую, Яицкие ворота в Уральские. Указ вышел через пять дней после того, как Емельян Пугачев, его соратники и многие повстанцы были казнены или сосланы на каторгу. Но еще целый год правительство вынуждено было держать значительное количество войск в губерниях, где до того бушевало восстание, чтобы окончательно усмирить всех. Но память народа сильнее любых указов: не забылось восстание, а старое тюркское название реки еще долго было в употреблении, о чем свидетельствует и то, что на плане 1849 года, то есть более чем через семьдесят лет после указа, река в одном месте подписана как Урал, а в другом как Яик. Революционер-демократ М. И. Михайлов, сотрудник «Современника», занимавшийся и собиранием фольклора, писал: «Не только в песнях и рассказах про старину Урал именуется у казаков Яиком, так называют они его постоянно и теперь». По его свидетельству, название Урал употреблялось тогда только в официальных случаях. Так не следует ли отменить царский указ и вернуть реке ее древнее имя.

Но если народу велено было забыть, то начальство не забывало и, опасаясь повторений, а с другой стороны, по-видимому, чтобы показать свое радение, решило укрепить обороноспособность крепости: восстание застало ее в самом жалком состоянии, кроме того, осада выявила и ряд недостатков. Оказалось, что фланки располагались слишком далеко по линии обороны, то есть на геометрическом продолжении бастионных фасов, чтобы с них можно было свободно держать под обстрелом из обычного стрелкового оружия пространство вдоль всего фаса, или «очищать» его. В ходе осады выяснилось, что из крепости сложно было подавлять батареи, установленные на сырте, потому что гора была выше вала на 30 футов. Кроме того, считали опасным оставлять крепость не сомкнутой со стороны реки, поскольку отсюда были попытки проникнуть в город.

По проекту, изложенному на плане, датированном маем 1778 года , надлежало произвести обширнейшие работы. Предполагалось полностью реконструировать восточную сторону крепости. В трех бастионах ― Галофеевском, Фонштокманском и Никольском следовало воздвигнуть кавальеры (укрепление, повторяющее основные элементы бастиона, но настолько высокое, чтобы можно было вести огонь через него). Бруствер кавальеров был на 30 футов выше местного горизонта, это приблизительно высота трех этажей современного дома Перед куртинами проектировались люнеты или равелины ― треугольные укрепления с валом и бруствером, высота которого позволяет вести огонь с вала поверх него. С западной стороны проектировались только равелины, бастионы же перестройке не подлежали.

Со стороны реки крепость решили сомкнуть, превратив полубастионы в полные, а между ними построить еще один бастион, но меньших размеров. Все эти дополнительные укрепления должны были состоять только из бруствера с банкетом. Чтобы избежать слишком больших работ, крутость горы должна была срезаться не прямо, а двумя уступами, для очищения которых предусматривались батареи, причем сходы к ним вниз по косогору могли, как предполагалось, служить и для стока воды из города.

Однако, как часто бывает, широкие проекты и здесь остались в большинстве своем проектами или «прожектами», как их называли в то время: вероятно, когда обстановка потеряла остроту, к работам стали относиться с безразличием, тем более, что они требовали очень больших затрат. Самое заметное изменение ― постройка двух равелинов с сопутствующими укреплениями, прикрывавших куртины между Галофеевским, Фонштокманским и Никольским бастионами. Но, построив эти укрепления, о них перестали заботиться, и к концу века этот «малый вал», как его называли в народе, лишь условно можно было назвать фортификационным сооружением, поэтому его даже именовали старым валом. Над главным валом и рвом работа шла много лет, о кавальерах же забыли. Представление о ходе работ дают подробные чертежи 1797 года, где даны профили всех частей крепостной ограды .

Изменились размеры рва. Если раньше он был всюду почти одинаковой ширины, то теперь он стал значительно шире перед куртинами и фланками бастионов ― oт 30 до 40 метров, перед фасами бастионов ширина в большинстве случаев была не более 24 метров. Работы шли медленно и к 1797 году только половина крепостной ограды имела ров указанных размеров. Полностью они, возможно, не были завершены никогда, так как еще в 1820-е годы встречались участки рва прежней ширины, а в ряде случаев заметны недоделки. Глубина нового рва доходила местами, до 4 метров, но иногда он был всего 2,5 метра. Это зависело от рельефа, дно рва не должно иметь резких повышений или понижений, поэтому там, где какая-то впадина, он оказывался мельче, и наоборот. В тех местах, где работы к этому времени еще не производились, ров бывал немного глубже полутора метров.

Новый профиль крепостного вала существенно отличался от предыдущих, в том числе и от проектного профиля 1778 года. Вал стал выше; командование доходило до шести метров и более. За счет ширины валганга значительно утолстили бруствер. Работы, по всей видимости, опять начались с севера и северо-востока, то есть от главных ворот и фланкировавших их бастионов.

Целесообразно описать кратко всю крепостную ограду, которая в конце века отличалась разнообразием. Тут было все, от мощного вала до малоприметной насыпи со рвом, скорее напоминавшим заброшенную канаву, чем фортификационное сооружение. Описание можно начать с Нагорного полубастиона, или бастиона, как его в это время называли, хотя левый фас был представлен только частоколом. Земляные работы со времен осады здесь, по-видимому, не. производились, и очень пологий вал возвышался над местным горизонтом на два метра и менее. Позже тут построили каменную стену, «приспособленную для ружейной обороны», как ее характеризует очевидец, генерал-майор Оренбургского казачьего войска И. В. Чернов в своих мемуарах. Ограда была обращена к реке, место относительно берега высокое, и артиллерия того времени вряд ли могла особенно угрожать здесь.

Дальше, начиная с Торгового бастиона и до начала Воскресенского, вал в большинстве случаев имел каменную одежду по старому профилю, не отличавшемуся от присланного в 1748 году. Далеко не все было доделано, во многих местах отсутствовал бруствер, но участки вала, видимые от Уральских ворот, имели достаточно приличный вид. Высота куртины над местным горизонтом достигала тут более четырех метров. Этого нельзя сказать об окружении Чернореченских ворот. Возможно, меньшее внимание к ним объясняется «местным» их значением, о чем будет сказано ниже. С Воскресенского бастиона до начала Губернского профиль был новый, но без каменной одежды, эскарп и контрэскарп не были закончены, как и во многих других местах. Следующий, Губернский бастион, уже имел каменную одежду. Она доходила до конца Галофеевского бастиона, достигая разных отметок и имея различные уклоны и структуру. На левом фланке и фасе Губернского бастиона, который был с бермой, облицовку носил только эскарп. Местный горизонт тут был выше, поэтому край бруствера поднимался над ним только немногим больше пяти метров, так как вал должен был по возможности приближаться к горизонтали. Правая сторона этого и всего Галофеевского бастиона были одеты камнем гораздо выше. От дна рва облицовка поднималась до 5―6,5 и более метров. Таким образом, над местным горизонтом она возвышалась на высоту от двух до трех метров.

За исключением куртины между этими бастионами, которая осталась с облицовкой неплюевского времени и была только поднята по новому профилю, конфигурация остальных частей в принципе была одинаковой. Нужно добавить, что кладка была с контрфорсами, которые шли с внутренней стороны.

От Галофеевского бастиона и до конца вала на набережной крепость, исключая левый фланг Неплюевского бастиона, каменной кладки еще нигде не имела. Этот участок на схеме отмечен прерывистой линией.

От Галофеевского до Никольского бастиона, включая его левый фас, вал имел профиль, аналогичный показанному на чертеже «а» (рис. 10) (sic рис. 3). Правая сторона была без бруствера, а дальше вал и ров еще не реконструировались, и профиль их лишь отдаленно напоминал крепостные сооружения. Судя по планам крепости, в последующие годы профиль вала довели до нормы и на этом участке, но каменная работа выполнялась не везде, использовался и дерн. Позже, при военном губернаторе В. А. Перовском, вместо куртины между Успенским и Преображенским бастионами построили оборонительную казарму.

В целом к 1797 году почти половина крепости имела вал по новому профилю, местами пусть и не законченному. Этот участок на схеме показан двойной линией. Но до окончания каменной работы было еще очень далеко, забегая вперед, можно сказать, что ее никогда не закончили.

Не в последнюю очередь следует отметить, что крепость все-таки сомкнули со стороны набережной, но ограда здесь не соответствовала ни одной из проектировавшихся ранее в разное время. Оба полубастиона превратили в полные, а между ними появился тринадцатый бастион крепости. В 1797 году его называли еще «прожектированным», а позже ― бастионом «князя Волконского», в честь военного губернатора Григория Семеновича Волконского (был здесь с 1803 по 1817 г.) ― отца декабриста Сергея Григорьевича Волконского. Оградой в этой части служил всего-навсего частокол высотой от полутора до двух с небольшим метров. Эта ограда рассматривалась, очевидно, как временная, но другой ее не заменили, и она просуществовала недолго, в 1724 году здесь уже был небольшой бульвар. На схеме частокол, доходивший до Торгового бастиона, показан пунктиром.

Крепостной вал служил не только по своему прямому назначению. Горожане использовали его и как место вечерних прогулок, в городе летом бывало не только жарко, но и душно из-за крепостной ограды. Об этом есть даже стихи, весьма слабые, правда. П. Н. Столпянский, который приводит в своей книге «Оренбург» два четверостишия из этого длинного стихотворения, называет автора одним «из доморощенных баталионных пиит». Вот одно из четверостиший:

Крепостные работы велись постоянно, земляные укрепления требовали ухода для поддержания их в должном состоянии. Этим занималась специальная команда ― рота крепостных арестантов, или невольников, как их даже официально часто называли, пока в июле 1816 года не был издан указ «Об именовании во всех бумагах невольников арестантами». Казармы их, названные на плане 1812 года «невольничьи казармы», находились около Сакмарских ворот напротив кордегардии, то есть там, где сейчас угол улиц Советской и Володарской и часть дома 13 по этой же улице. Кроме того, имелась еще военно-рабочая рота, помещавшаяся рядом. Она тоже занималась крепостными работами. Учитывая, что укрепления были земляными и требовали постоянного ремонта, потому что земля оседала, осыпалась, размывалась, этих команд, по-видимому, едва хватало на текущие работы. Реконструкция требовала значительно большего количества людей. Их обычно наряжали из Башкирии.

Во время реконструкции крепости перестройке подвергались и ворота, по крайней мере некоторые, насколько можно судить по имеющимся документам. Бывшие Яицкие ворота могли остаться без особых изменений. так как крепостная ограда здесь по существу не перестраивалась. Следующие за ними. Чернореченские ворота, должно быть, подверглись перестройке. Но она могла зависеть не столько от реконструкции крепости, сколько от изменения или ограничения их функции, связанной с перестройкой в городе и некоторой специализацией ворот.

На чертеже 1801 года поражают странные размеры Чернореченских ворот, где ширина более чем вдвое превышает высоту въездного проема. Ошибку здесь вряд ли можно предположить, потому что разница сразу бросается в глаза. Размеры их приближенно выражаются следующими цифрами: высота проема ― 2 метра, ширина его ― 4,2 метра, общая высота с парапетом ― 4 метра. На чертеже, к сожалению, даны только продольный разрез и план, нет вида спереди. Исходя из отношения высоты и ширины, а также из общих размеров, проем ворот должен был иметь коробовой свод. Только в этом случае можно использовать всю ширину ворот.

Размеры Чернореченских ворот позволяют предполагать, что основной «специализацией» их был прогон городского стада на выгон, и одновременно создание препятствия проезду с возами, которые могли создать пробку. Раньше, когда эти ворота назывались еще Сакмарскими, они должны были иметь нормальную высоту, будучи торговыми, ведь они вели прямо на базар. Кроме того, скот тогда можно выгонять и на восток, поскольку вся земля принадлежала городу. Позже положение изменилось. Пойменная земля на востоке стала принадлежать образовавшемуся в конце XVIII века Форштадту, городской выгон остался с западной стороны. Поэтому с ликвидацией и перенесением рынка внутрь Гостиного двора функция этих ворот постепенно изменилась. Через них ближе всего на городской выгон, положение их было почти центральным по отношению к северной и южной частям города; через Уральские движение было довольно интенсивным, особенно в летнее время, когда шел торг на Меновом дворе, кроме того, именно здесь чаще мчались за водой в случае пожара. Поэтому городское стадо, лошадей удобнее всего прогонять было через Чернореченские ворота. Такова, думается, наиболее вероятная причина странной особенности этих ворот.

Почти точно напротив Чернореченских на другой стороне крепости находились перенесенные в процессе реконструкции Орские ворота ― единственные не менявшие своего названия, но зато сменившие место. Их вписали на середину куртины, как и полагалось по правилам. Поскольку определяющим был именно центр куртины, ворота оказались не по оси тогдашней Самарской улицы, а рядом с красной линией ее южной стороны, там, где сейчас проходная зенитно-ракетного училища. По воротам и улица потом изменила свое название на Орскую. Хотя перенос был запроектирован с самого начала, работы начались не сразу. В 1797 году использовались еще старые ворота, на новом же месте в это время профиль вала еще не был прорезан, а лишь проведены работы по оборудованию подъезда к нему. Скорее всего, они были закончены в первые годы XIX века.

Чертежей первых десятилетий XIX в. с указанием, что они относятся к новым Орским воротам, пока не обнаружено. Но среди нескольких профилей по Оренбургской крепости, датируемых 1820 годом, есть продольный разрез ворот, который по ряду признаков может быть соотнесен только с ними. Обращает на себя внимание мощный парапет, до верха которого было более 9 метров; высота проема ворот ― около 5 метров. Таким образом, в них свободно мог проходить воз с сеном. Как раз в этой части города, и в частности на Артиллерийской площади, им и торговали. Данное обстоятельство говорит в пользу соотнесения приводимого профиля с Орскими воротами. Другая существенная их особенность ― очень малое отверстие для пропуска воды под дамбой, устроенной вместо моста. Высота сводчатого водостока всего около 80 сантиметров, такова же и ширина его. Столь малая пропускная способность водостока исключает возможность соотнесения чертежа с Чернореченскими воротами, расположенными значительно ниже Орских (по отметкам того времени разница в высоте местного горизонта рядом с воротами составляла 18―19 метров, сейчас разница в высоте этих мест лишь немного более 12 метров), а тем более Уральскими, находившимися еще ниже и имевшими к тому же водоотвод под проезжей частью. Сакмарские ворота, расположенные хотя и ниже, но не настолько, чтобы полностью исключить возможность устройства около них такого маленького водостока, также отпадают по ряду соображений. Орские ворота находились в самом высоком месте крепости, поэтому столь маленький водосток был там вполне приемлем. Таковы основные доводы в пользу соотнесения указанного профиля с Орскими воротами. Надо сказать, что в дальнейшем эти ворота, как и остальные, перестраивались. К 1850-м годам их размеры несколько уменьшились. Проем по высоте и ширине стал около 4 метров, а высота до верха парапета ― немного больше 7,5 метра.

Наконец, главные ворота крепости ― Сакмарские, которые Т. Г. Шевченко назвал неуклюжими, такими громоздкими они казались после перестройки. Размеры их весьма внушительны, хотя по высоте они и уступают Орским. Общая высота их 7,7 метра, высота проема около 4 метров.

Мост в начале века был еще деревянным, затем, как и у остальных ворот, его заменили земляной дамбой (это, по-видимому, связано с идеей устройства таким путем бассейнов, указанных на плане 1828 г.). В 1841 году, по свидетельству очевидца, у Сакмарских ворот снова был мост, на этот раз каменный. На рисунке реконструирован вид ворот в начале XIX века. Основной базой для рисунка явились чертежи профиля и плана ворот 1801 года (фасада нет). Говоря о воротах крепости в целом, нужно заметить, что независимо от их общего вида они должны были нести изображение двуглавого орла. Если не все, то Сакмарские и Уральские во всяком случае.

