— …Злыдень пысюкатый! Да чтоб у тебя, падла, сраку заклало! Вышкребок патлатый! Я ж тебе!..

Я судорожно забилась, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха. Ледяная вода заливала нос, обжигала горло, разъедала глаза, я стала вырываться, пытаясь освободиться от безжалостной хватки Антона. Он держал мою голову под водой в глубоком тазу для умывания и безбожно ругался. Наконец рывком, за волосы вздернул меня, и я закашлялась.

— Прекрати!.. — прохрипела я.

— Очухалась? — спросил Антон. Его искаженное гневом лицо покраснело, верный признак сильного волнения.

— Да, — я откашлялась пустой водой, пытаясь собрать воедино разбегающиеся как тараканы мысли. Было очень холодно. — Не ругайся так, веди себя как подобает высокородному…

— Ах, прости! Я так огорчен и разочарован недостойным поведением господина инквизитора, что… Что самолично прибью эту дупу пысюкату!

Я поморщилась. Растерла лицо, пытаясь восстановить кровообращение. Немилосердно клонило в сон, мысли путались, язык еле ворочался.

— Что с судом? Который уже час?

— Суд давно начался. Не смей засыпать!

— Я только чуть-чуть… Немного подремлю и пойду, честно… — я добралась до дивана и попыталась укрыться. Мантией. Его мантией? Что она здесь делает?

— Не смей, сказал! — Антон встряхнул меня и стал шлепать по щекам. — Не спи! Тебе нельзя! У тебя суд! Слышишь?

— Прекрати! — я попыталась разозлиться, но получалось плохо. Все воспринималось как в тумане, но я уже вспомнила, что сделал красавчик. Встала на ноги, пошатываясь от слабости в ногах. — Пошли. Пошли надерем ему задницу… Как ты там его назвал? Напомни мне потом, чтобы я заказала этому злыдню патлатому проносное.

Возле зала судебных заседаний я замерла, отжала волосы, постаралась оправить платье. Ох, и напрасно я не воспользовалась грибным эликсиром. Рана на спине не была опасной, но доставляла мучений. Но после единожды использованного эликсира демон грибной колдуньи, казалось, прочно поселился в моей душе, и я опасалась всерьез, что когда-нибудь…

— Антон, как только я начну допрашивать помчика, возьмешь Пиону, покинешь с ней зал суда и не вернешься, пока… Пока все не закончится. Понял?

Мальчишка неуверенно кивнул.

— Хриз, ты задумала что-то опасное?

— Не волнуйся, будет весело, — улыбнулась я, раздумывая над тем, что вид у меня должно быть ужасный. Тем лучше. Скоро бледный вид будет и у остальных. Толкнула дверь и вошла в зал с гордо задранной головой, невольно копируя Пиону в ее глупом упрямстве.

Мое появление произвело фурор, можно было даже не сомневаться. Председательствующий в суде отец Валуа замер на полуслове и уставился на меня с недоумением. Громко всхлипнула Пиона, глядя на меня коровьими глазами. Я уже сто раз пожалела, что наговорила ей гадостей про красавчика. Поначалу меня забавляла ее жалость к несчастной хозяйке, преследуемой похотливым инквизитором-садистом, но потом чрезмерная забота и причитания стали не на шутку раздражать. Я прокашлялась, горло все еще раздирало от холодной воды и винного привкуса, и заявила с самым невозмутимым видом:

— Простите за опоздание, ваша честь. Появился неожиданный свидетель по делу, и мне пришлось…

— Вы можете пройти, госпожа Хризштайн, — торопливо перебил меня судья. — Но ваше место уже занято.

И он кивнул в сторону защиты, где рядом с поверенным Цомиком сидел красавчик. Какого демона? Как он там оказался? Мерзавец взглянул на меня удивленно, потом поджал губы и виновато отвел глаза в сторону, пытаясь игнорировать. Ну уж нет.

— Ничего, ваша честь. Я думаю, мне хватит места.

Я спокойно прошествовала к скамье защиты и плюхнулась прямо между поверенным и застывшим каменным изваянием инквизитором, плечом к плечу. Кысей тут же вскочил, как ошпаренный, и заявил:

— Ваша честь, я не думаю, что госпожа Хризштайн в том состоянии, чтобы продолжать заседание. Мне кажется, она пьяна. Думаю, стоит перенести…

Я тоже встала, положила ему руку на плечо и силком усадила на место.

