Побег внутри побега

Утром следующего дня Аня улетала в Питер. Разумеется, срочно по делу. Кадровичка не очень охотно, но дала Ане отпуск без содержания на 25 дней. В Питер собирались лететь сумка большая, сумочка и журнал «Гламур», не считая Ани. В журнале ехала Уля. Аня была под впечатлением от вчерашнего разговора, поэтому без задней мысли решила везти Ульку в журнале. Было бы дико везти её в коробочке для ювелирных украшений. Улька не любила ткань, а любила глянец. И потом, Улька могла элементарно задохнуться в коробке. А журнал Аня перемотала пару раз скотчем — и прочно, и циркуляция воздуха есть. Других мыслей в этот момент не было.

Перед регистрацией Аня купила бутылку минеральной воды. И отправилась на досмотр багажа. Она спокойно положила сумку большую, сумочку и журнал на ленту, прошла железную арку и стала ждать свои вещи. Продолжая думать о своем. Она не заметила, что вещей как-то долго нет. Не заметила, что лента остановилась, точнее, её остановили, и люди в форме как-то очень сосредоточенно пялились в монитор.

— Это Ваши вещи? — Аню кто-то тронул за руку.

— Да, а что? — Аня очнулась.

— Журнал Ваш? — человек в форме отчетливо проговаривал каждое слово.

— Да, а что такое? — Аня вспоминала, можно ли брать журналы в самолет.

— Вы его только что купили или уже распечатывали? — человек в форме очень старательно формулировал вопросы.

— Давно распечатала. А что, летать можно только с купленными в аэропорту журналами? Я не понимаю, что происходит?

— В Вашем журнале обнаружена пустота. Точнее — полость. Примерно полтора на полтора сантиметра. В этой полости какой-то странный предмет. Согласитесь это не типично для журналов. Что Вы можете сказать по этому поводу?

— Это улитка, — Аня сказала это очень спокойно, ещё не понимая, каким бредом это кажется со стороны.

— Что? — человек в форме стал пристально изучать её зрачки.

Аня поняла, что пахнет жареным. И ждать понимания её нежных чувств к Ульке от этих людей не стоит. Она стала лихорадочно соображать. Нужно было несколько секунд, чтобы что-то придумать. Поэтому она полезла в сумку, стала там что-то искать, наткнулась на футляр очков, защищающих её глаза от излучения компа. Достала очки — черная оправа со светлыми стеклами — то, что надо! Теперь перед людьми в форме стояла серьезная девушка — даже очень серьезная девушка. Если бы на ней ещё был костюм — то была бы просто авторитетная девушка. Но костюма на ней не было. Пришлось выкручиваться без него. Настроив лицо под очки, Аня начала говорить:

— Вы не ослышались: это улитка. Редкий вид виноградной улитки, с раковиной закрученной вправо и под очень редким углом, — для убедительности Аня поправила очки на носу.

Если бы у служителей досмотра были не такие крепкие нижнечелюстные мышцы, то они бы широко открыли рты.

— Так вот, — Аня опять поправила очки, поскольку другой убедительный жест ей никак не приходил в голову, — размножение улиток — очень сложный процесс. Хотя они по своей сути — гермофродиты, но, чтобы родить детей, всё равно нужна пара. Их должно быть двое — улиток. Шансы стать мамой — равные у обоих кандидатов, но их должно быть двое. Понимаете?

— Понимаю, — сказал служитель культа досмотра.

— Нужно двое. Причем! — Аня поняла, что ещё для убедительности можно использовать указательный палец вместо указки. — Причем с абсолютно одинаковыми раковинами! Абсолютно одинаковыми — я подчеркиваю! А это — самое ужасное! Очень сложно найти две одинаковые раковины, чтобы завиток был в одну сторону и под одинаковым углом!

— Что Вы говорите! — один из обладателей крепких нижнечелюстных мышц заговорил.

— Да! — Аня посмотрела на остряка поверх очков, — у моей улитки — очень редкая раковина. Улитку с абсолютно идентичной раковиной мы нашли в Питере. Это, конечно, нельзя утверждать со стопроцентной уверенностью, так как сравнивали раковины только по фотографиям. Но вероятность очень велика! Очень велика! Именно поэтому мы едем в Питер.

Очки сыграли свою роль — придали должную убедительность бредовым Аниным аргументам.

— Открывайте журнал, — сказал тот, кто изучал Анины зрачки.

Ане пришлось отдирать скотч. Журнал порвался. Наконец, удалось его открыть, и на всех посмотрела Улька. Она сидела во всей красе в маленькой глянцевой «комнатке». Крепко держалась за красный «пол». Шевелила усиками. В общем, сомнений быть не могло — это улитка. Люди в форме и погонах никогда не испытывали большего шока. Даже их сильные нижнечелюстные мышцы не выдержали и опустили челюсти. Как реагировать на то, что в полости глянцевого журнала сидит маленькая виноградная улитка — они не знали. А Уля не смогла удержаться и потихоньку ела свое временное жилье. И, конечно, художественно какала.

К ней поднесли металлоискатель. Тут Аня решила добить досмотрщиков:

— Не надо её облучать! Это причиняет ей страдание! Пожалуйста! Посмотрите! Она пугается и какается! А ей предстоит очень ответственная миссия! Если из-за нервного потрясения у неё ничего не получится — я подам на вас в суд!

Служители аэропорта замерли и боялись пошевелиться.

— Хорошо-хорошо! Мы не тронем Вашу улитку. Проходите. Пожалуйста, проходите!

Аня вошла в роль: она нервно взяла сумку большую, сумочку, прижала к груди журнал с Улькой и со скорбным выражением лица проследовала на посадку.

Майя с Сашкой встретили Аню в аэропорту. Они уже пришли в себя. Ужас ситуации с Валей сегодня казался не таким уж ужасным. В машине Аня рассказала только про таможню. Майя хохотала, а Сашка сказал, что ничего удивительного.

Уже в квартире на кухне Аня стала рассказывать Майе про вчерашний вечер. Майя качала головой и не верила.

— Ань, ну эта история у тебя совсем неправдоподобной получилась! Ну ты ж сама понимаешь!

— Дорогая моя, это не моя история. И у меня было чувство, что это сюр какой-то, — Аня пила вторую бутылку минералки, — я боюсь с ними встречаться, Май, что делать?

— Пошли в больницу к Вальке сходим, — Майя посмотрела на часы, — скоро приемные часы закончатся.

— Точно! И у него спросим!

— С ума сошла?! Что тебе мальчик может посоветовать?

— Устами младенца — сама знаешь что.

Сашка пошел разговаривать с врачом. Майя с Аней направились к Вале. В палате Валя оказался не один. Бабушка — тихая и неприметная женщина — никогда не оставляла внука. Было видно, что она очень устала, но старалась никого не беспокоить своей усталостью. Она была настоящая бабушка — немодная седая коса уложена в шишку. Она вязала носки и варежки. И звали её Лидия Ивановна. Глаза её лучились любовью, когда она смотрела на своих внуков. Она пережила гибель сына и снохи — родители Вали и Сашки погибли в аварии. В той же аварии пострадал и Валька. Мальчик был очень похож на бабушку. Сашка нет, а Валя — очень. Может быть, потому, что у него тоже были очень усталые глаза. И эти карие глаза начинали лучиться, когда он видел Сашку или Майку. Валя был худощавый маленький мальчик. Семи лет. Пока не посмотришь в глаза. А потом ещё очень взрослая и волевая линия подбородка. И говорить с ним, как с семилетним ребенком, становилось как-то неловко. Что можно сказать бледному больному ребенку, когда ты взрослая, практически здоровая тётка и самая большая трагедия твоей жизни — смерь Анны Карениной? Вот Аня и не знала, что сказать.

— Аня, спасибо, Вы мне очень помогли, — столько искренности и достоинства было в голосе маленького слабого мальчика.

— Пожалуйста, Валя, — редко, но слезы сдавливали даже Анино горло.