Нужно сказать еще об одних воротах, к крепости как таковой никакого отношения не имевших, но которые, тем не менее, часто путают с крепостными. Это декоративные Елизаветинские, построенные в 1755 году в связи с усмирением башкирского восстания, макет их есть в Краеведческом музее. Считается, что они сначала стояли на Яицких воротах, или рядом с ними, потом на Сакмарских, и окончательное место обрели на набережной, обрамляя спуск к реке, который теперь называется старым. Части их сохранились, и ворота можно восстановить. Вероятнее, однако, что в 1755 году изготовили не целые ворота, а три основных компонента их ― две фигуры с пальмовыми ветвями и центральный камень с гербом и прочим, а уже на набережной собрали их целиком. В народе их называли Водяными ― то ли потому, что они вели к реке, то ли по прошлой общности с Яицкими, которые в народе искони назывались так.

 

После трех пожаров

Во время осады город лишился почти всех построек вне крепости, а новые появились не сразу, так как в первую очередь стали заниматься крепостью. Внутри города поставили Верхние казармы к северу от Введенского собора, здание в перестроенном виде существует и теперь. В 1778 году наметили место «к постройке вновь инженерного двора», на этот раз опять в городе. Место занимало более половины квартала около Сакмарских ворот между Губернской улицей и Комисской, с тех пор около полутора веков оно оставалось за ведомством военных инженеров. Не позднее 1776 года помещиком Тимашевым напротив Благовещенской церкви на большой улице был сооружен дом с мезонином. Дом этот сохранился (Советская, 32). Восстанавливали постройки, разобранные во время осады на дрова. В общем же ничего значительного не появлялось.

В декабре 1781 года по именному указу императрицы Екатерины II было учреждено Уфимское наместничество, состоявшее из двух областей ― Уфимской и Оренбургской, и в апреле все губернские учреждения переехали в Уфу. Поскольку Оренбург в эти годы был почти исключительно военно-чиновничьим городом, это изменение не могло способствовать его росту, наоборот, часть казенных зданий или не использовалась, или пребывала в небрежении. До ликвидации губернии построили только загородный губернаторский дом, вероятно, в 1778―1780 годах. Он находился к северо-западу от Сакмарских ворот на расстоянии около 580 сажен от них. Высшей властью в Оренбурге облекался обер-комендант, ему же надлежало «ведать пограничные дела». На таком положении Оренбург оставался до 1792 года, когда была восстановлена губерния, но военным центром он оставался всегда.

В этот период Оренбург постигло большое бедствие. Весной 1786 года произошли три огромных пожара, которые уничтожили большинство построек в крепости; казенных домов, например, осталось всего 45. Меньше других пострадала юго-западная часть города. Огонь был настолько силен, что на кирпичном Гостином дворе сгорела крыша, хотя она была крыта железом, сильно выгорела самая высокая в городе Петропавловская церковь.

В связи с необходимостью восстановления города возник ряд проблем. В рескриптах императрицы, которая оказывала финансовую поддержку пострадавшему Оренбургу, предписывалось восстановление его по плану и с «наблюдением всех предосторожностей, от пожара быть могущих». Среди прочих мер, нужно было уменьшить количество дворов, в городе же еще в 1750-е годы дома во многих местах стояли очень, близко, плотность должна была еще увеличиться, после уничтожения Георгиевской слободы, так как населению ее надлежало переселиться в крепость. Это явилось, вероятно, главной причиной того, что при разработке плана восстановления города генерал-губернатор (так называлась должность наместника) барон О. А. Игельстром обратил внимание на нарушение городового положения, согласно которому в городе имели право жить только определенные сословия, в число коих не входили казаки, отставные солдаты и своекоштные. Для того чтобы убрать их из города, была спланирована новая слобода с восточной стороны, она сразу стала называться Форштадтом.

На этот раз предместье строилось уже отдельно от города на расстоянии, потому что вокруг крепости предписывалось оставлять эспланаду ― свободное пространство шириной в 130 саженей. Форштадт не следует рассматривать как восстановление Георгиевской слободы, поскольку ни планировкой, ни ориентацией улиц они не связаны, а по территории совпадают лишь частично. Объединяет обе слободы только сословный принцип заселения (селились казаки) и расположение. Начинался Форштадт от линии современной Выставочной улицы и Красного переулка, позже граница на юге пошла примерно по улице Красная площадь. От первоначального плана, за исключением уже сказанного и принципа планирования по прямоугольной сетке, почти ничего не осталось, потому что, во-первых, на месте одного квартала потом появились четыре, и во-вторых, из первоначаль-но заложенных улиц на месте осталась одна ― Бассейный переулок, это была сначала единственная улица в направлении с ЮЮВ на ССЗ; из улиц же, идущих перпендикулярно ей, ни одна точно на своем месте не осталась. Не достиг Форштадт и запланированных размеров за время существования Оренбургского казачьего войска. Он проектировался около 2,5 километра в длину, что вынесло бы его восточную границу на современную улицу 60-летия Октября. Рос он довольно медленно: до середины XIX века не выходя за линию современной улицы Степана Разина, достигнув линии улицы Уральской лишь в начале XX века. К этому же времени он дошел до своего северного предела ― нынешней улицы Туркестанской.

Сначала Форштадт рассматривался как городское предместье, но постепенно обособился и стал станицей Оренбургской со своим самоуправлением.

Неказаки, которые подлежали выселению из города, по ряду причин не хотели жить рядом с казаками и переселяться в Форштадт, хотя места для них там отвели. Принято считать, что они туда совсем не переселились, однако какая-то часть сначала, возможно, все-таки вынуждена была поселиться там, так как в экспликации к одному из планов 1797 года сказано: «Форштадт, застроенный служащими и отставными казаками и частью отставными солдатами с поселенными ссылочными» . То, что ссыльным пришлось переселяться за город, не подлежит сомнению. На том же плане показаны дома ссыльных к западу от крепости. В то время эту группу домов называли слободкой «своекоштных ссыльных», или просто «своекоштная слободка» («т» в слове своекоштный, как правило, опускали); была она тогда длиной всего около ста метров и шириной менее пятидесяти, состояла из двух порядков домов, разделенных улицей, и располагалась у самого склона к пойме, примерно там, где сейчас больница № 3 на улице Пионерской. Расширение слободки шло очень медленно, через 15 лет она была менее 200 метров длиной при старой ширине. Но в это время «обывательские» дома стояли в небольшом количестве еще в трех местах вдоль того же склона. К югу от слободки в 1797 году было много других построек: мясные ряды вместе с загонами для скота, салотопни на берегу озера, пивоварня, ближе к крепости стояли кузницы гарнизонных батальонов, а у самой дороги от Уральских ворот к мосту находился питейный дом. На берегу Урала перед левым фасом Торгового бастиона появились бани.

Сам город, следуя рескриптам императрицы, задумано было восстанавливать по плану, для чего разработали специальное положение по застройке. Старую планировку города следовало сохранить, но расширить улицы в противопожарных целях до 12 саженей. Такую ширину изначально имели только Губернская и Штабская, на планах времен застройки они еще шире; остальные улицы были уже, большинство имело в ширину 8 саженей. Участки под частное строительство были определены в 15 и 12 саженей по улице, между деревянными домами допускался минимальный промежуток в 7 саженей. Число дворов сокращалось до 414.

Одновременно с расширением улиц их нужно было спрямлять там, где они оказывались искривленными предыдущей застройкой. Но при всем этом следовало сделать так, чтобы хорошие дома, оставшиеся целыми после пожара, не пришлось переносить, а это предписание сильно мешало распланировке. Кроме того, улицы делились на «передние» и «задние», для того чтобы «домы для житья в них самим хозяевам принадлежащий строения располагаемы были по обеим сторонам передней, а службы их задней улиц». Это оказалось в значительной мере прожектерством, поскольку, во-первых, такая схема в идеале требует четного числа кварталов по обе стороны от главной улицы, если принцип проводить последовательно, иными словами, общее число кварталов должно быть кратно четырем; в Оренбурге же кварталы группировались преимущественно по три или шесть; во-вторых, не удалось уменьшить число дворов до требуемого количества, о чем свидетельствует цифра 863 дома в 1797 году. Для застройщиков разработали типовые фасады: четыре для каменных домов, пять для деревянных домов на каменном фундаменте, шесть для деревянных домов «самой меньшей пропорции», семь для военнослужащих нижних чинов. По улице дворы должны были иметь хорошую ограду, внутри квартала разрешалось ставить плетень, обмазанный глиной. Эти предписания тоже выполнялись далеко не всегда. Впервые весь город разделили на две части в пожарном и полицейском отношении.

При планировании распределения мест, как и во время застройки города, соблюдали сословный принцип, только еше большую роль стала играть состоятельность Генерал-губернатор писал: «...под каждый дом лучших купцов и дворянского достоинства людей назначил я места по улице по пятнадцати, а в глубину квартала на тридцать сажен; мещан же, разночинцев, служащих солдат и приказных служителей по улице двенадцать, а в глубину квартала по двадцать четыре сажени» Практически это означало, что входившие в первую группу селились по двум главным осевым улицам, так как только вдоль них кварталы были такой ширины. Северо-восточная часть предназначена была артиллерийским, инженерным и «прочим сего рода нижним чинам», южнее отводился квартал чиновникам Оренбургского казачьего полка; особое место отводилось «азиатцам»: квартал к западу от современного переулка Каширина от улицы М. Горького до улицы «Правды». Самая южная часть города к западу от этого переулка отводилась гарнизонным солдатам, здесь были и казармы, а также некоторые другие казенные здания. Остальные кварталы так строго не определялись.

Кроме расширения и спрямления улиц, в городе увеличили количество площадей: к одной плацпарадной, оставлявшейся в старых границах, добавили еще две. Для торговли привозным сеном устраивалась Артиллерийская площадь, она была от вала между Артиллерийским двором и Орскими воротами до линии нынешней улицы 8-го Марта; для торговли продуктами и лесом к западу от Гостиного двора в сторону Чернореченских ворот оставлялась вторая площадь ― Торговая.

Целый ряд официальных лиц должен был следить за соблюдением правил застройки, но полностью провести их в жизнь не удалось, не все кварталы получили правильную форму, а улицы заданную ширину. Кварталы в юго-западной части, меньше пострадавшие от пожара, сохранили свои исконные размеры, и ширина улиц осталась прежней. Так они и дошли до нас. Планировка остальных частей города-крепости тоже преимущественно сохранилась, в том виде, как она была решена в 1786 году.

Улицы и перемещали. Это случилось с Гостиной, позже Гостинодворской; обе ее части по сторонам Гостиного двора, где образовалось «колено», перенесли к северу более чем на половину ширины, выравнивая улицу по Гостиному. По этой причине два квартала на ее концах стали значительно шире других параллельных им кварталов. Это кварталы между улицей Кирова и переулками Сакмарским и Мало-Торговым.

Как следствие опустошения, произведенного пожаром, оказалось соединение двух улиц ― Посадской и Воскресенской в одну, что сначала, по-видимому, не было запланировано. Эта улица получила название Введенской по собору на высоком берегу Урала, откуда она начиналась. Следы пожарного бедствия оставались заметны более четверти века по пустым местам незастроенных кварталов или их частей. Особенно долго пустовал квартал в самом центре города, к югу от Гостиного двора, где места, по-видимому, держали в резерве.

В 1797 году, по всей вероятности, в связи с возвращением Оренбургу статуса губернского города, была произведена тщательная инвентаризация всех казенных домов. По каждому из них составлялись чертежи, включавшие и надворные постройки или службы. Эти документы позволили не только произвести реконструкцию вида отдельных из них, но восстановить и вид целого участка Губернской улицы, который дан на рисунке. Так должна была выглядеть западная ее сторона от перекрестка с Уральской или, как ее называли в народе, вероятно, с основания города, Водяной улицей. На переднем плане дом Экспедиции пограничных дел, на месте которого сейчас двухэтажный дом № 7, за ним два дома обер-коменданта, а дальше его канцелярия, в самом конце виден большой одноэтажный дом губернатора, построенный еще при Неплюеве.

 

В начале века

В новый XIX век Оренбург вступал в основном одноэтажным, изрядно запущенным местами и весьма опасным в пожарном отношении. Несмотря на распоряжения и еще довольно свежие воспоминания о пожаре 1786 года, правила пожарной безопасности соблюдались плохо. Достаточно ярко об этом свидетельствует рапорт оренбургского коменданта полковника Тарарыкина военному губернатору генерал-майору Бахметеву. 26 апреля 1805 года он пишет: «В здешней крепости состоит немало казенного строения и частично смежного с обывательскими домами и в близости оных, из которых мною усмотрено многие трубы ветхие и развалившие, следовательно, таковые ж должны быть и печи, от коих настоит немалая опасность от пожара. А так же на некоторых обывательских дворах лежит никогда с оных несвозимый навоз, от коего происходит вредное испарение; а в сухую погоду особливо в случае пожара может загоретца от единой искры. И причинить не малой вред, каковой также последовать может и от лежащего на поветях открытаго сена».

Как оказалось, не все дома после пожара строились по рекомендованным после пожара проектам. По свидетельству современника, были и «земляныя хижины, на поверхности оной (то есть земли) самолепныя, равное наименование порядочным домам званиями имеющими». Поэтому неудивительно, что в городе довольно скоро появились ветхие дома. Не только значительная бедность мещанской части населения тормозила рост застройки. Не всякий житель, имевший средства, предпринимал новое строительство, расширение дома и тому подобное. В этом виновато было положение о воинском постое, по которому военные безоговорочно ставились на квартиру в частные или, как их называли, обывательские дома. Обывателям оставалась для жительства лишь часть собственного дома, обычно меньшая и худшая, даже производство ремонта было затруднительно, потому что, когда съезжал один, сразу ставился новый постоялец. Поэтому невыгодно было строить большие дома, ведь все равно можно было оказаться в такой же клетушке и в большем здании. С просьбами о хотя бы временном освобождении от постоя обращались не только к военному губернатору, но и на «Высочайшее имя». Довольно характерным в этом отношении является прошение Оренбургской пограничной таможни пакгаузного инспектора титулярного советника Бардина от 31 августа 1805 года. В нем он пишет, что после пожаров 1786 года он первым «из жителей построил собственными своими трудами дом и с того самого времени содержу отяготительные в доме моем из штаб- и обер-офицеров с фамилиями их (то есть с семьями) постои и даже не имел себе свободы ни на одну неделю, который постоялец куда отъезжает, а другой уже заблаговременно переезжает... и не имею свободнаго времени для исправления по дому ветхостей...» Ответом на это прошение было предписание освободить от постоя на один месяц !

В плохом состоянии были многие казенные дома, как явствует из материалов упоминавшейся инвентаризации. Ряд зданий, видимо, из уцелевших после пожара, не подлежал даже ремонту. Так, о двух домах, занимавшихся «медицинскими чинами», в пояснениях к чертежам сказано: «...весьма ветхом состоянии и стоит впусте» ― о первом, и «...состоит в совершенной ветхости» ― о втором. Другие, особенно гражданского ведомства, имели весьма жалкий вид. В ноябре 1804 года Оренбургская палата уголовного суда жалуется, что пришедшие в ветхость печи нельзя топить, и просит пристроить к флигелю крыльцо, «чтобы снег не заносило». Многие постройки, даже Гостиный двор, после пожара были покрыты лубьями, эти крыши быстро приходили в негодность и протекали.

Оренбург с 1802 года стал уездным городом, и все гражданские губернские учреждения снова возвратились в Уфу, где был центр губернии, но резиденция и управление военного губернатора осталась в Оренбурге, что существенно влияло на дальнейший рост и благоустройство города.

Первым зданием, построенным в XIX веке на казенный счет, была мечеть. Место для нее было оставлено в квартале «для азиатцев» еще при перепланировке 1786 года. В то время необходимость такой постройки диктовалась прежде всего политикой. В именном же «повелении» от 6 мая 1802 года сказано, что мечеть в Оренбурге нужно строить «в ободрение жительствующих в Оренбурге, и по торговому промыслу приезжающих туда ж в немалом числе разных магометанскаго звания народов, и по прошению представленному мне (то есть Александру I) от Трухменскаго Пиргали Хана»; одновременно указывалось, что строение «состоять должно без всякого лишнего великолепия и единственно так только; чтоб с приличием могло производиться богослужение». Так и поступили. Присылая утвержденные план и фасад мечети, которые, по-видимому, и «сочинялись» в столице, министр внутренних дел Кочубей писал в сопроводительной бумаге: «чтобы по плану сему было немедленно приступлено к постройке здания».