— Меня трогает забота господина инквизитора, однако, смею уверить, со мной все в порядке.

Отец Валуа снял очки и посмотрел на меня внимательным взглядом.

— Вы странно выглядите, госпожа Хризштайн. Вы уверены, что в состоянии?..

— Уверена. Не обращайте внимания на мой вид, просто жарко, вот решила освежиться, — и я как ни в чем не бывало откинула с плеч мокрые волосы, брызги с которых полетели прямо на бумаги красавчика. Он досадливо поморщился, отодвинулся от меня и убрал подальше свои документы.

Я склонилась к законнику и раздраженно поинтересовалась.

— Господин Цомик, что делает инквизитор на стороне защиты?

Старичок смущенно хмыкнул, потом пояснил:

— Когда вы не появились в зале суда, господин Тиффано с уверенностью заявил, что вас можно не ждать. Заявил о том, что не поддерживает обвинение. И вспомнил параграф церковных изложений, забавный прецедент, должен вам сказать, право, он достоин упоминания в моих…

— Перейдите к делу, пожалуйста! — перебила я его.

— Так а я о чем? — обиженно надулся законник. — В церковных процессах, где обвинением выступает Святая Инквизиция, она имеет право назначить своего представителя на сторону защиты. Принудительно. Старая норма, давно уже никто не пользуется. Но, увы, действует до сих пор, я не смог опротестовать. Думаю, что…

— Моего свидетеля вы заявили?

— Нет еще.

— Вот и отлично. Вызывайте сейчас.

Я откинулась на спинку скамьи, разглядывая, как обвинение в лице толстяка кардинала с гневной патетикой вопрошает у текущего свидетеля, бордельной девки, как она могла терпеть нездоровые, богопротивные пристрастия обвиняемого. Все пошло коту под хвост! Весь мой план, тщательно выверенный узор интриги оказался грубо разорванным этим гаденышем, и теперь только и остается наспех сшивать концы с концами, сметывая все грубой ниткой. Я бросила взгляд на карандаш, который держал Кысей, нервно постукивая им о стол, и некстати вспомнила горячую руку у себя на груди, робкое прикосновение губ… Да чтоб тебя разорвало и бросило! Я тебе устрою веселье, обхохочешься. Нагло развалилась на скамье, заставив Кысея еще больше потесниться и едва сдерживая желание грубо спихнуть его со скамьи. Госпожу Розмари уже вызывали, поэтому я не смогу допросить и вскрыть ее неприглядные делишки с воягом Наварро, которому она продавала информацию, а значит вояг Хмельницкий лишился еще одного козыря против своих врагов. Не смогу вызвать Пиону для допроса, чтобы очернить обвинение и поиграть на нервах у инквизитора. Капитан Лунтико уже дал показания, поэтому я не смогу поинтересоваться, откуда у скромного капитана городской стражи появились деньги на посещение дорогого борделя, и почему он так удобно оказался там в момент убийства. Но самое главное, я не смогу повесить убийства Серого Ангела на скромную экономку борделя. А вот это очень плохо.

Я должна была сразу заподозрить, слишком разительным было фамильное сходство этой сухой чопорной дамочки и высокомерного кардинала. Они даже губы поджимали с одинаковым выражением лица. Интересно, кардинал действительно думал, что я не пойму, кто его источник информации в борделе? Подкинуть часть ворованных денег и пару страниц из приходской книги в комнату экономки, а потом сообщить о своих подозрениях сводне, было таким пустяком, что стыдно сказать. Интересно, что она с ней сделала? Хотя думаю, что экономки уже давно нет среди живых. Но вряд ли это она убила своего брата. Походка того человека, что прошел мимо меня, определенно была мужской. Но упустить такой шанс свалить все на нее — не прощу! Я так задумалась, что пропустила, как законник вызвал свидетельствовать Матильду.

Господин Цомик кивнул мне, и я встала со своего места, не удержавшись от маленькой подлости — обходя инквизитора наступить ему на ногу.

— Как вас зовут?

— Матильда Эрих, — тихо сказала старая женщина, испуганно глядя на меня.

Я ободряюще ей улыбнулась и попросила.

— Говорите, пожалуйста, громче, Матильда. Вам нечего бояться.

