Запряженный в легкий тарантас мерин наконец вышел на большую поляну, остановился у дома с длинным двором.

— Спасибо, Семен, выручил. Пешком не дошел бы до ночи. Своя лошадь что-то захромала.

— Заходи, чаем с медом угощу, — пригласил Федор Иванович возчика.

Светловолосый парень молча распряг гнедого, этим как бы показывая: как же, зря ли столько верст гнал?

Пикшенский кордон, как называли обход Пичинкина во Львовском лесничестве, построили лет десять назад. Именно тогда Федора Ивановича пригласили в лесничество, сказали: «Ты в наших лесах бывалый капитан, а большому кораблю — большое плаванье».

Пришлось перейти на новое место: нос задерешь, не так тебя поймут.

Раньше Пичинкин со своей семьей жил в Инелейке, до которой отсюда километров двадцать. Леса там поменьше, дети ходили в школу в ближнее село — Барахманы, жена, Матрена Логиновна, в школе готовила обеды ребятишкам. Правда, новое место было получше: вокруг кордона растет сосняк, рядом Сура, на полянах коси сколько хочешь, отдохнуть тоже есть где. Об одном переживал Федор Иванович — нет поблизости школы. Жена, когда переехали сюда жить, днем и ночью ругала: в лесничестве тебя и за человека не считают — послали в такую глухомань, что ненароком Бабу-Ягу встретишь.

Как не переживай, но дело не оставишь… считай, Пичинкины всю жизнь провели в лесу. Сначала дед лесничил, потом — отец. И вот сам уже тридцать лет эту лямку тянет.

«Как-нибудь вытерпим», — успокаивал в первый год своих детей Федор Иванович. Сам не увидел, как те подросли и разлетелись. Аня живет в Саранске, Наталья — врач Кочелаевской больницы, Витя — мастер местного лесокомбината. Вот и сейчас сын приехал — перед домом остановился «Уазик».

Федор Иванович не успел выйти на крыльцо, как появился Виктор. И не один, а с ровесником.

— Познакомься, отец, — после приветствия обратился он к отцу и, повернувшись к гостю, добавил: — Это Макаров, ревизор министерства.

— Приехал — хорошо, — то ли от усталости, то ли от чего-то другого с неохотой ответил старший Пичинкин.

Гость протянул руку:

— Николай.

— Думаю, здесь не будет делать ревизию, — посмотрел исподлобья на сына Федор Иванович.

— Ты что, отец, такими словами мерина свалишь! Хорошо, что гость русский, не понимает…

— Когда нужно, и эрзянский поймет, — снимая с ног сырые сапоги, твердо сказал Федор Иванович. — И будто оправдываясь, прибавил: — Не обижайся, Коля, устал я. И вот еще что, — он повернулся к Виктору: — Тетя Лена Варакина сильно заболела.

— Тетя Лена? — растерялся Витя.

— Вчера при погрузке зерна позвоночник ушибла. Матери не говори, расстроится…

К ним подошел Сема Киргизов, который довез Федора Ивановича. Высокий, худой.

— Ну что, чаем напоишь? — обратился он к хозяину.

— Напою, как не напоить? — наконец-то пришел в себя Федор Иванович. — Все в голове перемешалось. Стареть, видать, стал, забыл…

— Мой дед поговаривал: «Кто молод, у того в голове копоть, а кто стар, тот всегда мудр…» Отдыхай, Иваныч, семеро детей не сидят у тебя на шее. Недавно Наталью, твою дочь, в больнице видел, она сказала: если, мол, увидишь моего отца, привези хоть разок в гости.

— Хватит болтать языком, айда заходи, — махнул рукой Федор Иванович и зашел в дом.

Матрена Логиновна жарила мясо, Витя помогал ей — чистил картошку.

Ему двадцать восемь лет. Еще холост. Дома все наказывают: приведи жену, не приведешь, сами сватов пошлют. Правда, прошлым летом появлялся с девушкой, кассиршей лесничества. Матрене Логиновне она сразу не понравилась. Высокая, с худыми ногами, как чибис летала по дому. Платье на ней было до колен, волосы крашеные, наполовину — черные. Перед сном невеста сама стала просить хозяйку: «Мы, Матрена Логиновна, с Витей постелем в коридоре, там попрохладнее».

Когда Витя вздремнул на диване, мать поняла: нет, это не будущая сноха. Она на первую жену бывшего петровского соседа, Кирилла Сыркина, похожа. Ту привозил он издалека. Матрена Логиновна до сих пор помнит: когда женщины спросили фронтовика, где нашел такую красавицу, Кирилл, смеясь, рассказал вот о чем:

«Иду, друзья, по городу Бузулуку, сердце ликует. Как не радоваться: война закончилась! Вышел я из госпиталя, а здесь — красавица навстречу. Куда, спрашивает, так спешишь, солдат? Как куда, говорю, домой. Отпустили меня после лечения».

Вновь пошел по улице. Девушка, чтоб ей неладно было, догнала и заговорила вкрадчиво:

— Солдат, а солдат, а на другой бой у тебя нет желания?

— Нет, — говорю, — мне эти бои уже по горло надоели.

Конечно, сразу не докумекал… Порой ведь как бывает: пока по голове не стукнут — не поймешь. Глазом моргнуть я не успел, а она уже мне на шею повесилась. Полюбился ты мне, говорит, и все. Только когда до дома доехал, узнал: в тот день она приехала на поезде из Уфы и пристала ко мне. И отправился я с ней на новый «бой».

«Красивая, — хвалили невесту Кирилла сельские женщины. — Колени вон какие белые — кроме калачей, видать, ничего и не ела».

— А почему им не быть белыми, — начинали смеяться и мужики, — не видели ее ни разу у колодца. Одно знает: днем и ночью с Кириллом играет.

Так, возможно, вышло и с Витей. «Какая та невеста, которая и себя не любит, — ругала Матрена Логиновна кассиршу, когда готовила обед. — Как сказать, не любит… Любит — сама постелила в коридоре».

Но как ни успокаивай себя, Вите пора жениться. У всех друзей есть семьи. Года ведь, как осенние поздние листья: сначала зеленеют-зеленеют, потом потихонечку начинают линять, и сами не опомнятся, как ветерок сорвет их, всех до единого.

Матрена Логиновна вновь заговорила о женитьбе.

— Николай, почему не привезли с собой невест?

— Каких невест? — удивился он.

— Тех, которые в лесничестве остались.

— А-а! — догадался ревизор. — Витьке и вправду пора жену приводить. У меня, Матрена Логиновна, уже двое детей.

«Смотри-ка, моложе Вити и уже двое, — позавидовала женщина. — И мне бы тоже внуков, — склонилась она над шипящей сковородкой. — Не зря говорят, без внуков старый человек — что лес без берез. Вышла бы Аня, старшая дочь, замуж где-нибудь поблизости — глядишь, внуки по нашему дому бегали. Сейчас за год один раз привозят Свету недели на три — вот тебе и вся радость. И внучка уже не маленькая — шесть лет, на коленях не удержишь. Лес ведь не село — затеряется в кустах — поди отыщи!»

В прошлом году чуть беда не случилась с ней… Тогда Матрена Логиновна оставила Свету у крылечка, сама с пустым ведром пошла за водой к ближайшему роднику. Вернулась — ребенка нигде не видно.

«Света! Света!» — стала она кричать на весь кордон. Та будто сквозь землю провалилась. «С собакой возится!» — подумала Матрена Логиновна. Зашла во двор, где находилась собака — внучки и там нет. «Вай, что наделала!!!» — заголосила бабка. Сама бегает вокруг дома, ищет. Наконец-то догадалась зайти под навес, где муж рыл новый погреб.

Света спала в недокопанной яме. Инешке, руки-ноги целы, такое горе настало бы — зять живьем сожрет. Нехороший он — это Матрена Логиновна поняла еще во время свадьбы Ани. В первую ночь уже бушевал — посуду перебил. Кричал, что не так Аня вела себя с парнями — каждому улыбалась за столом…

И потом не изменил характер: приедет с дочерью из Саранска, слова не промолвит, словно немой. Однажды Матрена Логиновна не удержалась и за ужином спросила: «У тебя, Толя, есть язык? Все молчишь да молчишь». Тот вскинул рыжую голову и коротко бросил: «Язык теряют те, кто живет в лесу, а я среди людей хожу», — и отвернулся. После этого вот уже три года не приезжает. И дочь заступается за него. Недавно, недели три тому назад, приехала с незнакомым шофером, скинула в багажник два мешка картошки, и обратно в Саранск. Матрена Логиновна даже спросить не успела: что, как… «Потом, потом!» — отмахнулась Аня и уехала.

Расти детей!..

Окунувшись в грустные думы, хозяйка даже не заметила, как пришел муж.

— А ты почему так долго? Обещал скоро вернуться, а сам будто в воду канул, — начала она его упрекать. Увидела, что усталый, смягчилась. — Не заболел? Смотрю, лицо у тебя что-то бледное…

— Побледнеешь, когда пешком ходишь! Спасибо ему, — Федор Иванович кивнул на стоявшего у порога парня. — На лошади довез. — Помолчал немного, спросил: — Узнала?