Надзор за строительством был поручен полицмейстеру за неимением в это время архитектора на службе, хотя в городе тогда и жил специалист ― архитектор Мусатов. Уже в октябре 1804 года полицмейстер доложил новому военному губернатору князю Г. С. Волконскому о готовности здания мечети. Если не считать Гостиного двора, который своими обращенными на улицу глухими стенами напоминал восточные караван-сараи, то эта мечеть была в городе-крепости первым зданием, которое внесло в него восточный колорит. Во второй половине XIX века мечеть перестраивалась; здание это сохранилось до наших дней, утратив минарет и связанную с ним часть со стороны переулка Каширина.

В городе в это время не было должности архитектора, поэтому Г. С. Волконский ходатайствовал об учреждении таковой, обосновывая свое прошение запланированной перестройкой Гостиного и Менового дворов, пришедших в ветхость, а также необходимостью надзора за другими казенными постройками. Он писал, что никто «в толь отдаленный край ехать не соглашается», но на месте есть губернский секретарь Михайла Малахов, «знаниям и способности коего в показанном художестве» он был «довольно наслышан», поэтому и предлагал назначить его архитектором «в непосредственном ведении военнаго губернатора». Ответ был положительным, и Малахов стал городским архитектором, прослужив здесь до конца 1814 года. Почему он оказался в Оренбурге губернским секретарем ― загадка. Дело в том, что Михаил Павлович Малахов, уроженец Черниговского уезда, с 1800 года обучался архитектуре в Академии художеств и одновременно работал архитекторским помощником в учреждениях Петербурга. Он участвовал в сооружении зданий Медико-хирургической академии и Казанского собора― и вдруг дальний Оренбург, и должность, к архитектуре никакого отношения не имеющая!

По проектам М. Малахова на плацпарадной площади возвели два дома военного ведомства для генералов, штаб- и обер-офицеров. Одно здание построили там, где сейчас пединститут, стены его вошли позже в конструкцию большего здания и существуют поныне. Дом был двухэтажным, ориентировался на площадь и не доходил по обе стороны приблизительно на десять метров до красных линий с одной стороны Губернской, а с другой ― Мечетной улиц, как по мечети стал называться нынешний переулок Каширина. Второй дом существует, внешне почти не изменившись (музыкальная школа № 1 по Каширина, 31). Долгое время эта постройка была единственной в квартале. По его же проекту в 1814 году было построено здание городского самоуправления, где помещались городская дума, городовой магистрат и сиротский суд. Его строили на деньги городского общества «с дозволения начальства», поэтому дом принадлежал городу и в число казенных не включался; ремонт, таким образом, должен был производиться за счет города, у которого вечно не было средств. Поэтому в течение полувека дом ремонтировался всего один раз. До нашего времени здание дошло в перестроенном в 1870-е годы виде. Сначала оно состояло из узкой центральной части, которая мало изменилась, и двух небольших одноэтажных крыльев. Малахов же, по-видимому, является автором восстановленной колокольни над западными воротами Гостиного двора. Бывшая колокольня сохранилась, мало изменившись. Все здания этого незаурядного архитектора построены в классическом стиле. Из Оренбурга Малахов уехал работать в Екатеринбург, где построил и реконструировал большое число заводских, церковных и частных зданий.

Сам военный губернатор князь Волконский жил, так же как и его предшественник, не в губернаторском доме над рекой, а в центре города на бывшей Штабской, называвшейся тогда еще Орской, улице. Дом был деревянный, одноэтажный на десять окон по улице, он стоял примерно там, где сейчас музыкальное училище, только выходил, разумеется, на красную линию. Жил Волконский один, здесь его навещала семья, в том числе и сын Сергей, который тогда был уже офицером. Г. С. Волконский, герой турецкой кампании, друг М. И. Кутузова, который писал ему во время Отечественной войны о героизме русских войск, в том числе и подразделений Оренбуржья, не был в чести в высших сферах. В Оренбурге, судя по мемуарам И. В. Чернова, он слыл чудаком, любил устраивать по «исключительным случаям» «народные увеселения» с фейерверком и тому подобным; по случаю приезда семьи поставлены были «бочки пива и вина, на ногах стояли жареные быки и бараны... фейерверк превзошел все, что оренбуржане доселе могли видеть».

После Отечественной войны 1812 года к западу от крепости появилось второе предместье города ― Голубиная, или Солдатская, слободка. Дома ссыльных, построенные здесь раньше, были поглощены ею. В первое время, судя по второму неофициальному названию, здесь селились преимущественно солдаты; это подтверждается и составом населения ее в дальнейшем. В 1819 году в слободку выселили из города беднейшие слои. Застройка Голубиной слободки шла сначала между линией нынешней улицы Чичерина и склоном к пойме. Предписываемые 130 саженей эспланады выдерживались только в северной части, главной причиной этого отступления был, очевидно, недостаток места, потому что к западу от склона не селились, боясь паводковых вод. Еще в 1828 году слободка почти не спускалась вниз. Она ограничивалась линией по нынешним улицам Чичерина и Постникова почти до проезда Коммунаров и вдоль него до улицы Чичерина. Между склоном и линией улицы Казаковской было еще несколько строений в западном направлении. В этом году числилось «казенных 3 и обывательских 374 строения». Постепенно слободка стала распространяться вниз по обе стороны дороги на Черноречье, которое превратилось в улицу, унаследовав название. До середины 60-х годов Чернореченская была в слободке единственной улицей с официальным названием. Если верхняя часть предместья застраивалась до какой-то степени правильно, то остальная часть строилась хаотично. Улицы шли так, как получалось, произвольно расширяясь, сужаясь, поворачивая. К середине XIX века слободка дошла до линии сегодняшней Актюбинской улицы, на юге до Банного озера, а на севере ее пределом была линия Заводского переулка. В это время в ней все еще преобладали солдаты, как позволяют судить данные по 246 домовладениям, которые находились в более чем половине кварталов слободки, причем последние располагались во всех ее частях. Из этого количества солдатских домовладений было 49,58%, мещанских ― 34,9, купеческих ― 2,43, офицерских, казачьих и крестьянских ― по 2, чиновничьих ― 1,62%, остальные домовладельцы представлены по одному, тут и «девица из дворян», и полицейский служитель, и дьячок и другие . Солдаты жили практически во всех кварталах, кроме одного или двух. Отставные и служащие унтер-офицеры и солдаты были представлены среди домовладельцев примерно в равных количествах.

К концу первой четверти XIX века было завершено строительство здания для Неплюевского училища ― первого военно-гражданского учебного заведения, открытого в январе 1825 года. Здание строилось по проекту Григория Федоровича Генса ― выпускника инженерного корпуса, прибывшего в 1807 году в инженерную команду военного губернатора в чине подпоручика, а в 1820 году назначенного начальником инженеров Отдельного Оренбургского корпуса. За проект и строительство этого здания Г. Ф. Генс получил золотую медаль. Оно сохранилось, но перестроено до неузнаваемости, уличный фасад его получил свой нынешний вид в первом десятилетии нашего века, помещается здесь медицинское училище (Ленинская, 25).

Почти четверть века понадобилось для того, чтобы открыть Неплюевское училище. Впервые разговор о нем начался в 1801 году, и начал его, к тому же, сам царь, приславший рескрипт, в котором выразил желание иметь в Оренбурге училище для детей местного дворянства. История организации этого училища, таким образом, началась при военном губернаторе Н. Н. Бахметеве, охватывает все управление Г. С. Волконского, который принимал активное участие в ней, составил проект устава и организовал сбор пожертвований на училище; завершилась же она при следующем за ним военном губернаторе графе П. К. Эссене, управление которого началось с 1817 года. В конечном итоге училище оформилось как учебное заведение для русских и «азиатцев», готовило оно офицеров и переводчиков, играя определенную роль в сближении с народами Азии и укреплении влияния России в Средней Азии. Первым директором был тот же Г. Ф. Генс, тогда полковник, оставаясь одновременно председателем пограничной комиссии и начальником инженеров, ― человек разносторонний, занимавшийся вне службы наукой настолько серьезно, что заслужил очень высокую оценку великого немецкого ученого Александра Гумбольдта, который на обратном пути с Алтая посетил Оренбург в сентябре 1829 года (заехав перед этим в Орск, А. Гумбольдт познакомился там со ссыльным Яном Виткевичем и в Оренбурге ходатайствовал за него).

На управление П.К. Эссена приходится развитие озеленения города. И. В. Чернов пишет в мемуарах, что Эссен заставлял всех иметь у домов палисадники с деревьями, главная улица была обсажена деревьями во всю длину. Озеленение было, судя по всему, увлечением губернатора, человека в целом довольно заурядного. По его инициативе и при личном участии была посажена и выращена аллея ивовых деревьев, которая, начинаясь почти у самых Сакмарских ворот, шла до угла госпиталя, который был построен за городом, очевидно, после Отечественной войны 1812 года, но позже перестраивался. Аллея окаймляла дорогу, которая вела дальше к саду военного губернатора. В эти же годы и Зауральная роща превратилась в место отдыха горожан, в первую очередь привилегированных. Устроены были аллеи, павильоны, появились постройки для дач, но роща тогда была очень маленькая и доходила только до старицы, она никак не могла оправиться после постройки города, когда вокруг вырубали лес на строительство. Озеленение было, по-видимому, одним из стимулов, побудивших Эссена взяться за устройство водопровода в городе.

Попытка эта окончилась неудачей, о чем будет сказано особо. Отсутствие воды для регулярного полива не давало возможности вырастить хорошенько насаждения, большинство из них погибло. Аллея, которая, применительно к современному городу, шла по проезду Коммунаров, начинаясь от северной дорожки сквера Дома Советов, просуществовала в голой степи до середины 1840-х годов в полном порядке, а в начале 50-х уже сильно поредела. По-настоящему продолженным начинанием явилось только благоустройство Зауральной рощи. Этой работой руководил инженер генерал-майор Бикбулатов, который «соединил здесь все, что только нужно для приятной народной прогулки», ― писал П.П. Свиньин, посетивший Оренбург летом 1824 года . Летом в воскресные дни в роще «играет полковая музыка и становится тесно от гуляющих», отмечает он далее. По одной из версий (наиболее правдоподобной) и беседка-ротонда, украшающая сейчас Ленинский садик, была первоначально построена в роще «на площадке за рукавом старицы» (сейчас небольшая впадина по пути к уже занесенной части старицы) к отъезду Эссена в 1830 году, а в 1890-х годах перенесена на нынешнее место. Если это так, то беседка находилась на прямой, проведенной от восточного угла дома № 1 по Советской параллельно геометрическому продолжению главной улицы.

Любопытно отметить одно событие первой четверти века. К северо-западу от сада военного губернатора в 1815 году около 100 гектаров земли было отведено миссионерам Британского библейского общества, где они построили большой одноэтажный дом со службами, разбили сад. Постройки находились относительно современного города между переулками Боевым и Арсенальным. Здесь пытались обосноваться Шотландские Евангелические братья. Насколько чисты были их цели, неизвестно, но казахи вежливо попросили их из своих степей. Пробыли они в Оренбурге всего лет 15, но дом, построенный ими, долго назывался «англичанским».

В 1824 году в Оренбурге вместе с Голубиной слободкой и Форштадтом было 1449 домов, не считая казенных; жителей, кроме гарнизона, ― около 8 тыс., и город носил сильно выраженный военный облик, что отмечает П. П. Свиньин в своем описании. Он пишет: «Оренбург город военный: на каждом шагу встречаются в нем солдаты, казаки, пушки, платформы и другия грозныя принадлежности крепостей». В самом городе он, замечая, очевидно, только положительное, подчеркивает «пленительную опрятность домов, большею частью деревянных, оштукатуренных; начало великолепнаго каменнаго тротуара на большой улице и ряды молодых деревьев, насаженных перед домами». Относительно главных улиц с этим описанием можно еще согласиться, но обычным городским улицам было довольно далеко до них. Город оставался еще с большим количеством невзрачных домов, хотя один из факторов, тормозивших строительство, отпал: в декабре 1821 года на основании «высочайшего повеления» город был освобожден от воинского постоя, осталась вместо этого квартирная повинность. С 1 января 1822 года приезжающие генералы, штаб- и обер-офицеры, вместо квартир, получали квартирные деньги. В честь этого освобождения на плацпарадной площади с северной стороны магистрата был поставлен обелиск. Датой освобождения часто ошибочно считают осень 1824 года, когда Александр I приезжал в Оренбург, а обелиск выдают за памятник самому царю; и то и другое не верно. В 1840-е годы обелиск перенесли на набережную, туда, где сейчас памятник В. П. Чкалову. На этом же месте его часто ассоциировали с отметкой границы «Европа ― Азия», в том числе и в прессе недавних лет, хотя на нем была большая металлическая пластина с соответствующей надписью. Пластина эта сохранилась и находится в Краеведческом музее, поэтому обелиск мог бы быть восстановлен на своем первоначальном месте, оно осталось свободным.

Общественная духовная жизнь богатством не отличалась. Не было помещений для общественного собрания, концертов и тому подобного. По большим праздникам чиновники собирались у своих начальников. Кроме упоминавшихся летних развлечений, ежегодно происходило еще одно ― вступление в город летних войск, приходивших на усиление. Это «каждый раз было полным церемониалом, ― пишет И. В. Чернов. ― Через Сакмарския ворота... тептяри и артиллеристы вступали с музыкою, за ними казаки, Ставропольские калмыки и башкиры; последние в национальных костюмах: в длинных кафтанах и остроконечных шапках или колпаках, имевших с боков красные отвороты из кумача». Пройдя по Губернской улице, войска поворачивали на Водяную и через Водяные ворота выходили из города, дальше они шли на Маяк, где располагались лагерем.

 

На пути к цивилизации

Цивилизация не мыслима без многих благ, в том числе и без нормального водоснабжения, а с этим в Оренбурге дело обстояло неважно. Кроме подвоза воды с Яика, ее брали из колодцев, вырытых в первые же годы существования города. В 1750 году их было уже три: один чуть к северу от нынешней Пушкинской улицы, между Телеграфным переулком и улицей Кобозева; другой ― на пересечении геометрических продолжений Казарменного переулка и улицы Левашова (Казарменный, называвшийся тогда Аптекарской улицей, продолжался вдоль Нижних казарм, и колодец был здесь); третий колодец, применительно к современному, городу, вырыли южнее Краснознаменной между нынешним Коммунальным переулком и улицей Орджоникидзе. Последний колодец был, видимо, неудачен, может быть потому, что место выше остальных, так как на более поздних планах его нет. Зато вскоре на плацпарадной площади, там, где сейчас театр драмы, появляется новый колодец «с изрядною кровлею». Исключая колодец на Казарменном переулке, все они были глубже двадцати метров, и это, разумеется, затрудняло их чистку. Поэтому некоторые колодцы постепенно выходили из строя. Точно проследить за устройством и действием колодцев невозможно, но общая картина вырисовывается достаточно ясно. Чистка производилась нерегулярно, и колодцы давали воды все меньше, пока не иссякали. Так, на плацпарадной площади в 1820-е годы упомянутый колодец «с изрядною кровлею» не действовал больше. П. К. Эссен в 1827 году пишет по этому поводу: «с давняго времени существует здесь близ главной гауптвахты против почтамта колодезь с бассейном, который, впрочем, по неимению воды остается для города бесполезным».

Сложности водоснабжения и нехватка воды в экстренных случаях, так же как и нужды озеленения, заставили начальство думать об устройстве водопровода. Первый проект тоже был поручен заботам инженер-генерал-майора Бикбулатова. По проекту, представленному в сентябре 1828 года, для подъема воды из Урала предусматривались две машины, приводимые в движение четырьмя лошадьми каждая; помпы, соединенные с ними, должны были подавать воду вверх в резервуар, к помпам же вода подводилась из реки самотеком посредством «минной галереи», то есть под землей. Воду предполагали подавать в два бассейна: в тот, что был на плацпарадной площади, в это время называвшейся уже Александровской, и другой на торговой площади. Сметная стоимость по этому проекту была округленно 20865 рублей, а содержание и ремонт должны были обходиться около 1650 рублей в год.