Она послушно кивнула, робко улыбнувшись в ответ, и кинула жалостливый взгляд на Николаса.

— Вы знаете Николаса Иптискайте?

— Да, я знала его еще ребенком, его и Елену.

— Расскажите, что случилось сорок лет назад, когда была убита его мать.

— Возражаю, ваша честь! Как это может быть интересно суду? — взвился кардинал Блейк.

Я проигнорировала вопрос. Вместо меня поверенный Цомик тяжело поднялся со своего места и парировал:

— Ваша честь, защита считает необходимым выяснить подробности смерти Елены Иптискайте, что слишком похожи на рассматриваемые убийства.

Отец Валуа скривился, но все же кивнул.

— Продолжайте.

— Что тогда случилось, Матильда?

— Елена на сносях была. Жила с сыном во флигеле при борделе, там же и обшивала девок этих гулящих. В тот день одна из них к ней прибежала, спрятаться от пьяного клиента. Только он следом пришел, стал Елену допытывать, где девка. А она молчит. Он ее, бедолашную, ножом в живот ударил. Ушел, а Николас все видел, под кроватью прятался. Елена еще живая, и дите живое, наружу просится…

Старуха замолчала, давясь слезами, и я подала ей стакан воды.

— Продолжайте, Матильда.

— Девка убежала, а мальчик остался. Елена сына просить стала, чтобы помог ей. Ножницы подал. Дите ведь еще спасти можно было. Сама она умирала уже, а дочку спасти хотела…

Лицо инквизитора стало белее мела, он вцепился в карандаш так, что побелели костяшки пальцев. Слушая Матильду, я подошла к столу защиты и не без усилия отобрала у него карандаш. Он удостоил меня лишь невидящим взглядом, явно находясь под впечатлением тихих слов старухи, звучавших оглушительно громко в притихшем зале.

— … Так я и застала их, Елену в луже крови и Николаса, качающего на руках малышку. Но девочка уже мертва была. А у Николаса… Ни единого темного волоска на голове, весь поседел…

— То есть вы утверждаете, что Николас не убивал свою мать?

— Не убивал, — твердо ответила старуха. — Это все тот помчик окаянный. А Николас всего лишь помог матери разрешить от бремени. Пусть и таким страшным образом!

— Вы упоминали в нашем разговоре, что Елена еще потом в себя пришла?

— Да, совсем ненадолго. Она сквозь забытье напевать стала, ту колыбельную, что постоянно пела, пока с дитем ходила. Все спрашивала, сынок или дочечка? Ну как я могла ей правду сказать? Я и соврала, что девочка жива…

Она крепко сжала стакан трясущимися руками. В зале стояла такая мертвая тишина, что было слышно, как ее зубы стучат о стакан, она расплескала половину. Я покрутила в пальцах карандаш, постучала им о свидетельскую стойку, привлекая ее внимание.

— Вы можете продолжать?

Матильда горько всхлипнула и подняла на меня полные боли глаза.

— Могу, — прошептала она.

— Как называлась та колыбельная, вы помните?

Старуха кивнула и очень тихо произнесла:

— Колыбельная Мертвых земель.

— Спасибо. У меня нет вопросов.

Кардинал Блейк потоптался в нерешительности, но тоже промямлил, что не имеет вопросов. Люди в зале перешептывались, особо чувствительные дамы даже всхлипывали. Матильду отпустили на место, а я вернулась на свое, задержавшись подле красавчика. Наклонилась к нему и шепнула на ухо:

— Весело, правда? То ли еще будет…

Какие у него прекрасно очерченные скулы, когда он злится. Кысей скинул мою руку с плеча и прошипел:

— Оставьте меня в покое!

К сожалению, я не чувствовала теперь его эмоций. Клятый алкоголь притупил начисто все ощущения, а еще меня продолжало клонить в сон. Это может вызвать непредвиденные осложнения со следующим свидетелем.

Поверенный Цомик с моей подачи заявил о повторном вызове Николаса Иптискайте, в связи с открывшимися обстоятельствами. Отец Валуа задумчиво поглядывал в нашу сторону, явно недоумевая действиям защиты.

Николаса провели за стойку, он был одет в мужской костюм, парик ему тоже не разрешили надеть, поэтому он затравленно оглядывался по сторонам, грозя в любую секунду соскользнуть в истерику. В таком состоянии я едва ли смогу достучаться до его внимания. Поэтому я взяла у Антона заранее приготовленный парик и женский бурнус.