— Аня, а у Вас есть мечта? — спросил мальчик очень серьезно.

— Дом с камином и собакой, — Аня сказала это с той же интонацией, как отвечают на вопрос: «Который час?»

Валя помолчал, подумал и сказал:

— Очень конкретная и хорошая мечта.

— Почему конкретность тебе кажется столь хорошей? — горло отпустило, и она уже могла говорить.

— Я выучусь, заработаю много денег и подарю Вам дом с камином и собаку.

— Договорились, Валентин, а пока — выздоравливай.

— Хорошо.

Аня пошла к двери, но вернулась. Она достала из сумки спичечную коробку.

— Валентин, ты знаешь, как обращаться со спичками?

— Нет, у нас дома электрическая плита.

— А с улитками?

— С чем?

— Так, молодой человек не знает, кто такие улитки, — Аня открыла спичечную коробку и показала Вале Ульку.

— Какая… — Валя восторженно смотрел, как Улька шевелит «усиками».

— Валя, Улька — настоящая контрабанда. Её надо спрятать на время, чтобы никто не нашел. Можно на тебя рассчитывать?

— Конечно! — Валька проникся важностью возложенной на него миссии.

— Её надо кормить — огурчики давай. С ней надо разговаривать. Что ещё? — Аня задумалась. — Думаю, сам разберешься, ага?

— Ага! — в голосе Вальки звучала радость.

Аня с Майей молча вышли из палаты.

— Блин, Май, блин! — Аня нервно рылась в сумочке.

— Ты чего?

— Чего-чего! В глаз что-то попало! Слезы катятся, собаки такие…

— Не переживай, Ань, — Майя обняла подругу за плечи, — я тоже первые дни без слез не могла сюда приходить. Только Вальке не жалость нужна.

— Майя, а куда деваются эти мальчики, когда вырастают? Где эти дома с каминами и собаками? Или вырастают только другие? А?

— Вернемся и спросим?

— Не-а, Май, мы пойдем другим путем.

— На север?

— Хорошая шутка, — Аня показала Майе язык, — пойдем выбирать дом с камином. Скоро старость, раз мы стали такими сентиментальными.

Сашка на следующий день вернулся в Москву. А Майя с Аней остались в Питере. В Москве для подруг в ближайшее время был не тот климат. Девичник обещал затянуться недели на три. Аня проснулась первая, решила дать Майке выспаться и пойти погулять одной. Она никогда не была в Питере одна. Оставила Майке записку, что позвонит, как освободится. Из метро она вышла на Невский. Но пошла не по проспекту, а свернула направо. На Канал Грибоедова. Слева — река. Справа — красивые дома. И сразу — магазин оптики.

Аня посмотрела на витрину, подумала, опять посмотрела на витрину и зашла в магазин. Её посетила мысль, что у неё нет очков. Есть, конечно, очки, но все для секса, а для жизни или хотя бы от солнца — нет. И возникшая сразу за поворотом на Канале Грибоедова оптика — это не иначе как знак! Магазинчик был маленький. Оптики мало. Брендов тоже. Из тех, что идут Ане, — только Армани. Одни очки сразу посмотрели на нее. «Будем брать!» — решила Аня. Примерила — точно её. Купила. «Они, конечно, не совсем для жизни…» — это она ясно понимала, ещё отдавая деньги. «Ну, в конце концов! И не важно для чего они. Важно, что четко знаешь для чего. Не заблуждаешься то есть. Не обманываешь себя. Вот что важно. А для жизни или не для жизни — обойдемся без занудства».

И вот солнца на канале Грибоедова нет. Но если оно выглянет! То Аня его встретит во всеоружии. Пусть и без солнца, погода прекрасна. Очки от Армани. В витрине она выглядит — супер. И тут Аня поняла, что сорвалась. Так себя чувствует человек, который при всех дал слово бросить курить и через полчаса, забыв, закурил. И вокруг-то никого, и сигарета хорошая — а как-то противно, и сигарета вдруг оказывается не в кайф. «Ну, хоть бы не Армани купила, блин! Ну, хоть бы там за три копейки, какие безымянные, так нет! Армани! — Аня поняла, что говорит вслух. — Обратно нести?» Очки были не рады. Их устраивало постоянное лицо, надоело скакать с носа на нос и потом опять возвращаться в витрину. И потом, лицо мягкое и теплое, а железяка в витрине твердая и холодная. «Как сели-то, блин, хорошо! — Аня стояла у витрины и в упор смотрела на себя. — Оставить уже, что ли?» Они договорились с очками, что будто бы были отложены для нее несколько лет назад, и просто только сейчас она смогла их выкупить, а они её ждали — ну, вот и дождались. Настроение поправилось. Каждый, кто хоть раз в жизни возвращал себе любимую привычку, — поймет. Это такой кайф — сорваться и простить себя. Тем более на канале Грибоедова…

Эта улица давно и как-то случайно стала любимой в Питере. Особенно в той части, что от Невского до Спаса. Для Ани весь Питер сосредоточился именно здесь. Здесь можно было не выпускать фотоаппарат из рук — бесконечно прекрасные ракурсы. Побольше канала, потом побольше улицы. Под одним углом, потом угол поострее. А сейчас пройти пару-тройку шагов — и всё сначала. Она прошла весь этот участок медленно в оба конца, потом купила билеты на вечернюю экскурсию по каналам и пошла к Русскому Музею. Может быть, сейчас квадрат Малевича произведет на неё более сильное впечатление? Может быть, она наконец-то проникнется и поймет тот скрытый не ведомый пока ей смысл. А вдруг именно сегодня квадрат для нее откроется? В переносном смысле, конечно. Хотя, как знать… А Музей оказался закрыт. Было бы странно, если бы Аня пришла не в выходной. Квадрат защищался, как мог, от такого настойчивого желания открыть его во что бы то ни стало. Это был сбой. В программе был музей, потом звонок Майе. Других планов на сегодняшнее одиночество не было. Она пошла по Итальянской улице, оглядывалась и думала: «Хорошо-то как быть одной в Питере. Почему раньше искала компанию, чтобы сюда приехать?» Эта улица, которая идет параллельно Невскому, она другая. Она действительно параллельная. Сложно объяснить. Она не позапрошлого века и не современная, не русская и не европейская, она странная. Красивая. Чужая. Очень странное чувство. Очень странное. Людей почти нет.

«Надо звонить Майке. А то меня это великолепие задавит. Нет, задушит. Нет, сделает параллельной. Хотя куда уж больше… Нельзя быть здесь одной. Пора прорываться отсюда к людям!» — и Аня достала телефон.

— Май, ты в курсе — мы на экскурсию через сорок минут едем?

— Привет, пока не в курсе.

— Нет, Майя, уже в курсе! У метро тебя жду на углу Невского и Грибоедова. Привет, дорогая.

Обратно Аня шла по Невскому. Наткнулась на островок художников. Посмотрела внимательно — Петра не было. И картины другие. И какие-то стеночки-стеночки. Ходишь по небольшому пространству и всё кружишь вокруг стенок. И вдруг — одна. Не картина и не скульптура. Большая квадратная светло-серая с голубым. И картина, и рама — всё из одного материала, всё одним цветом и всё в одном — неразделимые они. Аня встала перед ней и не могла сдвинуться с места. Зазвонил телефон, Аня услышала не сразу — звонила Майя:

— Ты где?! — Майя пыталась перекричать Невский.

— Здесь.

— Очень информативно!

— У картин.

— Поняла, сейчас подойду.

Майя появилась через минуту. Аня так и не сменила позу.

— Ты чего замерла? — Майя пыталась заглянуть подруге в глаза.

— Май, ты посмотри, какое чудо!

— Вот это?!

— Ага…

— Ань, ты меня прости — это жуть!

— А мне нравится…

— Что это? Ни рыба ни мясо? И почему рама слитно с картиной? И, вообще, из чего это сделано?

— Май, тебе не нравится? — Аня была поражена.