Прежде чем приступить к осуществлению проекта Эссен послал его в Екатеринбург своему знакомому горному механику Меджеру для заключения. Тот одобрил все, но предложил более дешевый в эксплуатации вариант приведения в движение машин ― при помощи водяного колеса, Оно должно было крепиться на двух барках, удерживаемых быками, которые служили бы им одновременно и защитой. На колесе устанавливались 24 лопасти, около 7 кв. метров каждая. Водяное колесо приводилось в движение течением реки и связывалось системой канатов и блоков. По расчету должно было подаваться 11 520 ведер в сутки. Для обеспечения работы в зимнее время Меджер рекомендовал соорудить над колесом теплое помещение. Кроме того, он советовал испытать силу напора льда весной, чтобы можно было принять соответствующие меры. Проект этот губернатору понравился, и с осени 1829 года приступили к его осуществлению. Работами руководил поручик Агапиев, который ранее сам ездил к Меджеру, составлял смету, видел работу модели, построенной Меджером, и, таким образом, был полностью в курсе дел, но все-таки оставался только исполнителем. За зиму сделали и установили два быка, видимо, под одну барку, так как их называют передним и задним. Оба были окованы железом, причем на переднем, то есть стоящем выше по течению и выдерживающем основной напор его, железа было 270 и 2/3 пуда (то есть 4325 кг), а на заднем ― 158 пудов (2528 кг). Больше ничего установить не успели, потому что Яик перечеркнул все расчеты: началось половодье, и 8 апреля 1830 года, как пишет А. Гра, «оба быка в виду многих зрителей подмыло, подняло, покачнуло и опрокинуло». Так окончилась первая попытка устройства водопровода.

В это время Эссена в Оренбурге уже не было, пост военного губернатора занимал генерал-адъютант граф П. П. Сухтелен-второй. Новый губернатор, человек, по отзыву современников, добрый, гуманный и «замечательно выдававшийся своим умом», не стал обвинять Меджера в просчетах, да того уже и в живых не было и делал он все бесплатно, Урала же никогда не видел. Нужно заметить, что в те времена река по целому ряду причин была полноводнее, и паводок соответственно мощнее.

Дело постройки водопровода приостановилось, хотя поручик Агапиев предлагал продолжить работы, заменив силу воды силой лошадей. Запрашивали министерство внутренних дел, но там с ответом не очень спешили, и лишь осенью 1834 года сообщили сменившему умершего П П. Сухтелена новому военному губернатору генерал-майору Перовскому, что для составления нового проекта в Оренбург командирован майор корпуса инженеров путей сообщения Термин. Вскоре прибыл и он. В своих предложениях, поданных в феврале 1835 года, Термин совершенно обошел возможность подъема воды, используя силу лошадей или паровой машины. Он отметил, что проект Меджера самый простой, но для обеспечения надежности требует постройки дамбы, а это слишком сложно. Исходя из местных условий Термин предложил устраивать артезианские колодцы. Показательно его заключение о состоянии водоснабжения. Он пришел к выводу, что положение не является особенно плохим, потому что самые дальние дома в городе и слободах находятся на расстоянии не более 1,5 версты от реки и вода доставляется на себе или на лошадях, а «в городе и слободах нет почти ни одного жителя, который бы не имел по крайней мере одной лошади»; кроме того, в отдаленных от берега местах есть два колодца. Единственное, что надо было сделать, так это устроить удобный спуск к реке для облегчения доставки воды. Как видно, майор то ли не понял нужд города, то ли главной задачей его было экономить казенные деньги.

Перовский согласился с предложением об устройстве артезианских колодцев, и поручил эту работу капитану корпуса горных инженеров Майеру, который в 1836 году приступил к бурению на Гостином дворе. Тем временем начали работы по устройству летнего водопровода, поскольку результат бурения был неизвестен, а вода была необходима, особенно летом. К концу 1830-х годов он уже начал действовать и в 1842 году представлял из себя следующую систему: на высоком берегу Урала был большой резервуар, куда вода подавалась при помощи двух машин, одной с конским приводом, а другой паровой. Из резервуара, который находился на территории современного водоканала в створе Южного переулка, вода по деревянным трубам шла на Александровскую площадь, где в центре перекрестка современных Советской и Ленинской был бассейн. Отсюда трубы шли на базарную площадь. Здесь в центре ее северной половины был второй бассейн, обычно сухой, как отмечают очевидцы, причиной этого являлась постоянная порча воды продавцами кваса и «уличными мальчишками». Побудительные мотивы как первых, так и вторых очевидны. Отсюда воду несколько позже довели до Караван-Сарая. На набережной был также отвод в новый губернаторский дом. В обоих бассейнах были фонтаны, которые действовали только по воскресеньям и праздничным дням, потому что трубы часто лопались, даже еще будучи новыми, и вода выступала на поверхность. Позже их заменили гончарными и чугунными, конский привод также был заменен второй паровой машиной. Таким был первый действующий водопровод, он просуществовал до начала 1860-х годов, то есть все то время, пока Оренбург был крепостью.

Что же касается артезианского колодца, то Майер бурил его до 1840 года. Он нашел воду на глубине 72 футов, но она не поднялась, поскольку не была артезианской, это был уровень реки. На глубине 540 футов он нашел второй водоносный слой, вода его тоже не поднялась выше первой. Отчаявшись, Майер прекратил работу, достигнув глубины 570 футов. Неудача, однако, не отбила охоту устроить артезианский колодец, и в 1844 году бурение продолжил гражданский инженер Нешель, который остановился на глубине почти четверти километра, доведя скважину до 745 футов. На глубине между 624 и 634 футами он нашел еще один водоносный слой, вода которого лишь немного поднялась над уровнем реки, остановившись на глубине 70 футов 5 дюймов (немного более 21 метра) от уровня земли в месте бурения. Эта точка находилась приблизительно в центре южной половины Гостиного двора, то есть где-то недалеко от северо-восточного угла общежития педагогического института. Так ничем и окончились поиски, потребовавшие довольно больших затрат.

В. А. Перовский положил начало и уличному освещению города. Вскоре после своего вступления в должность он дал предписание полицмейстеру установить первые шестнадцать фонарей на главной улице. Источником света в них был огонь конопляного масла. Так положили начало. До этого почти сто лет, кроме праздничных дней, когда жителям приходилось выставлять и зажигать свечи на некоторое время в окнах, с заходом солнца город погружался во мрак.

В деле освещения имелись, однако, свои маленькие сложности: необходимо было покупать масло, для чего требовались деньги, которые приходилось изыскивать на месте. Перовский распорядился, чтобы деньги, поступавшие ранее в полицию в виде штрафа «за бродячий по улицам скот», шли в городскую думу, а та, в свою очередь, отпускала полиции необходимые средства на освещение. Бюрократическое крючкотворство, связанное со взаимными расчетами, подробно описано П.Н. Столпянским.

В 1837 году фонарей стало 18, в 1841 году ― 32, хотя в списке этих лет их намечено 62, 22 из них ― на главной улице. Кроме нее, должны были освещаться Гостинодворская, Орская, Неплюевская, Эссенская (сейчас «Правды»), Водяная, или Уральская, да еще Петропавловская, но на их долю фонарей оставалось очень мало. В 1851 году число фонарей собирались увеличить до 96. Но вопрос затянулся, так как из Петербурга предложили перейти на спиртокалильные фонари, дававшие более красивый свет. Горючим в них служила смесь спирта со скипидаром в пропорции 78 к 22. Осуществлению этого проекта помогло то, что в Уфе, которая тогда была губернским центром, уже собирались ставить такие фонари, и там имелось их двести штук. Решено было поделить это количество пополам, и сто фонарей в декабре 1853 года доставили в Оренбург. Их установили по городу на этот раз значительно равномернее: 41 фонарь поставили на главной, Николаевской (бывшей Губернской) улице, 12 ― на Троицкой, по 10 ― на Гостинодворской и Орской, 12 ― по Неплюевской и 15 ― по Водяной. Фонарям не полагалось гореть всю ночь. Дольше всего они должны были гореть в самые темные месяцы года: ноябрь, декабрь, январь ― по семь часов. Но в действительности иногда целыми ночами фонари не горели, так как спирт и скипидар доставлялись с перебоями. Новое освещение было опробовано в январе 1854 года, а полностью все 100 фонарей загорелись 1 октября этого же года. Такой способ освещения просуществовал более десяти лет, он тоже связан с именем Перовского, который, оставив Оренбург в 1842 году, в это время снова управлял краем, но уже в должности Оренбургского и Самарского генерал-губернатора (1851―1857).

Если зримые, материальные признаки цивилизации появились при Перовском, то попытки повышения культуры и образования были предприняты раньше. Инициатором в этом деле был его предшественник Павел Петрович Сухтелен, граф, управлявший с 1830 до 1833 года. Его отличал просветительский подход к вопросам, и действовал он преимущественно убеждением, где было возможно, хотя с ранней молодости он был человеком военным и в 17 лет на поле Аустерлица в 1805 году был ранен сабельным ударом в голову, контужен ядром и в таком состоянии попал в плен. Нельзя умолчать об эпизоде, который произошел в этой связи. В группе пленных он обратил на себя внимание Наполеона, и на едкое замечание императора французов: «Ого! Так молод и вздумал потягаться с нами!» ― он ответил стихом из Корнелевской трагедии «Сид», который в принятом русском переводе звучит так: «Молодость не мешает быть храбрым». Наполеон, восхищенный таким ответом, повелел запечатлеть эту встречу на картине, которая затем украшала дворец Тюильри.

Сухтелен занялся Неплюевским училищем, отстоял своеобразие его, убедив в этом Николая I, который хотел превратить училище в обычное казачье; составил проект разделения училища на два отделения ― европейское и азиатское. В 1831 году по его инициативе был основан музей, от рождения которого, несмотря на все последующие перипетии, отсчитывает свой возраст наш Краеведческий. С заботой о сближении с «азиатцами» связано открытие восточного отделения типографии Оренбургского Отдельного корпуса, оборудованной в 1826―1827 годах для печатания арабским шрифтом. Пытался П.П. Сухтелен основать и издание ― «Оренбургский периодическия записки», которые мыслились как полная летопись края. Но вышел только пробный номер в конце 1832 года. Все «прижившиеся» начинания Сухтелена Перовский старался продолжить.

В.А. Перовский продолжал и начинания Эссена по озеленению, но в гораздо более широких масштабах. Сразу же по вступлении в должность военного губернатора он занялся лесами. Проехав по линии крепостей и обнаружив «худое состояние лесов по Уралу», и что «большая часть из них совершенно вырублена», он предписал комендантам крепостей учесть и сообщить сведения о количестве мужского населения от 12 лет и выше, а также прислать образцы земли и пород деревьев, которые растут на подведомственных им землях. На основе этих данных весной 1835 года было издано «Наставление», как производить посадку». Согласно этому наставлению, предлагалось сажать ветви деревьев - «колья» четыре аршина длиной, и давалась подробная инструкция, как это делать. Каждый мужчина; начиная с 12 лет, должен был посадить определенное количество кольев. Предполагалось, основываясь на опытах, что примутся более 80%, но процент прижившихся в 1835 году ветвей оказался 38,5. По мнению П. Н. Столпянского, это заставило военного губернатора, решившего, что основная причина неудачи в отсутствии специалистов, которые могли бы наблюдать за посадкой, принять меры к устройству училища земледелия и лесоводства. С такой трактовкой, однако, согласиться нельзя. Имеющиеся документы свидетельствуют, что речь об училище шла еще в начале года, и Перовский предусматривал организацию его независимо от результатов посадок.

Училище открылось 18 февраля 1836 года. Кроме необходимости восстановления и разведения лесов, цель его состояла и в повышении культуры земледелия, и, в частности, проведении общественной запашки, которую пытались внедрить для создания общественных запасов хлеба на случай неурожаев, которые не были редкостью.

Для размещения училища использовали территорию, которую ранее занимала шотландская миссия. Согласно «Высочайшему соизволению» от 16 февраля 1835 года в казну приобрели принадлежавший «Великобританским миссионерам» каменный дом «со всеми пристройками и землею 90 десятин и 1628 сажен». В мае 1835 года военный губернатор предписывает городской думе уведомить об этом тех жителей, «которые доселе пользовались или могли пользоваться сею землею», поскольку земля и постройки приобретены в казну для училища земледелия и лесоводства, и поступили в ведение инженер-штабс-капитана Агапиева. Не все подчинились этому распоряжению сразу, поэтому Агапиев 30 июня вынужден был писать в думу, что скот все еще пасется на казенных лугах. Все это свидетельствует о том, что этой землей широко пользовались, когда она стала практически ничьей после ликвидации миссии, и никому дела до этого не было. Весной 1836 года участок несколько перепланировали, оставив ту же площадь, провели границы, где возможно, по естественным рубежам, то есть по оврагам, озерам и т. п.

Территория училища доходила, применительно к современной ситуации, на юго-западе до станции аэрации воды, охватывая всю ныне застроенную часть, начиная от Мебельной улицы, включала площадь, которую занимает мебельная фабрика, и улицу Тамарова. К уже имевшимся постройкам добавили новые, разбили парк, все потребовало больших расходов. Главные здания училища размещались по красной линии южной стороны нынешней Мебельной улицы между Боевым и Арсенальным переулками. Эти постройки и определили красную линию появившейся через сотню лет улицы.

В училище, которое удалось открыть в такой короткий срок благодаря большим связям В. А. Перовского, принимали учеников не моложе 15 и не старше 18 лет. Курс был рассчитан на 4 года. Оно было одним из немногих учебных заведений подобного рода в России 1830―1840-х годов. Цель училища, как писал его устроитель, состояла «в образовании для Оренбургского казачьяго войска смотрителей общественной запашки и лесничих. В воспитанники училища поступают преимущественно малолетки (малолетками тогда называли всех до 18 лет) Оренбургского казачьяго войска, впрочем буде кто из чиновников сего войска пожелает поместить в это заведение своих детей, то таковые будут приняты». Оговаривалось, что поступающие должны «уметь хорошо читать и писать». Преподавателями выписаны были люди, окончившие Дерптский университет. Смотрителем училища был назначен Карл Герн, человек, впоследствии принимавший большое участие в ссыльном Тарасе Шевченко и ставший ему близким другом.

Училище просуществовало 31 год, его закрыли в 1867 году. Выпускники его, отправляясь на места, быстро становились чиновниками. Это было доходнее: слишком мало средств отпускалось на лесоразведение, а общественной запашке казаки противились всеми силами, и постепенно от нее пришлось отказаться. Постройки же бывшего училища позже стали использовать под размещение казачьего арсенала.

Хотя с освобождением города от воинского постоя исчез фактор, сковывавший инициативу в улучшении частных построек, Оренбург в середине 30-х годов оставался довольно неприглядным. И. В. Чернов в мемуарах пишет, что «дома были почти исключительно деревянные в 3, а лучшие в 5 окон, низенькие, были даже полупланки ― так, дом под одною крышею принадлежал двум хозяевам, и каждый из них имел особые ворота; много было домов развалившихся и землянок; исправлять старые дома хозяева отказывались по бедности». Невзрачные постройки попадались даже на главных улицах.

Рамки города-крепости постепенно становились тесными, хотя прирост населения и не был велик, ведь Оренбург так и оставался военно-чиновничьим городом с торговлей, носившей ярмарочный характер, и почти без всякой промышленности. Возникла необходимость основания нового предместья, поскольку Форштадт стал исключительно казачьим, а Голубиная слободка была бесперспективна в отношении дальнейшего роста, потому что далеко вниз нельзя было селиться из-за весенних паводков, да и Банный проток был естественным пределом.

К этому времени отпали ограничения на тип строения в предместьях крепости, так как в мае 1831 года вышел Сенатский указ «Об оставлении в крепостях Сибирской и Оренбургской линий чистых эспланад в 130 сажен от короны гласиса, и о дозволении возводить всякаго рода строение далее сего разстояния» . До этого ближе 450 саженей от крепости нельзя было ставить дома на каменном фундаменте, иметь погреба и тому подобное, что служило сдерживающим фактором при переселении в предместья, поскольку эти ограничения касались всей Голубиной слободки и Форштадта до линии современной улицы Степана Разина, а в то время он дальше этих пределов и не заходил. Таким образом, отпал один из мотивов, побуждавших к несогласию переселяться в предместья.

