В лестничном колодце дома на Буш-бульваре колыхалась желтая лента, какой полиция огораживает место преступления. Наверху разместились несколько полицейских нарядов, среди них — сержант тампской полиции. На ковре меловым контуром было обозначено место, куда приземлился мужчина в шелковом японском халате. Сержант сидел на диване и смотрел телевизор. Он щурился и наклонял голову набок, тщетно силять различить в зашифрованном изображении сосок. Закурил и засунул зажигалку в карман. В открытую дверь постучали.

Сержант поднял глаза и увидел человека средних лет в помятых слаксах, розовой рубашке и твидовом спортивном пиджаке. На голове — заломленная под старомодным углом мягкая фетровая шляпа. Черный галстук с гавайскими танцовщицами.

Человек вошел и показал золотой жетон.

— Агент Махоуни, управление полиции Флориды.

Сержант встал и выключил телевизор.

— Нет, я сержант Драйсдейл. Не знаю никакого агента Махоуни.

— Махоуни — это я!

— Так бы и сказали.

Махоуни сердито посмотрел на сержанта.

— Тупой болван!

— Косноязычный дурак.

— Давайте начнем заново, — подумав, предложил Махоуни.

— Я не против.

— Так что у нас тут?

— На стоянку вышла голая женщина, истекающая кровью и плачущая. Это показалось соседям подозрительным. Наши прочесали дом и обнаружили труп человека в халате-кабуки. Был застрелен в наркопритоне напротив тематического парка.

Махоуни сокрушенно покачал головой.

— Если бы мне давали пять центов каждый раз, когда я это слышу…

— …у вас было бы много пятицентовых монеток.

— Мир меняется, — вздохнул Махоуни. — Помню, можно было не запирать дверь.

— А я помню, когда малолетними преступниками считались ребята, которые обматывали дом директора школы туалетной бумагой, — подхватил сержант.

— Я помню, когда магазины закрывались в одиннадцать, — сказал Махоуни. — Все, как порядочные, ложились спать.

— Я помню, когда по улицам можно было спокойно ходить ночью и не бояться, что к тебе прицепится полицейская под видом проститутки, которую ты пожалеешь, дашь денег на такси, а потом полгода будешь рассказывать об этом в каталажке.

— Времена были проще…

— Дал на такси — значит на такси. Никто не сомневался…

— Прошлое не воротишь…

— Нельзя оглядываться…

— Дважды в одну реку не войдешь…

— А как мне было понять в темноте, что ей всего пятнадцать…

Махоуни жестом указал на меловой контур.

— Что подсказывают тебе годы практики?

— Тут поработал какой-то шутник. Умник. Комик. Думал, он очень крутой. Небось убедил открыть ему дверь — признаков взлома не обнаружено.

— Какой-то пробивной малый.

— Со льдом в жилах.

— Крутой чувак.

Сержант указал на кровь на потолке.

— Потом что-то пошло не так. Наширялся и стал бояться.

— И сошел с роликов.

— И обалдел, — сказал сержант. — И достал свою штучку.

— То есть пушку?

— Револьвер.

Махоуни посмотрел на кофейный столик. На нем лежал пустой мешочек для улик, на котором черным карандашом было написано «зажигалка». Махоуни указал на него.

— Факс был про зажигалку? Я за ней приехал.

— Что? — переспросил сержант, потом заметил, что мешочек пустой. — А, извиняюсь. Я прикуривал. — Сержант вытянул ногу, засунул руку в карман и извлек зажигалку. — Вот.

Махоуни надел резиновую перчатку и осторожно принял улику.

— В полицейской академии курс по отпечаткам пальцев появился, когда ты уже ее окончил, да?

— Я уже сказал: извиняюсь.

— Не важно. Я знаю, чья она.

— Правда? Откуда?

— Апельсиновая чаша. 1969 год. Суперкубок-три. Я уже видел эту зажигалку. И никогда не забуду.

Махоуни взял мешочек со стола, осторожно, как паука, подвесил зажигалку над ним и уронил в мешочек. Закрыл застежку и передал сержанту.

— Хочу на всякий случай исследовать отпечатки — вдруг ты хоть кусочек не замацал.

— Не вопрос, — пожал плечами сержант. — Наши ребята в лаборатории очень загружены, но один мне обязан. Вот я этим и воспользуюсь.

— Рука руку моет.

— Рука спину чешет. Махоуни направился к двери.

— Еще один вопрос, — сказал сержант. Махоуни обернулся:

— Какой?

— Тормозишь человека за превышение скорости, а он расстегивает блузку. И в чем моя вина? Тем более в такой тьме…