— Абсолютно. Сколько этот шедевр стоит?

— Пятьсот долларов! — вовремя подошел автор произведения и начал рассказывать, что это такое.

— Понятно-понятно! — Майя его остановила. — Ань, я бы еще поняла пятьдесят долларов! Но и то — поморщилась бы, честное слово! Пошли отсюда.

Майя потянула Аню за руку. Аня пошла, но какая-то мысль в ней осталась. Художник вслед крикнул:

— Надумаете — приходите, девушка! Такой работы больше нет! Очень уж трудоемко её делать! Такие вещи только на заказ делаю — приходите!

— Ты же её не купишь? — Майя как локомотив неслась к Спасу.

— Сегодня — точно нет, — Аня еле поспевала за подругой.

Наконец они сели в катер. Получили одеяла, что их сильно удивило.

— Ань, ну зачем нам эти каналы? — Майя пыталась завернуться в одеяло. — Какая разница: по набережной ходить город смотреть или по каналам? И ветер там наверняка.

— Май, ты хочешь сказать, что ещё не видела Питер с воды? Не каталась по каналам?

— Ань, это ж развод для туристов, ну? Неужели не понимаешь?

— Развод мостов — вот главный местный развод. И, кстати, давно это ты коренной петербурженкой стала?

— Могу посчитать точно, сколько дней.

— Сделай милость! А пока дни не превратились в месяцы — боже, какой срок! — поехали, а? И потом, я — туристка. Ты ж меня не бросишь?

— Так уже едем. Сама бы не сбегала… Слушай, ты очки купила что ли?

— Не, что ты! Это из старых запасов, — Аня убрала очки в сумку.

Экскурсовод начал что-то рассказывать — хороший повод помолчать. Было свежо, и в укутывании в одеяла появился какой-то шарм. Про Венецию Аня даже не вспомнила, потому что ничто в Питере её не напоминало. Масштаб другой. Всё другое. Молчали, потому что не разговаривалось. Бывает красота, которую не надо обсуждать. Не надо делиться впечатлениями о ней. Не надо показывать пальцем и просить поучаствовать в твоем восторге. Это минуты в другом измерении. Оказывается, достаточно изменить угол зрения: спуститься метра на два вниз — и ты в другом городе. Когда «вышли» из одеял, начали говорить:

— Майя, ты как хочешь, а я завтра опять поеду. И каждый день буду ездить. Вот! Я — туристка, мне можно попадаться на этот развод.

— Ань, я с тобой! Со мной тебя не разведут — я ж уже несколько дней как местная.

Следующее утро подруги начали с посещения больницы. В палате всё те же: Валя и бабушка.

— Валя, — Аня сделала серьезное лицо, — меня, конечно, очень волнует твое самочувствие, но первый вопрос о более важном: как Улька поживает?

Валя сначала не понял, потом понял, потом понял, что с ним шутят, и только потом — засмеялся.

— Отлично, лопает огурцы!

— Странно… — Аня внимательно посмотрела на Ульку, — раньше она их только ела. Кстати, если хочешь посмотреть, как она художественно какает, то я оставлю тебе волшебный журнальчик.

— Хочу! — Валя уже смеялся в голос.

— Май, доставай, что ты нам с Улькой глянцевого купила.

Майя достала журнал. У Ани округлились глаза.

— Май, а кроме «плейбоя» ничего не было? Это ж у нас Ульяна, а не Ульян… или тебе известно больше, чем мне?

И тут все посмотрели на бабушку, и не смеяться дальше было невозможно. Лидии Ивановне пришлось труднее всех, пока она не поняла, что здесь опять шутят.

— Валя, ты уж прости, но для Ульки мы оставим «гламурчик» — его она обожает, — Аня посадила Ульку на ладошку. — Надо успеть понежничать, пока она глянцевую страничку не поела.

Майя доставала из пакетов фрукты и всякую еду.

— Зачем столько! — взмолилась бабушка, — Валя ест плохо, всё выбрасываю!

— Ну-с, молодой человек, — Аня опять сделала серьезное лицо, — теперь о Вашем здоровье. Будьте добры, представьте нам с Вашей тётушкой полный отчет за прошедшие почти два дня. И объясните, милостивый государь, причины Вашего плохого аппетита.

— Я ем, просто есть не хочется. А доктор сказал, что если всё так пойдет — больше операция не понадобится.

— Ну что ж, — Аня сделала вид, что задумалась, — Валя, а доктора на детекторе лжи проверяли?

— Нет, — Валя расстроился.

— А вот и проверяли! — Аня хитро прищурила глаза. — Я узнавала — проверяли! И, значит, он точно не врет!

В этот торжественный момент зашла медсестра и сказала, что гостям пора.

— Молодой человек, нам очень не хватает Вас на прогулке. Сделайте милость, выздоравливайте быстрее, а? — Аня тихонько передала Вальке записку.

— Буду стараться! — Валя спрятал записку рядом с Улькиным убежищем.

Его увезли на процедуры. Когда он вернулся, был почти без сил — они все еще требовались, чтобы терпеть боль. Он достал записку и прочитал: «Милостивый государь Валентин Павлович! Дело в том, что в условиях дефицита «мужского» присутствия, мы с Вашей тётушкой вынуждены были купить собаку для охраны дома. Мы очень признательны Вам, что, как настоящий мужчина, Вы взяли на себя труд заботиться о домашне-сидячем животном Ульке. Но без Вашей помощи нам трудно справиться с домашне-гулящим животным Жужей. Пощадите двух слабых женщин (Вашу тётушку и меня) и возвращайтесь быстрее домой, здоровым и полным сил! Хороший аппетит и крепкий сон Вам в этом очень помогут! С надеждой, что по утрам Жужа будет будить Вас, искренне Ваши Аня и Майя».

Продукты выбрасывать перестали. И нужно было добыть щенка, о чем Аня сказала Майе.

— Ань, ну ты бы хоть спросила! — Майя гремела посудой в раковине.

— Ну ты же видела, что действовать надо было быстро! Некогда было совещания устраивать, ну прости! А чем тебе идея со щенком не нравится? — Аня ела яблоко и что-то искала в Интернете.

— С ним гулять, кормить, убирать! Он же — щенок, это же как за ребенком ходить! — Майка бушевала.

— Май, ну, во-первых, уже поздно, — Аня откусила яблоко.

— Издеваешься? Найди уже себе жертву, а то я не выдержу!

— Это грубо, да ладно — прощаю, — Аня говорила и невозмутимо жевала свое яблоко, — а во-вторых, как ты сама сказала — это как ребенка выхаживать. Вот и тренируйся.

От неожиданности Майка замолчала и села.

— А что? Вы ж с Сашкой будете детей рожать? Будете. Вот и тренируйся. Съешь яблочко — очень вкусно. И полезно.

Было ясно, что завтра в больницу надо идти с фотографией Жужи. До утра надо было «приобрести» собачку. Поскольку в ближайшее время весь груз забот должен быть лечь на Майку, то её мнение решили учесть. Она хотела собачку маленькую, чтобы её, при необходимости, можно было почти везде брать с собой. Да и квартира в Питере была невелика — обычная двушка-хрущевка. Боб-Тейл смог бы здесь провести в лучшем случае первую половину детства, и куда им всем через три месяца деваться?

Поиски в Интернете увенчались успехом, даже успехами. Чихуахуа была отвергнута Майей, поскольку слишком контрастировала с ее формами. Болонка оказалась слишком белой — не практично. Увидев черную кляксу (скотч-терьера), Майя сказала: «То, что надо!» Но тут возмутилась Анна.

— Улька коричневая?

— Коричневая! — согласилась Майя.

— Теперь подумай, какой разнобой будет в цветах: чёрная собака и коричневая улитка. Так не пойдет! Улька не будет стильно смотреться на черном фоне. Я её заберу от вас! Будешь сама объяснять Вальке, почему Улька не может больше у вас жить.