Для того, чтобы привести город в порядок, в 1835 году была назначена особая комиссия, которая должна была осмотреть все дома и ветхие назначить к слому, обязав владельцев построить новые дома по утвержденным планам, тех же, кто не в состоянии был отремонтировать дом или построить новый, предписывалось выселить из города в новое предместье. П. Н. Столпянский связывает эти меры с ожидавшимся в 1837 году приездом наследника престола, цесаревича Александра; , но, видимо, это только ускорило дело, не являясь первопричиной. Во всяком случае в 1838 году при пересмотре организации пожарных частей новое предместье еще не упоминается. Так что, утверждать, что уже в 1837 году город был очищен от всех лачуг, представляется не совсем обоснованным. Всего на слом назначили 221 дом. Владельцам выделялось денежное пособие ― 50 рублей ассигнациями, и по 50 бревен от 5 до 7 вершков толщиной (22―30 см), для строительства в новом предместье. Средства, затраченные на пособия, возмещались, в основном, за счет продажи участков новым владельцам. Несмотря на эти льготы, многие выезжать отказывались, и не только потому, что старое место было обжито, но и потому, что строиться надо было в голой степи, куда даже воду доставлять было гораздо дальше. Первый колодец появился там только в 1840 году, он был устроен в середине квартала, ограниченного сейчас улицами Советской, Корецкой, Пролетарской и Постникова. Но для выселения в средствах не стеснялись, там, где упорно не хотели выезжать, полиция попросту ломала печи, вынимала рамы.

Новое предместье получило название Новой слободки, Голубиная же, сохранив еще лет 15―20 свое исконное название, стала позже называться Старой слободкой. Предместье было спланировано с перспективой роста, начиналось оно от линии современной улицы Постникова; предписываемые 130 саженей эспланады выдерживались точно. Планировка была решена по радиально-кольцевой схеме, что решающим образом сказалось на направлении дальнейшего расширения города. Первые кварталы были заложены между линией современной улицы Цвиллинга (тогда здесь проходила дорога, называвшаяся Симбирской) и линией Комсомольской улицы; северной границей первые 10―15 лет была Караван-Сарайская улица, от нее число радиальных проездов стало удваиваться при последующей застройке. Есть одна особенность планировки этой части города: лучи радиальных улиц пересекаются кольцевыми улицами не вполне ритмично, кварталы вдоль лучей имеют разную длину. Это дает основание предположить, что основой при планировке было удобство размещения дворовых мест, ведь с каждым новым кольцом площадь кварталов изменялась, а каждое место имело заданные пределы площади.

Рис. 11. План Оренбурга 1840-х гг. с предместьями.

В первые годы рост Новой слободки был довольно медленным, поселение беднейших городских слоев осталось на долгое время и более отсталым по культурному уровню по сравнению с центральной частью города. Так, по однодневной переписи 21 декабря 1875 года в центре один фортепианный инструмент приходился на 108 жителей, в то время как в этой части ― на 727 человек. Полностью же Новая слободка так и не уравнялась со старым городом до Великой Октябрьской революции. На рис. 11 приведен план города начала 1840-х годов. Цифрами показаны следующие перекрестки улиц: 1 ― Постникова ― проезд Коммунаров, 2 ― Постникова ― Цвиллинга, 3 ― Туркестанская ― Выставочная, 4 ― Туркестанская ― Степана Разина.

 

Строительство

В 1906 году П.Н. Столпянский писал: «Город Оренбург обязан Перовскому построением чуть ли не 3/4 настоящих зданий». Это справедливо и сейчас по отношению к историческому городу. Достаточно сказать, что все памятники архитектуры союзно-республиканского значения ― гордость оренбуржцев ― построены в его управление, причем возводились они почти одновременно. Очищая город от ветхих частных построек, он не менее решительно поступал и с казенными зданиями, что было сложнее. К сожалению, авторство проектов большинства из построенных зданий пока не известно или лишь предположительно.

Подробное описание и анализ всех построек второй половины 30-х ― начала 40-х годов, которые объединяют и время и в подавляющем большинстве стиль позднего классицизма, могли бы стать предметом отдельного специального исследования. Здесь же представляется возможным немного остановиться только на отдельных зданиях и лишь назвать несколько других, а начать можно с высокого берега над Яиком ― Уралом.

На месте большей части комплекса старой губернской канцелярии в 1840 году выросло новое здание ― дом военного губернатора. Вопрос о его строительстве или перестройке старого здания возник еще задолго до управления Перовского. В свое время здание бывшей губернской канцелярии, принадлежавшее гражданскому ведомству, было занято Эссеном под квартиру военного губернатора. Дом, однако, требовал не только ремонта, но и расширения, став квартирой. Уже в 1827 году был составлен проект перестройки здания с незначительным увеличением внутренней площади за счет балкона. За ним последовал проект губернского архитектора Алфеева, по которому старое здание преображалось. И, наконец, в 1832 году совершенно новый проект архитектора 14-го класса Гопиуса, который с декабря 1831 года числился архитектором Уральского войска и занял одно из двух мест, на которые П.П. Сухтелен просил президента Академии художеств А.Н. Оленина прислать специалистов; на второе ― губернского архитектора ― желающих не нашлось, так как оклад был всего лишь 800 рублей в год. Гопиус не был начинающим, до этого он более восьми лет служил «на придворной конюшне по чертежной части при архитекторе Шустове», окончил Академию художеств в звании художника архитектуры. Осенью 1832 года была утверждена смета, но строить не стали, очевидно, по причине смены начальства. При Перовском проект был несколько переработан и утвержден им в 1836 году; к постройке же приступили, может быть, только весной 1839 года, потому что царем он был рассмотрен 5 мая этого года.

Главный фасад дома военного губернатора на набережной.

Губернаторский дом дошел до нас в сильно измененном виде, это дом по Советской, 2. Первоначально здание было симметричным в плане, как и полагалось по нормам классицизма, без большого крыла с западной стороны, оно было такой же величины, как и восточное. Оно строилось двухэтажным с большим чердачным помещением, называвшимся тогда антресольным этажом, которое не имело окон на главном и боковых фасадах, только несколько маленьких окон со двора. Теперь бросается в глаза, что окна, пробитые на улицу в чердачном помещении, разрезают фриз дорического ордера, совершенно не вписываясь в его ритмику, поскольку она, в свою очередь, не совпадала с ритмикой оконных проемов здания. Наверху посередине главного фасада располагался бельведер, откуда открывался отличный вид на Бухарскую сторону, как тогда называли левобережье. На углу, выходя на главную улицу на уровне бельэтажа (второго этажа с высокими потолками, где были и помещения для приемов), выступал маленький эркер ― застекленный крытый балкон. На набережную выходил портик с балконом, причем пандусы позволяли подъезжать в карете прямо к парадной двери. Эркер, расположенный асимметрично, являлся отступлением от канонов классицизма, видимо, пожелал будущий хозяин. В проекте 1832 года этого элемента нет, а есть два легких балкона на обоих боковых фасадах. Хороша была и отделка интерьеров, она частично утрачена, так же как и лестничное ограждение, выполненное по рисункам петербургских художников. Одновременно с основным зданием возводились и подсобные постройки и перестраивался дом, оставшийся от комплекса канцелярии, который удлинился на север, получил мезонин и вместо шести стал иметь пять окон на набережную.

Ниже по Николаевской вместо одноэтажного построили двухэтажный дом обер-коменданта города, он тоже не сохранил свой первоначальный вид (Советская, 5). Балкон очень широкий, но с малым выносом, имел металлическое ограждение; он очень типичен для своего времени. Здание ордонансгауза, тогда одноэтажное (Советская, 3), тоже, возможно, строилось в это же время, если не было возведено в конце 20-х годов.

Формировалась часть Александровской площади. Если не считать пространства, занимаемого улицами, то под застройку ушла половина площади. Здесь ставили дом «для инженерного и генерального штаб-управления» и при нем помещения для соответствующих служб, так что образовался небольшой квартал, занимаемый сейчас школой № 30. Строительство завершилось уже после отъезда Перовского, и новый военный губернатор, генерал В. А. Обручев, уничтоживший многие начинания предшественника, поместил в новом доме азиатское отделение Неплюевского училища, или второй эскадрон, как оно стало называться. В переводе сюда эскадрона ничего плохого не было, но Обручев устроил здесь еще и главную гауптвахту, отведя под нее всю южную половину цокольного этажа и испортив внешний вид здания асимметричной дверью для входа в нее. Объемно-пространственное решение здания во многом напоминает решение губернаторского , дома, нельзя исключить и возможность авторства Гопиуса. Первоначально постройка не имела больших боковых крыльев, а только сильно выступающие ризалиты. Четырехколонный портик с балконом тоже имел по сторонам пандусы. Здесь в здание вели три двери, из них осталась сейчас средняя, две других заложены при перестройке. В другом квартале построили манеж и одноэтажное каменное здание тептярской школы, недавно снесенное в связи с необходимостью расширения театра, в конструкцию которого вошли и стены манежа.

Здание Краеведческого музея тоже возведено в эти годы как частное владение винного откупщика Еникуцева на месте старых винных подвалов. Часть из них составляет подвальный этаж этого здания. Щебень от сносившихся строений и части подвальных сводов Еникуцев пожертвовал городу, и по указанию Перовского им засыпали базарную площадь, проведя там заодно и водостоки, произошло это в 1835 году. В 1852 году здание вместе с двумя флигелями во дворе было приобретено в казну для канцелярии генерал-губернатора. Произвели некоторую доделку интерьеров и очень незначительную перестройку. Первоначальный облик здания установить не удалось, по описанию оно имело три выхода на главную улицу, два из них в боковых ризалитах. Архитектура здания очень типична для позднего классицизма, автором проекта может быть тот же Г. Гопиус. Постройка отличается парадностью не только главного, но и торцевых фасадов.

Несколько подробнее нужно сказать о доме Благородного собрания, который построили на месте разваливавшегося народного училища, снесенного в 1835 году. Для последнего же приобрели частный дом на углу Николаевской и Водяной, сейчас в нем помещается художественная школа.

К сожалению, до сих пор не удалось установить, кто является автором проекта. Считали, что здание спроектировано архитектором А.П. Брюлловым, братом выдающегося русского художника Карла Брюллова, но в последние годы возникли сомнения, так как в его архивах не найдено документов, подтверждающих это. Авторство приписывается также архитектору Тону который в 1830-е годы был уже профессором Академии художеств и проектировал преимущественно церковные постройки. По свидетельству же современников, в частности генерала Бларамберга, который начал служить в Оренбурге в год окончания строительства этого здания, автор проекта ― Александр Павлович Брюллов.

Говоря об этом здании, прежде всего нужно отметить, что оно стояло свободно и соответственно воспринималось иначе, чем теперь, когда оно буквально зажато другими постройками. С юга был одноэтажный дом, находившийся, по-видимому, несколько дальше, чем построенный в 1880-е годы и дошедший до нас двухэтажный кирпичный. С северной стороны на довольно значительном расстоянии стоял двухэтажный дом военного ведомства, который к тому же не доходил до красной линии главной улицы почти на двенадцать метров. Поэтому северная сторона Благородного, или Дворянского, собрания, как его тоже называли, от упоминавшегося уже бассейна на пересечении Николаевской и Неплюевской улиц просматривалась почти на две трети. Таким образом здание значительно выделялось на фоне остальной застройки и производило сильное впечатление. В наше время не так просто представить себе это, потому что изменилась не только среда, но и пропорции постройки. Со стороны Советской улицы дом теперь ниже на полметра, если не больше, в результате неоднократного подъема проезжей части и тротуара, и облицованный камнем цоколь совсем уже скрылся за слоем асфальта. Подъем так называемого «культурного слоя» вообще необходимо всегда учитывать при оценке пропорций старинных построек.

Бывшее здание Благородного собрания имеет два больших зала и целый ряд более мелких помещений. Главный фасад решен в виде двух сильно выступающих ризалитов, соединенных террасой на цокольном этаже. Окна главного зала уходят, таким образом, куда-то глубь здания, создавая атмосферу отдаленности от улицы, отрешенности от повседневных забот. Это подчеркивало сословную обособленность высших слоев от остального народа, их высокое положение. Дворовой фасад, или скорее садовый, тоже решен в виде двух ризалитов, но в отличие от главного фасада, между ними выступает полукруглый объем гостиной с крыльцом и огибающей его с двух сторон лестницей, что сразу объединяет внутреннее и внешнее пространство, здание как бы раскрывается. В обработке фасада применен дорический ордер. Внутренняя отделка, отличавшаяся большим изяществом, сохранилась лишь частично.

Главный фасад в качестве ограждения крыши украшала баллюстрада, утраченная позже. Но не только отсутствие баллюстрады нарушает первоначальный облик этого памятника архитектуры. В первые десятилетия, как свидетельствуют планы, не было пристроя с северной стороны, там, где сейчас вход. Он появился, вероятнее всего, в 1870-е годы, и строился каким-то доморощенным умельцем, а не архитектором, так как элементы декора не соответствуют ни пропорциям аналогичных деталей на здании, ни архитектурным нормам вообще.

Торжественное открытие Благородного собрания состоялось 2 декабря 1841 года. Вот как кратко описывает его в своих мемуарах Бларамберг, который был участником этого события: «Организовали запись, по которой каждый член общества согласно своему состоянию должен был внести средства, и в течение недели было собрано 10 тыс. рублей ассигнациями ― сумма для Оренбурга того времени значительная. Поистине блестящий бал состоялся 2 декабря в залах Дворянского собрания; такого бала оренбуржцы еще никогда не устраивали; Блестящие мундиры, богатые туалеты, музыка, обслуживание и ужин были не хуже, чем в Петербурге, и генерал-адьютант Перовский, за здоровье которого было выпито много шампанского, был очень тронут привязанностью своих подчиненных и почитателей, а также восхищен любезностью множества женщин и девушек, среди которых было много красавиц». Таким образом, цвет тогдашнего оренбургского общества отпраздновал, выражаясь по-современному, ввод в эксплуатацию этого дома. Самой значительной стройкой того времени был комплекс Караван-Сарая. Это было первым строительством такого размаха вне стен крепости. Караван-Сарай строился как место для пристанища башкир, для укрепления связи с ними, для налаживания более тесного контакта, но делалось это не только ради башкир, а в гораздо более широких целях.

В те годы правительство стремилось привлечь на сторону России народы Средней Азии, исповедывавшие ислам. В большой степени это стимулировалось необходимостью противостоять проискам Великобритании в этом районе. Одной из мер привлечения среднеазиатских народов было проявление заботы о своих подданных мусульманах.

Башкирия тогда была связана с Оренбургом в военно-административном отношении, имелось башкиро-мещеряцкое войско, и башкирам часто приходилось приезжать по делам в Оренбург. В. А. Перовский, хорошо понимавший важность налаживания максимально хороших отношений с ними, решил, что в Оренбурге необходимо иметь для них хорошее пристанище, которое одновременно служило бы усилению хозяйственно-экономических и культурных связей с Башкирией. Получив одобрение вышестоящих инстанций, военный губернатор обратился в апреле 1836 года к кантональным начальникам (Башкирия делилась на кантоны). Он писал, что намерен «приступить к построению общественного постоялого двора, или караван-сарая, в котором могли бы останавливаться со всеми удобствами каждый башкир и мещеряк без всякой платы». Строительство должно было вестись на деньги башкиро-мещеряцкого войска, но собирались и пожертвования.

В своей работе «Караван-сарай в Оренбурге» архитектор Б. Г. Калимуллин, касаясь проекта комплекса, пишет, что он был одновременно поручен двум авторам: «строителю Казанского университета М. Коринфскому и выдающемуся петербургскому архитектору А. Брюллову», проект первого был отвергнут из-за ряда недостатков. То есть фактически состоялся конкурс. Это указание вызывает сомнение, такому заключению противоречит содержание и датировка писем В. А. Перовского А.П. Брюллову, с которым военный губернатор был в большой дружбе.