— Узнала, а как же! Сын Киргизова. Проходи, Сема, проходи, будь гостем.

— Давно приехали? — махнув головой в сторону передней, спросил Федор Иванович.

— Давненько. Все тебя ждали. Вместе, говорит, сядем за стол.

— Ты, Матрена, поставь самовар. Сему чаем с медом угостим.

— Сначала поешьте. На голодный желудок и мед покажется горчицей. Утром завтрак почему забыл? Яйца сварила, мясо…

— Спешил. Даже ружье забыл. Только вышел к Пор-горе — навстречу, с теленка, волчица. С оторванным хвостом которая. Забыла, в прошлом году, когда за орехами ходили, из-под ног выпрыгнула?

— Дальше что? — спросил Витя, стоявший у двери.

— Что? Нарвал сухой травы, зажег — и давай на нее кричать. Побежала лешая к Бычьему оврагу. Там, видать, ее логово..

— Садитесь, мясо остынет, — пригласила хозяйка.

После проводов Семы Федор Иванович надел старую фуфайку, вышел курить на крыльцо.

После зимней спячки растущие вокруг кордона березы распустили почки. Голосили птицы, на поляне трава, с которой на днях сошел снег, уже совсем зазеленела.

«Новая весна пришла, а с нею и новые заботы, — подумал Федор Иванович. — А весна — всему начало…»

* * *

Что и говорить, время летит быстрой птицей. Но птица прилетает вновь, а прошедшее уже никогда не вернется. Недавно, будто вчера, Федор Иванович был молодым. Отец, бывало, все учил его, как сохранить лес. Он умер, сейчас не знает забот — свое сделал, а вот ему, его сыну, продолжать его дело.

Федору Ивановичу неожиданно вспомнилось то зимнее утро, когда они с отцом попали в пургу. Было это в первые дни апреля. Тогда они ходили показывать соседнему колхозу делянку, которая находилась у Бычьего оврага. Хорошо, что туда легко проехать: сели на трактор — и на месте. Возвращаться пришлось на лыжах. Тогда и собаку брали с собой. Зачем? День не обещал плохой погоды. А здесь неожиданно началась пурга и вскоре послышался вой волков. Хорошо, что стог сена был рядом. Запалили костер, отпугнули стаю.

…Оторвавшись от грустных мыслей, Федор Иванович выбросил недокуренную сигарету в извилистый ручеек, и та, крутясь-вертясь, вскоре исчезла.

«Вот так и жизнь куда-то пропадает», — подумал Пичинкин. Встал у вороха дров, достал топор.

Подошел Виктор и тихо произнес:

— Иди, отец, отдохни. Сам доколю.

Федор Иванович сел на бревно, размял между пальцами новую сигарету и обратился к сыну:

— Николай к кому приехал? К Захару Даниловичу?

— Ошибся, бери повыше. В министерство пришла жалоба, купил, говорят, наш директор машину. В самом деле, отец, откуда Потешкин столько денег взял? Зарплата, сам знаешь, с комариный нос…

— Ну-у, ты уж это зря… Двадцать лет директором комбината. Иногда и воробей в пыли пшено находит.

— Конечно, находит. Там, где раньше ворох был.

Федор Иванович снова прикурил, выпустил через нос дым и, будто от нечего делать, вновь произнес:

— На хвост Потешкина, сынок, нелегко сесть.

— Сначала ревизию надо провести. Жалобу, знамо, свои настрочили. В ней, говорят, обо всем написано: сколько бревен привез, кому и когда их продал.

— Какие бревна? — задвигались у старого Пичинкина брови.

— Десять дубков. На венец дома, слышал…

— Вот что, сынок, — неожиданно сменил разговор Федор Иванович. — Не суй нос куда не следует. Продал — его дело. У нас одна забота: охранять лес, растить новые деревья.

— Понял тебя, отец, понял… Они воруют, а мы с тобой по липовой бумаге лес отпускаем.

— Ты что, с ума сошел, такое болтаешь? — не удержался старший Пичинкин. — Ты не воровал? Не воровал! Тогда не мы виноваты…

Ревизора они заметили лишь тогда, когда тот сел около них и спросил, скоро ли высыхнут лесные дороги.

Виктор улыбнулся, а Федор Иванович сказал:

— Считай, в середине лета.

— Ваш комбинат когда выполняет план по заготовкам? — вновь обратился гость. — Зимой?

— Иногда и летом, — буркнул под нос Федор Иванович. — В нашем деле, Николай, как бишь по отчеству?

— Митрофанович.

— И летом, Митрофаныч, в лесу не сидят. Понятно, летом готовить лес — одни мучения. Смотришь иногда, как во время валки ломаются молодые деревца — в пот бросает. Заготовители ведь план гонят, за это им деньги платят… За лес они не радеют.

— Выходит, большое дело делают, так?

— А ты как думаешь? Шифоньеры и все прочее из чего сделаны? Из дерева. Стол, за которым ешь-пишешь, сам разумеешь, не каменный. А ведь это дерево, может быть, свалено в нашем лесу.

— А-а, вон в чём дело! — засмеялся гость, — тогда вали сколько хочешь, лишь бы люди не видели. — Николай что-то хотел добавит еще, но Виктор ему подмигнул, и тот замолчал.

Федор Иванович потушил сигарету и отправился во двор освободить с цепи собаку. Когда шел, нехорошо подумал о Викторе: «Смотри-ка, и этот «перья» распускает. Расти, расти таких, потом в душу наплюют, все переиначат».

Собаки на месте не было.

«Наверное, жена выпустила, — подумал Федор Иванович. — Всегда вот так: выпустит под вечер, пес потом шляется по всему лесу. Бестолковый, какой из него сторож! Вот у Киргизова Тарзан — тот настоящий друг!»

Пичинкин зашел во двор, где стояла лошадь, и стал выбрасывать навоз в открытое окошко. Усталость почувствовал уже на крыльце, когда присел отдохнуть.

Во дворе начало холодать. Пошел мокрый снег.

— Вот тебе и весна! — вслух сказал Федор Иванович. — Будто капризная девка: сначала позвала сватов, потом нос воротит, — и сам не зная отчего, улыбнулся. Постоял немного, вновь ему не по себе стало: вспомнилась Лена, жена шурина Варакина. О том, что она ушиблась, передали вармазейские лесорубы.

«Завтра же навещу, — подумал Федор Иванович. — Матрену пока нечего тревожить».

* * *

Парни долго беседовали в передней, потом уснули. И жена уже храпела. Только ему, Федору Ивановичу, никак не спалось. Кружились и кружились в голове разные мысли. Вспоминал, как сегодня ходил на дальнюю делянку, где вармазейцы заготавливали жерди. Возвращаясь, заглянул на пчельник, к Филе Куторкину. Старику больше семидесяти, но еще крепкий. Почему бы не быть ему таким? Не отмахивает, как он, в день по двадцать километров. Лепит и лепит из глины свистки, и, как ребенок, сам играет на них. Ульи в омшанике, сам — в теплом сосновом доме. Вот где счастье — всю жизнь отдыхает. Старик живет с младшим сыном, председателем Вармазейского сельсовета. Как живет — сходит в неделю один раз помыться в баньке, наденет чистое белье — и вновь сюда, на пчельник. Старший сын — директор завода в Саранске. Виктор, сын Федора Ивановича, жил одну зиму у него, когда учился в техникуме, чуть ли не в зятья к нему попал. У него одна единственная дочь, Симой зовут. Правду сказать, Федор Иванович не был против — девушка красивая, здоровая, своими глазами видел, когда с женой навещали сына. Когда-никогда и Вите нужно жениться, скоро уже отметит тридцатник. Пора уже свое гнездо иметь.

Потом Пичинкин заходил в лесничество, откуда Сема, сын Киргизова, довез его на лошади. Смотрит, что с ног валится, пожалел. Хороший парень, работящий. Видать, в мать пошел, та целый двор скотины держит. Держать-то держит, да почему-то Сема со своей семьей ушел от родителей. Не поладили? Или у каждого в жизни свои заботы?

Федор Иванович задумался о нынешней весне. Она что-то ему непонятна. Сегодня, смотришь, текут ручьи, завтра снег валит. К повадкам весны Пичинкин привык, видит их еще в зародыше. Не зря жена уже зимой спрашивала, какие овощи посадить в этом году, когда сажать картошку. Понятно, что Федор Иванович не сразу высказался — он тоже не знахарь, не посмотришь почке на макушку. Иногда природа, как сегодня, такие «пляски» заводит, которые бывают лишь во время цветения черемухи.