— Накиньте, Агнесс, и можете надеть парик.

— Я протестую! Зачем защита устраивает цирк из судебного заседания, заставляя свидетеля переодеваться в женское?

Только Николас уже не слышал, он схватил парик и плащ, и через минуту его лицо разгладилось, ушло напряжение, осталась лишь легкая неуверенность.

— А его никто не заставляет, ваша святость, — парировала я. — Вы позволите продолжить?

Отец Валуа кивнул чуть насмешливо. Он явно даже не подозревает, какую ловушку я приготовила. Для всех. Если раньше я просила вояга настоять на закрытом заседании, чтобы избежать лишней опасности, то теперь мне было абсолютно все равно, что может произойти.

— Агнесс, вы помните свою мать?

На лице несчастного отразилось сомнение. Он покачал головой.

— Не знаю, она умерла, когда я родилась…

— Простите, — с деланным сочувствием потупилась я. — Но Матильду вы помните?

Я кивнула в сторону старой женщины, она робко улыбнулась своему воспитаннику.

— Да, тетушку Матильду помню, я всегда ее навещаю, когда выдается свободное время…

— Она рассказывала вам про маму? Какая она была? Вам разве не было интересно?

Николас пожал плечами и промолчал.

— Вы знаете, что ваша мама очень любила шить? У нее хорошо получалось…

Он кивнул и улыбнулся, глаза слегка затуманились.

— Да, я тоже шью. Тетушка говорит, что это у меня от мамы.

— Как здорово, — протянула я, вновь подходя к столу защиты и вытаскивая заранее припасенную подушку. Красавчик проводил меня недоуменным взглядом.

— Ваша мама пела вам колыбельные?

Николас покачал головой.

— Я не помню, я же сказала…

— Напомнить одну? Ваша мама пела ее, пока ждала свою дочечку, — ничуть не смущаясь, я задрала подол платья, благо оно было свободно от груди, и засунула подушку, придерживая фальшивый живот. — Вот так, да? Она напевала ее, пока работала, пока кроила ткань, — следом выдернула из сумки кроваво-алый атлас, вытащила ножницы, облокотилась на свидетельскую стойку, начала медленно резать ткань. — Помните? Она напевала вот так…

— Прекратите этот балаган! — заорал кардинал, вскакивая с места, но уже было поздно. Поднялся шум, недоуменные перешептывания и отдельные громкие выкрики. Отец Валуа пытался призвать к порядку, стуча судейским молотком по трибуне, но его никто не слушал. Но всех перекрыл Николас. Его лицо поплыло, он схватился за голову и стал монотонно раскачиваться, громко повторяя:

— Сынок или дочечка? Сынок или дочечка? Сынок или дочечка?..

Я отложила ножницы в сторону, взяла его за подбородок и заставила сфокусировать на себе взгляд:

— Николас, вы меня слышите? Вы помните свою мать? Вы помните колыбельную? Или мне повторить? — и я переспросила еще жестче. — Повторить?

— Нет, — всхлипнул Николас, его голос стал тонким и детским. — Не надо, тетенька, пожалуйста, не надо.

Я погладила его по голове, успокаивая.

— Не плачь, Николас. Расскажи мне про того дядю, который тебя обидел.

Николас шмыгнул носом, вытер его рукавом плаща, опустил голову совсем низко.

— Он ругался. Плохо ругался. Схватил маму за волосы, я хотел вылезти, а она не пустила.

— Знакомая мамы?

— Да. Дядька злой. Он нож со стола взял, страшно было, я глаза зажмурил…

Николас схватился за волосы в отчаянии и дернул что есть силы, сорвав с себя парик. Застыл, недоуменно разглядывая его в своих руках. Редеющие седые волосы смешно растрепались у него на голове и торчали дыбом. Но я уже видела дрожащий маревом силуэт маленького испуганного мальчика за его спиной. Пока только я. Но я заставлю и других увидеть его.

— Почему мама не встает? Она должна встать! Мамочка! Проснись! — он закрыл уши руками, словно спасаясь от страшного шума. — Я не хочу, мама! Не могу… Мне страшно, не надо…

Его лицо застыло в страшном искаженном мгновении прошлого, глаза стали пустыми.

