Публика смешалась с собравшимися на совещание.
Стоял шум.
Семён Семёнович перебегать от группы к группе:
– Господа! Не знаете ли кто стенографии? Нет ли стенографа?
Хватался за голову:
– Не пригласить стенографа! Это ужасно, ужасно!
И бежал дальше:
– Не знает ли кто стенографии? Сейчас столик. Ей Богу, есть речи, заслуживающие стенографии. А?
Зеленцова окружили, жали ему руку.
Из центра группы, его окружавшей, только и слышалось:
– Значит… значит… значит…
Очевидно, он был сильно взволнован.
Вокруг, Гордея Чернова споры были самые горячие.
И, покрывая гул голосов, гремел его спокойный протодьяконский бас:
– Зовите как хотите! От слова не станется. Анархия, – так анархия. Всё одно, этим кончится. Что такое анархия? Я говорю, известно, не про теоретиков анархии, не про анархистов-мечтателей, не про Толстого, не про Реклю. Я говорю про анархию действующую. Это, по-русски перевести, отчаяние. В государствах неограниченных надежда – конституция. В конституционных остаётся ещё: республика. А когда люди и в конституции и в республике разочаруются, – всё один чёрт! – тогда анархия. Чего ж по ступенькам то идти, ежели можно сразу?
Петра Петровича кто-то осторожно тронул сзади за локоть.
Он оглянулся: купец Силуянов:
– Большое спасибо вам, ваше превосходительство, как вы ловко мальчишек отделали!
Пётр Петрович отшатнулся от него с отвращением.
– А нам за это ничего, стало быть, не будет? – с улыбкой продолжал Силуянов.
– За что?
– Да вот, что мы так… говорим… Ну, да что ж! – тряхнул он головой. – Дело обчественное! Ежели и пострадать придётся…
«Ещё напьётся со страху, что его выдерут!» подумал Пётр Петрович, с отвращением глядя на Силуянова.
На Семенчукова наскакивал весь красный Плотников:
– Вы не имели ни малейшего права укоризненно качать мне головой! – кричал он. – Да-с! Я никаких ваших нотаций не принимаю, и никто не давал вам права. Да-с. Здесь не школа, я не школьник, и вы не учитель. Я признаю ваше поведение в качестве председателя непарламентарным, нарушающим элементарные…
– Однако они лезут напористо! – говорил Семенчуков, кое-как отделавшись от Плотникова, подходя к Петру Петровичу и утирая пот со лба. – Штурм!
– Да! – грустно улыбнулся Кудрявцев. – И перережут они кого? Только нас!
В нём не было больше злобы. Он был просто весь разбит.
– Господа! – позвонил, наконец, Семенчуков, подходя к столу. – Объявляю совещание открытым.
Все заняли свои места.
– Приступим к практическим…
В эту минуту вбежал бледный, с перепуганным лицом лакей:
– Барин… Никифор Иванович… Полиция…
В зад вошёл участковый пристав, в полной форме, в новеньком с иголочки мундире, с сияющим кушаком, и поклонился так, что всякий околоточный надзиратель при виде этого поклона сказал бы:
– Корректно!
В публике запели.