Но все равно в последние дни воздух помягчел, ночи стали не такими темными, как раньше. В феврале выходил на крыльцо — перед глазами стояли лишь стонущий лес да словно золой обсыпанные сумерки. А уже когда начинались ветры с поземками, тогда, считай, деревья завывали так, словно злые средневековые воины останавливались у кордона. Нет, не дает себя весна холодам. Вон верба опушилась, будто только что из яиц вылупились цыплята. В лесу пахнет смолой, совы по ночам стонут, как роженицы. Или же другая примета: на Суре лед потрескался, почернел. Поднимется вода — тогда половодье ничем не удержишь. Или еще: как-то совсем по-другому, ликуя, шепчутся ивы, забили еще сильнее из-под снега родники за огородом, стали потихоньку скрипеть тополя, которые несколько лет назад посадил Виктор. Лес, говорит, он и есть лес, а тополя — светлая память о Петровке…

Об этой деревне Федор Иванович думал частенько. Иногда даже навертывались слезы. Хоть деревня совсем недалеко от кордона, километров пять по прямой дороге, перед ней Пичинкин чувствует себя виноватым. На лес ее променял. Жили-жили они там, и вот тебе — провожает лесные ночи, лесные зори встречает. «Сосны, березы, осины, не пробежишь босиком под ними», — иногда начинал петь Виктор. Видимо, и он думал о своей деревушке.

Ясно, его, отца, травил. Однажды Виктор не выдержал, бросил в лицо: «Ты, отец, предал землю-кормилицу». — «Как предал, а разве лес не земля? — Федор Иванович вопросом на вопрос ответил. — «Земля-то земля, да только в лесу не поют перепелки. — Перепелка — птица полевая», — на своем стоял сын.

И вот пришла новая весна, уже двадцатая, которую встретил в лесу Пичинкин. Как всегда, в это время и сон пропадает. То и дело Федор Иванович выходит на Суру, слушает, как река дышит, просыпается от долгой зимней спячки. Откуда-то сверху, со стороны Кочелая, гонит и гонит льдины. Гудит, трещит, охает, выбрасывая на берег осколки.

В последнюю неделю Федор Иванович каждую ночь выходил на берег. Прокалывал палкой снег, измерял его глубину и ждал, когда он превратится в воду, разольется с Сурой и отправится в более крупные реки. Выглянет солнце, синее небо выбросит палящие струи в тихую воду — льдины медленно, почти лениво тронутся вперед. В такое время Пичинкину кажется: это не льдины трескаются, а с теплых стран, курлыча, летят журавли.

Не мучая себя, Федор Иванович запрягал в дровни пегую лошадку, отправлялся мерить то, что зимой на корню пилили и возили на лесокомбинат. Лес, который восхваляет птичьими песнями все времена года, очищает воздух и возвышает душу, превращался в щепу для крыш, срубы, дворы и бани. Гибкие, с белым станом березы рубят на дрова, иногда сложенные друг на друга бревна гниют в непогоду и от половодья. В лесу Пичинкин иногда чувствовал себя больным, места себе не находил.

А тут сын Виктор будто обухом ударил: на Потешкина, директора лесокомбината, кто-то бумагу накрапал. Как не пожаловаться, если он лес считает своим угодьем или, на худой конец, дачей. И Киргизов, лесничий, такой же. На людей смотрит свысока, будто он барин, а лесники — холопы. Дело, конечно, не в высокомерности.

Характер ломается, мнется, в оглобли и строптивого рысака запрягают. Себя считает всевластным — вот где вред! Сколько пострелял лосей — один Инешке знает. На что ему столько мяса? Снабжает кого-то из тех, кто в креслах, поэтому и никого не боится.

Или вот что еще… Сейчас лесные техники сами продают дрова. Сын Виктор даст им квитанции, а деньги велит оплатить в кассу. Это неплохо — ни один сучок не пропадает. Сельчане приедут за дровами — вот они, кучи, накладывай сколько хочешь, только плати.

Зимой и Потешкин приезжал. Свалил гладкие, без сучков березы, потом попросил: «Ты бы, Федор Иванович, нашел с десяток дубков. Друг дом ставит. Для нижних венцов нужны».

Конечно, дубовый низ — не осиновый. Дашь директору, как не дашь? И, конечно, не даром, заплатит. Поехали на четвертую делянку, где шла рубка, показал готовые бревна. В ту же ночь Потешкин пригнал машину с мужиками, те быстро их погрузили в длинный кузов и увезли. Федор Иванович даже спрашивать не стал, кто они, откуда. Зачем ему лишнее?

Потом два раза заходил на комбинат за квитанцией на лес. Кассирша одно говорила: «К самому заходи». А у Потешкина тоже свое: «Подожди немножко, вот перетряхнем план, что-нибудь придумаем». Об этом пришлось сказать лесорубам. Как не скажешь — бревна не иголки, мужики заметили пропажу, но смолчали. Когда Фёдор Иванович им сказал об этом, те на дыбы встали. Кому нравится бесплатно гнуть спину?

Потешкин, считай, половину дневного заработка увез. И, видать, после этого жалобы пошли наверх.

… Выходит, деньги — Потешкину, а ему трястись. Как не будешь бояться — делянка под его рукой, на каждом дереве своя отметина. Приедет такой ревизор, который у них спит, украденное сразу заметит. Много ума не надо — все перед глазами, только умей считать.

Утром, когда Виктор с гостем сели за стол, Федор Иванович спросил:

— Как думаешь, сынок, пешком доберусь до Кочелая?

— Зачем отправляться по грязной дороге? Отдохни-подлечись, а тетю Лену сам навещу, — Виктор догадался, о ком думал отец.

— В Кочелай вызывают? — из-за печки высунула голову хозяйка.

— Посмотришь, как и что, сразу сообщишь мне, — только им знакомым языком сказал старший Пичинкин.

У Виктора есть мотоцикл, до больницы недолго ехать. Заодно и сестру Наталью навестит, та давно домой не приезжала. Некогда, видимо.

Когда парни уехали, Федор Иванович надел валенки и спустился с печки чаевничать. Сегодня он не пойдет на делянку — прекратили рубку леса: дороги испортились. И самому незачем сбивать старые ноги. Всему свое время…

* * *

Потешкин все же успел внести деньги в кассу. Да и, по правде сказать, за три дня (на столько Николая посылали из Саранска) хорошую ревизию не проведешь, здесь полмесяца провозишься. И в лес не зайдешь — грязи по шею. Придется приехать, когда все подсохнет.

В пути Виктор Пичинкин спрашивал ревизора о их министерстве. Николай рассказывал с неохотой, каждое слово еле выцеживал. Да из услышанного вполне понятно: там работников — хоть пруд пруди! Виктор сам однажды видел, что в каждом кабинете сидят по два-три мужика с большими животами — «работают». Вот кого пригнать в их цех, пять срубов срубили бы за день!

— Платят вам как, по-нашему — по капельке? — после долгого молчания вновь бросил Пичинкин.

Ревизор пристально смотрел на льдинистую дорогу, вцепившись за спину Виктора. Наконец буркнул:

— Платят, как всем, не больше. Правда, сейчас оклады повысились, да только что купишь на эти деревянные? Мясо с базара, молоко тоже, овощи, сам знаешь, в городе не растут. Всё покупное!

— По-твоему, наше лесничество быков откармливает? — недовольно спросил Пичинкин.

— Понимаю, и вам нелегко… На песчаных землях абрикосы не цветут. Но все равно о мясе, думаю, забот не знаете — лосей вон сколько шатается!

Ревизор, видимо, вспомнил о сегодняшней поездке в лесничество, когда на их дорогу выходили два лося. Тогда он хотел остановиться, но Виктор не разрешил: самца дразнить опасно. Одним копытом может убить.

— Тогда кто же из вашего лесничества лосятину возит в министерство? — неожиданно выпалил ревизор.

Пичинкин растерялся и не знал, что ответить. Выходит, вот в чем дело… Не зря он находил в лесу лосиные кости. Рога домой брал, ими разукрашен весь чулан. Одни вот ему, Николаю, подарил. Большие, как волшебный куст.

— Кто, спрашиваешь, возит мясо в Саранск? — отвлекся Виктор от тягостных мыслей. — Те, кто лосей валит. Я ружье не чаще двух раз беру в руки и то на куропаток. Вот приедешь, разочек сходим. Во-он куда! — показал в левую сторону, где толстой серой веревкой тянулась Сура.

Доехав до кирпичной, с высокими куполами церкви, Пичинкин остановился и, прощаясь с Николаем, сказал:

— Приедешь в лесничество, не забывай, заходи.

В больницу он направился через загороженный штакетником стадион, так намного короче. Несколько двухэтажных домов белели совсем около леса.

В приемной спросил, где найти Пичинкину. Сказали, что Наталью Федоровну вызвали в Саранск, вернется только завтра. У Вити сразу испортилось настроение. Он давно не видел сестренку. Ничего не поделаешь…

Тётю Лену Варакину он нашел сразу. Ее палата находилась на первом этаже крайнего дома. Она, поднимая мешок муки, упала на спину и сильно ушиблась. Лежа на железной койке, все спрашивала, как там Матрена. Как живет? Да все по-старому. С утра до вечера возится во дворе. Держит корову, двух быков, несколько овец и поросенка. За ними уход и уход нужен.