— У меня больше нет вопросов к свидетелю, ваша честь, — я поклонилась отцу Валуа, не удержавшись от нотки торжества в голосе. Слегка кивнула сидящему в зале Отшельнику, которому не смогла отказать в удовольствии дать услышать мой голос. Он церемонно наклонил голову и бесшумно зааплодировал.

Я прошла на свое место, словив настороженный взгляд законника. Старый плут наконец понял, с кем имеет дело. Ну что же, это к лучшему, не будет лишнего искушения обмануть меня.

— Обвинение? — спросил севшим голосом судья, обращаясь к кардиналу. Тот покачал головой. — Я не понимаю линию защиты, госпожа Хризштайн, но если вы закончили, то…

— Нет, — вдруг вылез с возражением инквизитор, поднимаясь со своего места. — У Святой Инквизиции в моем лице есть вопросы, ваша честь.

Я перехватила его за запястье и больно сжала, потянув вниз.

— А ну сядьте на место!

Красавчик легко скинул мою хватку, даже не обратив внимания. Не дождавшись согласия судьи, он прошел к свидетельской стойке и склонился над застывшим Николасом. Какого демона он влез? Ведь опять все испортит, мерзавец!

— Вы — опасная женщина, госпожа Хризштайн, — прошептал мне поверенный.

— Только для врагов, господин Цомик, — сквозь зубы ответила я, наблюдая, как инквизитор прожигает взглядом Николаса. — А моим союзникам опасаться нечего. Вы ведь на моей стороне, не так ли?

— Не сомневайтесь, госпожа, — законник едва заметно усмехнулся.

— Николас, это вы убили девушек госпожи Розмари? — спросил инквизитор, не отрывая от него взора. — Лиену, Изабеллу, Ивонну. Это вы сделали?

Лицо Николаса не дрогнуло, он никак не реагировал на слова красавчика. Зато я успокоилась и откинулась на скамье, чуть прикрыв глаза. Демон, только бы не уснуть, пока инквизитор будет терзать бесполезными вопросами Николаса.

— Вы их помните, Николас? Вы жили с ними под одной крышей, в борделе, шили для них, как шила ваша мать! Вы меня слышите?

Находясь в точке невозврата, в том мгновении, когда он переступил границу дозволенного и потерял свою душу, Николас-мальчишка просто не в состоянии осознать текущую действительность, как бы не старался инквизитор. Словно сон, который ты видишь сквозь явь, не в силах проснуться и прогнать… Господи, как же хочется спать…

— Господин инквизитор, довольно, — прервал наконец красавчика судья. — Вы же видите, что свидетель не в себе. Зачем его мучить вопросами.

— Как вы заставили их двигаться после смерти? Это же вы сделали! Как? Отвечайте! — Кысей не выдержал и схватил Николаса за плечи, стал трясти в попытках поймать ускользающий пустой взгляд двоедушца.

— Довольно, я сказал! — стукнул судейским молотком отец Валуа, и я открыла глаза, сбрасывая липкие оковы пьяной дремы. — Допрос свидетеля окончен, проводите его на место.

Он кивнул приставленному к Николасу душеведу из Академии, который тут же, особо не церемонясь, подхватил за шкирку несчастного и провел к скамье. Николас еле передвигался, поэтому, к счастью для меня, душевед усадил его в передний ряд скамей. Вот и отлично, не придется далеко обращаться.

— Если у стороны защиты больше нет свидетелей, то я…

Я больно ткнула законника локтем в бок, тот встрепенулся, зашуршал бумагами.

— Есть, ваша честь. Мы вызываем для дачи показаний нашего подзащитного, помчика Прошицкого, — поверенный покосился в мою сторону с сомнением, потому что его свидетельства мы заранее не обсуждали. — Опрос проведет госпожа Хризштайн.

Кысей сцепил зубы так, что его скулы побелели, провожая взглядом помчика, что важно прошествовал за свидетельскую стойку. Как же ему к лицу, когда он злится. Тогда его смуглая кожа немного бледнеет, лишь на щеках появляется гневный румянец, глаза становятся совсем бездонными, оттененными ресницами, такими длинными и пушистыми, что невольно начинаешь завидовать… Демон, я чуть не полезла его потрогать! Впрочем… Почему и нет? Придвинулась ближе и прошептала на ухо:

— Это просто преступление, с такой внешностью — идти в инквизиторы и давать глупые обеты. Держу пари, что на поприще душеведа вы бы стали местным любимцем у всех дамочек этого городка, они бы сами бегали за вами…

Его дыхание заметно участилось, но он продолжал меня игнорировать. Поэтому я совсем уже неприлично близко склонилась, мои губы почти касались его уха.

