Новая репутация Петра Петровича Кудрявцева, как масляное пятно, расходилась по стране.

«Гражданин» писал:

«Средь наших Равашолей произошёл раскол. П. П. Кудрявцев, „тот“ Кудрявцев, „знаменитый“ Кудрявцев, – кто б это мог подумать ещё месяц тому назад? – оказался недостаточно сумасшедшим для наших радикальных болтунов. Не знаю, да и мало интересно знать, – как мало интересны поступки буйных больных, – чем именно провинился „лидер“ перед его стадом. То ли он не пожелал отдать половину России инородцам, то ли смел не согласиться, чтобы для большего привлечения нашей неучащейся молодёжи в университеты им посадили во время лекций на колени по стриженой барышне. Но факт совершился. „Знаменитому“ провозглашена либеральная „анафема“, самая свирепая из анафем, куда более свирепая, чем та, которую возглашает протодьякон Гришке Отрепьеву и ему подобным. Конечно, по человечеству, я радуюсь выздоровлению г. Кудрявцева, как радуются каждому выздоровевшему в сумасшедшем доме. Но позволяю себе спросить у г. Кудрявцева и его совести: зачем же он, немолодой человек, столько лет морочил голову тем самым несчастным мальчишкам и девчонкам, которые теперь ему же изрекают „анафему“? Зачем насаждал тот „радикализм“, от которого в решительную минуту он столь благоразумно бежал под „сильную руку“ власти, в лице местного губернатора? А впрочем… В том сумасшедшем доме, который называется теперь Россией, всё возможно, и я на старости лет, вблизи от конца жизненного пути, ничуть не удивлюсь, если услышу, что г. Кудрявцева прочат чуть не в министры. Ничему не удивляться – привилегия старости и психиатров, живущих в сумасшедшем доме».

И словно в ответ на это, все газеты облетела неизвестно откуда взявшаяся телеграмма:

«По слухам, известный деятель П. П. Кудрявцев назначается на высокий административный пост».

В «Московских Ведомостях» появилась корреспонденция:

«Событием нашего города, – писал какой-то „истиннорусский человек“, – служит крамольное собрание, устроенное без дозволения властей в доме застарелого в преступном либерализме г. Семенчукова. Что только делалось на этом „собрании“ крамольников, изменников, торговцев своей родиной и прочих интеллигентных тварей! Говорили зажигательные речи, плясали бесстыдные пляски (участвовали и дамы из породы „интеллигенток“) под дирижёрством известного политического преступника г. Зеленцова. Особым неистовством в этой преступной вакханалии, в пении и плясках (это происходило в субботу, под праздник!) отличались какой-то малый в мундире техника и некий г. Плотников, на преступную политическую деятельность которого, надеемся, хоть после этого, обратит внимание местное начальство в лице нашего уважаемого губернатора, который, как говорится, шутить не любит. Православные люди, идучи от всенощной и проходя мимо ярко освещённого дома г. Семенчукова, искренно возмущались безобразием. И мы сами слышали от многих и многих почтенных людей такие пожелания:

„Разорвать бы их на клочья, сквернавцев“.

Россия была бы продана иноземцам собравшимися крамольниками. Но тут случилось истинное чудо, которое мы можем приписать только справлявшемуся на следующий день празднику. Чудо просветления вечной истиной слабого человеческого разума! Долгое время ошибочно считавшийся „либералом“ дворянин Пётр Петрович Кудрявцев не вытерпел продажных разговоров о разделе между иноземцами земли русской. Вскипело его русское сердце, и возговорил болярин и отделал интеллигентную шушеру так, что она, как говорится по-русски, до новых веников не забудет. Как некий новый болярин князь Пожарский, болярин Пётр Петрович Кудрявцев разбил врагов России в пух и перья, за что, как мы слышали из верных рук, он получил уж благодарность со стороны начальства. Теперь все благомыслящие люди нашего города любят и благословляют доблестного болярина Кудрявцева, а крамольники его чураются. Крамольное собрание, наверное, закончилось бы избиением изменников, и не на словах только, но бдительная полиция явилась вовремя и, закрыв преступное сборище, переписала негодяев по именам, чем и спасла их от ярости народной. Теперь среди благомыслящих людей нашего города только и разговоров, что следует крамольников качнуть так, чтоб от них только клочья полетели и, по русскому выражению, дух из них вылетел, а болярину П. П. Кудрявцеву, который стал всем вдруг дорог и мил, словно родной, – честь и слава вовеки веков!»