Муж с сыном на работе, о скотине не знают забот. Привыкли уже к этому.

Пока говорили, в палату зашел дядя Федя. Поздоровался, поцеловал жену в щечку. Поцелуй Виктора удивил: таких ласк от Варакина не ожидал. По характеру он молчаливый, почти пасмурный, разговаривал всегда на повышенных тонах, а здесь, смотри-ка…

Правду сказать, дядя Федя им приходится родней. Он брат матери. Роднится же его жена. Виктор как не поедет в Вармазейку, ночевать заходит в две семьи: к тетке Казань Олде или к ним, Варакиным. Тетя Лена радуется каждому его приходу, будто своего брата встречает. Дядя привез ее с Оренбурга, где служил. Эрзянский язык она, русская, так освоила, что разговаривала, словно орехи щелкала. Ее полюбила вся родня. Матрена Логиновна, мать Виктора, когда хотела ехать в Вармазейку, не говорила: «Идемте к брату Федору». Говорила так: «Сестру Лену бы навестить, давно ее не видела…»

У больной Витя задержался недолго. Домой отправился через Вармазейку, с дядей, оставив мотоцикл в Кочелае. Недавно Варакин купил «Жигули», обещал прокатить с ветерком. Поехать не пришлось — асфальт был во многих местах в рытвинах, заполненных водой.

У села, около заброшенной гидростанции, увидели людей. Те, от мала до велика, смотрели половодье.

Остановили машину у обочины, подошли к собравшимся. Разве удержишься — половодье не каждый день бывает.

Береговой воздух был наполнен гулом ломающихся льдин и людскими голосами. Ликовали, кто как мог.

День был тёплым, солнце зависло над горизонтом и смотрело вниз, будто хотело спуститься к людям.

— Смотрите, смотрите, ивы как остриженные, — показывая на тот берег, кричал Казань Эмель. Несмотря на то, что недавно ему исполнилось семьдесят два, старость он не чувствовал: бегал по пригорку, прогонял от бурливой воды мальчишек:

— Кыш, горшочки, зевнете — река унесет!

То и дело слышались удивленные голоса:

— Вай, сколько досок!

— Полстога плывет!

Пичинкин подошел к стоявшим в сторонке мужчинам. Это были председатель колхоза Вечканов, агроном Комзолов и Судосев Ферапонт Нилыч. На кузнеце красовалась новая шуба, обут он в теплые резиновые сапоги. Протирая платком вспотевший лоб, он, журя, говорил:

— Видите, сколько добра пропадает? То-то… Доски-то, доски откуда в реке?

— У соседей незавершенный мост рухнул. Осенью начали строить, оставили с морозами, и вот тебе… — не выдержал Вечканов.

— Иван Дмитриевич, а бетонный мост мы можем поставить? — спросил Комзолов.

— Почему не можем, можем. Только деньги где взять: мост ведь не конюшня. Мешок денег потребуется, — исподлобья посмотрел председатель. И стал рассказывать, как он по этому поводу много раз заходил к Атякшову. Тот только ссуды обещал. Но ссуда требует проценты. Ее не дают за красивые глазки.

— Правильно делаешь: ссуды нечего брать. Прошли те времена, когда деньги из госбанка мешками возили, — не удержался Варакин, который до сих пор слушал молча. — Сейчас хозрасчет.

— Так-то так, но и без поддержки далеко не уедешь. Вот вчера кассирша вновь с пустыми руками вернулась, — разозлился председатель. И добавил:

— Смотрите, где ваши деньги — по воде плывут! — он махнул в сторону реки, по которой на огромной льдине плыло полстога сена.

— Кормовозы проворонили… Они что, не хозяева? За всеми не уследишь…

— Зря расстраиваешься, Иван Дмитриевич, — вступил в разговор агроном. — О кормах пусть заведующие фермами беспокоятся, а не ты. Трое их, втроем ждут, когда им привезут под нос. Недавно, возвращаясь из Саранска, заезжал в хозяйство Пешонова, там дела обстоят по-другому.

— И чему он тебя научил? — съязвил председатель. Он не любил Пешонова, который лет десять тому назад покинул их село и сейчас на новом месте верховодил.

— Брал на ферму. Там телят откармливают. Они, понятно, хорошей породы, да я не об этом. О кормах хочу сказать. Сено, солома и силос они держат прямо у фермы. Думаешь, кто над ними хозяева? Сами животноводы! Поэтому и клочка сена у них не пропадает…

К ним подошло еще несколько человек. Ферапонт Нилыч Судосев, который долго был механиком колхоза, когда с линии Волжской гидростанции провели электричество в Вармазейку, станция на Суре осталась безхозной. Кто-то даже решил ее сломать на кирпич. Но отец Вечканова, Дмитрий Макарович, который в те годы председательствовал, не разрешил. На колхозном собрании так и сказал:

«Кирпичи своими руками замесим: глины у нас полно. Станцию сломаем — Сура обмелеет».

Умно говорил старый Вечканов: плотина поднимала сурские воды. Где много воды — там и рыба, густые пойменные луга.

Тридцать лет стоит станция на Суре, столько же лет женщины белят мелом ее высокие стены, и со стороны села она кажется плывущим кораблем.

Разлив… Половодье… Кто не знает, что это такое, тот никогда не почувствует настоящую красоту! Это не только пробуждение природы и волнение души — с разливом в человеке рождается что-то большое, неизмеримое, будто в саму бесконечность, как в эти воды, устремляются все его мечты.

Люди любовались бурлящей Сурой. Река, ломая льдины, спешила к восходу солнца. Там она встретится с Волгой, и та станет еще более полноводной.

— Ферапонт Нилыч, как думаешь, Волга скоро поднимется? — вдруг обратился Пичинкин к старику Судосеву.

— Вчера Числав звонил из Ульяновска, сказал, что пока еще молчит, видимо, силы копит.

Числав с Виктором сидели за одной партой. После окончания школы милиции друг женился, и жена-учительница потянула его в институт.

— Эх, как мне нужно в Ульяновск! — вздохнул Вечканов.

— Что там тебе делать? — удивился агроном.

— «Уазик» без мотора!

— Выходит, готовь весной телегу, а зимой сани, — засмеялся Варакин. — А что, в Ульяновске моторы без нарядов раздают?

— Наряд достану, да дороги закрыты. На спине мотор не потащишь.

— Без машины, значит, пропадешь? — вновь свое твердил Варакин. — Запряги, как наш агроном, рысака и катайся. Так, Павел Иванович?

Комзолов улыбался. Виктор понял: дядя Федя насмехается над председателем, того и гляди, поругаются. Он знал, они давно не ладили. Подтянул Варакина за рукав пальто и сказал:

— Мне пора уходить, айда проводи, — и они направились к «Жигулям».

Дядя молчал, да и Виктору не о чем было говорить. Неловкое молчание прервал Варакин:

— Как там Лисин, все чужие деньги считает?

— Считает, куда денешься, такая работа.

Варакин спрашивал о главбухе лесокомбината, с которым служил в армии.

— Ой, чуть не забыл… С отцом лодку подправьте. Вчера чуть не уплыла. Как оставили непривязанной за моей баней, так всю зиму и пролежала. Хорошо, что вовремя спохватился, с соседом в огород занес!

— Вот сойдет вода, тогда с отцом придем. Сейчас некогда. Нам две лодки нужны, одной не хватает.

— Смотрите, это ваше дело. Только досок не просите.

Дядя подвез Виктора до опушки, оттуда Виктор пошел пешком. Пять километров для него не расстояние, по лесу не столько прохаживает.

* * *

Главбух Лисин отгуливал отпуск. Время зря не терял — к дому из трех комнат пристроил веранду. Сейчас с Виктором Пичинкиным там пили чай и говорили о делах.

Лисину около пятидесяти. Сын служит прапорщиком, дочь учится в Саранске, сегодня приехала навестить. Стеснительная, тихая. Проходя около Виктора, покраснела.

— Как думаешь, квартальный осилим? — спросил главбух.

— Отступать стыдно… Правда, машины сейчас не заедут в лес, да уж как-нибудь…

Лесокомбинат на хозрасчете. На охрану леса и его посадку он выделяет деньги. А вот зарплату рабочие сами должны зарабатывать. Рубят лес на бани и дворы, делают для домов стропилы, строгают щепу, пилят доски.

— Как насчет твоего рацпредложения, польза есть от него?

Разговор шел о дровах. Жителям района продажу дров Пичинкин ведет по-своему: квитанции раздал лесникам, а те дрова отдают прямо с делянок. Деньги несут в кассу лесокомбината.

— Смотри, петлю бы не повесили тебе на шею, — учил главбух, которого за глаза нарекли «главбогом». — Я иногда хожу будто по ножу, только душу перед всеми не открываю. Таких дров наломаешь — всю жизнь будешь проклинать себя.

Наставления «главбога» Пичинкин считает насмешкой. Все деревья не счесть. Вон сколько повалено их бураном и ветром, гниют-пропадают, лучше бы их продать и не гноить.