— Когда вас исключат из сана, приходите ко мне. Возьму на содержание. И могу замолвить за вас словечко перед…

— Из сана невозможно исключить…

— Госпожа Хризштайн! — резкий окрик судьи. — Вы собираетесь допрашивать подсудимого…

— Потому что из сана извергают, госпожа Хризштайн.

— …Или будете продолжать неприлично шептаться с господином инквизитором?

— Хотя ваше невежество меня уже не удивляет. Как и ваша пошлость. Отодвиньтесь, от вас несет спиртным, — закончил Кысей.

Я снисходительно похлопала его по плечу и поднялась.

— Простите, ваша честь, просто надо было обсудить с господином инквизитором… мм… дальнейшие действия, — пьяно улыбнулась, вкладывая в свои слова побольше пошлых намеков, понятных лишь красавчику.

— Назовите свое имя и титул.

— Помчик Прошицкий. Штефан Прошицкий.

Помчик держался очень уверенно, с присущей знатному вельможе надменностью. Я улыбнулась, но тут отец Валуа перегнулся через судейскую трибуну, окинул мой фальшивый живот непонимающим взглядом и спросил:

— Госпожа Хризштайн, вы не хотите прекратить балаган с беременностью?

— Нет, не хочу, — отрезала я, демонстративно поправляя чуть съехавший живот, и вернулась к помчику. — Вы знаете, в чем вас обвиняют?

— Да.

— Вы убивали девушек?

— Нет, — очень твердо и почти искренне. Пусть.

— Вы слышали историю Николаса Иптискайте?

— Впервые узнал на этом процессе, — мотнул головой мужчина.

— Как вы думаете, Николас сказал правду?

Помчик нахмурился, мой вопрос поставил его в тупик.

— Не знаю, — наконец решил сказать правду.

— Как вы думаете, женщина, которая получила удар ножом в живот, истекающая кровью, она в состоянии сама себе вспороть живот, чтобы разрешиться от бремени?

Он поморщился от неприкрытой жестокости моего вопроса, но опять пожал плечами.

— Понятия не имею.

— А после того, как разрешилась, как думаете, она в состоянии не только придти в себя, но еще и напевать колыбельную?

В зале зашептались. Отец Валуа нахмурился, а инквизитор наконец поднял голову и удостоил меня внимания.

— Я не знаю.

— Маленький мальчик, на глазах у которого только что жестоко убили мать, как думаете, он мог сойти с ума?

— Я протестую, ваша честь. Госпожа Хризштайн вынуждает свидетеля делать предположения.

— Возражения приняты. Сторона защиты, сформулируйте вопрос иначе. Или перейдите к следующему.

Я послушно кивнула.

— Тогда я сама сделаю предположение, ваша честь. Женщина, каким бы сильным ни был материнский инстинкт, едва ли бы пришла в себя после рассечения брюшной полости и матки, с массивной кровопотерей. Вот заключение профессора Гиршем из Академии по результатам вскрытия из старых архивных материалов убийства Елены Иптискайте. А уж тем более она не была бы в состоянии говорить или петь. И мальчик Николас едва ли бы смог сохранить душевное равновесие после увиденного и сделанного. Он сошел с ума, я утверждаю это совершенно точно. Более того, я намерена доказать, что именно тогда он превратился в колдуна. Мальчик настолько сильно хотел, чтобы его мама ожила, что заставил мертвое тело ожить ненадолго и спеть то последнее, что он слышал — колыбельную Мертвых земель.

Я помолчала немного, ожидая возражений со стороны обвинения или самого судьи, но их не было. Отец Валуа прекрасно понимал, что пока у меня ничего нет, кроме голословных предположений. Но в моем рукаве еще есть козыри.

— Помчик Прошицкий, вы знали, что Лиена была беременной?

Он замялся ненадолго, но потом кивнул.

— Да, знал.

— Вас это беспокоило?

— Я не понимаю, к чему вы клоните…

— Живот уже был заметен, верно? Доставлял некоторые неудобства, правда?