Первое письмо написано 6 октября 1836 года, то есть почти через полгода после обращения к начальникам кантонов. В. А. Перовский не стал бы медлить с заказом. Очевидно, заказ был сделан сначала М. Коринфскому, а уже после рассмотрения его проекта ― Брюллову. Кроме того, если бы заказ был сделан сразу обоим архитекторам, губернатор упомянул бы об этом в письме, а в нем ничего похожего нет. Вот его текст: «Любезнейший Александр! Вспомни старую дружбу нашу и займись, пожалуйста, без отлагательства составлением проекта по предлагаемой программе. Я затеял строить здесь караван-сарай; это дело меня весьма интересует. Хочется начать с наступлением весны; ради Бога, не мешкай. Я уверен твердо в твоем знании и вкусе, но крепко сомневаюсь в прилежании: ты мне обещал много, да сдержал мало. Не в поощрение тебе, а просто к сведению, скажу тебе, что постройка караван-сарая есть затея не моя частная, а казенная, а потому труды по составлению сметы, перечерчению планов и проч. будут вознаграждены по-надлежащему. Задача довольно трудная, быть может, по ограниченности места, но если бы сажени слишком стесняли твое зодческое воображение, то делай как знаешь, а я постараюсь приискать место по твоему плану. Обнимаю тебя. Можешь ли ты приготовить дело в шесть недель после получения этого письма? Ты бы меня обязал чрезвычайно. Душевно тебе преданный Василий Перовский». В комментариях этот текст не нуждается.

Через месяц Александр Брюллов получил другое письмо, датированное 3 ноября 1836 года, где Перовский пишет, что с тех пор как он послал первое письмо с просьбой и программой «на построение в Оренбурге башкирской военной канцелярии и проч.» он несколько изменил условия: «...я подумал, ― пишет губернатор, ― что было бы безсовестно стеснять твой талант в подобном предприятии, назначая ему число сажен, на которых он имеет право развернуться. Я решил этот дом строить за городом; места ― сколько душе угодно; одного только не теряй из виду: мечеть должна быть по означенному на плане направлению. Материалы здесь дешевы, но чрезвычайно дороги рабочие и особенно мастера; в этом отношении прошу тебя соблюсти возможную экономию. Если б ты потрудился дело устроить так, чтобы в бытность мою в Петербурге мог я представить план государю в начале января, то я бы тебя от всей души поцеловал точно так, как теперь обнимаю. В. Перовский». Из этих писем ясно видно, что сначала собирались строить караван-сарай внутри крепости, что, естественно, должно было значительно ограничить площадь. А. П. Брюллов выполнил просьбу друга, и 19 января 1837 года проект был утвержден.

В конце мая 1837 года В. А. Перовский передал материалы на постройку караван-сарая старшему корпусному инженеру в Оренбурге. Время между январем и маем ушло, вероятно, на доработку деталей проекта и т. п. Военный губернатор писал: «...постройку эту поручить в искусственном и хозяйственном отношении инженер-поручику Сенькову. При надзоре... за правильностью, прочностью и чистотою в отделке будет находиться Уральскаго войска архитектор 14-го класса Гопиус». Как видно из последней фразы, Гопиус был больше в Оренбурге, чем в Уральске. Работал он впрочем добросовестно и хорошо, уже в 1832 году войсковая канцелярия представляла его к награде. К этому ходатайству на следующий год присоединился Перовский. В 1835 году Гопиус был награжден орденом Станислава 4-й степени и в 1837 году произведен в 12-й класс. Работы начались, очевидно, летом этого же года. К ним, как пишет Б. Г. Калимуллин в упомянутой работе, для изготовления строительных материалов и их транспортировки, а также к разным подсобным работам привлекались главным образом башкиры и мещеряки, «в сооружении же зданий и их оформлении участвовали строители и других национальностей, в первую очередь русские мастера».

К началу 1842 года внешне комплекс выглядел завершенным. Часть помещений основного корпуса была готова еще раньше, так как в декабре 1841 года на втором этаже уже разместилась канцелярия командующего башкиро-мещеряцким войском. Тогда Караван-Сарай производил несколько иное эмоциональное воздействие, потому что и окружение и масштабность были иными, по отношению к окружающей местности комплекс был выше, чем сейчас.

Интересен выбор места. Хотя город был еще крепостью и вопрос о ее упразднении не стоял, Караван-Сарай явно поставлен в расчете на то, что рано или поздно крепости не будет, город расширится и минарет мечети будет выполнять определенную градообразующую роль: он поставлен точно в створе Введенской улицы в этом легко убедиться, посмотрев сейчас, особенно после опадания листвы, вдоль улицы 9-го Января. Видимо, решая вопрос о месте комплекса, строители считали, что потомки выведут улицу прямо на Караван-Сарай; но так, к сожалению, не случилось.

В августе 1846 года состоялось торжественное открытие Караван-Сарая. По существу-то открывали мечеть, которая вместе с минаретом является центром композиции; отделка ее, вероятно, и заняла все то время, ведь мастеров было очень мало.

О достоинствах и особенностях Караван-Сарая хорошо и подробно рассказал в своей работе архитектор Барый Гибатович Калимуллин. Он выделяет как самое главное и наиболее ценное ансамблевое качество «соразмерность отдельных частей комплекса, стройность общего силуэта, согласованность всей композиции». По формам здания сильно отличаются, но они соподчинены и дополняют друг друга. Хорошо сказано о развитии композиции в высоту: «С низких, горизонтально протяженных стен хозяйственных пристроев взгляд переходит к стенам основного здания, и угловым башенкам над крышей, следует выше к куполу мечети, затем поднимается к минарету, его конусному завершению, шпилю и, наконец, уходит в необъятный простор неба».

Анализируя архитектурный образ Караван-Сарая, Б.Г. Калимуллин приходит к заключению, что в нем отражена схема летнего башкирского аула. Ассоциацию с аулом усиливают возвышающиеся над крышей угловые башенки, которые напоминают легкие летние юрты. До нас Караван-Сарай дошел с рядом изменений. Так, хозяйственный пристрой потерял свои первоначально четкие формы из-за добавления разновысоких построек, минарет соединен с мечетью чуждым ансамблю переходом.

Кроме таких выдающихся в отношении архитектуры зданий, строились и скромные, имевшие чисто практическое значение, например, казенное лесопильное и мукомольное заведение, большая оборонительная казарма вместо куртины между Успенским бастионом и Преображенским полубастионом, и другие. Кое-что осталось лишь в проектах. Не лишена интереса история так и не построенного постоянного моста через Урал. Необходимость его была очевидна, сообщение с Бухарской стороной, как почти сто лет до этого, осуществлялось посредством «моста на судах» ― летом, и паромной переправы ― осенью и весной, зимой же, разумеется, по льду. Нормальное сообщение, таким образом, нарушалось не только весной, но и осенью во время ледостава. Поэтому весной 1838 года В. А. Перовский специально для строительства водопровода и моста (каменного или деревянного на каменных опорах) просил департамент путей сообщения прислать знающего инженера, сообщая, что в «Оренбургской губернии ныне находится один только офицер Корпуса путей сообщения ― поручик Сергеев, занятый безотлучно на вновь прокладываемом промышленном пути». Просьбу удовлетворили, и в августе того же года в Оренбург прибыл полковник Зеге фон Лауренберг, до этого строивший мост между Ригой и Митавой. 19 ноября он уже рапортует о представлении проектов и смет. Мост проектировался «о семи арках шириною по 8 сажен 5 футов каждая», а по обоим берегам должны были устраиваться земляные насыпи с мостами и трубами для протока весенних вод. Место для моста выбрали чуть пониже, чем стоит нынешний автогужевой. Документы послали в Комиссию проектов и смет, которая в своем заключении от 28 января 1839 года указала, что необходимо еще тщательно изучить течение реки, его скорость, особенно в половодье и т. д. Работы на строительстве моста были, однако, начаты задолго до получения ответа комиссии. За 37 рабочих дней, начиная с 14 декабря 1838 и по 12 февраля 1839, сделали довольно много той работы, которую можно, и даже лучше, производить зимой, ― забили трехсаженные сваи, которые должны были служить опорой для быков. Забивались они почти на всю длину плотными группами рядом друг с другом. За это время вбили 194 сваи, 160 заострили и насадили железные колпаки. Основной рабочей силой были арестанты. В этот период, например, у копров на забивке свай их работало немногим более 70 человек, а при них 16 конвойных под командой двух-трех унтер-офицеров. Из вольных людей ежедневно ― 4 или 5 плотников, которым платили по тем временам довольно много по «частной цене»: в день по полтора рубля. Остальным платили гораздо меньше, все они были ведь на казенном довольствии: арестант получал в день по 10, конвойный ― по 5, а унтер-офицер ― по 20 копеек.

Наблюдения за льдом и течением производились в 1839 и 1840 годах, но ничего нового не дали, весенняя вода не доходила до нужной отметки. Комиссия даже выражала сомнения в правильности измерений. Поэтому изучения водного режима были продолжены. Потом, в декабре 1841 года, «по причине удачнаго опыта, произведеннаго в России сего лета над Американскими мостами», комиссия рекомендовала построить другой «решетчатый мост с пролетом в 25 или 30 сажен отверстие». Лауренберг предложил строить мост новой конструкции прямо напротив главной улицы; рассматривались чертежи построенных мостов. Но военным губернатором был уже Обручев, и все практические работы остановились на много лет, хотя рассуждения о мосте и о том, кому надлежит его строить, не прекращались. В начале XX века в меженную воду свайные группы были «отлично видны, различались они еще и в 1970-е годы.

 

Памятные места. Т. Базинер об Оренбурге

В Оренбурге, таком далеком от центра России городе, жили, работали или останавливались многие известные, талантливые люди. Особенно выделяются в этом отношении периоды управления В. А. Перовского. Этот незаурядный человек привлек в Оренбург многих способных людей, некоторых находил и на месте, больше из тех, что не по своей воле приехали сюда. Много написано о них. Подробно рассмотрена в научной литературе и публицистике деятельность таких людей, как Владимир Даль ― чиновник для особых поручений при военном губернаторе, Ян Виткевич ― ссыльный поляк, успешно выполнивший серьезную миссию в Афганистане, Томаш Зан, тоже из ссыльных, которому П. П. Сухтелен поручил музей, и многих других. О двухдневном пребывании А. С. Пушкина в Оренбурге написано столько, что один список работ по этому вопросу занял бы не менее страницы. Жил здесь ученый Эдуард Эверсман, проездом был великий немецкий ученый Александр Гумбольдт, много других ученых путешественников бывали в Оренбурге.

Как правило, мы много знаем о том, что они делали, с кем встречались, кому писали, но совершенно или почти ничего не знаем конкретно, где они жили, часто бывали. Это во многом их же «вина»; они или не оставили записей, или слишком обще указывали свое местопребывание. Например, Григорий Силыч Карелин, молодым прапорщиком высланный служить в Оренбург, ставший здесь крупным ученым-исследователем, адресовал письма жене-оренбуржанке «в собственный дом, позади дома г-на Военного губернатора» (имелся ли в виду дом, где губернатор жил, то есть дом 32 по нынешней Советской, или тот, который строился, кто знает ?). В то время, да и позже, так «описательно» и принято было указывать адрес даже в столице.

С точки зрения краеведческой интерес здесь двупланов. С одной стороны, важно знать, где люди жили или останавливались, где бывали. С другой, не менее интересно, каков был тогда город, их впечатления, оценка. И в обоих случаях достоверность информации должна проходить возможную проверку, с учетом субъективности восприятий, оценки, классовой позиции, положения, и т. п. Так, например, широко известная гравюра по рисунку П. П. Свиньина ― вид Оренбурга с левого берега Урала ― ни у кого сомнений как будто не вызывала в своей достоверности. На самом же деле во многих деталях рисунок грешит: церкви на набережной стояли другие, берег никогда такой крутизны не имел, мост не был свайным, и, наконец, не росли в этом месте на левом берегу никакие деревья. Это только основное. По всей видимости, П. П. Свиньин рисовал по памяти, может быть, с двухминутного наброска. По свидетельству современников, он обладал богатой фантазией; А. С. Пушкин даже писал, что тот в детстве «не мог сказать трех слов, чтобы не солгать». Таким образом, рисунок этот дает лишь самый общий образ города. Не без преувеличений и его описание города 20-х годов. Не мог же Свиньин не заметить разваливающихся домов, бродячий скот на улицах, который, к слову, сильно вредил насаждениям.

А. С. Пушкин не оставил ни своих оренбургских адресов ни впечатлений о городе. Слишком коротким было его пребывание, да не за тем он сюда и приезжал. Нет настоящей ясности, где он бывал. Считалось, что останавливался в доме Тимашева (Советская, 32). Затем на основании писем Е.3. Ворониной, мемориальную доску установили в бывшем саду военного губернатора, и сейчас почти все считают, что А. С. Пушкин останавливался здесь, так как Перовский еще не переехал в это время на городскую квартиру, а жил в загородном доме, построенном, как считалось и считается, в конце XVIII века. Дом этот затем был подарен вместе с другими относящимися к нему постройками полицмейстеру Шербачеву, который все потом продал; наконец, после еще одной перепродажи, все было отдано архиерею; постройки в 1860-е годы были совсем древние, поэтому архиерею возвели новый дом, существующий и поныне. Не сомневаясь в достоверности сведений, по этому же пути пошел и автор. Найдя чертежи с описанием состояния загородного дома в 1797 году, где все в полном порядке, реконструировал его вид и трижды опубликовал его снимок, как дома, в котором останавливался А. С. Пушкин; И вдруг нашелся документ, согласно которому этот дом весной 1825 года продан на слом по причине ветхости и разрушения. Выяснилось, что уже в 1805 году Г. С. Волконский не стал почему-то в нем жить, дом не ремонтировался, пустовал. Документов о постройке нового дома пока не обнаружено. По некоторым данным в это время загородная дача была и в Зауральной роще. Таким образом, вопрос этот представляется не решенным. Приведение всех «за» и «против» заняло бы слишком много места и может явиться темой отдельной работы.

Несколько более определенно можно сказать о месте жительства директора Неплюевского училища К. Д. Артюхова, у которого, как считается теперь, поэт был сразу по приезде в Оренбург и даже мылся тут в бане. Удалось установить, что он жил на Водяной (или Уральской) улице, но место дома пока не определено. По расчетам домовладение могло быть в торце квартала между Николаевской и Мечетным переулком напротив дома Пограничной комиссии.

О месте, где жил В. И. Даль, не известно ничего. Существует лишь указание в письме Е. Ворониной, что около его дома росло большое дерево, на которое забирались девицы посмотреть на А. С. Пушкина.

Больше можно сказать о местах, где бывал Т. Г. Шевченко. Кроме общеизвестных ― ордонансгауза, дома Кутина, где жил Лазаревский, места дома К. Герна и главной гауптвахты, нужно назвать уничтоженные пожаром в 1862 году Нижние казармы, о которых уже говорилось. Весьма вероятно, что, вернувшись из Аральской экспедиции, Т. Г. Шевченко работал над материалами в доме топографов, бывшем Тептярском училище. Отсюда же очень возможен его маршрут в слободу во флигель к Герну: по Почтовой улице, как с последней четверти XVIII века стала называться Комисская, на север к Сакмарским воротам. Улица эта в большой степени походила на задворки, определенная как «задняя» после пожара 1786 года. Здесь меньше чем на Николаевской могло быть нежелательных встреч; более людно было, очевидно, только около кабака «Кукуй», который находился в конце улицы у вала. И еще одно место, где мог бывать Шевченко: дом титулярного советника Костромитинова; он находился около вала. Место это сейчас не застроено у перекрестка Матросского переулка и улицы Володарского, к западу от дома 13.

Если нельзя сказать, где жил Г. С. Карелин, то дом, вернее два дома, принадлежавшие хорошему его знакомому богатому винному откупщику, надворному советнику А. И. Еникуцеву, известны. Они стояли по диагонали напротив друг друга через перекресток Неплюевской и Введенской, занимая юго-западный и северо-восточный углы и весь торец кварталов. Напротив первого дома через Введенскую улицу жил известный в Оренбурге человек, преподаватель Неплюевского училища Дандевиль, а затем его сын подполковник В. Д. Дандевиль, отправившийся в 1859 году во главе экспедиции изучать восточный берег Каспия; то есть в те же места, куда не раз ездил и Г. С. Карелин.

