– Мнение свободно. Убеждение не может быть наказуемо. И если гг. либералы требуют свободы для мнений социал-демократических, социал-революционных, анархических, то как же-с вести на эшафот за мнения консервативные? А между тем, пред вами жертва собственного консерватизма! Я казнён за убеждения. Лишён, правда, не жизни. Но того, чем жизнь красна. Что дороже жизни. Без чего жизнь превращается в сплошной позор и мучение. Я лишён чести. Как я не лишил себя ненужной жизни в эти страшные минуты? спросите вы. Не спорю, мысль о самоубийстве первой пришла и мне в голову. Самые твёрдые умы несвободны от минуты слабости. Но я поехал в Кронштадт… Вы можете улыбаться,

– Я ничему не улыбаюсь,

– Но я человек верующий. Глубоко верующий. Наивно верующий. И я прибег к нашему, к простому, к народному, к «домашнему» русскому средству: я поехал в Кронштадт. И там молился. И по молитве моей свершилось чудо. Я был исцелён от греха самоубийства и, вернувшись сюда из Кронштадта, просветлённый, основал здесь отделение «союза истиннорусских людей».

– Не кощунствуйте, г. Чивиков! Неужели вы не понимаете, что вы кощунствуете, – кощунствуете, приплетая религию к вашим грязным, к вашим мерзким делишкам!

– Браните меня! А я вам отвечу спокойно: «Браните меня, глубочайше уважаемый Пётр Петрович, я не рассержусь на вас, ибо это брань незнания». Итак, свершилось чудо: человека утопили, а он вылез на берег и брючки одел-с. Как в древнем русском сказании. Стенька Разин с размаха кинул в Волгу красавицу татарскую княжну, а она выплыла к его лодке русалкой, посеребрённой лунным светом, и запела ещё слаще, чем певала татарская княжна! Человека с одного берега бросили с камнем на шее в воду, а он нырнул и на другой берег вынырнул и кричит: «Вот он я! Я ещё и к вам, други милые, приду!» Не чудо? Вы спросите у меня, что у меня за народ в моём «союзе истиннорусских людей», или как вы изволите называть, в «чёрной сотне»? Между нами разговор, – откровенно, как я и всё откровенно говорю вам, положа руку на сердце, скажу вам: неважный народ! Тёмный народ. У меня Клепиков есть, домовладелец. Он из-за сына пошёл. Сын у него «бунтует». Сын говорит как-то: «Я на сходку иду!» Знаете, что ему жена Клепикова, мать, нашлась сказать: «А у нас, Стёпа, нынче оладьи. Твои любимые. Право, остался бы!» Не трогательно? У меня Семухин есть, у него портняжное заведение. Он из-за керосина. Из-за керосина-с «истиннорусским человеком» сделался. Факт! О керосине помянуть, – в зверство впадает. «Вешать, – кричит, – их, подлецов, мало. Жилы из них тянуть надо. Да всенародно. Чтоб все видели, как мучатся. Чтоб никто не смел бунтовать. Чего правительство только глядит!» Заведение большое. Керосина требуется много. «Из-за них, подлецов, керосин только с каждым днём дорожает». Какой народец-с! Если им сказать, чтоб за полтинник «народные права» купить, – не дадут-с. Полтинник им дороже. Какова гражданская зрелость?!

– И это ваша «политическая партия», г. Чивиков.

– И сила-с! Домовладельцы, лавочники! Избиратели! И что, если я вам скажу, глубокоуважаемый Пётр Петрович, что я собрал эту силу для того, чтоб к вашим ногам её положить? Будете вы удивлены или нет? Вот он какой, Семён Алексеев Чивиков, которого вы сразу решили в сердце своём: «не принимать!» Ваш единомышленник!

– Новость! И скажу: из неприятных!

– То-то и оно-то! – воскликнул г. Чивиков, без внимания скользнув по второй половине фразы. – Все мы, русские люди, словно в одиночном заключении, в камерах, друг от друга каменными стенами отделены, содержимся. Сами себя содержим! До того в «одиночках» одичали, что даже и видеть друг друга не желаем! Я, Семён Алексеев Чивиков, создал огромную силу и сжал её в могучий кулак для чего? Для того, чтоб поддерживать то, что и вы недавно в собрании изволили излагать: Государственную Думу в дарованных размерах. Вот и я, с одного берега утопленный и на другом берегу чудом вынырнувший, вновь на ваш либеральный береге переплыл и руку вам подаю: «Здравствуйте!» А господа крайние пусть на островке посередь реки одни посидят. Оба берега наши!

– Какое-то уж виртуозничество предательства, г. Чивиков! От либералов к консерваторам и среди консерваторов тайным либералом!