— Ах, это. Ну на самом деле, не особо, просто…

— Просто вас раздражало, как она себя вела? Стала на что-то намекать или требовать?

— Нет! Ничего подобного! — у него хорошо получалось лгать. Отец Валуа ловил каждое слово, очевидно недоумевая, зачем мне топить вельможу вояга.

— Что случилось в тот день? Вы пришли развлечься, усталый, злой, а она… Что она сделала? Стала опять ныть, верно? Капризничать? Отвернулась от вас, надулась, а потом и вовсе перестала замечать, да? Наверняка стала гладить свой округлившийся животик и напевать, верно? Вы не помните, что она пела?

Лицо помчика побелело от ужаса.

— Откуда вы?.. Ничего этого не было! — заорал он исступленно. — Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы!

— Она пела колыбельную Мертвых земель, готова поспорить, — улыбнулась я, ничуть не смущенная его гневом, и начала гладить свой фальшивый живот. — Что вы сделали? Схватили нож? Ударили? И она наконец заткнулась, верно?

— Прекрати, сука! — помчик уже не помнил себя от ярости, он полез на меня с кулаками, я отступила в притворном страхе, поближе к Николасу, обернулась к нему.

— Сынок, ты не смотри, ладно? — прошептала ему, уворачиваясь от озверевшего помчика. Стражник наконец проснулся и заломил руки распоясавшемуся вельможе, вернул его обратно за стойку, сковав его запястья тяжелыми металлическими браслетами. Помчик меня больше не интересовал, я смотрела только на Николаса. Теперь мне надо сойти с ума вместе с ним еще раз.

— Я утверждаю, что помчик Прошицкий пырнул ножом девку Лиену. Но не он творил богопротивное колдовство. Николас Иптискайте стал случайным свидетелем и покорным участником кровавой трагедии в прошлом…

Мысли притупились, остались только чувства. Я смотрела на Николаса-мальчика немигающим взглядом, заново вспоминая весь ужас пережитого. Я не теряла мать, у меня ее не было с рождения, но зато теряла собственное дитя, поэтому я смогу.

— … Он сошел с ума, погубил свою душу в отчаянном желании оживить свою мать. Однако после смог подавить демона в себе…

Я вымученно улыбнулась призрачному силуэту испуганного мальчика с бездонными глазами. Он наконец обратил на меня внимание.

— … Смог подавить, как казалось, навсегда. Но в тот страшный день Николас стал свидетелем новой трагедии, так разительно похожей на его собственную. Думаю, Агнесс в его теле настолько сильно привязалась к Лиене, так сопереживала ее беременности и ждала дитя, что убийство девушки, которое, уверена, она видела своими глазами, стало толчком для возвращения демона…

Невыразимая пустота под сердцем, неразрешимое бремя, что разрывает пополам, смертная тоска по нерожденному дитю — все это я щедро швырнула в демона-мальчика, ощущая, как он питается моим безумием, становится все более плотным и осязаемым.

— … Демон стал просыпаться. Теперь в его искаженном сознании помчик ассоциировался с тем пьяным мерзавцем, что убил его мать. Каждый раз, когда Николас становился свидетелем сцен жестокости, например, финальной сцены «Прекрасной Лорелей», его демон подымал голову и требовал, требовал повторить единожды сотворенное…

Дыхания не хватало, я уже говорила с трудом, боясь, что в какой-то момент рухну вслед за демоном в такую манящую бездну. Там ничего нет. Нет боли, страданий, отчаяния и тоски. Я взяла со стола ножницы, те самые, запятнанные кровью жертв, протянула Николасу, а на самом деле смотрела на демона.