По случайности на четвертом углу этого же перекрестка была казенная квартира председателя пограничной комиссии, которым с 1851 по 1862 год был известный ученый В. В. Григорьев. Здесь он жил, и сюда, должно быть, приходил за книгами пользовавшийся его библиотекой юноша, Ибрай Алтынсарин, будущий известный казахский просветитель.

По Неплюевской же улице, на том месте, где сейчас Оренбургская районная больница, жил человек, которого не стоило бы упоминать, если бы он не был родным братом деда Константина Эдуардовича Циолковского ― Игнатия. Это С. Т. Циолковский, печально известный по Хивинскому походу В. А. Перовского жестокостью к солдатам и к своим крепостным; по отношению же к «равным» ― хлебосольный хозяин.

На углу Петропавловской и Дворянского переулка (ныне Матросский) всю свою жизнь жил И. В. Чернов, автор известных «Записок». Дом его цел, но к нему надстроили еще два этажа (Краснознаменная, 21).

Есть несколько описаний Оренбурга тех лет. Интересно изображение Менового двора в повести В. Даля «Бикей и Мауляна», грустны замечания Т. Г. Шевченко о городе, богаты переведенные на русский язык «Воспоминания» генерала И. Бларамберга. Одним из наиболее полных представляется описание города Т. Базинером в его книге «К изучению Российской империи и пограничных стран Азии», изданной в 1848 году в Петербурге. Написана она по-немецки, в переводе помещаемых ниже выдержек из нее сделана попытка несколько сохранить стиль автора.

Теодор Фридрих Юл. Базинер, доктор философии и естествоиспытатель был в Оренбурге проездом, направляясь в Хиву вместе с посольством под начальством полковника Григория Данилевского. Базинер жил в Оренбурге с 18 июня до 1 августа 1842 года и некоторое время на обратном пути. Его описание ценно не только тем, что дает довольно ясное представление о городе, значительно преображенном к этому времени благодаря деятельности В.А. Перовского и его окружения, но и потому, что это свежие впечатления иностранца. Базинер выехал из Петербурга 2 июня 1842 года и, с остановкой в Москве до 11 июня, прибыл вечером 18 июня в Оренбург после почти непрерывной езды на тарантасе (даты путешествия даны по новому стилю, так как Базинер употреблял его). Он подъезжал по дороге, проходившей мимо горы Маяк и недалеко от современного станкозавода. Вот его первые впечатления.

«Расположенный на высоком правом берегу реки Урал, Оренбург уже издалека, особенно при благоприятном вечернем освещении, представляется путешественнику приветливым городом. Это благоприятное впечатление не смазывается и вблизи.

Немного более чем в полуверсте от крепостной стены справа в два ряда друг за другом начинаются первые дома предместья. В первом, расположенном у самой дороги, выделяется агрономическая школа, основанная бывшим Оренбургским военным губернатором Перовским. Непосредственно к ней примыкает военный госпиталь, большое двухэтажное здание, фасад коего обращен к воротам, через которые с этой стороны попадают в крепость. Сим заканчивается одновременно первый ряд домов, и тут становится виден второй, который, располагаясь дальше от дороги, но идя в одном направлении с нею, приближается к крепости до расстояния в несколько сотен шагов. Как ни приятно смотреть на эти скромные, маленькие, но приветливые дома, взгляд невольно переводишь на другую сторону слева от дороги, где отдельно стоящее грандиозное здание приковывает его своей необычной красивой архитектурой. Фасад этого здания, украшенного на каждом углу двумя маленькими башенками, прерывается широким промежутком, середина коего занята кругообразной мечетью и стоящим перед нею минаретом, обложенным белым глазурованным кирпичом. Оно также построено Перовским, и обычно называется «Башкирский караван-сарай», хотя здесь не производится торговля, а находится только резиденция башкирской администрации.

Дорога между этим башкирским караван-сараем и упомянутым рядом домов до крепостных ворот окаймлена ивовой аллеей, которую, несмотря на песчаную, сухую, как порох, почву, образуют все-таки довольно приличные деревья, находящиеся, по-видимому, уже вне всякой опасности, в то время как многие промежутки между ними ясно показывают, как здесь в неблагоприятном климате должно быть трудно предохранить от гибели молодые деревья. Эта аллея заложена военным губернатором Эссеном, и он собственноручно ухаживал за ней.

Мы проехали по маленькому каменному мосту через сухой, окружающий крепостную стену, ров и сквозь Сакмарские ворота внутрь крепости, где курьерские лошади, мчавшиеся, начиная от первых домов предместья, как это принято, с удвоенной скоростью, были на несколько мгновений задержаны караулом для регистрации паспортов путешественников. Перед нами простиралась длинная прямая улица, главная улица Оренбурга, которая доходит до берега реки Урал и разделяет город посередине на две приблизительно равные половины. Длина ее составляет 600 саженей или 1 1/5 версты. По обе стороны оной попеременно стоят красивые деревянные или каменные дома большей частью одно- или двухэтажные; но не успел я рассмотреть ближайшие дома, насколько позволяли наступающие сумерки, как с возобновившимся усердием над спинами лошадей засвистел кнут нашего возницы, и снова повозка понеслась, как ветер...

Повернув направо во вторую поперечную улицу (это была Гостинодворская. ― В.Д.), она вскоре остановилась перед гостиницей, на вывеске которой красовался пузатый, постоянно пыхтящий паром самовар (здесь в скобках доктор дает дословный перевод на немецкий язык этого русского слова как чайная машина, ― В.Д.) лучшая примета большинства гостиниц внутри империи... Хозяин отвел мне две комнаты, «лучшие в гостинице» ― как он заверял, ― которые, однако, были такими грязными и плохо обставленными, что я, несмотря на усталость, тотчас поворотил бы отсюда дабы отыскать заказанную еще из Санкт-Петербурга за месяц до того квартиру, если бы не было уже слишком темно и поздно для такого исследовательского путешествия в незнакомом городе... Приближающееся утро я приветствовал почти с тем же чувством, что и узник час своего освобождения. Его, к счастью, не пришлось слишком долго ждать: с рассветом явился солдат, который имел поручение показать мне мою квартиру.

...Так как ничего лучшего в это время мне не предстояло делать, я переоделся и отправился путешествовать по городу, чтобы ближе рассмотреть его, и, при случае, засвидетельствовать свое почтение господам, к которым у меня имелись рекомендации.

В большинстве своем одно- и двухэтажные дома, окрашенные в белый, желтый или серый цвет, и прямые широкие улицы, которые по большей части параллельны главной улице или пересекают таковую под прямым углом, придают городу приветливый вид. Вместе с предместьями здесь 83 улицы, из которых, однако, только одна единственная (так называемая Водяная) замощена, притом едва-едва. Несмотря на это, здесь меньше страдают от грязи, потому что дождь бывает редко и почва песчаная, чем от постоянной пыли, которая проникает в самые дальние помещения квартир. В начале весны и поздней осенью некоторые места, преимущественно рыночная площадь и ее ближайшие окрестности все-таки недоступны для любого, кто носит обычную европейскую обувь. По одним данным в Оренбурге ― 1547 по другим 1593 дома, из которых только 101 (или 105) кирпичных». Базинер имеет в виду в первом случае «Географическое обозрение Оренбургского края» Я. Ханыкова, изданное в Петербурге в 1839 году при статистическом отделении совета МВД; во втором случае «Статистические таблицы о состоянии городов Российской империи», составленные в том же отделении того же министерства в 1840 году. Учитывая рост строительства во второй половине 1830-х годов, разница в цифрах представляется вполне правильной. «Поскольку здесь еще не приходится жадничать из-за земли, они, как правило, имеют большие дворы с рядом подсобных построек, в которых обычно размещаются конюшня, и хлев, и также амбары, ― продолжает Базинер. ― В квартирах состоятельных людей и кухня обычно в отдельной постройке, дабы не быть вынужденными вкушать обед посредством носа за несколько часов до него, что часто бывает в густонаселенных городах, где недостаток площади не позволяет в достаточной степени изолировать кухню и является одной из самых больших неприятностей квартир».

Далее Базинер описывает крепость, при этом он называет крепостной вал стеной, видимо потому, что тот во многих местах, в том числе и с севера, где находились Сакмарские ворота, был облицован камнем.

«Крепостная стена охватывает ядро города со всех сторон, кроме южной, защищенной уже от природы рекой и ее правым берегом, который состоит из песчаника и образует довольно крутую стену высотою в 94,5 фута (эту высоту берег имеет в точке, где находится бассейн водопровода). Крепость по окружности имеет 2700 caженей, или почти 5,5 верст; вал высотою 14 футов возведен преимущественно из земли и песчаника, только в нескольких местах он сложен из известняка. Хотя его и окружает ров шириною в 36 футов и глубиною в 12 футов, последний совершенно сухой, почему во многих местах... через вал переходят. Предместья отделены от крепости довольно широким пространством в несколько сот шагов. Восточное, или казачий Форштадт, имеющее более 2000 жителей, расположено совсем отдельно от Голубиной слободки, то есть Голубиного предместья, которое с запада охватывает крепость почти сплошной дугой от Сакмарских ворот до реки Урал и насчитывает более 800 жителей, преимущественно отставных или служивых солдат. По ту сторону реки на южной, или так называемой азиатской стороне в двух верстах за Уралом находится торговый двор, построенный по типу караван-сараев, обычно его называют Меновым двором, где останавливаются прибывающие из Бухары или Хивы караваны и происходит главный торг с киргизами (то есть с казахами. ― В.Д.). Он образует квадрат примерно от 150 до 200 сажен в поперечнике, включает в себя 354 лавки и 140 амбаров для товара и подобно укреплению окружен стеной с двумя воротами и рвом...

Эта стена одновременно является и задней стеной лавок и амбаров.

Недалеко от Менового двора расположены и салотопни, деревянные сараи, в которых в течение одного лета часто забивают более 50000 овец преимущественно ради сала; мясо, которое тогда продается по 1 коп., а иногда и по 1/4 коп. серебром за фунт, дает только маленький побочный доход и часто даже выбрасывается».

Затем Базинер несколько слов пишет о церквях, отмечая, что их довольно много, и перечисляет лучшие учебные заведения: «Неплюевский кадетский корпус, из которого воспитанники выпускаются офицерами; 2) топографический институт; 3) школа кантонистов и 4) агрономическая школа. Кроме того, есть еще уездное училище, магометанская школа и школа для девочек, которая называется по своему основателю Неплюевской».

Отмечая, что жители принадлежат к различным вероисповеданиям и общее количество их 12331 человек, доктор пишет, что разные народы «живут здесь часто объединенно под одной крышей». Из европейских народов «кроме русских, здесь можно встретить преимущественно немцев и поляков, даже несколько французов и итальянцев, которые занесены сюда войной 1812 года», а из азиатских «татары ― после русских самые многочисленные жители, ― киргизы, башкиры, бухарцы и хивинцы, подчас и калмыки. Да, даже эстонец (финн) из Лифляндии, которого привез с собой преподаватель Неплюевского кадетского корпуса, был уже семь лет в Оренбурге».

Для того, чтобы увидеть сразу все народности, встречающиеся в Оренбурге, Базинер советует сходить на рыночную площадь, где они «в своем разнообразии языков, строения лица, жестов, обычаев и одежд представляют для европейца интересное зрелище». Сам доктор дает ряд зарисовок, сопровождая их пространными комментариями и теоретическими рассуждениями, которые здесь опускаются, так как к городу непосредственно не относятся.

«Тут можно увидеть казака, оживленно торгующегося из-за уздечки; там уже издалека видно киргизку, едущую со своим грудным ребенком верхом на верблюде, которого за веревку тянет ее супруг. Раскачивающейся походкой оба, поводырь так же как и верблюд, так похожи друг на друга, что кажется, будто животное, и без того насмешливо выглядящее, хочет передразнить своего хозяина. В то время как тот, проходя мимо, заглядывает в лавку немецкого колониста, чтобы купить себе насбою, то есть нюхательного табаку, его дорогая половина вытаскивает из-за пазухи кусочек белого хлеба, для нее редкое лакомство, и съедает его с явным удовольствием. Быстрым шагом спешит мимо гибкий татарин, судя по одежде, не принадлежащий к классу беднейших, под мышкой он несет, завернув в платок, несколько бухарских тюбетеек, поясов и халатов, взгляд его направлен на офицера, с которым он явно намерен встретиться. Приближаясь, он приветствует офицера с внешним благоговением, поднимая по-европейски свою опушенную мехом шапку, и когда тот с какою-то снисходительною доверчивостью отвечает на приветствие, в истинно азиатской манере обхватывает его правую руку обеими руками. В хитром барышнике тотчас видна его натура хамелеона, в силу которой он готов был бы подражать всем возможным обычаям, если они принесут ему выгоду, и он, конечно, выказывает тому офицеру свою глубокую преданность и благоговение только потому, что ему удалось по-своему ловко надуть лишь недавно приехавшего, и он живет в сладкой надежде еще не раз иметь подобный выигрыш. Ловкий плут... не открывает, однако, здесь свой узел, опасаясь, что кто-то из присутствующих вмешается, а довольствуется доказательством своего внимания и покорности тому господину, но можно с уверенностью предсказать, что еще сегодня или завтра он принесет свои товары офицеру прямо домой... Если отсюда мы обратим взгляд на середину базара, где находится обычно сухой бассейн фонтана, то мы заметим, что край этого бассейна занят почти исключительно бухарцами, которым он служит вроде биржи, так что они здесь часто сидят часами, обмениваясь различными коммерческими и политическими новостями. Как сильно отличается спокойствие во всех их движениях и жестах от подвижности барышника; как бросается в глаза контраст их бледных обычно красиво очерченных лиц, которые еще больше выигрывают благодаря белым тюрбанам, с ...монгольскими чертами киргизов».

Сделав еще ряд субъективных замечаний, Базинер переходит к описанию базара. «Он расположен в западной половине, непосредственно за доходящим до главной улицы торговым двором, и занимает здесь квадратную площадь, которая с трех сторон окружена рядами каменных лавок, а с четвертой, ограниченной задней стеной торгового двора, имеет ряд маленьких мелочных лавок, половина которых принадлежит русским торговцам, а другая ― немецким колонистам. Первые колонисты переселились сюда около 1777 года из Саратова. Теперь их четырнадцать семей, около 60 человек. Они торгуют мелочными товарами, главным образом такими, которые составляют потребности степняков, особенно табаком, они его возделывают либо сами в окрестностях Оренбурга, либо заказывают из Саратова... Кроме того, они занимаются и ремеслом, и немного земледелием, однако, более для удовлетворения собственных потребностей, чем ради торговли... В северном ряду лавок можно найти фаянс, изделия из стекла и различные колониальные товары, такие как кофе, чай, сахар, сушеные фрукты и варенье, рис и т. п. Западный ряд лавок предназначен для железных, а южный ― для кожаных изделий. Позади последнего возвышается большое каменное здание Неплюевского кадетского корпуса. На рыночной площади, кроме того, поставили свои столы менялы, маркитанты и маркитантки, старьевщицы и торговки овощами. Киргизы и башкиры, желающие продать продукты своего труда, такие, как кошмы, верблюжья шерсть, лошадиные шкуры, широкие кожаные штаны и т. п., тоже появляются здесь и раскладывают свои товары обычно на земле.

Середина восточного лавочного ряда, принадлежащего немецким колонистам и русским мелочным торговцам, прерывается входом в торговый, или гостиный, двор, который занимает все пространство отсюда до главной улицы. Лавки оного, числом 150, расположены по типу караван-сараев не с внешней стороны, а с внутренней стороны высокой четырехугольной стены, которая тянется на 104 сажени в длину и 94 сажени в ширину и имеет только двое ворот, одни ― на граничащей с главной улицей, а другие, напротив, на обращенной к базару стороне. Внутреннее пространство двора делится пересекающей его стеной на северную и южную половины. Первая из них предоставлена бухарцам и хивинцам. В южной, занимаемой русскими купцами, части у поперечной стены расположена таможня, а над воротами очень красивой архитектуры православная церковь, которая прямо примыкает к лавкам этого ряда... Примерно в середине этой половины находится еще не оконченный артезианский колодец, бурение которого майор Майер начал в 1836 году и продолжал до 1840 года... Южной стороной торговый двор граничит с прерывающей главную улицу посередине длины плацпарадною площадью, которая с других трех сторон окружена каменными зданиями магистрата, генерального штаба с топографическим институтом, отделением Неплюевского кадетского корпуса и манежем. Перед двумя последними зданиями находится фонтан, который, однако, так же как и тот, что на рыночной площади, открывается только по воскресеньям и праздничным дням, потому что деревянные трубы водопровода несмотря на новизну так непрочны, что вода уже не раз там и сям просачивалась сквозь слой земли на улицу.