В лесу, несмотря ни на что, жгут костры, жарят шашлыки, слоняются с ружьями. Разве за всеми уследишь? В прошлом году кто-то оставил непотушенным костер — двадцать гектаров слизал огонь. И в самом деле, зачем вспоминать о возе дров? Что еще очень плохо — люди, видать, думают, что лес бесконечный, неизмеримый, поэтому на дрова рубят стройные березы, осину и ольху и за деревья не считают. Какой уж там лес в лесничестве — одни пустые поляны!

У главбуха Пичинкин долго не задержался: у того дочь приехала, пусть поговорят о своем. Пошел бродить по лесничеству.

Поселок находился в лесу, дома длинные, похожи на казармы: только гнездо у Киргизова будто купеческое — высокое, в восемь окон, с передней и задней половинками. Недавно его поставили, под окнами еще не убран мусор.

Дошел Виктор до магазина, спичкой осветил приклеенное объявление, прочел написанное: в Вармазейском клубе сегодня демонстрируют фильм. Туда не успели. Времени восемь часов, кино уже началось.

Парень постоял немного и пошел по спускающему к Суре проулку. Остановился перед домом с тремя окнами. Постоял. Здесь живет Зоя Чиндяскина, кассирша лесничества. Виктор не стал стучаться в дверь, сбросил защелку и зашел.

Женщина что-то стряпала на кухне. Четырехлетний сынок возился в передней с игрушками. За полмесяца, сколько был здесь, ничего не изменилось. Такой же грязный пол, сморщенные от зимней сырости обои.

Виктор хотел поцеловать женщину, та всколыхнула плечики, которые виднелись под тонким халатом, чуть отстранилась. Парень заметил, что от его прихода она растерялась.

— Почему так плохо встречаешь? — не удержался парень.

— Ты что, пропал на полгода, теперь ждешь, что на шею брошусь? Зашел — хорошо, — недовольно сказала она из-за печки.

— Смотри-ка, я по-хорошему, а ты от злости перья распустила…

С испорченным настроением Пичинкин прошел в переднюю, стал играть с мальчиком. Вскоре зашла Зоя. Хотела что-то сказать, но не успела: кто-то стукнул в дверь в сенях. Хозяйка испуганно посмотрела на незваного гостя, вышла открывать.

Из сеней раздался густой бас. Пичинкин сразу узнал, что пришел лесничий. «Чего ему тут надо?» — мелькнуло в голове у парня. Самому стало неловко, будто поймали на воровстве. Захара Даниловича он хорошо знал: сорвется с его языка слово — ветром не догонишь. Вот и сейчас сказал прямо с порога:

— Э-э, друг, нашел, где отдыхать!

Виктор только догадался, для кого готовила Зоя. Выходит, они «кумовья», кто же еще?.. Ему стало неприятно. Да и Захар Данилович ерзал на стуле, будто у него выскочил чирий на мягком месте. Наконец-то, хитровато улыбаясь, молча вышел.

— Этот мерин давно заходит? — Пичинкин не стал выбирать подходящие слова и прямо сказал.

— Ой, ты, кажется, с ума сошел… Как не заходить к соседям?..

— Это уж твоя забота… Высокому начальству высокая встреча, — и кивнув в сторону кухни, тем самым показывая — вон, мол, по какому поводу жаришь мясо, — Виктор захлопнул дверь.

Настроение у парня испортилось. Голова гудела, как пустой чугун. Все вокруг казалось не просто темным — черным. Мысли тянулись длинными, как веревки, лентами. У каждой — своя окраска…

Летом Виктор прилег бы и стал смотреть на небо. Будто не в лес, а в середину моря попал бы, где пенистые волны и бесконечная синева…

Моря Пичинкин видел. Видел и женщин, только никак не поймет Зою. Какие волны поднял в ее груди этот старый, грубый лесничий? Нехороший человек он и не только есть пироги приходит.

Витя и сам сюда раньше часто заходил. Потом встретил Олю Митряшкину, живущую в городе. С ней встретился в вармазейском клубе, два раза ездил и в Саранск. Как не поедешь, если сердце тянет?

Думая о девушке, Пичинкин вернулся к себе. Он занимал угол барака шириной несколько метров. Зимой каждую субботу ходил на Пикшенский кордон. Летом задерживался в лесничестве только из-за Зои. До кордона около восьми километров, идти туда через лес — одно удовольствие. И сегодня ушел бы домой, но пригласил главбух. Как-то неловко было не остаться — Петр Петрович живет один, в прошлом году схоронил жену. В пустой квартире не живут и клопы, не только люди…

Виктор потушил свет, залез под толстое одеяло и вскоре сладко уснул.

Проснулся рано. Умылся, утерся, вскипятил чай и стал завтракать. На улице моросил дождь…

Наконец Виктор вышел, стал готовить мотоцикл в дорогу. Долго пришлось возиться с карбюратором.

Проезжая по песчаной сырой дороге, мотоцикл будто чихал. Ехал Пичинкин, поглядывая на молодой ельник. Он радовал его. Деревья посадили вармазейские колхозники. Когда-то земля здесь пропадала, зарастая полынью. Люди даже скотину по ней не пускали. Пустая была земля. Сейчас же здесь шумят молодые деревья, завтрашнее богатство.

Чуть подальше начался березняк. Березы высокие, стройные. Махали и махали кудрявыми макушками. В прошлый год из-под них лукошками грибы таскали. Но все равно придется его почистить — очень уж летом травой зарастает. У дороги всем в глаза бросается, даже неудобно из-за него. Звено женщин, которое занято чисткой леса, делать это не всегда успевает. Женщины работают из-за выделенных им сенокосных участков, а так бы ушли.

В этом году тоже придется обратиться в Вармазейкскую школу. Она всегда помогала лесничеству.

Дождь перестал моросить. Синее небо обещало ясный день. Не переставая пели птицы, у каждой — свой голос, свои трели. Как им не петь — лето пришло, новая жизнь началась.

У Пор-горы, будто на ладони, раскинулась Вармазейка. Виктор остановился, разглядывая эту красоту. С левой стороны сверкало озеро Сега. Подальше сиротела Петровка. В деревне около десятка домов — не больше. И те приосели, съежились, будто придавленные тяжестью. Защемило сердце у Виктора. Здесь он родился, учился в школе. Потом отца послали в Инелеевский обход, оттуда переехали на Пикшенский кордон. Стали жить в стороне от людей.

Парню захотелось посмотреть на родные места, отчий дом. Когда доехал, еще больше расстроился: все дома повалились, вокруг их усадьбы от ветра скрипели двухметровые сухие лопухи. Колодец почти сгнил, тронь пальцем — обрушится.

Дверь дома держалась на одной петле, вот-вот упадет. Виктор хотел заглянуть внутрь, только сделал шаг, как из сеней выпорхнули две жирные вороны, распоров криком грустную тишину. На гнилом полу лежал мертвый лосенок. Видно, поранили несчастного, зашел сюда и…

Осели и другие дома. А ведь недавно, лет десять назад, в деревне щебетали детские голоса и шумели свадьбы. Виктор и сейчас помнит, как они бегали босиком по зеленой траве. В летнюю ночь, после возвращения с полей и из леса, под окнами собиралась молодежь со всей округи. Вениамин Судосев выносил гармошку, и ночь наполнялась песнями и плясками. Они и сейчас звенят у него в ушах, будто с приходом в родную деревню вновь возвратились те незабываемые ночи.

Подрезаны у Петровки корни… Ни людей здесь, ни домов, ни колодцев. Разве у сельчан совсем пропала любовь к родным местам? Разъехались и забыли свою землю? Не верится. Почему бы не возродить деревню, не пустить со старых корней новые всходы?..

Об этом думал Виктор и во время езды в лес. Доехал до нужной делянки и еще больше расстроился. Валили те деревья, которые посадил его дед. Они поднимались на его глазах в последние тридцать лет. От острых бензопил они стонали и скрипели. Сосны вовсю зеленели, а здесь за две минуты их свалят на стропила. В весенние теплые дни, когда они дышали смолой, их ветви держали гнезда поющих птиц. Стоя около сложенных в стороне бревен, Пичинкин думал об этом и даже забыл, зачем приехал. Наконец-то, оторвавшись от тяжелых дум, подошел к трактору и остановил его. Тракторист спрыгнул из кабины, поздоровался с ним. Это был приемный сын Вармазейского председателя колхоза Коля Вечканов. В лесничестве работает первый год, в прошлую осень вернулся из армии. Виктор стал расспрашивать, кто измял растущие в конце делянки молодые березы. Тот вытер пот с лица и сказал:

— Я две недели работал в мастерской, в лес не выходил. Видать, кто-нибудь из ваших… Не туда повалили деревья — и вот тебе…

— Выходит, вали, как можешь, руби, сколько вздумается. Лес — общее богатство. Где общее — там никакого начальства. Вот из-за чего с самолета виднеются одни пустые делянки. Да почему с самолета, пешеходу тоже видно. Ни одной муравьиной кучки не встретишь, — возмущался Виктор.

