– Прошу слова!
Пётр Петрович решил «принять сражение» и поставить вопрос ребром.
Он начал, волнуясь.
Публика, среди которой уж разнеслось, что Зеленцов «срезал» Кудрявцева, превратилась во внимание.
– Господа! Есть три отношения к Думе: бойкот, попытка превратить её сразу в учредительное собрание, принятие на известных условиях Государственной Думы такою, какова она есть. Чтоб решить, какое отношение выбрать нам, поставим кардинальный вопрос: что такое Государственная Дума, объявленная манифестом 6-го августа? Я говорю: это – победа. Это грандиозная, это колоссальная победа! Это окончательная победа!
Публика всколыхнулась.
Кругом было удивление.
– Да. Это решительная победа! И всё, что мы получим затем, будет только контрибуцией за эту победу! Все победы, которые мы одержим потом, будут только логическим, неизбежным следствием этой главной победы. Это мой тезис.
– Блажени довольствующиеся малым! – раздался голос около Зеленцова.
Это был Плотников, маленький, чёрненький человек.
«Зеленцовский подголосок! – подумал, презрительно скользнув по нем взглядом, Кудрявцев. – Этот будет меня травить и „выгонять“, а Зеленцов брать на рогатину!»
Это сравнение себя с медведем придало силы Петру Петровичу.
Он чувствовал себя, действительно, медведем, огромным, могучим.
Кудрявцев говорил «одну из своих речей».
– Я знаю возражение. Сорок восемь тысяч избирателей из ста сорока миллионов народа – это, действительно, гора, которая родила мышь. Право советовать без уверенности, что будешь услышан, это небольшое право.
– Блажени довольствующиеся малым! – повторил Плотников.
Зеленцов обернулся к нему – словно:
– «Молчи!»
– Но, господа, допустим и это. Бюрократия пошла на уступку. На маленькую уступку. Она напоминает гимназистку, которая в диктанте не знает, поставить запятую или не поставить. Она колеблется, не решается и, наконец… ставит маленькую запятую. Нет, моя милочка! Нет ни большой ни маленькой запятой. Есть запятая. Она поставлена! И бюрократия, ставя «маленькую запятую»…
– Теперь вряд ли время рассказывать анекдоты! – зазвенел негодующий голос Плотникова.
Раздались аплодисменты.
Председатель звякнул колокольчиком.
Пётр Петрович встряхнул головой и повернулся в сторону Зеленцова с негодованием:
– Русская речь обвыкла украшаться улыбкой. «Улыбка красит лицо свободного», говорили ещё древние. Вспомните Герцена, если вам угодно: «В смехе есть нечто революционное»…
При этих словах он слегка поклонился Зеленцову.
«Смеются между собой только равные. Крепостные не смели смеяться при господах», – это сказал Герцен.
– Мёртвых, значит, пришлось призывать на помощь! – буркнул Зеленцов.
В публике засмеялись.
– Вы уверяете, – вспыхнул Кудрявцев, – что мы ничего не сделали, добившись такой «Государственной Думы»! Ничего? Но, господа! Вы сейчас сидите и рассуждаете совершенно спокойно. А мы ехали в ноябре прошлого года в Петербург, не зная, вернёмся ли. Если бы не было ноября, не было бы ни августа ни сегодняшнего дня!
– Что это! Попрёки? – поднял голос Зеленцов.
– Святое воспоминание. Воспоминание, которое свято для меня; Да, господа, уезжая в Петербург, мы прощались с семьями. Мы съехались, разные люди. Среди моих знакомых был человек, который уверял… Настоящий русский. дворянин, в коем нет лукавства. Во всей истории знающий только французскую, воспитанный на декламации «Comedie Franecaise». Он всю дорогу уверял меня…
У Семёна Семёновича при этих словах голова ушла в плечи.
– … что мы должны разобрать между собой фразы национального собрания. Он брал себе:
«Nous sommes ici par la volonte; de peuple, et nous ne sortirons, que par la force des bagnetess.» Как он произносил эту фразу! Муне-Сюлли! Словно собрались играть эффектную пьесу перед битком набитым театром. Для него всё игра. Накануне он пригласил меня ужинать с шампанским: «Быть может, в последний раз!» Я назвал это «последним ужином жирондиста». Он сделал вид, что обижается на мой смех: «Тебе всё шутки!» Но был в глубине души очень польщён «жирондистом». Какое было настроение? Когда, во время прений, он перебегал от одного к другому: «А? Совсем готовые ораторы! Совсем готовые! Речи русского парламента будут телеграфировать вовсе иностранные газеты», – от него отшатывались, на него глядели с изумлением, как в церкви смотрели бы на человека, который во время обедни бегал бы по молящимся: «Какие туалеты!» Это была литургия. И знаете что? Когда дошло до таинства, когда мы подписали резолюцию, и я взглянул на лицо моего легкомысленного друга, у меня бы язык не повернулся назвать его «жирондистом» Его лицо сияло. И я оглянулся кругом, и у всех сияли лица, как сияют лица у верующих в светлый праздник. И у меня грудь была полна слезами, как бывала полна в детстве после исповеди и причастия.
Семён Семёнович забыл все обиды и зааплодировал:
– Браво!
– Это была пасхальная заутреня.