Шарапов прислал ему «Пахаря» и ещё какую-то мерзость.

А радикальная печать…

С прямолинейностью и жестокостью молодости она клеймила «постепеновца», «примиренца», «отсталого» и «перебежчика».

«Из какой могилы, какого давно сгнившего восьмидесятника, поднялся этот смрад, который называется г. Кудрявцевым?» в каком-то истерическом припадке писал один из самых ярых радикалов.

Имя «Кудрявцев» снова было нарицательным.

Но с каждым днём оно становилось всё более ругательным и обидным.

Пётр Петрович молчал и только глядел широко изумлёнными, полными ужаса глазами, словно наяву перед ним проносился кошмар.

– Минутами мне кажется, уж не сошёл ли я с ума, и не кажутся ли мне в галлюцинациях чудовищные, невозможные вещи?!

Анна Ивановна задыхалась среди всего этого:

– Отвечай! Опровергай!

– Кому? Кого? Бегать по всему городу? Ездить по всей России? Бросаться на шею одним: «Я ваш!» Бить других: «Вы лжёте, – я не с вами!» Кому отвечать, когда все, кого я считаю своими друзьями, считают меня своим врагом? Кто будет меня слушать? Что сказать? Что, что я им скажу? Своё «верую»? Я его уж сказал. Видит Бог, есть ли в нём что-нибудь похожее и на всё это, на всё, что пишут, говорят, что слушают, чему верят.

– Что ж делать? Что ж делать?

– Одна из тех обид, на которые можно жаловаться только истории. Она разберёт и вынесет приговор. Единственная инстанция!

– После нашей смерти! Но теперь-то, теперь?

– Приникнуть к земле и лежать, и не дышать. Когда несётся ураган, остаётся одно: приникнуть к земле и лежать, и ждать, когда ураган пронесётся, и вновь засветит солнце. Тут часто в несколько минут окоченеешь, и счастлив, кто живым переждал ураган и уцелел: их согреет солнце.

В городе происходили заседания.

Пётр Петрович не получал на них приглашений.

Он слышал только, что Зеленцов с каждым собранием «развёртывается» всё шире, шире:

– Как он развёртывается! Властитель дум! – говорили, захлёбываясь. – Да-с, видно, было время человеку многое обдумать во время трёхмесячных якутских ночей!

– Русские – странный фрукт. Они лучше всего зреют на крайнем севере.

Но зато Пётр Петрович получил известие, которое его ошеломило.

В городе образовалось какое-то «отделение общества истиннорусских людей».

Под председательством выгнанного из сословия за растраты клиентских денег бывшего присяжного поверенного Чивикова.

И первое же заседание «общества» было посвящено ему, Кудрявцеву.

Была постановлена резолюция:

– Благодарить уважаемого П. П. Кудрявцева за его истинно-патриотический подвиг и горячий отпор крамольникам страждущей от измены земли русской.

Пётр Петрович нервно вздрагивал при каждом звонке:

– Они?

Но, вероятно, возымело действие сказанное им в клубе:

– Всякого мерзавца, который осмелится явиться ко мне с благодарностью, лакеям прикажу спустить с лестницы!

Благодарность постановили, но принести её не посмели.

Чувство гадливости, чисто физическое чувство тошноты охватывало Петра Петровича:

– Меня отталкивают одни, меня тащат к себе за рукава другие!

Он чувствовал себя в положении человека, которого мажут какой-то отвратительной зловонной грязью.