— Ты почему не ладишь с Потешкиным? — неожиданно спросил Вечканов. — Слышал, он косо смотрит на тебя.

Коля сказал правду: директор комбината давно зубы точит. Недавно и премию не дал. Забыл, говорит, о сосновой лапке. Муку из лапок заготавливают они каждую зиму для района. И в этом году цеху Пичинкина задание давали. Только кого в лес послать, производство ведь не бросишь!

— Не пообедаем? — обратился тракторист. Белые, будто головки чеснока, его зубы блестели… — Мать что-то положила в котомку…

Виктор только сейчас почувствовал, что проголодался. От нескольких яиц и чая долго сыт не будешь.

Коля достал из кабины газету, положил на нее соленые огурцы, кусочек сала, варенье, мясо, бутылку молока.

— Лесничество не бросишь? — прямо спросил тракторист.

Он уже поел, и лежа на расстеленной фуфайке, смотрел в небо.

— Не знаю. Что-то не думал об этом.

— Пойдем в наш колхоз, возьмем Петровку в аренду — сами станем хозяевами. Земли там хорошие, паши, сей, расти, что хочешь.

— А твой отец как на это посмотрит, Иван Дмитриевич?

— Уговорим, — улыбнулся тракторист. Лицо у него обветренное, большие глаза синели глубоким колодцем. Почему он пришел в лесничество, вон как печется о родной земле? Наверное, и он душой хлебороб…

— А как с невестой дела? — засмеялся Вечканов. Понятно, вспомнил Олю Митряшкину. Раньше вдвоем бегали за ней. Девушка его выбрала, Пичинкина. Николай, говорит, еще очень молод, пусть себе ровню ищет. Будто сама уже совсем взрослая — не восемнадцать ей!

— Дела, как детские забавы: дадут тебе малыша — день-деньской крутишься около, — сказал Виктор. Встал, подал руку трактористу, добавил: — Большое спасибо тебе за еду. А сейчас пойду к тем варварам, кто деревья валит, шеи им намылю, — и направился в сторону лесорубов.

* * *

На осинах и в орешниках поправляли свои старые гнезда вороны и сороки. С освободивших от снега полей, ожидая пахоту, спешили грачи. На полянах почувствовали пришедшее тепло бабочки. Желтые, белые, серые, красные — они порхали над шелковистой травой, словно радовались пробуждению природы. У сосен и елей иголки заострились — пальцем не тронь — уколят. Облезлые белки спускались с деревьев и безбоязненно бегали по тропкам. Земля высохла, вдоволь напилась талой водой. Где были срублены сосны, раньше времени стала подниматься из-за сухих веток крапива. Кое-где виднелись листья малины. В низинах кое-где еще лежали подушки снега.

Больше всех порадовали Федора Ивановича березы под Пор-горой. От зимней спячки пробудились они очень рано, разлился по их кронам сладкий сок. Каждый раз, возвращаясь на кордон, Пичинкин привозил подарки жене: в алюминиевой фляжке березовый сок и ветки распустившейся вербы. Матрена Логиновна, как всегда, встречала его у крыльца. Брала подарки, приглашала в дом. Федору Ивановичу становилось приятно. Шагая за ней, он нюхал весенний запах и совсем забывал свои лесные заботы.

Еще лучше становилось ему после ужина. Когда он стоял перед открытой форточкой, от дующего в лицо ветра, пахнущего диким луком и анисом, тихо шевелились его седые волосы. Шум разлива Суры до кордона не доходил, и Федору Ивановичу иногда казалось, что они с женой живут на самом краю земли.

В одну из таких ночей, с ветром от Суры в дом залетело несколько комаров. Здесь ничего нового и не было — комары каждое лето оживают. Только сейчас они были не такими, как раньше — какие-то зеленоватые и длинные, будто стрекозы. Матрена Логиновна поймала одного, поднесла Федору Ивановичу под нос.

— Посмотри-ка, какие «гости».

— Да уж «гости». — Пичинкин улыбнулся сначала, потом задумчиво сказал: — Что-то это мне не нравится. Таких никогда не видел.

Матрена Логиновна отпустила комара и закрыла форточку. Оставшиеся сразу же стали кружится около лампочки.

«Гости» всю ночь не давали покоя. Бились в оконные стекла, шумно летали по дому. Муж с женой залезли на печку, накрылись одеялами, но и это не помогало.

Утром хозяйка разогнала комаров сырым веником, натянула на форточку марлю, перед дверью ее тоже повесила. Комары снова не унимались.

Пичинкин разозлился, и как следует не позавтракав, ушел на Суру поить Орлика. Река, как всегда в последние дни, гнала свои воды. В этом году снега было не очень много, но все равно Сура бурлила. Федор Иванович довел лошадь до того места, где каждый год делал для жены настил для полоскания белья и удивился: весь берег был покрыт пеной с комарами.

Орлик с неохотой обнюхал дрожащими ноздрями воду и, захлебнув раза два, поднял голову и удивленно посмотрел на хозяина.

— Что, друг, не нравится? — тяжело вздохнул тот. Орлик вздрогнул всем телом, вновь прижал губы к зеленой воде. Федор Иванович сломал ветку вербы, стал разгонять комаров от лошади. Хоть от этого старому мерину было не легче, но больше пить он не стал. Когда они вышли к лесной дороге, Пичинкин дал себе зарок — не водить лошадь к реке до тех пор, пока вода не очистится.

Комары досаждали каждую ночь. Пичинкины сначала старались бороться с ними: все окна обтянули сетками, в магазине лесничества купили морилки. Только «гости» к клеевым бумажкам не приставали. Не мухи — не обманешь.

Одно хорошо — не слишком шибко кусались. Вскоре они не стали обращать на них внимание, забыли будто. Пусть летают по дому — других забот у них нет. Так вышло и сейчас.

Федор Иванович не удержался, бросил жене:

— Этих комаров, бабка, высушила бы.

— Для чего? — начала та шевелить губами.

— Зимой где червей для рыбалки возьму? В самый раз сажать их на крючок.

— А-а, болтун… — наконец та поняла его насмешку. Махнула рукой и принялась хлопотать по дому.

В последние два дня Федор Иванович приходил с делянок поздней ночью: началась заготовка леса и дров, глаз да глаз нужен. Вчера парни чуть не свалили семенные сосны. Здесь еще с лесничества надоедали. Все что-то считают, вроде ревизию начали. «Ищите, ищите, — рассуждал он про себя, — ворон ворону глаз не выклюет. Измерите, прикинете и вновь разойдетесь».

Иногда Федор Иванович ходил на рыбалку. С зарей вытаскивал из реки ивовый вершок, а там с десяток пескариков — на уху хватит. Виктор ночевать не приходил. Видать, некогда — цех начал готовить доски. Здесь еще в Вармазейке какой-то пруд роют, и оттуда заказали дубовые сваи. Об этом он услышал от лесорубов. Бычий овраг, конечно, никуда не годится, леса вокруг нет, но все равно нельзя разрушать то, что подарил Инешке. Это к хорошему не приведет. Это же храм природы! Раньше такие сосны росли вокруг него — двумя руками не обхватишь. Война их повалила. Для мостов и землянок, для далекого фронта. Рубили тогда лес не жалея. Победим, говорят, врагов — новый посадим. До сих пор сажают… По гектару в год, и то для показа. Не лес — одни слезы. Вскоре и кордон выйдет в поле…

Думая об этом, Федор Иванович вспомнил недавний разговор с Виктором. Было это в лесничестве на квартире сына. Во время чаепития тот неожиданно сказал: «Не поругаешь, отец, если переселюсь в Петровку? Подправлю родимое гнездо, куплю с десяток бычков, буду откармливать. А там, возможно, и землю куплю». — «Деньги откуда возьмешь, из погреба у Зои?» — засмеялся он тогда. Имя кассирши лесничества он произнес не зря — один раз Витя привозил ее к ним. — «Зачем из погреба, займу у государства. Сейчас все свои фермы открывают, технику берут. Пустой земли навалом». — «Выходит, кулаком хочешь стать, за богатством гонишься?» — «Богатство, отец, не стыд, оно к человеку приходит через труд и ум. Что, если карманы пустые, тогда душа чище?» — не отступал и Виктор.

Федор Иванович спросил сына, как будет он жить в Петровке — один, без жены? Жена, говорит, подождет, ему мужская помощь нужна. Одному не срубить дом и дворы.

«Возьми и меня тогда с собой, мать оставлю на кордоне», — улыбнулся тогда он сыну. — «Придет время, и вы вернетесь, а сейчас в лесу от тебя больше пользы. — И добавил: — Скоро, я слышал, министр должен заехать в лесничество, к тебе наверняка зайдет. Ты ведь наш лесной капитан».

После этого обедать Федор Иванович каждый день ездил на кордон. Но гость не появлялся… Да и, честно сказать, ему с гостями некогда мотаться по лесу, устраивать им экскурсии. Приедут, посмотрят и вновь уедут в Саранск. Потом, только и жди, жалобы настрочат Киргизову, а то и самому Потешкину. А те всю вину свалят на них, лесников, сделают их крайними, будут на каждом собрании песочить.