– Отнюдь! Я прямо, – я вам всё, как на духу… Спросите меня: «Что у тебя, Чивиков, внизу надето?» – Покажу! Я вам прямо говорю: я консерватор! Я чистейшей воды консерватор! Мне никаких политических требований, расширений не надо! Вы спросите меня: зачем же я иду в Государственную Думу? «Нелогично, а ты, брат, человек умный». Я прямо вам отвечу: из всей программы Государственной Думы меня интересует один пункт. Последний! «Государственной Думе предоставляется обсуждать учреждение акционерных предприятий, если при сём требуется изъятие из существующих законов». Вот! Я деятель практический. Сделать законы, жёсткие и твёрдые как камень, законами гибкими и эластичными и из Прокрустова ложа превратить их в широкую, двуспальную, пружинную, мягкую, удобную постель, на которой Россия могла бы родить грандиозную промышленность! Какая задача для реформатора! Создать «изъятиями» везде удобные условия для возникновения новых, новых и новых предприятий! Создать грандиозную промышленность, накормить миллионы ртов, наполнить десятки миллионов рук живой, прибыльной работой. Создать несметную армию труда и прогресса. Да, прогресса! Чему мы обязаны тем, что имеем? Откуда взялись эти армии стачечников, поддерживающие всеми забастовками политические требования? Их дала развившаяся промышленность. Ещё вчера Толстой во «Власти тьмы» говорил: «Мужик в казарме или в замке чему-нибудь научится». Сегодня мы к этим старым народным университетам – казармам и тюремному замку – прибавляем ещё фабрику! Создать тысячи «народных университетов» и в них призвать к политическому сознанию миллионы людей! Какая задача экономическая, политическая. Какая высота, на которой кружится голова!

– И всё при помощи «изъятий из законов»?!

– Изъятий. Здесь мы будем сильны-с. И наша партия…

– «Партия изъятелей».

– Партия изъятелей будет сильна, с нами будут считаться, за нами будут ухаживать, мы будем ценны, – мы, экономическими, настоящими, интересами связанные с Думой. Не мальчишки какие-нибудь, не беспочвенные мечтатели, а серьёзный, деловой, практический народ, не за химерами, а за пользой пришедший в Думу. Такие люди желательны. С такими людьми приятно иметь дело. На таких людей положиться можно.

– Ещё нет парламента, а вы уж готовите Панаму!

Г. Чивиков улыбнулся.

– Остроумны, как всегда.

– Что ж вам угодно, собственно, от меня?

– В двух словах. Наш город избирает двух представителей. Одним буду я, другим, хотите; вы? Я не хочу узурпировать Думу в пользу одних консерваторов. Я хочу дать вам возможность работать. С вами к нам придут умеренные, и мы будем иметь большинство. От нас будет зависеть назвать двух представителей.

– Другими словами, вы являетесь ко мне, чтоб я поставил свой бланк… Своё чистое, честное, в общественном смысле кредитоспособное имя на вашем сомнительном векселе?

– Зовите, как хотите. Вы получите возможность работать, заниматься деятельной политикой, проводить ваши идеи. Взамен? Взамен вы будете поддерживать нас. Не понимаю, что тут предосудительного? Политическое соглашение. Делается во всей Западной Европе. К тому, у вас, в имении, тоже есть руда, Мы можем…

– Подкуп! Знаете, г. Чивиков! У вас скарлатина появляется на свет раньше, чем ребёнок!

– В двух словах. Я всё сказал. Согласны вы или нет? Я вам предлагаю свою силу…

– Знаете, что я вам скажу? Ужасно, когда нам в лицо плюют те, кого хотели бы мы поцеловать. Но ещё ужаснее, когда целуют те, кому мы хотели бы плюнуть в лицо. Вот мой ответ.

Чивиков посмотрел на Кудрявцева с удивлением.

– Значит, вы совсем отказываетесь от политической деятельности? Сходите со сцены? С «теми» вы разошлись, с нами не желаете сойтись. Подумайте.

– Я больше не хочу вам отвечать ни на что и потому вас не задерживаю!

У Петра Петровича от последних слов Чивикова сжало сердце.

Чивиков поднялся.

Взгляд его стал насмешливым и презрительным.

Он пошёл было к выходу, но обернулся и оглядел Петра Петровича с ног до головы.

– Я думал, что иду к живому человеку. А пришёл уж к покойнику, которому только остаётся поклониться до земли и поцеловать его в лоб «последним целованием» и сказать: «был»!

– Вон!..

На шум через минуту вошла Анна Ивановна.

Чивикова уж не было.

Пётр Петрович шагал по кабинету огромными шагами.

– Что случилось? Ты кричал?

Пётр Петрович остановился перед ней и рассмеялся злым и больным смехом:

– Только что совершилось моё отпевание!

– Ты с ума сошёл?

В эту минуту лакей подал новую карточку.

– Час от часу не легче! – воскликнул Пётр Петрович. – Аня, оставь нас.

И подал ей визитную карточку:

«Мефодий Данилович Зеленцов».

– Проси!