— Права, — Майке пришлось согласиться. Она даже откусила яблоко. — Блин. Что делать? Кто у нас есть в коричнево-карамельной гамме?

— Есть ещё пекинес, йоркшир и мопс. Как тебе пекинес?

Майя посмотрела очень выразительно на Аню.

— Не поняла, — Аня действительно не поняла.

— У Сашки была в юности любовь. Её звали Инесса — что ли не рассказывала тебе?

— Не-а, ну и что?

— А ты послушай внимательно, как звучит: «Пекинес!»

— Прикольно — вершина бывшей и ставшей нарицательной любови.

— Тебе смешно! — Майка злилась.

— Думаю, Май, ты преувеличиваешь. Но раз тебя так ломает — оставим пекинесов в покое.

— Спасибо за гуманное отношение к животным.

— Мопс, — Аня произнесла слово медленно и четко выговаривая каждую букву, — родственников с созвучными фамилиями у Сашки случайно нет? Никого из своих бывших он так ласково не называл?

— Злыдня ты, Анька!

— Лучше подстраховаться! Вот, терьерчик йоркширский — как тебе?

Они рассматривали фотографии.

— Челочка, хвостик, глазки-бусинки, и цвет не маркий, и с Улькой будут как ансамбль смотреться, — было видно, что Майка загорелась покупкой щенка, — согласна на йоркширского, давай звонить.

Чтобы не спугнуть, Аня не стала подшучивать над подругой, хотя очень хотелось. Вызвонили несколько адресов. Решили объехать всех трех заводчиков, потом спокойно обсудить варианты и выбрать. Первыми по маршруту оказались заводчики на Васильевском. Хозяйка извинилась, что щенки спят и рассмотреть их толком не получится. Аня и Майя старались тихонько ступать по полу, потому что половицы скрипели при каждом шаге. Скрипели очень громко. Зашли в комнату. Остановились, а половицы продолжали скрипеть.

— Не обращайте внимания, это одна девка такая хара́ктерная уродилась, — хозяйка подвела подруг к коробке, — отказывается спать со всеми в коробке. Вот достань её оттуда — и всё тут. Я сейчас пол мыла, так посадила её ко всем. Думаю, наелась, так, может, уснет. Нет ведь! Упёртая! Будет вот так сидеть и тявкать, пока её не достанут из коробки.

Аня и Майя заглянули в большую картонную коробку из-под телевизора. Там сопели три карамельных комочка. А один комочек сидел. И тявкал. Его штормило, в смысле качало, потому что комочек засыпал на ходу. Малявка качалась, но держалась из последних сил, чтобы не упасть. И сидела. И тявкала с закрытыми глазами. Хозяйка достала её из коробки и положила на пол. Она сразу перестала тявкать, упала плашмя, проползла сантиметров двадцать и уснула. Половицы перестали скрипеть.

— Ну вот! Говорю — характерная дамочка, — хозяйка чувствовала неловкость, — остальные хорошие, спокойные: не скандалят, не вредничают. И мальчики есть. Вот эти два — посмотрите.

Аня с Майей смотрели на спящее упорство.

— Мы Вам позвоним, — сказали они, выходя из квартиры.

Хозяйка расстроилась. Майя и Аня вышли на улицу.

— Какой у нас следующий адрес? — Аня стала искать бумажку с координатами заводчиков. — Май, мы, конечно, решили, что надо посмотреть всех и только потом спокойно, но…

Майя прервала подругу:

— Да Жужа это, Ань, Жужа, и другой Жужки нам не найти.

Они резко развернулись и пошли в квартиру с поющими полами. В общем, вечер встречали уже три девицы: Майя, Аня и Жужа.

— Май, слушай, — Аня чесала пузо балдеющей после купанья Жужки, — Ульку, видимо, тоже вам придется оставить. Вальке она нравится, как я её у него заберу?

— Ань, ну если я на собаку согласилась, то уж против улитки неужели буду возражать? — Майя чесала Жужку за ухом.

— Ну, мало ли… Улька классная, но такая шумная…

— Зато Жужка у нас тихая… — Майя смотрела на вновь прибывшую с обожанием.

Так стихийно сложился четкий режим: утром покормить Жужку, погулять с ней, сфотографировать и — в больницу к Вальке. Потом забрать Жужку и вести ребенка в пригород — гулять в дворцовых парках. Потом Жужка дрыхла дома, а подруги отправлялись вечером кататься по каналам.

Глупо. Конечно, глупо было рассчитывать, что среда 10 октября не наступит в этом году. Году торжественном. Тридцать лет! Вопрос: что с ними делать? Аня задала на всякий случай этот вопрос Майе вечером 9 октября.

— Солить. Без уксуса главное, — Майя резала на салат огурцы и помидоры.

— Еще варианты есть?

— Сахарить, — Майя лила в салат масло, — но могут забродить, если не в холодильнике держать.

— Май, а ничего, что я готовить не умею?

— Тогда можно одеяло сшить — печворк.

— Я и шить не умею…

— Что по хозяйству можешь?

— Крестиком вышивать, — Аня подумала, — в детстве могла.

— Ань, тогда плюнь и выбрось — в хозяйстве они тебе без надобности!

— Тогда с утра я занята, потом встречаемся и идем к Вале, потом — по ситуации.

— По ситуации — не по ситуации, а кефиру на послезавтра я куплю.

Утро 10 октября наступило тихо. Аня проснулась. В квартире тишина. На полу в вазе букет тюльпанов. Майи не было — чуткая. Аня прислушалась. «Страшно» не наступало. Она пошла на кухню — там тоже «страшно» не гремело посудой. Кофе тихо сварился и тихо выпился. Майка не звонила. И вообще никто не звонил. Аня подумала: «Странно… Странно, что раньше мне не приходило в голову отключать телефон накануне вечером». Оказалось так просто, чтобы утро 10 октября было тихим.

Ане захотелось подарков. В голове родился план: Русский музей, купить картину-рыбу на Невском и, если останется время, то придумать что-нибудь третье. Музей её пустил. Долго и хаотично ходить по залам она не стала, а целенаправленно спрашивала:

— Как пройти к Малевичу?

Служители музея ей показывали. Зал оказался небольшой. Черный квадрат — сразу напротив входа. «Да, действительно, черный. И квадрат. И всё! Мысли по этому поводу? Нет. Эмоции? Нет. Может, со второго взгляда?» Аня обошла зал и опять вернулась к квадрату: «Черный-то черный, а почему белый какой-то, жёлтый? Как-то неопрятно…» Аня второй раз обошла зал и опять вернулась к квадрату: «Нет, ты всё-таки объясни, что я должна в тебе увидеть? Какой тайный неведомый мне смысл? Не ви-дю! Может, если бы белый был белым… Может, всё потому, что не люблю жёлтый цвет? Или света не хватает? Не будем доводить отношения до кризиса». Аня вышла из зала, но уходить из музея без подарка была не готова и пошла бродить по сувенирным лавкам. Всё одно и то же, одно и то же, и вдруг — в витрине черная сумка с тремя красными квадратами.

— Можно посмотреть сумку?

— Она не продается — выставочный экземпляр.

— А посмотреть её можно?

— Смотрите, но она не продается.

В витрине еще лежали блокноты, обтянутые той же черной тканью и с теми же тремя красными квадратами.

— Сумка и блокноты — по Малевичу, — безразличным голосом сказала продавец.

— Что Вы сказали?

— Говорю, называются эти вещи «По Малевичу».

Аня взяла сумку в руки. Черная прямоугольная почти авоська. Только ручки не узкие, а широкие и длинные. Красный подклад внутри, два красных и белый квадраты в одну линию по низу сумки — снаружи.

— По Малевичу говорите, — Аня не выпускала сумку из рук.

— По Малевичу, но этот экземпляр я продать не могу.

— Знаете, я только что почти поссорилась с черным квадратом самого Малевича, помогите навести мосты, чтобы окончательного разрыва не произошло?