Пока Федор Иванович запрягал Орлика, жена успела положить в телегу завернутую в платок еду.

— Сегодня тоже вернешься в полночь? — проворчала она.

— Закончатся дела — приеду. Не трясись, лесные русалки все равно вымерли, на шею не бросятся, — улыбаясь, ответил Матрёне. Лесная дорога высохла, лишь изредка попадались сырые места. Лошадь шла тихо, изредка хватая из-под ног траву.

— Давай прибавляй скорость, так до обеда не доедем! — крикнул Федор Иванович и хлестнул вожжами. Орлик слов будто и не услышал. «Оба постарели, пора на пенсию», — грустно подумал лесник. Поднял кнут — мерин пошел мелкой рысью.

На четвертый обход добрались через полчаса. Там уже стояла машина. Лесорубы не спешили браться за дела, отдыхая на бревнах, курили. Один встал, стиснул руку Пичинкину, сказал:

— К тебе сам министр поехал, а ты здесь. Потешкин, наш барин, тоже с ним…

— Навстречу никто не попался, видать, по нижней дороге поехали. — Пичинкин не стал обманывать, что ждет гостей.

— Так, так, вдоль Суры поехали, там «Волга» лучше проедет. Брезгуют по лесу ездить, это только показывают себя, что и они любители леса, — засмеялся Коля Вечканов. — Тон, Федя покштяй, сынст кисэ иля мелявто, бути эряват, сынсь мутадызь12.

Действительно, зачем он будет возвращаться? Приедут — пусть приедут, нет — беда небольшая, без министра не пропадет. Знает Пал Палыча, в прошлом году тоже за кордоном с ним жарил шашлыки. Приезжал не один — с тремя друзьями, те тоже были тузами. Сейчас вот директора комбината взял с собой… Вновь дубки будут просить?..

Пока мерил в штабеля сложенные дрова, к делянке вышла и «Волга». В кабине министр был один, если не считать шофера. Вышел, поздоровался. А Федору Ивановичу даже руку подал. Взгляд мягкий, приятный.

— Давай рассказывай, друг, как дела, что растишь-сажаешь, как выполняются планы? — сразу спросил лесника. Мужики слушали. Пичинкин, улыбаясь, начал рассказывать. По его словам, дела идут «неплохо», — скоро весь лес вырубят, останутся одни пеньки и пустые поляны. Потом показал на лесорубов:

— Вон плахи какие, острыми бензопилами и Пор-гору распилят. Идет дело, как не идет, из-за этого и приходим сюда, — и вновь улыбнулся сквозь зубы.

Министр, сверкнув густыми бровями, тихо сказал:

— С тобой, Федор Иванович, есть особый разговор, пойдем сядем, — и первым пошел к машине.

— Особый так особый, — безразлично бросил Пичинкин и сел за министром в машину.

Когда тронулись, Пал Палыч, повернувшись к нему боком, спросил:

— Вы давно в лесниках, Федор Иванович?

— С первого дня рождения. Правда, тогда в Петровке жили, сейчас ее с землей сровняли. Сначала с дедом ходил деревья сторожить, потом отец меня этому учил, сейчас своего сына вожу по лесу, — буркнул Федор Иванович. Он не знал, зачем об этом начал разговор высокий гость. Возможно, излить душу? Попытает-попытает, а потом его слова передаст Потешкину, тот по «своей дороге» будет его водить. Не только дрова — весь лес ограбит. За украденные бревна он для показухи внес деньги в кассу лесокомбината, а с руководителями такое редко бывает…

— Я не этим интересуюсь, я хочу спросить тебя вот о чем: как ты смотришь на муравьев. Короче говоря, расскажи мне от том, что знаешь об этих насекомых и какая от них польза?

— Какая польза… Санитары леса они, деревья защищают.

— А вот и сами они, ждут нас, — министр остановил машину около муравьиной кучи, которая ворохом зерна лежала недалеко от дороги.

— Давно живу я на земле и все удивляюсь этим трудоголикам. Какие они работящие! — начал рассказывать Пичинкин. — Без них исчез бы лес. В какой-то книге я прочел: муравьев на земле семь тысяч видов! В некоторых муравейниках их аж по сто миллионов.

— Я из-за этого, Федор Иванович, и приехал к тебе. Сейчас над диссертацией работаю, муравьиным обычаям хочу целую главу посвятить. Написал бы, да что скрывать, их я только левым глазом видел, и то в детстве, когда ходил за грибами, — откровенно сказал министр.

— Вы что, закончили лесной институт? — неожиданно спросил Пичинкин.

— Нет, Федор Иванович, моя школа партийная. Двадцать лет работал в райкоме, обкоме, потом послали поднимать министерство… Дела, признаться, идут неплохо — планы выполняются, да в наше время без кандидатской далеко не прыгнешь. Да и замы в затылок дышат. То-то, брат, на каждом месте свои печали.

— Тогда слушай, — начал врать Пичинкин. — В одно лето я провел несколько таких опытов, — он достал из кармана кусок сахара, смочил его из фляжки березовым соком, положил на ветку. Потом запихал палец в муравьиную кучу, достал оттуда несколько муравьев, скинул на сахар. Те его попробовали и, торопясь, вернулись в муравейник и привели за собой целый полк соплеменников.

— Видел? — спросил Пичинкин министра.

— По-моему, и они все понимают.

— Тогда слушай еще о муравьях, — и лесник, удивляясь тому, кого ставят руководителями, вновь начал лить под его хвост воду. Он и сам знал о муравьях лишь одно: что они санитары леса. Пусть слушает, почему не помочь человеку? Если пришлют на его место такого же, что изменится? Этот какой-никакой, знаком уже. Вон и Потешкин, слыхал, боится Киргизова: лесотехнический институт закончил, а директор комбината — церковно-приходскую школу, как за глаза звали партшколу.

Министр долго не задержался. Довез Федора Ивановича до делянки и — вновь в дорогу.

Пичинкину стало не по себе. Как не испортиться настроению, если министр от безделья ездит? Вот куда подходит эрзянская пословица: «Усы длинные, да от них борода не растет».

Думая об этом, Пичинкин начал измерять только что спиленные бревна. До обеда так устал, что не услышал, как к нему на мотоцикле подъехал сын. В куртке из черного брезента, волосы торчком, лицо запыленное.

— Ты откуда так, не из тюрьмы убежал? — недовольно спросил Федор Иванович.

— Тебя пришел, отец, спросить: чинить лодку не поедем в Вармазейку?

— Эка, нашелся мастер, видишь, сколько дел у меня? — Федор Иванович показал на груду бревен, которые подвозил на тракторе Коля Вечканов.

— Время, отец, не ждет. Сура совсем обмелела.

— Ты вот о чем мне скажи, — обратился Федор Иванович. — Почему вся река покрылась зелеными комарами? Не комары — воробьиные клювы. Таких раньше не видел.

— От грязной воды, от чего же. Заводы пачкают Суру. В этом и нашего комбината немалая доля.

— Нашего комбината? — удивился лесник. — От щепок когда вода портилась, что болтаешь? — накинулся он на сына.

— Эх, отец, отец… А еще говоришь, что не постарел! Наш комбинат второй год уже реку травит. Скоро крашеные бочки будут в ней плавать. Потешкин нас заставляет. Так, говорит, больше денег за них возьмем. Так когда в Вармазейку поедем? — вновь спросил Виктор.

— В субботу. Выходной, думаю, дадут тебе?

— В выходные я сам себе хозяин. Тогда в пятницу не приеду домой ночевать, скажи об этом матери.

— В пятницу, видать, у соседки останешься, там теплее? — засмеялся Федор Иванович.

— Прямиком в Вармазейку поеду.

— Не за невестой? Куда только привезешь ее, не в Петровку, в обветшалый дом?

— До свидания, — Витя не стал отвечать, сел на мотоцикл, и только видели его.

Бензопилы жужжали не переставая. Лес трещал, будто лед на реке.

* * *

Со стороны Пор-горы раздался шум электровоза. Виктор Пичинкин спустился к перрону. Олю здесь сразу увидит, девушка остановится перед домиком, который нарекли станцией, и пойдет по узкой тропке вверх по улице, в сторону горы.

Электричка не спешила. Отсюда до Саранска шестьдесят километров, это расстояние она пройдет часа за два.

На перрон вышло человек пять. Оли среди них не было. Витя долго стоял под раскидистой березой, верил, что вот выйдет любимая, поздоровается с ним, протянет ему серую сумку, будто играя скажет: «Вот я и сама приехала…»

Жди-нет, пора уходить. «Видать, эту субботу пропустит. Да, чай, не каждую неделю приезжать. Учится в университете, сегодня-завтра начнутся экзамены, некогда», — думая о девушке, успокаивал себя парень.

По нижней улице спускалось стадо. Из-под коров поднималась горькая пыль. Дневная жара уже отступила. Со стороны Сега-озера дул ветерок, принося облегчающую прохладу. Наконец-то и звезды набрали силу — рассыпались по всему горизонту, отчего небо еще сильнее пожелтело.