Среди зданий, расположенных по главной улице, ...следует упомянуть как наиболее заметные лишь здание Благородного собрания, лютеранскую церковь и дом генерал-губернатора. Последний особенно выделяется своим расположением на высоком берегу реки... Этот берег реки Урала в начале весны, особенно во время ледохода, является излюбленным местом прогулок, где в теплые воскресные и праздничные дни можно увидеть почти всех жителей в их разнообразных праздничных нарядах. Никто из бухарских купцов не пропускает того, чтобы не приехать сюда... и, усевшись на корточки на одном из самых сухих мест по краю берегового склона, часами смотреть вниз на реку...

Затем Базинер очень подробно описывает «чрезвычайно эксцентричный климат» Оренбуржья, после чего останавливается на торговле, приходя к заключению, что за сто лет город «вряд ли смог бы так выгодно развиться только благодаря азиатской торговле», если бы его не избрали центром политической и административной связи с частью Средней Азии. «Оренбург похож поэтому не на гражданский город, а на колонию военных и гражданских чиновников». Сказав далее очень много лестного в отношении управления В.А. Перовского, и отметив, что в городе очень много немцев, находящихся на государственной службе, автор подчеркивает многонациональность общества и считает, что она дает особую привлекательность компаниям. «Так, я был на балу, который лишь редко можно встретить, да и в редких местах... Здесь можно было видеть в мирном содружестве самые различные наряды Европы и Азии: великолепные военные формы от сияющей звездами генеральской до простого, но красивого казачьего мундира; французские фраки и русские кафтаны; бухарцев в своих белых, окантованных золотом тюрбанах и хивинского посланника вместе со свитой в высоких меховых шапках; киргизских султанов и русских священнослужителей, татар и башкир; и рядом с как бы парящими в своих легких газовых платьях женами военных и чиновников ― неповоротливые супружеские половины русских купцов в тяжелых шелковых материях и перегруженные разнообразными, более или менее ценными украшениями. Я был очень рад заметить, что здесь не господствует, как в большинстве маленьких городов провинции, тот чванный кастовый дух, то внешнее соблюдение чопорного этикета, которое отнимает все волшебство у приятельского общения. Что же делает путешественнику пребывание в Оренбурге особенно приятным и незабываемым, так это истинно русское гостеприимство, с которым его всюду приглашают и принимают».

В конце раздела об Оренбурге Теодор Базинер описывает свой отъезд: «День был ясным и очень теплым, воздух почти неподвижен. Позолоченные главы церквей Оренбурга, отражавшие далеко в степь лучи утреннего солнца, еще долго были нам видны; мы потеряли их из виду приблизительно через полтора часа, когда их заслонила от нас гряда, и не видели больше ничего, кроме ясного неба и широкой пустынной степи, которая здесь покрыта довольно густой, но совершенно засохшей травой, и нет в ней ничего, что могло бы представить отраду и отдохновение для вглядывающегося вдаль усталого глаза».

 

Последние годы крепости

По сравнению с 30-ми годами XIX века, 40-е, начиная с 1842 года, почти ничем не отмечены: крупных казенных построек не возводилось вообще. Сменивший В. А. Перовского генерал В. А. Обручев был человеком совершенно иного склада. У него не было ни размаха, ни инициативы своего предшественника. Многие из начинаний Перовского были сведены на нет. Сменилось и окружение военного губернатора, то есть люди, которые не только исполняли, но и решали многое. Отметить можно только некоторый рост предместий, он заметен больше в Новой слободке, хотя сам по себе и незначителен. Если в 1741 году внешняя граница слободки проходила по линиям современных улиц Цвиллинга, Караван-Сарайской и Комсомольской (внутри этого участка не все, разумеется, было еще застроено), то к 1850 году, оставаясь с запада и востока в тех же пределах, слобода дошла только до линии Рыбаковской, между которой и нынешней Григорьевской улицей кварталы были застроены не более чем на 50%. За этой линией существовали только отдельные постройки. Таким образом, за девять лет количество кварталов даже не удвоилось.

Ежегодно в казахские степи отправлялись значительные экспедиционные отряды с обозами, потому что начиная с 1845 года на юго-востоке началось возведение укреплений, главным образом для того, чтобы вытеснить кочевья мятежного султана Кенесары Касымова, движение которого по своей сути было антинародным, феодально-монархическим и поощрялось ханами Хивы и Коканда. Летом этого года на реках Иргиз и Тургай заложили Уральское и Оренбургское укрепления; теперь там города. К 1848 году Россия достигла Приаралья и низовий Сыр-Дарьи. Для исследования Аральского моря нужны были плавсредства. Поэтому зимой 1846―1847 годов в большом манеже, из которого позже сделали первое здание Оренбургского драмтеатра, приехавшие из Петербурга корабельщики и матросы строили небольшую шхуну. Эта шхуна была, очевидно, двухмачтовой, ее затем в разобранном виде доставили на Арал. На следующий год строилась вторая шхуна. Для ее строительства в Оренбург прибыл лейтенант Алексей Иванович Бутаков ― военный моряк и исследователь. Тем же способом, как и первую, ее отправили на Аральское море, где летом и осенью 1849 года капитан А. И. Бутаков ходил на обеих шхунах, названных «Николай» и «Константин», вдоль побережья, производя съемки. Вместе с Бутаковым в плавании участвовал ссыльный поэт Т. Г. Шевченко. Знакомство Оренбурга с морским делом этим не ограничилось. В 1850 году сюда сухим путем из Самары прибыло несколько маленьких плоскодонных железных пароходов, тоже в разобранном виде. Путь их был далек: он шел через Петербург из Швеции. Пароходы потребовались для плавания по Аральскому морю и впадающим в него рекам. На этих пароходах А. И. Бутаков провел подробное исследование Арала, устьев Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи. Так, только через сто с лишним лет осуществилось намерение И. К. Кирилова ― завести судоходство на Аральском море.

В это же десятилетие большая беда постигла Оренбург. 1848 год в России был отмечен холерой, которая шла с Каспия вверх по Волге и Уралу. Оренбург особенно сильно пострадал от нее: за шесть недель в городе с восемнадцатитысячным населением погибло 2800 человек. Распространению эпидемии в значительной степени способствовали низкий санитарный уровень города и сильная жара. Очевидец этих событий И. Бларамберг, служивший здесь уже около шести лет, так описывает бедствие: «Когда я выходил на улицу, меня обдавал горячий ветер, дувший словно из печи. Над городом, окруженным валами, постоянно висело облако мелкой пыли. Воздух был раскален, термометр показывал 33 градуса по Реомюру (несколько более 41 градуса по шкале Цельсия. ― В. Д.) в тени. На улице ни души, кроме похоронных шествий и врачей, которые ездили в своих легких экипажах к холерным больным. Наконец число жертв возросло настолько, что их вывозили на кладбище без всякого обряда. Несколько врачей умерли, другие заболели, и в конце концов остались только два или три врача на тысячу и более больных».

Больше всего пострадали, конечно, беднейшие слои. Для них под холерный госпиталь отвели Караван-Сарай, откуда умерших «арестанты дюжинами вывозили каждую ночь на телегах», для того, чтобы, засыпав негашеной известью, закопать в общих ямах. Те из состоятельных людей, которые не были связаны со службой, постарались переждать эпидемию вне города. Сам же военный губернатор Обручев уехал в башкирские леса, затем к концу эпидемии вернулся, но устроился отдельно в кибитках на Маяке. В городе он появился только по окончании эпидемии.

Из позитивных событий этого времени важным, пусть и малозаметным, явилось открытие в 1850 году киргизской школы при Оренбургской пограничной комиссии. Это была вторая школа такого типа. Первую открыли еще в 1841 году во внутренней орде, которая находилась в междуречье Урала и Волги. Эти школы, как отмечалось в правительственных циркулярах, должны были «способствовать сближению азиатов с русскими, внушать первым любовь и доверие к русскому правительству и поставлять краю просвещенных деятелей». Конечно, предназначались они для детей верхних слоев казахского общества. Школа размещалась в одноэтажном каменном здании пограничной комиссии, которое находилось на месте дома № 7 по Советской улице. Одним из первых, окончивших ее, был Ибрай Алтынсарин.

В 1851 году было образовано Оренбургское и Самарское генерал-губернаторство. Первым высокий пост генерал-губернатора занял В. А. Перовский, который в этой связи снова вернулся в Оренбург. К этому периоду его управления, кроме уже упоминавшегося приобретения в казну для канцелярии дома Еникуцева, относится и строительство двух заметных зданий, которые объединяет то, что в отделке фасадов использован глазурованный кирпич. Это цейхгауз степного войска (Парковый 10) и «замок» на Набережной, где помещается отдел досоветского периода краеведческого музея. О последнем здании нужно сказать несколько больше. Оно возводилось для архива и казны. Построено в стиле неоготики, тогда стало модным строить в различных нео- или даже псевдостилях. В данном случае стиль с подчеркнутой строгостью форм выбран, очевидно, исходя из назначения постройки. Сравнительно малая площадь оконных проемов обусловлена тем, что в хранилищах изобилие света не нужно. Здание решено в виде нескольких разновысоких объемов, зрительно связываемых башней, функция которой, за исключением помещения для часов, чисто декоративная. Вероятно, проект выполнен в Оренбургской строительной и дорожной комиссии, откуда в июне 1854 года он был передан В. А. Перовскому, но автор пока неизвестен. Указание в одной или двух публикациях на И. Скалочкина как на автора ― заблуждение. Действительно, «Ярославской губернии, Ярославского уезда, деревни Вахрушевой, помещицы графини Кутайсовой крестьянин Иван Скалочкин» строил это здание, но в качестве подрядчика. Он же до этого брал подряд на печные работы в бывшем доме Еникуцева. Здание сначала использовалось по назначению, в середине 1870-х годов оно еще числилось как «замок, денежная кладовая» . В гауптвахту, которой являлась эта постройка до недавнего времени, здание превратили, возможно, в конце этого же десятилетия, но более вероятно после упразднения генерал-губернаторства в 1881 году.

Пятидесятые годы ознаменовались и некоторым развитием промышленности. В 1854 году московский цеховой А. Ф. Грен просит выделить место под устройство «чугунолитейного заведения». В. А. Перовскому идея понравилась, так как на заводе можно было бы изготавливать много необходимого городу, ведь, например, при ремонте бывшего дома Еникуцева пришлось одних колосников общим весом в 270 пудов заказывать на Белорецких заводах и доставлять оттуда. Генерал-губернатор по этому случаю обратился к городской думе с письмом: «Я предписываю Думе ныне же отвести в распоряжение Грена потребное для него количество земли на предположенных Думой условиях, и об исполнении мне донести». Земля Грену была выделена в размере одной десятины там, где сейчас находится станкозавод. Заведение поставляло городу трубы для водопровода, другое литье. Его приспособили и для изготовления земледельческих орудий. Так появилось первое по-настоящему промышленное предприятие города.

Шли последние годы существования Оренбургской крепости. После падения Ак-Мечети в 1853 году, Оренбургская пограничная линия была перенесена на Сыр-Дарью. Крепость, уже и до этого не слишком необходимая, стала совершенно не нужна. Крепостная ограда сдерживала развитие города и создавала ряд неудобств для жителей, ограничивая коммуникации, ухудшая проветривание в жаркое время и т. д.

Однако, несмотря на все неудобства и на то, что с 1845 года началось сооружение упомянутых выше степных укреплений, крепость сохраняли. Более того, в 1849 году даже уточнили эспланадную линию вокруг крепости, собираясь привести эспланаду в точное соответствие с положением, то есть снести все, что оказывалось ближе 130 саженей от крепости. Под снос попадала значительная часть Голубиной слободки, особенно в районе Чернореченской улицы, где черту провели почти до склона. Генеральный план, на котором показан весь предполагаемый снос, был «Высочайше утвержден» в октябре 1850 года, хотя вряд ли для кого было не ясным, что и сама крепость-то не нужна. Но такова уж чиновничье-бюрократическая машина: раз есть крепость, она должна быть устроена по всем правилам, даже вопреки смыслу. К счастью, все так и осталось на бумаге, а через десять лет уже официально встал вопрос о ликвидации крепости.

Началось с того, что в феврале 1859 года последовало «Высочайшее соизволение» на отношение генерал-губернатора А. А. Катенина к военному министру о срытии некоторых куртин крепости. То есть крепость оставалась, но отрезки вала между некоторыми бастионами решили срыть. Мотивировалось это устранением в городе «тесноты и сгущения воздуха» и «для доставления свободного сообщения с окружающими его предместьями». Предполагалось срыть три куртины: две симметричные друг другу с восточной и западной стороны крепости на участках между улицами Петропавловской и Гостинодворской, и куртину, где были Уральские ворота. Сами ворота решили оставить «в настоящем их виде». Дело, однако, остановилось за отсутствием средств. По смете, составленной с расчетом на использование башкир, которым можно было платить поменьше, предусматривалось 4034 р. 16 коп. Таких денег у города не было, и городской голова Деев предложил в тех местах, где будет срыт вал, продавать участки на эспланадной площади под строительство и за этот счет производить работы. На это снова потребовалось испрашивать разрешение. К осени 1859 года составили смету на срытие и остальных куртин, причем плату башкирам «за урок» снизили с 15 до 10 копеек. Сменивший в 1860 году Катенина генерал-губернатор А. П. Безак предложил городской думе «составить подписку» на денежные пожертвования для срытия вала. По подписке собрано было 2853 р. 10 коп., при этом интересно, что дворяне, чиновники и разночинцы пожертвовали только 30 рублей.

Весной 1861 года начали срывать три первых куртины. На эти работы еще зимой была наряжена команда из 150 пеших и 4 конных башкир, с оплатой по 10 коп. Работа пошла, должно быть, довольно быстро, потому что уже 27 мая открылся аукционный торг на выломанный из куртины камень. Надо сказать, что две из трех куртин были с «каменною одеждою». К этому времени уже начали рассматривать вопрос об упразднении крепости вообще. С таким предложением обратился гражданский губернатор Е. И. Барановский по своей линии в Министерство внутренних дел. Военные, со своей стороны, предложили, упразднив крепость, устроить с восточной стороны города цитадель, что было утверждено в мае 1862 года. А 11 июня вышел указ об упразднении Оренбургской крепости. В связи с устройством цитадели предписывалось оставить три бастиона с восточной стороны, так как «они не препятствуют расширению города и могут быть полезны для прикрытия находящихся внутри их строений» и потому, что «от оставления этих бастионов сократятся несколько расходы на срывку верков крепости». Проектировалось строительство казарм, здания которых существуют и сейчас. При этом генерал-губернатор указывал, чтобы «не дозволять строить и в черте 130-саженного разстояния от цитадели, не дозволять починять находящиеся ныне строения в так называемом казачьем Форштадте».

По проекту застройки бывшей эспланады против Сакмарских и Чернореченских ворот следовало оставить широкие улицы, которые затем предполагалось превратить в бульвары. Пространство оставили свободным, но только с одной стороны оси улиц. Сейчас в этих местах сквер у Дома Советов и сад им. Фрунзе.

Срытие вала и разборка ворот продолжались каждый год по пять месяцев, начиная с мая. Число башкир, привлекавшихся на эти работы, все увеличивалось. На 1864 год, последний год производства работ, требовали уже 470 башкир «при 15 урядниках и двух телегах с лошадьми». Так закончилось существование Оренбургской крепости. Остатки вала сохранялись еще долго, часть Неплюевского бастиона даже до 1950-х годов.