Продавец внимательно посмотрела на Аню и уже менее официально сказала:

— Я правда не могу — выставочный экземпляр должен находиться в витрине.

— А, кроме конфликта с Малевичем, у меня сегодня еще и день рождения, представляете? Мне очень нужна эта сумка! Вы не представляете как!

Продавец колебалась.

— Давайте я её просто куплю и блокнот тоже? А Вы закажете новый выставочный экземпляр, — Аня говорила спокойно и безапелляционно, возражать ей было бесполезно.

Это всё равно что уговаривать танк. Уговаривать не ехать, когда у него задание, и он уже едет. Бежать рядом и уговаривать, чтобы он не ехал. Продавец это поняла. Просто представила и всё сразу поняла. И сдалась. Когда Аня повесила новую сумку на плечо, она почувствовала, что связь с черным квадратом установлена. Только через черный прямоугольник с красными и белым квадратиками понизу в качестве принимающих антенн.

Аня вышла на улицу. Как ни манила Итальянская улица совершить по ней прогулку, Аня не повелась — перешла её и гордо двинулась к Невскому. У неё возникла другая забота. Теперь её терзали сомнения: покупать или не покупать «рыбу», которая обитала картиной на Невском. Она не подходила к новой сумке ни по размеру, ни, главное, по цвету. Надо было где-то подумать, а лучше всего это делается высоко над землей. «Быть в Питере и не подняться на Исаакий? В своё тридцатилетие я должна оказаться на высоте». С этими мыслями Аня покупала билет на смотровую площадку. Трудности подъема забылись, когда она увидела тылы ангелов, правда, не самых верхних ангелов, но довольно высокого полета. Людей отсюда почти не видно. Видны крыши, опять крыши, шпиль, река. Аня достала новый блокнот.

«Всё-таки что меня волнует больше: что у нас произошло с черным квадратом Малевича или нужно ли покупать «рыбу»? Или подключить телефон? Почему ангелы зеленые? И такие огромные… Какой подарок я хочу? Может быть, круглый? Нет, без углов мне пока никак… «Рыба» — она ведь тоже квадрат! Всё-таки почему квадрат и почему чёрный? Хорошо, допустим, я сейчас уезжаю из Питера. Без «рыбы». Вот я еду и приезжаю в Москву. Без «рыбы». Вот я в дворницкой. Вот Петины картины. Вот висит на стуле сумка по Малевичу. А где «рыба»? Где «Рыба»?! Как это, как это — без «рыбы»?! «Рыба»! Зачем? Непонятно, но ясно, что без неё — никак. Теперь будет никак — даже в дворницкой…»

Аня почему-то не думала, что рыбу мог кто-то купить до неё.

— Что, вернулись? — художник будто ждал Аню.

— Добрый день, спасибо, что сохранили.

— Да, знаете ли, много охотников было, но я стоял насмерть!

— Верю, охотно верю!

— Так будете брать?

— Буду.

— Пятьсот баксов.

— А скидку?

— Какую? Работа ж уникальная.

— Клиенту в день рождения всегда скидку дают.

— А у Вас как раз сегодня и именно день рождения?

— Скидывайте пятьдесят баксов иначе я достану паспорт и Вам придется скинуть сотню…

— Вижу, что торговаться Вы умеете, а без рыбины не уйдете… И выбираю четыреста пятьдесят баксов.

— Точно, держите своё, а мне моё заверните, пожалуйста.

Теперь у Ани было две авоськи: черная от Малевича на одном плече и квадратная с ручками из скотча в другой руке. Так, налегке она отправилась на встречу к Майе. Своя ноша, конечно, не тянет, но… Всё-таки чего-то в руках ещё не хватает. Посмотрела налево — мебельная студия. Аня зашла. Сразу подскочила девушка, тонкая, темноволосая, вся в черном и на высоченных каблуках:

— Добрый день, Вам помочь?

— Пока не мешайте, пожалуйста.

— Хорошо, — девушка с самой искренней в мире улыбкой отошла на два шага.

В студии прямо у входа стояла шикарная дверь, потом просто дверь, потом кухня, спальня, детская и, совершенно неожиданно, несколько разных стульев. И тут Аня увидела его: темно-красный, кожаный. Весь кожаный, даже ножки. Она поставила рядом картину и сумку. Сняла мокасины и села с ногами на стул. Руками положила на колени отсутствующий в данный момент ноутбук, открыла и стала печатать. Девушка итальянской наружности продолжала улыбаться самой искренней в мире улыбкой. Бывают такие затяжные, а если нужно, то и бесконечные улыбки. Аня «закрыла ноутбук». Надела мокасины и отошла на несколько шагов. Посмотрела критически на стул в ансамбле с сумкой и картиной. Это была третья точка, которой не хватало для образования плоскости. А со стулом всё стало гармонично — квадратики на сумке и подклад гармонировали со стулом, с одной стороны. А стул — в нем было так много кожаного и красного — отодвигал сумку на второй план и создавало гармоничную композицию с картиной, причем не важно — будет она висеть на стене или вот так стоять рядом со стулом. А кроме всего прочего — на нем удобно сидеть.

— Я его беру, — сказала она девушке и улыбнулась.

— Это очень хороший выбор! Эксклюзивная вещь!

Аня прервала самый очаровательный в мире щебет.

— Я же сказала, что я его беру. Уже беру. И немножко спешу. И не надо ничего про него говорить, а то ещё одно слово типа «эксклюзивная», и я могу передумать.

Девушка поняла и только уточнила:

— Вам его упаковать?

— Колёсиками?

— Не поняла? — она улыбалась в ситуации и понимания, и непонимания тоже.

— Если вы к нему приделаете колёсики, чтобы его катить, — упаковывайте.

— К сожалению, мы можем только без колёсиков.

— Тогда не будем тратить время.

Аня заплатила около четырех сотен баксов, взяла стул под мышку и вышла из студии. В руках появилась именно та тяжесть, которой не хватало после приобретения картины. Пройдя метров пятьдесят, Аня остановилась. Её осенило, почему квадрат, почему черный и почему небольшого размера. «Много цветов — это дорого и тяжело. Всё, что большого размера, — это дорого и тяжело, в том числе и для того, кто эту вещь делает. Квадрат — это оптимальная форма, с точки зрения логистики. Малевич — гений! Он нашел идеальное с экономической, физической, эстетической и логистической точки зрения решение — черный квадрат. Как странно: чтобы понять маленький черный квадрат, надо было купить здоровый красный стул!» Она промаршировала ещё метров двести, поблагодарила погоду за такое чудное тепло в октябре, поблагодарила того человека, который придумал мокасины, потом поставила стул на асфальт и стала ловить машину. Думать — заезжать домой или нет — времени не было, поэтому Аня решила сразу ехать в больницу к Вале, а оттуда, получив подкрепление в лице Майки, завезти пожитки домой и уже потом без мокасин ехать куда-нибудь отмечать день рождения и обмывать покупки.

Когда в палату открылась дверь, а через несколько секунд зашел стул, а потом Аня с картиной во второй руке, в палате случилась немая сцена.

— Хорошо, что не инфекционное, — первое, что изрекла именинница.

— В смысле? — Майя была в шоке.

— Иду по коридору и понимаю, что если Валя лежит в инфекционном отделении, то мне это всё обратно вынести не дадут! Пришлось искать медсестру и выяснять, дадут мне это всё вынести или нет. Выяснила — дадут! Привет всем!

Валя держал в руках букет цветов. Каких-то абсолютно невообразимых. Бело-розово-салатовых — совершенно волшебных. Аня держала стул и картину.

— С днем рождения, Аня, — Валя протянул ей букет.

— Вот, вы заметили, как я подготовилась, — Аня поставила стул, поставила рядом картину и повесила на спинку сумку, — какой реквизит для создания атмосферы торжественности.

— Ань, а почему стул красный? — почему у Майи возник именно этот вопрос, она и сама не знала.