Пичинкин долго стоял на остановке и не знал, что делать. Домой пойти, на Пикшенский кордон, или вернуться в лесничество? И захотелось ему поехать в Саранск. «Смотри-ка, обещала, а сама обманула…» — грустно подумал парень. Девушка днем и ночью не выходила из головы. На днях прислала письмо: хотела приехать. И вот тебе, Виктор сам к ней отправился…

В поезд с Пичинкиным село несколько вармазейцев. От их расспросов — куда и зачем? — Виктор прошел в последний вагон. Тот был весь в пыли. Она летела со всех расщелин, лезла в нос.

За окном мелькали порхающие звезды. В вагон зашел его возраста проводник. Сел около Виктора, обратился гнусавя:

— В гьёрод?

— В Саранск, — промямлил Пичинкин.

Проводник достал из накинутой через плечо сумки бутылку пива, раза два глотнув, сказал:

— Жяра невыносимая. Никак, все лето высушит.

— Сожжет, на прохладу не жалуется, — гоня душевную тревогу, сказал Виктор.

— Рот не промочишь? — хотел угостить парень.

— Спасибо! Пить не хочу, — Виктор вновь стал смотреть в открытое окно.

— Штярый вагон, будто штярая телега: трясется и трясется. И пыль не ушпеваешь подметать. Сколько ни закрывал окна — пассажиры все равно открывали их. — Проводник допил оставшееся пиво, засунул пустую бутылку в сумку и направился в другой вагон.

Виктор не заметил, как уснул. Во сне видел незнакомых женщин, которые носили в овраг перед их домом воду. Одна из них ногами месила глину…

Кто-то стукнул его в плечо. Открыл глаза — перед ним стоял тот же проводник. В руках держал зажженный фонарь.

— Ты, дрюжок, так и Москву прошпишь, — засмеялся он.

Действительно, поезд стоял на саранском перроне. Виктор вышел из вагона и, сонно пошатываясь, зашел на пустой вокзал. Прислонился на скамью, стал протирать глаза. Потом посмотрел на часы — времени было около полуночи.

Зашла уборщица, стала подметать пол.

«Смотри-ка, и здесь пустая телега»… — почему-то вспомнились ему слова проводника.

Он вновь вышел на улицу. Вокзал со всех сторон был освещен. Жик-жик, жик-жик, — вздрагивали у дежурного паровоза колеса. Видать, он ждал какой-то состав, станет разводить оставшиеся вагоны. Минут через пять он попятился назад. На его место встал пригородный поезд, и перрон наполнился голосами пассажиров.

Виктор поспешил к остановке такси. Там уже стояли в очереди. «Ой, откуда вас столько?!» — удивился он. Наконец-то, догадался: люди возвращались со своих дач, спешат домой.

В одном такси, которое ехало на Светотехстрой, оставалось свободное место, и Пичинкин сел.

Он смотрел через стекло и удивлялся тем переменам, которые произошли в городе. Больше всех помолодел микрорайон. За три года поднялись многоэтажные дома, появились новые улицы. Вот и улица Эркая.

Она протянулась по окраине села Берсеневка. Недавно здесь было большое поле, где летом цвели подсолнухи, сейчас же… По освещенному тротуару шли люди. Один из парней играл на гитаре, а друзья ему подпевали.

Виктор нашел нужный дом, поднялся на пятый этаж и — попятился… На лестничной площадке с его ровесником стояла Оля, дочь Захара Митряшкина. Стояла, обнявшись…

— Вот я и приехал! — хотел было сказать Виктор.

— Пичинкин, ой! Ты откуда в полночь?… — растерялась Оля.

Стоящий с ней рядом парень немного отошел в сторону. Его удивленные глаза будто спрашивали: «Кто ты?!»

— Как откуда, с Вармазейки! Не вовремя, прости…

Виктор еще хотел что-то добавить, но не удержался и обиженно шагнул к лифту.

— Витя, Витя! Ты меня не так понял! — вслед закричала Оля.

«Как уж не так — здесь много ума не надо», — уже выходя на улицу, проговорил Виктор то ли себе, то ли девушке. — Смотри-ка, и сказала как солдату: «Пичинкин!..» Раньше так ко мне не обращалась».

Вышел на большак, поднял руку, голосуя автобусу.

На его бывшей квартире хозяева еще не спали. Геннадий Филиппович вышел навстречу полуодетый. Лицо горело — был немного под хмельком. Вероника Сергеевна, хозяйка, обрадовалась его приходу больше всех.

— Смотри-ка, смотри-ка, какой гость! Проходи, Витя, что стоишь? Я вот начала месить тесто на завтрашние пироги…

На кухню вышла Сима, их единственная дочь. За три года, пока к ним не заходил Пичинкин, она еще больше пополнела. Увидев гостя, спряталась в спальню.

Вите неудобно было, как он оказался у них. Он только сказал, что пришел ночевать, если они, конечно, разрешат.

— Ой, смеешься над нами! Разве ты не наш человек? — несушкой закудахтала Вероника Сергеевна. — На вот, садись! — и пододвинула гостю табуретку.

Вскоре и Сима вышла. Принаряженная, волосы уложены. Сима разглядывала Виктора, а сама места себе не находила. Наверно, та любовь, которая возникла у нее раньше, еще не погасла. И зазнавалась она, конечно, ради приличия, ведь на глазах родителей не бросишься парню на шею.

После полуночного ужина хозяева легли спать. Виктор с Симой вышли к крыльцу, сели на деревянную скамью. Было прохладно. Звезды пропали, небо потемнело — жди дождя. Виктор накинул свой пиджак на спину девушке, и та молча прильнула к нему.

Наконец-то Сима спросила:

— Ой, действительно, а зачем ты пришел?

— Продавать лук на базаре.

— Лесной мастер, а ум как у мальчишки.

— Откуда знаешь? — засмеялся Пичинкин.

— На земле живу. Слышала и о том, как с начальством воюешь.

— Ну-у, это уж…

— Ужа эрзяне гуем13 нарекли.

Сима вынула из кармана яблоко, откусила и протянула ему.

— На, ешь. Не бойся, не умрешь — со своего сада…

— Ты все там же работаешь, на заводе? — переведя разговор на другое, спросил Виктор.

— Где же еще, все там же, — кашлянув в ладонь, ответила девушка. Потом добавила: — За последние два года, кавалер, хоть бы письмо написал. Думала, что женился…

— Женитьба — дело нехитрое. А вот вместе жить…

— Хватит болтать. Скажи, что позабыл…

После долгого молчания Виктор сорвал с клумбы белую розу и протянул девушке.

— Лучшие розы краденые, — улыбнулся парень, — а лучшие жены — чужие…

— Надо мной смеяться приехал? — вскочила со своего места Сима.

— Не обижайся! Мне вспомнился тот вечер, когда в парк цветы красть ходили. Забыла?

— Это ты все забываешь… Почему, хочу спросить, на мое последнее письмо не ответил?

— Прости. Некогда было.

— Во-во, и моя мать так твердит. Парень, говорит, из леса не выходит, сама к нему съезди. Но разве удобно ехать?.. Что бы твои родители сказали: невеста сама сватать пришла?

— Ну-у, это уж ты зря… Они знают тебя, были у вас…

С Берсеневки донесся петушиный крик, потом, будто подпевая друг друг, заголосили другие.

«Вот и новое утро пришло. Скоро поезд, нужно успеть», — подумал Виктор. У него не было желания обидеть девушку, поэтому он нежно сказал:

— Мне пора идти, Сима. Наряд в семь часов, не успеешь — вновь скандал с директором. Ты не ошиблась, когда сказала: иногда он бычится на меня…

— Он кто, леший?

— Есть с такими характерами люди, Сима, у которых семь пятниц на неделе. Вроде бы директор знает свои дела, иногда и добрым бывает, а вот когда заартачится — всех готов облить грязью. Скажу и о другом: у него нечистые руки — деньги любит, много наворовал. Деньги, сама знаешь, в лесу не растут… Ох, сколько сосен свалил без учета, а я ведь в лесничестве живу!

— Тогда уж иди, правдолюб. Боюсь, потом ругать меня станешь, — расстроившись, бросила девушка. — Думаю, пришлешь мне весточку из своего густого леса. Конечно, если не съест тебя волк-директор…

На кухне зажгли огонь. Это Вероника Сергеевна дала дочери знать: на улице утро, пора и на работу собираться.

— Тогда до новой встречи! — попрощался Виктор.

— Этому что-то я не верю.

Виктор поцеловал девушку в губы, та вырвалась из-под рук, скрылась в дверях.

«Вот и эта показывает свой норов. Поди пойми девушек — у одной двое парней, двоих обманывает, а вторая только себя», — спеша к остановке, рассуждал парень.

Капал мелкий, словно из сита, дождь. Только цветущие сады не поменяли окраски — белели и белели в сумерках улиц, будто настоящую зиму себе вернули. Зима, настоящая зима была и на душе у Виктора.