— … И тогда он брал ножницы. Вот эти. Возможно, те самые, которые были у его матери. Николас-мальчик так отчаянно хотел спасти девиц от страшной участи потерять нерожденное дитя, что вспарывал им живот и оживлял их, заставляя напевать эту страшную колыбельную…

Строгое требование отца Валуа повернуться к нему лицом, прекратить досужие домыслы, угроза наказания за неуважение к суду, неотрывный взгляд инквизитора, который напрягся, почувствовав в отличие от остальных опасность, досадно белеющие лица Антона и Пионы, которым я строго приказала покинуть зал, а они все равно остались, идиоты… Все было как в тумане. Демон схватил ножницы вместо Николаса и вдруг швырнул их в меня. Я ухватилась за фальшивый живот, чувствуя, как рвется ткань платья, а следом вспарывается подушка, и отчаянно зашептала, упав на колени:

— Сынок, не надо. Накажи того дядю, это он сделал мне больно, слышишь? Это он заставил тебя плакать. Он, слышишь, он убил твою сестричку, твою бедную Агнесс…

Демон взвыл от ярости, нестройно охнули присутствующие, заметившие наконец его призрачный образ, что ринулся к помчику. Тот как раз выскочил из-за свидетельской стойки, чтобы увидеть происходящее. Я не видела, не в силах пошевелиться и оторвать взгляда от полных безумия глаз Николаса, в которых меня неумолимо затягивала бездна. Не видела, я только слышала, слышала, как ножницы впились в плоть помчика с противным хлюпающим звуком, как он страшно закричал, когда они стали кроить ему живот, женские вскрики в зале, глухой стук чьего-то обморока, потом острый терпкий запах свежей крови, густо приправленный вонью дерьма и мочи от рассеченных внутренних органов. Я силилась улыбнуться клятому торжеству справедливости, но ничего не выходило. Пропали все ощущения, время замедлилось настолько, что я слышала, как ужасающе медленно, с невообразимым грохотом осыпаются песчинки в старинных песчаных часах. Начала шептать молитву, но демон уже обратился ко мне, заставляя вместо нее напевать проклятую колыбельную, что вязла на зубах и отдавала горечью во рту. Видела, как тягуче плавно начал подниматься с места инквизитор, как медленно расширились его зрачки от осознания присутствия демона, как словно в густом сиропе он огибает стол защиты, как неторопливо тянется его рука к эфесу клинка, как воет обнажаемая сталь… Но он все равно не успеет, демон испил крови и не остановится, подгоняемый уже моим безумием. Он начнет убивать, ведомый ненавистью и злобой, которые не сдерживает затуманенный алкоголем разум, соскользнувший в бездну. Демон зарычал и обернулся к инквизитору… Мне надо остановить его. Любой ценой. Изуродованный моим восприятием, донесся растянутый во времени крик-стон Матильды, причудливо меняющий тембр и тон.

Я вцепилась в прутья высокого кованного ограждения монастыря, отделяющего меня от привычной вольной жизни. Ненавижу всех! Пустым взглядом проводила ни разу не оглянувшуюся бабку и ненавистную мачеху. Чтоб они сдохли! Медленно и мучительно! Я стояла так, пока не окоченели на осеннем холоде пальцы, намертво примерзшие к прутьям. И тут напротив меня возникла Хенрика. Еще одна мерзкая предательница, что бросила меня! Ненавижу ее! Она застыла, потом всхлипнула:

— Девочка моя! Ты же меня помнишь? Я так рада, что ты здесь. Я смогу тебя видеть, хотя бы изредка…

— Пошла прочь, холопка! Ненавижу!

В ее глазах стояли слезы, она улыбнулась мне ненавистной жалкой улыбкой.

— Ты прости меня. Отослали меня сразу после твоего дня рождения. Даже проститься с тобой не смогла тогда… Прости меня, дочечка…

Ненавижу, когда меня жалеют. Я сцепила зубы, сдерживаясь от желания вцепиться ей в лицо. Она вдруг протянула руку через прутья и робко погладила меня по встрепанным волосам, потом коснулась теплой ладонью ледяных пальцев, согрела их дыханием.

— Ты прости, слышишь? Прости, что крохой так мало тебя обнимала, больно мне было тебя видеть, ведь мой… Прости меня, что ты уже такая взрослая…

Ее неловкая ласка вдруг расколола каменный панцирь моей души, он пошел трещинами, из которых стало сочиться кровью и болью. Глаза защипало, соленая дорожка обожгла щеку, странно защипало в носу, облик Хенрики поплыл…

Демон-мальчишка застыл с занесенными ножницами перед инквизитором, заскулил от боли, не в силах справиться с брошенным в него болезненным воспоминанием, потом захныкал тонким детским голоском, размазывая кровавые слезы по щекам. Я вздохнула так глубоко, что закружилась голова, кровь из носа закапала на безобразное белое платье, оставляя на нем причудливый узор алых лепестков. Сознание погасло.