— А-а-а, — Аня посмотрела на потолок, потом на пол, — под мокасины!

Тут раздался хлопок — бабушка Лидия Ивановна открыла бутылку шампанского. Это была первая в её жизни бутылка шампанского. Первая, которую она открыла сама.

— Ну, за день открытий! — Аня опередила всех с тостом.

Валька сам выбирал цветы для букета. Майка таскала ему фотографии разных цветов и букетов, а он отбирал. В результате Майка уговорила продавца в цветочном магазине собрать букет по Валькиному списку и описанию, но чтобы Майка его не купила, а сфотографировала. Оказалось, что есть кроме Ани и Майки еще такие же сумасшедшие люди, — Майе собрали букет, чтобы она его сфотографировала. Без гарантии, что она его купит. Майя принесла фотографию Вале — он одобрил. И вот сейчас Аня держала в руках букет, в котором было столько разных видов цветов, большинства из которых Аня просто не знала. Их было такое количество, что они не должны были сочетаться — ну никак не должны! А оказалось, что если выбрать правильное цветовое решение, то возникает неожиданная красота. Аня рассматривала букет и не находила слов.

— Тебе нравится, — Валя волновался.

— Очень…

— Это — ты.

— В смысле?

— Я тебя так вижу.

— Валька, спасибо, — Аня обняла мальчика и поцеловала, — жаль, что правда не такая красивая, но это самое лучшее поздравление в моей жизни.

Надо было срочно всем глотнуть шампанского, чтобы не расплакаться от умиления. Что женщины и сделали. В том числе и Улька получила три своих законных капли. Майя разрезала торт, который сама и принесла. Через полчаса Майя взяла стул и сказала, что завтра они не придут, зато послезавтра придут вместе с Сашкой. Под торжественное «Ура!» подруги покинули клинику.

— Ты её всё-таки купила?! — Майя показывала на картину. — Ну вот, а мы с Сашкой хотели тебе её подарить. Он денег прислал! Я думала: мы от Вальки пойдем и будто бы мимоходом — её и купим…

— Спасибо дорогая, не переживай — я сегодня получила от Питера всё, что хотела.

— Ну и?

— Сначала у нас возникли разногласия с Малевичем. Потом обновила блокнот на Исаакии. Потом выторговала картину. Потом купила стул. Наконец, устранили разногласия с Малевичем. И вот — я вся в подарках и с лучшим в мире букетом. Кстати номером один в мире до только что были твои тюльпаны, Май. Спасибо.

— Скидку на картину выпросила?

— Обижаешь!

— Тады ладна… А ужин может быть временным подарком на день рождения?

— На тридцатилетие — легко! И даже постоянным.

— По рукам, но будем считать его временным!

— Конечно, потому как нет ничего более постоянного.

Ресторан Аня нашла заранее. Ей в руки попала визитка заведения «Шестой угол на пяти углах», на которой Никита Сергеевич Хрущев машет ботинком. Стало очевидно, что более подходящего места для празднования её тридцатилетия не найти. Здесь и коммунальная квартира, и вокзал, и надпись «Ленинград — Костамукша», которая почему-то тронула до глубины души. Хотели даже сесть за столик в углу под этой надписью, но потом выбрали стол поменьше и поукромнее.

— Дорогая моя, — Аня решила вопреки обычаю начать говорить первой на банкете в честь себя, — может быть, мы сегодня не будем лицемерно эстетствовать, а напьемся? Как должны поступить хотя бы раз в жизни две русские тридцатилетние тётки?

— Время настало, считаешь?

— Настроение есть…

— А почему тётки?

— Что русские, у тебя возражений не вызывает?

— Нет, а вот — тётки… — Майя пыталась распробовать вкус этого слова, но никак не могла.

— Хорошо, как тебе статус «бабы»?

— Еще хлеще…

— Май, ну женщины — это как-то не про нас… Ну какие мы женщины? Думаю, как бабы — мы ничего, а вот как женщины… сомнения меня терзают…

— Издеваешься?

— Ага, — Аня открыла карту вин.

— Тогда выбор напитков у нас ограничен: водка, виски, коньяк, текила? — Майя изучала закуски.

— Граппу как вариант не рассматриваешь?

— Как вариант — рассматриваю, но не выбираю.

— Тогда текилу, чтобы бабствовать с элементами эстетства, то есть с солью и лаймом, — Аня закрыла меню.

— Этот вариант бабства я приемлю, — Майя повторила жест.

— А закуски позже закажем.

— Согласна.

Официант принес текилу и всё, что к ней положено. Он взялся было разливать, но его поблагодарили и отправили.

— Май, очень рекомендую тебе отключить телефон, чтобы случайно не поговорить с Сашкой в момент, когда ты уже не будешь запоминать то, что говоришь и делаешь, — Аня разливала горячительное.

— Кстати, про телефон — что с твоим весь день? — Майя как заправская текильщица мазала руку лаймом.

— Отключила, — Аня уже посыпала солью, — давай уже выпьем.

— Ну, Ань, за тебя, за… — Майя хотела сказать ещё какие-то хорошие слова.

— Хорош, Май, соль растворяется, — Аня чокнулась с подругой.

Возникали какие-то паузы. Не то чтобы не о чем было говорить, а наоборот — в дружбе некоторые вещи обсуждаются без слов.

Майя достала какую-то огромную коробку.

— Анюта, это тебе от меня лично — открытка.

Аня достала толстенный альбом для фотографий. Альбом был заполнен почти до конца. В нем оказались все лучшие фотки их совместной жизни в Москве: и игры, и коньки, и Улька, увеличенная раз в сто, и столбняк у картины на Невском, и на фоне набережной в одеяле, и многое, что уже подзабылось.

Бутылку отставили в сторону и стали рассматривать альбом.

— Май, а помнишь, как ты сначала ужаснулась, когда пришла в мою каморку? А тут смотри — красота.

— Да уж, оказалось столько всего за эти год с месяцем произошло.

— Май! Ты только посмотри, как вдохновенно я дождь вызывала год назад! И он ведь ночью пошел. Представляешь? — Аня достала платок. — Текила что ли такая слезогонная?

— Она тут ни при чем, я тоже слезы смахивала, пока альбом собирала.

— Май, у меня есть тост.

— Не возражаю, дорогая.

— Вот сейчас ты буквально перевернула страницу — это всё, — Аня показала на альбом, — стало прошлым. Не собиралась, скажу честно. Вот так вот по-настоящему провести ревизию, осознать, всплакнуть и отправить в архив. Мыслей таких не было — но, вот, свершилось. И спасибо тебе за это.

Ритуал с солью и лаймом был повторен.

— Неужели ты так и не выбросила пробку?

— Выбросила — ты свидетель. Давай уже еды закажем?

Послали официанта за мясом, зеленью и фруктами. Мальчик быстро вернулся.

— Ань, а кто с тобой рядом? — Майя начала чистить апельсин.

— Ты, — Аня подперла голову рукой.

— Я про мужчину, — Майя делала вид, что сосредоточена на апельсине.

Аня подняла глаза к потолку, помахала свободной рукой, повертела рюмку в руке:

— Моряки!

— Кто?

— Ну, анекдот, не знаешь, что ли? — Аня была искренне удивлена. У неё была полная уверенность, что они с Майкой уже давно думают одинаково и информацией они владеют одной на двоих. Всё, что знает Аня, знает Майя, и наоборот.

— Не знаю, Ань, какие моряки? — Майя закончила терзать апельсин и разложила дольки на тарелке.

— Ну, девочка с бабушкой ведут разговор. Бабушка говорит, что у женщины обязательно должна быть настоящая большая любовь в жизни. И единственная — это обязательно.

— Ну? Это называется анекдот?

— Ты дослушай, Май! Внучка спрашивает, была ли у бабушки такая любовь.

— Логично, — Майя посмотрела на Аню, — всё, молчу!

— А бабушка, посмотрев на море — они в порту были, — и говорит: «Да! Моряки…»

Пять секунд длился контакт глаз. Потом Аня с Майей хохотали, закрыв глаза и забыв о приличиях. Очень громко.

— Очень женский анекдот! — Майя вытирала слёзы.

— Ага, слишком. Мужчины редко смеются.

— А какая связь между тобой и моряками?

— Никакой. Пока.

— Ань, я серьезно. Посмотри, какие мужчины тебе за этот год встретились. А мы сидим вдвоем. И цветы тебе Валька выбирает. И телефон ты всё ещё выключаешь.

— Май, я не пойму, к чему ты клонишь?

— К тому, что здесь фотографии всех, а мы — вдвоем. Пьем. Почему?

— Это ты у них и спрашивай.

— Не имею возможности, поэтому тебе отдуваться за всех.

— Май, ну согласись: они были не слишком настойчивы…

Майя аж подпрыгнула на стуле.

— Я не ослышалась? Не были настойчивы? Ань, видимо, я чего-то не знаю?

— Ты всё знаешь.

— Это Слава не был настойчив? Ещё скажи, что он тебе предложение не делал!

— Не делал, — Аня решила довести ситуацию до абсурда.

— Ты спятила?

— Нет. Это я ему предложение сделала, если ты помнишь.

— Хорошо, остальные?

— Очень достойные люди. Все. Даже Борик, не будь к еде помянут.

— И что? Почему ты всех разогнала?

— Так вышло. Само. Я никого не разгоняла, я ж не ускоритель.

— Ты хуже.

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка! Май, правда, не специально. Я так чувствовала. И потом, что про них говорить — они уже фотографии. Хорошие фотографии. Ты ж сама понимаешь, что они ко мне испытывают. Лучше б забыли совсем.

— Так ты боишься?

— Конечно, боюсь! Я ж делала — не думала. По интуиции, а она не всегда права. Точнее, её последствия не всегда хорошие.

— Надо выяснить с ними отношения.

— Ага, только мазохистка у нас — Улька, если ты забыла, а не я!

— Помню, просто я хочу, чтобы ты была счастлива…

— А что это такое, Май?

— Не знаю, но ты же талантливее — тебе и карты в руки, в смысле больше счастья должно достаться.

— Талант-то тут причем? И вообще, ты мне счастья желаешь или замуж меня выгнать хочешь? У тебя это как-то слиплось — другого слова не подберу.

— Твоя взяла! — Майя выпила рюмку залпом, — Делай, как знаешь.

— Не-е-ет! Ты скажи, что я — права! А все остальные — дураки!

— Почему сразу дураки? Что за максимализм?

— Нормальный пьяный женский максимализм. Я ж тоже не умная, только я права, а они — нет. Ну, ты можешь соврать ради моего дня варенья?

— Могу: ты — права, а все — дураки.

— Вот! Мне сразу, знаешь, насколько легче стало! Май, я предлагаю взять ещё маленькую бутылку и пить её только за дружбу!

— Предлагаю сузить тему — за нашу дружбу!

— Ценное предложение… Майка, я тебя так люблю! Вот, понимаешь, всё по-настоящему ценное, оно приходит и никуда не уходит. Если это твоё. Никуда! Не девается!

Новое утро началось не трудно, но поздно. Даже Жужка вошла в положение и спала со всеми почти до обеда. Точнее, до второго её завтрака — десяти часов тридцати минут по Москве. Но потом Жужа всё-таки проснулась и пошла будить Майю. Первой на пути, как обычно неожиданно, оказалась кровать Ани. Жужка запрыгнула на эту внезапно выпрыгнувшую из пола и прямо на неё кровать. Проскакала как конь не только по кровати, но и по Аниным ногам и рукам. Цель ей была видна — лицо. Чье лицо — для Жужки было не принципиально. Здесь все лица по утрам выполняли одну функцию: на них открывались глаза, потом что-то морщилось и, видимо, в результате морщин (так думала Жужка) рождался голос, который говорил: «Сейчас пойдем гулять…» Но лицо надо было оживлять — интенсивно лизать. От пристального Жужкиного взгляда глаза на лице не открывались и ничего не морщилось. Была одна загвоздка: не каждое лицо морщилось так, как надо. В смысле морщиться-то они все морщились, но гулять шло только одно. Майкино. Вот его-то и надо было найти. Очень хотелось, чтобы это лицо было в конце первого забега по кровати. А оно обычно было вторым. Но Жужка была упёртой — каждый день она надеялась найти Майкино лицо на первой кровати. Последний прыжок и Жужа легла, лапки поджала под себя и начала лизать лицо Ани. Аня открыла глаза — Жужка тут же вскочила и начала тявкать, что пора и завтракать, и гулять, и играть, и потом еще можно что-нибудь погрызть. Аня наморщила лицо, потом молча спрятала Жужку под одеяло, но она вырвалась, спрыгнула с кровати и помчалась ко второй кровати. Лицо на второй кровати наморщилось как надо, были сказаны заветные слова про «гулять». Через минуту Майка вышла из своей комнаты со словами:

— Кто придумал завести собаку? — это она говорила каждое утро с тем же упорством, с каким Жужка искала ее в Аниной кровати.

— Про детей ты так же будешь говорить? — эта фраза стала Аниным фирменным началом дня в Питере, после которой Аня из солидарности тоже вылезла из-под одеяла.

Майя с Жужкой ушли на улицу. Аню оставили дежурной по кофе. Она поставила турку на плиту, потом притащила свой красный стул и картину. Картину поставила на окно, сама забралась с ногами на стул и стала смотреть то на «рыбу», то на Майку с Жужкой. Окончательно поняла, что любит всех троих.

Потом пили кофе. Жужка опять отказалась от кофе. Из всех ингредиентов ей нравились только сливки. И она с удовольствием трескала творог со сливками. Аня с Майей с завистью смотрели на Жужку — она могла есть. Они же смогли загрузить в себя несколько глотков кофе. До приезда Сашки надо было обрести форму, поэтому перед аэропортом решили проветриться. Аня предложила подняться на Исаакий — и фитнес, и прогулка на свежем воздухе, и еще там наверху хорошо разговоры разговариваются. Когда поднялись на колоннаду и сделали пару глубоких вдохов, то появились первые признаки аппетита.

— Май, мы в Суздале с Сашкой на колокольню поднимались. Мне показалось, что его что-то мучает. Какой такой грех Сашка твой по суздалям замаливает?

Майя помолчала, но от земли было так далеко, и показалось, что всё, что здесь будет сказано, здесь же и останется.

— Аварию, в которой погибли его родители и покалечился Валька. Сашка тоже пострадал, но меньше всех.

Настала очередь помолчать Ане. Стало понятно, что разговор будет не из легких и расслабляющих. Разговор трудный, но необходимый.

— Май, это неправда? — Аня с трудом подбирала слова.

— Правда, Анюта, к сожалению, правда. Сашка был начинающий, но очень хорошо начинающий гонщик. Его уже окрестили «Шумахером». Пошли первые деньги: купил квартиру, тачку, шмотки. Стал много времени проводить на выезде. И вдруг такая удача — гонки под Питером. Он решил показать семье свою работу — как он будет побеждать. Дома осталась только бабушка — пирогов хотела «внучеку» напечь. Вот, а все остальные сели в машину и с ветерком поехали. Ехали — это в самом начале, а потом Сашка уже просто гнал. Гнал на только что купленной необкатанной машине…

В ГАИ потом сказали, что наложилось несколько обстоятельств: что-то в машине и что-то было с трассой. Машина потеряла управление и вылетела с дороги на скорости двести километров в час, начала кувыркаться… Сашка ничего не помнил. Он заставлял себя вспомнить. Но помнилось только, как они смеялись, как маме нравилась машина и отца ничего не беспокоило. Семья гордилась старшим сыном. А мелкий Валька не гордился и не смеялся — ему очень хотелось на переднее сиденье. Память пощадила Сашку. Он очнулся уже в больнице. Руки и ноги переломаны. Ему сказали: «Пианистом тебе, парень, не быть». Он ответил врачу с усмешкой: «Ну и нехай, я — автогонщик. В пианисты не рвусь». «Так и в гонщики, парень, теперь лучше не рвись, а то порвешься зря. Тебе гонки не грозят. Машину водить будешь, но про гонки забудь». В общем, собрали его и Вальку. Родителей спасти не смогли, Сашке сказали: «Мужайся, парень». Потом сказали: «Мужайся, парень, снова. С братом твоим хуже. Вытащим или нет — неизвестно. Нужна операция — нужны деньги. Ты готов платить?» Сашка продал недавно купленную квартиру в Питере. Брата вытащили, но сказали, что надо быть начеку. Бабушка за ними ухаживала. Сашка начал ходить, а Валька — нет. Жить в Питере ему стало невыносимо. И он рванул в Москву. На остатки былой роскошной квартиры купил в Москве однокомнатную на Юго-Западе. Стал работать и собирать деньги на лечение брата. И так три года. Если бы не брат и не бабушка, он бы руки на себя наложил.

— Теперь понятно, откуда он так осведомлен, какой вид с какой колокольни.

— А потом ты со своим сумасбродством, — Майя улыбнулась сквозь слезы.

— Это он так сказал?! — Аня тоже округляла глаза, чтобы тушь не потекла.

— Ага, но он любя, Ань.

— Слушай, так сколько ж Сашке лет?

— Двадцать три. Он младше нас почти на семь лет, представляешь?

— Нет, — Аня отвернулась от Питера, — Май, знаешь, что я тебе сказать хочу?

— Что?

— Правильно у тебя тогда шнурок порвался. И Жужку мы правильно завели, — Аня задумалась. — Ты борщ варишь?

— Варю, а что? — Майя смотрела на Аню с опаской.

— А пельмени и котлеты делаешь?

— Делаю, ты к чему это всё?

— А пюре? А пироги? — это звучало примерно как: «А с парашютом в тыл врага прыгнешь?»

— И пюре, и пироги тоже, — Майя уже не уточняла, зачем это всё.

— Смотри, Май, корми Сашку хорошо, — Аня подбирала убедительный аргумент, — у него, Май, как бы это сказать… У него, Майя… еще растущий организм — вот!

 

Аэропорт

Встречать Сашку в аэропорт поехали сразу после Исаакия. Но без предварительного звонка. Ведь логично: если точно известен рейс, то звонить незачем. Поэтому о задержке рейса стало известно только в аэропорту. Сашка обозвал их разными словами, потому что был уверен: они не звонят, так как знают о задержке рейса, а не наоборот. Думали вернуться домой, но потом решили, что как назло тут же все самолеты полетят и придется ехать обратно. И не поехали. Пошли выпить кофе.

— Знаешь, Май, — Аня рассматривала сердечко, нарисованное на каппучино, — я очень люблю аэропорты. И самой улетать-прилетать и встречать-провожать тоже.

— Летать — я понимаю, а аэропорты-то за что? — Майя тянула через трубочку Мокко.

— Понимаешь, аэропорт одновременно очень романтичное и очень прагматичное место.

— Ты аэропорт ни с чем не путаешь?

— Не-а, вот смотри: двое приехали в аэропорт. Он улетает, она провожает.

— Его?

— Ну, конечно, кого еще! И вдруг они понимают, что расставаться сейчас — неправильно. И так же вдруг решают, что надо лететь вместе. И тут же находится билет, и они улетают, обломав планы куче людей.

— Хорошая шутка.

— Романтично?

— Очень! А прагматизм в чем?

— Представь: он улетает, а она провожает.

— Те же, там же и туда же, только не тогда же?

— Типа того же, — Аня посмотрела на подругу с укором, — хотя ты права, может быть, и те же. Только гораздо позже. Или не гораздо.

— Подруга, теряю нить!

— Вас понял! Теперь о сюжете номер два в тех же декорациях. Идея лететь вместе никому не приходит. Или он намекает, но она думает и решает не лететь.

— Абсолютно здравый поступок. Прагматизм-то особый тут в чем?

— Так она решает: не лететь, не встречать, не звонить и не отвечать на звонки.

— Почему?

— Потому что эмоций не стало, а если их нет, то какой смысл в отношениях?

— И никого не ставить об этом в известность?

— Зачем? И так всё понятно.

— Прагматичный подход.

— И я о том же.

— Только более типична ситуация, когда он решает, а не она.

— Логично: женщины обычно принимают романтичные решения, а мужчины — прагматичные.

— Ань, это тост! Давай коньяку возьмем и бутербродов?

— Давай, только кто предложил, тот и идет добывать провиант.

— Давно писала своим родственникам в Израиль?

— Не имею таких, к сожалению.

— А ты повспоминай, пока я за бутербродами хожу, точно кого-нибудь вспомнишь.

— Как скажешь! Ты, главное, иди уже.

Майя минут десять вела переговоры с буфетчицей, результатом которых стали отличные только что нарезанные бутерброды и две порции коньяку. Бутылка обещала, что коньяк Хенесси. Аня с Майей изобразили гурманок — повдыхали аромат. Потом посмаковали первый глоток.

— Ни черта не смыслю в коньяке, — Аня сделала менее одухотворенное лицо и начала жевать бутерброд.

— Я тоже.

— Тогда какого лешего тебя на коньяк повело?

— Не знаю, просто сказанулось.

— Ну-у-у… это аргумент! В Сашкиных интересах прилететь побыстрее.

Майя позвонила благоверному. Тот сообщил радостную новость, что рейс еще задержали на час. Подруги пошли гулять по магазинам. После того, как чудом не купили по чемодану и, что самое настораживающее, без колес! — решили вернуться к еде. Сразу взяли кофе, пирожные, бутерброды и по коньяку.

— Майка, как ты думаешь, что мы будем делать в следующем сентябре?

— Даже предположить не берусь.

— А я знаю. Сентябрь — это предположительно. Но на следующий год мы обязательно с тобой, и с Сашкой, и с Валькой поедем в Коктебель на джазовый фестиваль. Представляешь: настоящая музыка, настоящее вино и настоящее море — и всё одновременно.

— Заманчиво.

— Не то слово. Я с нашими похождениями совсем забыла про Коктебель в этом году. Но на будущий год — обязательно надо ехать. И Вальке морской воздух будет очень полезен. Сашку убедим, что это надо ребенку. А фестиваль будет ему сюрпризом.

— Ань, мы сейчас с тобой напланируем, а всё поменяется потом сто раз.

— Нет, дорогая, есть вещи из разряда «состоится в любую погоду» — нам уже пора завести такие предметы в своем «гардеробе».

Потом опять гуляли, купили дудки болельщиков, чтобы организовать торжественную встречу Сашке, а потом сели на диван и смотрели какой-то фильм. А потом стемнело. Самолеты стали прилетать очень красиво. И взлетная полоса нарядилась в гламурное. Периодически звонил Сашка. Ему врали, что сидят дома. А сами любовались, как взлетают и садятся самолеты. Вдруг зазвонил телефон. Оказалось, что медитировать на фоне коньяка — ведет ко сну. Аня с Майей заснули на диване. У одной в руках тоже засыпающие тюльпаны, у другой — две дудки. Эту картину маслом созерцал Сашка. Он стоял перед ними в двух метрах и методически нажимал кнопку вызова. Опытным путем он установил, что финская полька будит только тогда, когда сильно надоест. Ане с Майей она надоела с восьмого раза, и они проснулись.

— Что вы здесь делаете? Я же вам сказал, чтобы ждали дома.

Аня и Майя посмотрели на Сашку чистыми глазами.

— С приездом, любимый, — начала отвечать на вопрос Майя, протянула мужу еще не совсем завядшие цветы и взяла у Ани дудку.

— А мы тебя встречаем, — завершила ответ Аня и улыбнулась.

А потом они дунули в дудки болельщиков.